Текст книги "Попугаи с площади Ареццо"

Автор книги: Эрик-Эмманюэль Шмитт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 38 страниц)

7

– И как ты выносишь безмозглую мать! – вздохнула Клодина, глядя на сына.

– Выбирать не приходится, – обессиленно ответил Людовик.

Он уже не мог сосредоточиться, часа четыре провозившись с бумагами матери; волосы его были всклокочены, глаза покраснели. Если обычно Клодина огорчалась, что она сидит без денег и платит по счетам с опозданием, то на сей раз она наделала грубых ошибок. Людовик в отчаянии потер лоб:

– Но, мама, как ты могла подписать это обязательство по продаже? Твой домик стоит намного дороже! И трое твоих арендаторов позволяли тебе жить вполне сносно!

Клодина весело тряхнула головой:

– Это глупость, да?

– Огромный идиотизм. На этот раз мне не удастся отыграть назад и исправить твой ляп. Этот мошенник тебя облапошил.

– Ты же знаешь, я одинокая женщина, бедная женщина без опоры. С тех пор как твой отец…

Продолжение было Людовику хорошо известно… Раньше такая ситуация была невозможна, поскольку Клодина не имела права проявлять инициативу: ее муж установил абсолютную монархию и безраздельно управлял всем – и хозяйством, и семьей, и финансами. Тогда она жаловалась, плакала у себя в спальне и мечтала об иной жизни, но послушать ее сегодня, так то была прекрасная пора.

– И нотариус позволил тебе это сделать?

– Да.

– Мэтр Демельместер?

– Нет, его ассистент. Мэтр уехал на три месяца в Таиланд.

– Это же бред! Нотариус бросает клиентов и отбывает на три месяца в отпуск.

– У него онкология, Людовик, химия не помогла. Вся польза от лечения – он стал желтей старой газеты и потерял остатки волос.

Людовик взглянул на мать, снова ставшую словоохотливой и возбужденной; глаза ее заблестели, как бывало и прежде, когда она говорила о трагических событиях. Она обожала несчастье, и у нее была дурная привычка выведывать печальные подробности и смаковать их. Страдающие люди интересовали ее куда больше, чем благополучные. Она не торопилась принять приглашение подруги сходить в театр, но, стоило этой подруге очутиться на больничной койке, Клодина тут же находила время поболтать с ней по телефону; ее охотнее приглашали на похороны, чем на ужин. Недомогание, а то и агония ближнего придавали ей жизни: как стервятник, она черпала силы в чужом несчастье. Людовик поспешил прервать ее монолог:

– Мама, почему ты мне не сказала об этом раньше?

– Об онкологии мэтра Демельместера?

– Нет! О продаже твоего домика.

– Не было случая. Ты все время так занят…

– Но мы с тобой видимся каждый день и говорим по нескольку раз в день!

– Тебе так кажется.

– Это чистая правда!

– Я не хотела докучать тебе.

– Но тебе это прекрасно удалось! Я узнаю об этом слишком поздно и сталкиваюсь с финансовой катастрофой. Ты меня беспокоишь…

Последние слова восхитили Клодину. Ей ужасно нравилось, когда сын был озабочен ее делами, – это был способ захватить его: она знала, что, когда он уйдет домой, она по-прежнему будет занимать его мысли.

– Мама, я боюсь, как бы ты не наделала новых глупостей.

Клодина не стала возражать, хотя скорчила рожицу, изображая провинившегося ребенка.

– Уж и не знаю, как мне с тобой быть, – пробормотал Людовик скорее себе, чем ей.

Клодина просияла:

– Ты можешь потребовать, чтобы надо мной учредили опеку!

Людовик изумленно воззрился на мать: она сама требует решения, которое он боялся предложить из страха разозлить ее или обидеть! И радуется!

– Да, – продолжала Клодина, – я ничего не смогу предпринять без твоей подписи. Может, это идеально для нас?

– Но…

– Что?

– Мама, тебе всего пятьдесят восемь лет… Обычно подобным образом поступают только…

– Такие меры принимаются и в том случае, когда они полезны, а ты вроде бы мне сказал, что я и ты, что мы в них нуждаемся.

Людовик с серьезным видом кивнул. Он был поражен. Он разложил бумаги по заранее приготовленным папкам, выпил еще чашку чая, поговорил о пустяках и покинул материнский дом.

Он решил пройтись пешком, чтобы обдумать происшедшее. Он всегда так ненавидел покойного отца, обвинял его в злоупотреблении властью, в том, что он обращался с женой как с малым ребенком; теперь Людовик взглянул на прошлое под иным углом: отец не был единственным виновником, Клодина и сама склоняла его к деспотизму. Она требовала, чтобы к ней применили силу, не желала брать на себя ответственность и стремилась оставаться ребенком.

Людовик пересек сквер, в котором молодые арабы играли в футбол.

Его смущала не столько инфантильность матери, сколько необходимость оправдать отца, который при жизни и после смерти числился «негодяем»; эта новость разрушала привычную семейную легенду. До сей минуты отец, грубая скотина и чудовище, поколачивавший жену и детей, не имел ни малейших оправданий; даже его кончина не смягчила сурового приговора. И теперь Людовик обнаружил в Клодине склонность провоцировать агрессию: она намеренно совершала оплошности, чтобы он изменил свое отношение к ней; она испытывала его на прочность, подталкивая к тому, чтобы он руководил ею. Да, она побуждала ближних к тирании в отношении себя.

Людовик усомнился: а если не мать виновата, а он сам реагирует на нее агрессивно? Может, он унаследовал отцовский темперамент? Может, он, в силу генетической неизбежности, воспроизводил поведение того, кого всегда ненавидел?

Он остановился на площади Жоржа Брюгмана, зашел в американский ресторан, оформленный, как старый «кадиллак», сел на небесно-голубую скамейку и заказал гамбургер с сыром чеддер и картошку фри. Кока-кола помогла ему изменить направление мыслей: он признавал, что нет на свете ничего более зловредного, но это похожее на нефть пойло с молекулярным привкусом было истинным блаженством! В детстве, убегая из дома, он тайно приобщился к американскому фастфуду и уплетал гамбургеры и чизбургеры, подражая взрослым; сейчас он набивал себе брюхо и окунался в детство.

Немного придя в себя, он остановился на площади Ареццо. Попугаи верещали, гадили и перепархивали с ветки на ветку, будто ничего никогда не случалось в этом городе. Видимо, они были совершенно равнодушны к людским страстям… Людо смотрел на них со смешанным чувством ненависти и досады: считая их безмозглыми тварями, он завидовал их неистребимой жизненной силе и спрашивал себя, почему жизнь строила им так мало козней, а ему так много.

Вернувшись к себе, он внес последний штрих в две статьи для своего культурологического журнала и затем с чувством выполненного долга открыл персональный компьютер.

На сайте знакомств, где он зарегистрировался, Людо обнаружил четыре отклика на свое любовное воззвание. Какое разочарование! Когда он подписался, ему сулили полсотни ответов; либо продавцы обманули его, либо его объявление оказалось непривлекательным. Четыре женщины за неделю?

Первая отозвалась оскорбительно: «Нужно быть круглым идиотом, чтобы написать такой текст. На необитаемом острове я предпочла бы компанию черепах обществу кретина. С такими тухлыми мозгами остается только мастурбировать».

Вторая взывала к организаторам сайта: «Дорогой модератор, если вы будете публиковать подобную чепуху, люди расторгнут договор с вами и потребуют возвращения денег».

Третья мыслила в ином направлении: «Хочешь толстую развратницу? Обратись к Виржини».

Четвертая откликнулась так: «Очень заинтересовало твое объявление. Есть все необходимые недостатки: некоммуникабельна, страдаю бессонницей, курю, не очень сексуальна, склонна к меланхолии, случаются истерики. Есть и другие: готовлю не так уж плохо, поступаю нелогично, ничего не смыслю в музыке, хотя и обожаю ее. А посему, прежде чем отправить кассету (что было бы актом преждевременного бесстыдства), хочу побольше о тебе узнать. Что ты ел сегодня на ужин? Что из музыки слушал? Какой твой знак зодиака? Если Скорпион или Близнецы, не трудись отвечать».

Людо улыбнулся тону письма. Наконец кто-то, понимающий его… Людовик увидел имя: Фьордилиджи. Еще один милый штрих: она выбрала псевдонимом моцартовского персонажа, героиню оперы «Cosi fan tutte».

Людовик загорелся: он обязательно с ней спишется. Сейчас ответить или подождать до завтра?

Он прошелся по квартире и вернулся за стол. Несомненно, не стоит испытывать терпение женщины. Его быстрые пальцы забегали по клавиатуре:

Здравствуй, Фьордилиджи. Если верить твоему портрету, ты идеальная женщина. Может, ты приукрашаешь себя, выдумывая несуществующие недостатки? Не лжешь ли, чтобы заманить меня? Неужели ты и впрямь такое стихийное бедствие? Боюсь при встрече обнаружить в тебе неоговоренные достоинства. Подпись: Альфонсо. P. S. Я Стрелец. На ужин ел какую-то мерзость. Для эстетизации депресняка слушаю Скрябина.

Едва он нажал кнопку «Отправить», как в дверь позвонили. Залившись краской, будто его застукали во время совокупления, Людо быстро выключил компьютер и открыл дверь:

– Тиффани?

– Что, разве ты меня не ждал?

– Мм… нет.

– Так и знала. Я сказала подругам: «Вот увидите, он забудет».

– О чем?

– О встрече.

– Я?

– Встреча в салоне «See Ме».

Он не понимал, о чем речь. Она настаивала, тараща сердитые глаза:

– Ну как же, у тебя массаж, который мы тебе подарили на день рождения!

Людовик сокрушенно стукнул себя ладонью по лбу: приятельницы в складчину оплатили ему массаж, а он бросил талон в ящик стола и забыл о нем. И вот владелица «See Ме» сообщила девушкам, что он не появлялся, а три дня назад Тиффани велела ему пойти на встречу и вот зашла за ним. Отступать некуда.

– Вот увидишь, ты получишь заряд бодрости, – увещевала Тиффани, видя, что он пытается увильнуть.

– Дело в том… я уже говорил… я не уверен… что люблю массаж.

– Откуда тебе знать, если ты никогда не пробовал? Конечно, я не могу заниматься лишением невинности всех девственников, но отдельно взятый твой случай меня заботит.

Людо размышлял, не поджечь ли ему дом, чтобы отвлечь внимание Тиффани, но она ходила за ним по пятам и не позволяла отвертеться.

Они вместе дошли до авеню Мольера; здесь салон «See Ме» выставлял на всеобщее обозрение свой скромный шарм.

Тиффани толкнула дверь, назвала администраторше имя Людо. Та медовым голосом указала ему, как пройти в нужный кабинет.

– Вот вам ключ от шестого шкафчика, за этой дверью налево. Вы найдете там полотенце, тапочки и халат. Повесьте там одежду, пожалуйста, затем пройдите к внутреннему фонтану и дождитесь терапевта.

Людовика подмывало сбежать, но Тиффани потащила его к двери из матового стекла:

– Ну, дорогой Людо, приятного массажа.

Он утешал себя тем, что спрячется в платяной шкаф, а потом быстро выбежит, так что администраторша не успеет его остановить.

Будто читая его мысли, Тиффани пояснила:

– Я останусь тут и посмотрю, какие у них есть услуги, какие абонементы и что почем.

Все пропало! Он не сможет скрыться, если Тиффани задержится в холле.

Он понуро вошел в раздевалку. Воздух благоухал, приглушенный свет создавал приятную атмосферу. «Ну, Людо, вперед!» – сказал он себе и начал раздеваться. По счастью, у соседнего шкафчика никого не было, иначе он неминуемо смутился бы. Он разделся, оставив на себе трусы, и накинул халат, который оказался слишком большим, мохнатым и теплым, – наверно, он стал похож на белого медведя. Он натянул губчатые шлепанцы и пришел в ужас: видеть свои молочно-белые ноги оказалось серьезным испытанием. Какое уродство! Но самое чудовищное – ступни! Неизвестно, в силу какой ошибки природы, но шерсть красовалась на каждом суставе каждого пальца! Возможно ли более мерзкое зрелище, чем эти жидкие пучки волос? Откуда на нем взялась эта чахлая поросль, притом что он не может похвалиться ни бородой, ни усами? Он похож на обезьяну, на зародыша обезьяны, на обезьяну в процессе формирования, недоделанную. Надо было эту пакость побрить, прежде чем сюда идти. Когда-то он проделывал такую процедуру, идя в бассейн, но он боялся повторять ее слишком часто, поскольку его убедили, что если растительность часто сбривать, она разрастется еще пуще – в общем, превратится в бороду. Только этого не хватало! Борода на ногах! При полном отсутствии ее на лице.

– Добрый день, не помешаю?

Людовик подскочил.

Молодая обворожительная блондинка просунула голову в раздевалку. И извинилась нежным голосом:

– Дело в том, что я постучала в дверь несколько раз, но вы не отозвались.

– Меня зовут Людовик.

– Пожалуйста, пойдемте со мной, Людовик. Меня зовут Доротея, я ваш терапевт.

Людовик был жутко раздражен и едва сдержался. Терапевт? Что она о себе думает? Сказала бы просто: массажистка. Инфляция понятий охватила все слои общества, и уже никто не называет профессии своими именами. И вот теребильщица человеческого мяса украшает себя академическим званием, дабы убедить вас, что она выпускница медицинского университета. Он подавил возмущение и засеменил за ней: зыбкие шлепанцы делали передвижение опасным. Он чувствовал себя столь чуждым этому заведению, что перспектива скандала представилась ему нежелательной.

Спустившись этажом ниже, Доротея пригласила его в тесную комнатку, занятую массажным столом:

– Располагайтесь на кушетке.

Она протянула ему перетянутый резинкой маленький пластиковый мешочек с тканевым дном.

– Что это?

– Каш-секс. Можете надеть, если желаете. Мне нагота не помешает.

Людо почувствовал, что почва уходит у него из-под ног. «Каш-секс», «нагота». Дело двигалось в область, к которой он испытывал отвращение… Он завопил было, что уходит, но она исчезла, закрыв дверь.

Он сердито сложил халат и вытянулся на животе, все еще оставаясь в трусах и даже поправив их для сохранения невинности. Затем утешился мыслью об ужасном испытании, которому он подвергает бедную женщину, – видимо, ей до сих пор не доводилось прикасаться к такому безобразному телу. Несчастной предстоит массировать картофельный клубень.

Терапевтша поскреблась в дверь, вошла и мышиным голоском стала его расспрашивать о здоровье и перенесенных заболеваниях. Людо уверил ее, что он абсолютно здоров, и тут же раскаялся в своих словах.

Наконец она объявила, что начинает «лечение», и стала прикасаться к разным частям его тела, продолжительно на них надавливая.

Хотя Людовику это и не понравилось, он признал, что это вполне переносимо. Тем временем он стал поглядывать по сторонам. Погреб! Его загнали в погреб. Над ним высится пятиэтажный дом, который может рухнуть. Если будет обрушение, их не отыщут, его и эту терапевтшу. Что за глупость! И кто-то хочет убедить его, что это приятно? Приятно оказаться запертым в норе без окон? Приятно знать, что занимаешь место водогрейного котла, несмотря на то что картинки на стенах, керамическая плитка, журчание ручья и индийская музыка изо всех сил стараются это скрыть, создавая атмосферу комфорта и покоя?

Мышка спросила, как он себя чувствует.

– Усилить давление? Ослабить?

– Прекрасно, – ответил Людо, чтобы закрыть тему.

«Может, сказать ей, что я не выношу, когда ко мне прикасаются? Так она рассердится. Или подумает, что я псих. Хотя так оно и есть. Но это касается только меня».

Мышка объявила ему, что воспользуется маслом.

«Ну и ладно, буду липким!»

– Это обязательно?

– Разумеется. Это аюрведические масла. Их свойства, их запахи обогащают лечение. Вы не знакомы с индийской медициной?

– Ну как же!

«Она по уши в своем терапевтическом бреду, бедная мышка. Что ж, это нормально, что она живет в погребе, мышки миллионы лет там живут».

Он едва удержался от смешка, но тут что-то жирное плюхнулось ему на спину. Он вздрогнул от омерзения. Клейкая масса постояла на месте, затем сдвинулась. Она явно собиралась измазать его от ягодиц до плеч. Какая пакость!

Людовику казалось, еще немного и он свихнется: его бесило принудительное лежание под слоем этого тошнотворного клея. Фанатичка использовала клиентов для осуществления своих идиотских фантазий. Он попытался успокоить себя шуткой: «Она готовит меня, как баранью тушу. Зубок чеснока в зад, и можно ставить в печь». Ему стало совестно: при слове «печь» он вспомнил о родителях матери, Зильберштейнах, сожженных в нацистском концлагере. Какое он ничтожество! Его бабушка и дед погибли после многих страданий, а он, беспечно живя в мирное время и получив образование в престижном университете, не способен быть счастливым. Стыдно…

Как сказать этой девице, чтобы она прекратила свои опыты? Как спрятаться от этих рук, которые становятся все более настойчивыми? Людовик почувствовал дурноту, голова кружилась. Что делать?

Вдруг он подскочил, встал на четвереньки и зарычал.

Девица ошарашенно вскрикнула и отступила.

Людовика стошнило.

Его тошнило долго, в несколько спазмов.

Перед ним на салфетке очутились чизбургер, картошка фри, шоколадный кекс, все это плохо пережеванное и залитое кока-колой.

Уф, кажется, полегчало, он спасен, массаж закончен.

Вернувшись домой полчаса спустя, Людовик чувствовал себя счастливейшим из смертных: ему казалось, он вышел на свободу после многомесячной отсидки за решеткой. Это происшествие имело важное достоинство: он еще больше привязался к своей берлоге и привычкам.

Почему он не выносит, когда к нему прикасаются? Непонятно. Ясно одно: его кожа не хочет контакта с чужой кожей. К тому же ему было важно всегда владеть ситуацией. Позволить себя ласкать или массировать означает потерю контроля. Нет, спасибо.

Людо машинально включил компьютер. Сердце забилось: пришло письмо. Фьордилиджи ему писала:

Дорогой Альфонсо, Стрелец – мой любимый знак. Лопаю чипсы. Утром слушала Шумана, которого, по-моему, можно рекомендовать как не менее эффективное средство для поддержания меланхолии, чем Скрябин. Мне очень хотелось бы переписываться с тобой. Подпись: Фьордилиджи, привыкшая к невезухе и удивленная, что для нее зажглась счастливая звезда.

Людо начал длинное письмо. Эта Фьордилиджи очаровала его. Ее последнее признание особенно его тронуло: если она, как и он, притягивала неприятности, значит они созданы друг для друга.

8

Диана восемь часов оставалась прикованной к кровати, без пищи и воды; глаза у нее были завязаны, а рот заткнут. Просачивающийся в комнату через окно воздух стал прохладней, и по ее голой коже побежали мурашки. Колени, ободранные об пол, уже устали поддерживать тяжесть тела.

После ухода посетителя она принялась ждать какой-то новой его задумки, которая поможет ей освободиться. Ведь этот незнакомец вел себя как настоящий джентльмен, дав ей испытать столь необычные ощущения. И богатое воображение услужливо подсовывало разные варианты, два из которых показались ей соблазнительными… Первый был такой: незнакомец вызвал пожарных, утверждая, что в квартире пожар, – они взломают дверь и обнаружат ее голой, в наручниках, и кто знает, не возбудит ли их это зрелище. А согласно второму плану, еще более сладостному, он мог позвонить в полицию и сказать, что с четвертого этажа слышатся ужасные крики; и вот полицейские прибудут, освободят ее, а потом, поскольку она откажется отвечать, поместят ее под стражу, и в конце концов ей придется рассказать им все… От такой манящей перспективы ощутимо тянуло утонченным ароматом садомазохизма, который ее возбуждал.

Восемь часов спустя она решила, что переоценила своего незнакомца. Увы! Он просто исчез – и дело с концом, – не предложив никакого развития сценария.

Наконец, когда суставы уже разрывались от боли, она попробовала, несмотря на прикованные к кровати руки, сменить позу и найти положение, в котором ей будет не так мучительно находиться. Да, садизм удался, ничего не скажешь! Но это был какой-то скучный, бездарный садизм, без изюминки, ей было просто больно, и все, но никакого удовольствия она не испытывала.

В семь вечера вернулся с работы ее муж Жан-Ноэль. Еще из прихожей он позвал ее, потом прошел по комнатам и обнаружил ее в спальне. Он тут же сорвал с ее лица повязку и выдернул изо рта кляп.

– Ради бога, – воскликнула Диана, – сними с меня скорее наручники, я не могу ждать ни секунды! Я сейчас описаюсь или меня разорвет на куски!

К счастью, незнакомец оставил ключ на видном месте – на ночном столике. Через пять секунд Диана была свободна, она выпрямилась, потом скорчилась от боли в суставах и со стоном умчалась в туалет.

Когда она вернулась в гостиную, Жан-Ноэль налил два бокала мартини. Она накинула шелковый пеньюар и со вздохом уселась в кресло:

– Ну и денек!

Он рассмеялся и тоже устроился в кресле.

– Думаю, ты мне расскажешь какую-то потрясающую историю.

Потом они чокнулись, и Диана, растирая ноющие запястья, рассказала, что с ней произошло утром. Зная, что эта история заворожит мужа, она рассказывала неторопливо, с подробностями, анализируя свои ощущения и превращая странный случай в целую сагу.

Жан-Ноэль внимал ей, разинув рот, глаза его сверкали.

Закончив рассказ, она самым будничным тоном заключила:

– Поэтому, сам понимаешь, у меня не было времени сходить за покупками и приготовить ужин, так что тебе придется отвезти меня в ресторан.

Жан-Ноэль повиновался. Утреннее приключение Дианы раздразнило его, и ему хотелось заняться с ней сексом, но он хорошо знал, как она это воспримет. Ответит презрительно: «Что, вот так просто? Поиграем в кроватке в дочки-матери? Ох нет, бог с тобой, мы уже столько раз это делали, скука смертная…»

Диана любила в сексе изобретательность. Вообще-то, Жан-Ноэль подумывал, не нравилась ли ей больше изобретательность, чем сам секс, – такое она испытывала удовольствие от разыгрывания новых ситуаций. Просто спать с мужем, как обычные законопослушные супруги-буржуа, ей было неинтересно до зевоты. Иногда он удивлялся этому, даже жаловался на такую жизнь, но Диана и не думала смягчаться:

– Ну нетушки! Не морочь мне голову такими разговорами, а то у меня депрессия начнется. Я же не для того вышла за тебя замуж, чтобы занудно трахаться, наоборот, я мечтала, что мы шагнем за пределы реальности. На что вообще сдался брак, если нельзя испробовать сотню новых способов получать удовольствие? Что за тоска? По мне, так замужество должно быть допингом, а не снотворным!

И она правда так считала. В юности она предавалась свободной любви и радужной хипповской жизни, в итоге у нее родился ребенок от мужчины, которого она презирала; потом она растила дочь, перебиваясь от одной временной работы до другой и ввязываясь в невероятные приключения. И наконец, когда дочь обосновалась в Штатах – вообще-то, она завершала там учебу, но Диана с гордостью утверждала, что дочке просто захотелось удрать подальше от ненормальной матери, – так вот, Диана осознала, что, несмотря на ее божественные данные, время работает против нее и однажды она перестанет быть неотразимой. И она остановила выбор на Жан-Ноэле, недавно разведенном инженере с хорошей зарплатой: ее привлекли комфортные условия жизни и его обжигающий взгляд.

Ему было сорок, и он решил, что начинается еще одна любовная интрижка, но Диана увлекла его за собой в пучину сексуальных экспериментов: она водила его в свингерские клубы, отдавалась у него на глазах другим мужчинам и втягивала в разные садомазохистские сценарии.

Для Жан-Ноэля это оказалось абсолютно новым этапом. Он опасался женщин, подозревая их в корысти и двуличии, но Диана была совершенно другой, и он доверился ей полностью. Она покорила его, и победа эта была тем головокружительнее, что она не использовала ни одно из средств, к которым обычно прибегают женщины: она не была ни целомудренной, ни верной, ни нежной, ни скромной, ни надежной спутницей. Напротив, неудержимая, резкая, взбалмошная, психованная Диана подавляла своего спутника, обожала неожиданности, вечно рвалась навстречу опасности и помогла сдержанному инженеру выпустить на свободу свою бунтарскую сущность, которую он долго прятал, чтобы добиться успеха в жизни.

И когда она предложила ему на ней жениться, он уже не счел это ловушкой, а воспринял как очередную фантазию. И был счастлив соединить свою жизнь с женщиной, меньше всего в мире подходящей для роли жены: незакомплексованной, неверной, с порочными наклонностями и никогда не собиравшейся ему подчиняться. Он знал, что ее интересуют одни лишь удовольствия, что ей скучно заниматься любовью не только в постели, но и на кухонном столе и даже на рояле, что она вечно будет втягивать его в такие невероятные истории и встречи, что его сердцу то и дело придется замирать не только от вожделения, но и от страха.

В тот вечер они отправились в «Белый трюфель», один из лучших ресторанов Брюсселя. Увидев их, метрдотель подскочил на месте, но потом склонился в церемонном приветствии и принял у них одежду. Одним движением глаз он указал официантам, что нужно накрыть для этой пары стол в глубине зала, в укромном уголке. Он постарался убрать их подальше от публики, потому что после их предыдущего посещения он получил массу жалоб от других клиентов, недовольных тем, что дама выкрикивала потрясающие непристойности: за два часа их присутствия ресторан опустел. Ее муж заметил это и оставил щедрые чаевые, поэтому ресторатор и не подумал отказать необычным посетителям, но принял меры предосторожности.

В этот раз Диана за ужином не говорила о сексе: ее увлекла другая тема – жизнь греческих Отцов Церкви в начале нашей эры. Она решила написать диссертацию об Оригене. Почему именно об Оригене? Чем он ее так заинтересовал? Жан-Ноэль подумал, что Диану могло привлечь само его имя: в нем слышались и «оригинальность», и «гены», что в поэтическом смысле позволяло считать его основоположником всего, то есть человеком, с которого все начиналось…

Диана рассказывала ему об этом александрийском теологе третьего века, который оскопил себя, чтобы посвятить жизнь Богу, – она считала это ошибкой, но все же проявлением сильного характера.

– Апостол Марк говорил: «Если соблазняет тебя рука твоя, отсеки ее». Стать скопцом, чтобы не поддаться искушениям, – вот что делает Ориген. Когда он был еще мальчиком, у него на глазах отрубили голову его отцу. Это не какой-нибудь грустный рохля, мечтательный лежебока, нет, это сильная личность, выживающая в жестоком мире. Мне интересно разобраться в его мыслях. И не важно, прав он или ошибался.

Диана в очередной раз заворожила Жан-Ноэля. Ну кто, скажите на милость, кроме засушенных университетских профессоров, глотающих библиотечную пыль, чтобы найти свою нишу и сделать карьеру в науке, станет сегодня с жаром рассуждать об Оригене, Аммонии Сакском или Григории Чудотворце? У этой женщины просто дар избегать обыденного.

Вернувшись домой, она схватила том Ницше и прямо в кровати принялась читать, отложив в сторону какое-то письмо на листке желтой бумаги.

Жан-Ноэль схватил его и пробежал глазами: «Просто знай, что я тебя люблю. И подпись: ты угадаешь кто».

– Что это такое?

– Понятия не имею.

Она на несколько секунд погрузилась в чтение Ницше, а потом добавила:

– И мне нет до этого дела.

Жан-Ноэль кивнул, но листок сунул в свою книгу: ему пришла в голову великолепная идея.

Через два дня Диана обнаружила в своей почте еще одно письмо на желтой бумаге, которое на этот раз заинтересовало ее куда больше:

Встретимся сегодня, в четверг, в 11 вечера, в квартале «Висла», рядом с высоковольтной подстанцией и опорой ЛЭП. У тебя под шубкой не должно быть никакой одежды. Подпись: ты не угадаешь кто.

Она улыбалась и кусала губы в предвкушении: «Это уже что-то. Его стиль явно улучшается». И, вспомнив, что Жан-Ноэль вечером собирался поужинать с коллегами, она обрадовалась, что сможет отправиться на это загадочное свидание.

В десять тридцать она села за руль своей итальянской малолитражки. До последней минуты она колебалась – может, не послушаться и надеть, скажем, черное белье или просто чулки на поясе, – но потом решила, что у автора письма были причины требовать от нее наготы и не стоит жертвовать кружевным бельем, которое стоит кучу денег.

Включив навигатор, она выехала из Брюсселя, пересекла лес, потом миновала несколько жутких развалюх – вдоль шоссе скучились домики совершенно затрапезного вида – и свернула на дорожку, которая привела ее к затянутым проволочной сеткой воротам. На табличке, изъеденной ржавчиной и висевшей на одном гвозде, значилось: «Висла».

Диана вышла из машины, почувствовала подступающий со всех сторон холод, толкнула скрипучие створки ворот, потом, забравшись обратно в свой «фиат», проникла по ухабистому проезду на захламленную территорию. Когда-то здесь, наверно, кипела работа, но теперь остались только полуразрушенные постройки, раскуроченные, разрисованные, а может, и заселенные какими-то темными личностями. Власти перестали следить за освещением этой территории, так что квартал окутывала непроглядная темень. Диана медленно продвигалась к темным очертаниям, высившимся на фоне неба, – наверно, это и была та опора ЛЭП. И действительно, когда она подъехала ближе, фары выхватили из темноты основание металлической конструкции на бетонном фундаменте, обвешанное табличками: «Опасно для жизни!»

Она заглушила двигатель. Зябко повела плечами.

Кто гарантирует, что, кроме незнакомца, написавшего записку, здесь не появятся другие персонажи, не предусмотренные сценарием, обитающие вне закона в этих мрачных руинах?

Она окинула взглядом малоприятную местность: раскуроченные вагонетки, кучи строительного мусора, мотки колючей проволоки. В голове пронеслись заголовки газетных новостей: «В квартале „Висла" женщина попала в лапы к насильникам». Она представила себе эти фото: она лежит, убитая, распластавшись в грязи, с окровавленным лицом. И комментарии журналистов: «Что она делала в этом опасном месте? Кто заманил ее туда? Убийство, напоминающее суицид…»

Выйти из машины? Может, лучше развернуться и уехать?

В этот момент в темноте блеснули фары.

– Это он.

Она не знала, кто «он», но его присутствие ее успокоило. Ей действительно назначили встречу.

Издалека до нее донесся мужской голос, искаженный громкоговорителем:

– Выходите из машины!

Сглотнув слюну, она решилась выйти из своего убежища.

Ее ослепил свет фар. И все же она отчаянно шагнула вперед.

– Расстегнитесь!

Она распахнула манто, продемонстрировав обнаженное тело.

– Годится. Направо по дорожке и вперед.

Она разглядела размокшую глинистую тропку, ведущую в темноту, и медленно пошла вперед: на высоких каблуках трудно было идти по неровной почве, а тем более по тропинке, которой она даже не видела.

И тут она очень ясно разглядела все неровности почвы и собственный силуэт, который выступил в ярком свете фар: машина незнакомца поехала за ней.

– Не оборачивайтесь!

Предугадав ее реакцию, голос велел ей идти дальше. Гудящий капот, кажется, был уже совсем близко.

«А что, если он нажмет на газ?» – тревожно подумала Диана.

И как будто в ответ – мотор взревел. Это ее подбодрило. Если шофер специально ее пугает, значит это действительно игра и он старательно ведет свою линию. Значит, это не страшнее фильма ужасов – когда зрители соглашаются, чтобы их обманывали.