Текст книги "Попугаи с площади Ареццо"

Автор книги: Эрик-Эмманюэль Шмитт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 38 страниц)

8

На площади Ареццо Том и Натан подходили к особняку Бидерманов. Перед ним разворачивался целый парад автомобилей: одни лимузины высаживали гостей, другие подхватывали уезжающих, сменой декораций в этом действе заведовали старательные шоферы в черных костюмах, а дирижировал всем величественный дворецкий, стоявший на ступенях подъезда. Двое парней оглядели помпезный фасад, где кирпич был через равные промежутки нарядно декорирован камнем, балконы с коваными решетками, которые украшал роскошный замысловатый узор, водостоки со звероподобными горгульями; с улицы сквозь высокие окна они видели люстры, резную отделку, позолоту и даже верхние рамы монументальных полотен, удивляясь, как одни лишь потолки могут поведать о скрытых в особняке богатствах: вот в бедном доме потолок не такой – он белый, голый, с одинокой лампочкой, висящей на скрученных проводах…

Все это их потрясло, и они засомневались. Натан шепнул Тому:

– Я туда не пойду: они примут нас за свидетелей Иеговы.

Том обвел глазами одеяние Натана: сливового цвета штаны, остроносые ботинки, куртка цвета фуксии из искусственной кожи под ящерицу.

– Не думаю.

Натан повернулся к особняку спиной и быстро проговорил:

– Не важно, в этот дом или в другой, но ты вообще представляешь себе, как это мы звоним к людям в дверь и спрашиваем, получали ли они анонимное письмо? – И он потряс в воздухе желтыми листками, которые были адресованы им двоим.

Том ответил:

– Ну, зато им будет весьма интересно узнать, что их послания – часть крупной рассылки.

– Думаешь, весьма интересно? Притом что каждый истолковал эти письма по-своему и каждый что-то изменил в своей жизни после этого сообщения?

– Ты преувеличиваешь!

– Вовсе нет, Том. Возьмем нас: мы с тобой теперь не расстаемся, сперва потому, что каждый из нас подумал, что письмо написал другой, а потом – потому, что, поняв ошибку, мы захотели узнать, откуда они взялись.

– И это сделало нашу жизнь интереснее, не будем об этом жалеть.

– А кто тебе сказал, что у наших соседей все прошло так же? Такая записка может привести к ужасным последствиям.

– Признание в любви? Не понимаю, как это может быть.

– Но признание в любви может быть невыносимым, если мы его не хотим.

– Все хотят любви.

– Неправда. Многие прячутся от любви. Им спокойнее без нее. Чаще всего они соглашаются, чтобы любили их, но не утруждают себя ответной любовью. Любовь – это разрушительно, это прививка от эгоизма, падение крепости, свержение единоличной власти: какое-то существо начинает значить для тебя больше, чем ты сам! Это же катастрофа… К тому же в эту брешь, пробитую любовью, может проникнуть альтруизм и уничтожить внутреннее равновесие.

– Что ты несешь?

– Хочешь, докажу, что любовь невыносима?

– Тебе слабо!

– Слышал историю об одном парне, неженатом, который забросил свое ремесло плотника и стал бродить по дорогам, рассказывая людям, что Бог их любит и что они сами должны любить друг друга? Сам он, надо сказать, делал ровно так, как говорил: то лечил прокаженных, то слепым возвращал зрение, то воскресил своего приятеля Лазаря, то не дал забросать камнями одну несчастную за то, что она согрешила с каким-то типом вместо собственного мужа, и еще много чего покруче, не буду перечислять. Чудес, добрых советов и добрых дел – хоть отбавляй, вот такая была программа у этого Христа. И что же с этим парнем случилось в итоге? В тридцать три года его арестовывают, потому что не хотят больше всего этого терпеть, устраивают дурацкое судилище и прибивают гвоздями к доскам. Ничего награда? И уж конечно после этого людей, желающих нести в мир добро, стало поменьше. Нужно быть святым, чтобы после этого играть в Иисуса.

– Что же ты хочешь мне доказать, брат мой Натан?

– Что любовь – как динамит, как революция. И что люди, которые говорят о любви, кажутся террористами в обществе, где правят корысть и страх. И что эта анонимная записка не могла привести к одним только романтическим историям. Потому что мы живем не в сказке!

Том положил руки на плечи Натану, чтобы его успокоить:

– Ты несешь эти бредни потому, что боишься позвонить в дверь к Захарию Бидерману?

– Так позвони сам.

– Я тоже боюсь.

– Ах вот оно что!

Натан щелкнул пальцами, как будто признание этого поражения означало его победу.

Но тут дверь распахнулась, и на ступени вышла женщина в строгом брючном костюме. Том просиял:

– Мы спасены!

Он ускорил шаги, чтобы успеть перехватить появившуюся даму:

– Мадам Сингер, какой сюрприз!

Она взглянула на Тома и улыбнулась:

– Месье Берже… Я и забыла, что вы живете на площади Ареццо.

– Если хотите знать, что я думаю, так это самое странное место в мире. Мадам Сингер, как же вы вовремя, дело в том, что я веду одно расследование, но мне не хотелось бы беспокоить месье Бидермана. Может, вы сможете мне помочь?

Она вздернула брови, готовая защищать своего шефа:

– В чем дело?

– Тут вот что. Некоторые местные жители получили анонимные письма. Нам нужно знать всех адресатов, чтобы раскрутить это дело и найти их автора. – И он протянул ей два желтых листка. – Месье или мадам Бидерман ничего такого не получали?

Мадам Сингер осторожно взяла листки, скептически пробежала глазами, и на ее лице отразилось неодобрение.

– Я не занимаюсь почтой мадам Бидерман. – Она вернула листки и добавила: – Мне кажется, месье Бидерман открывал похожий конверт. Я письма не читала, но обратила внимание на его несуразный цвет. Месье со мной об этом не говорил.

– Спасибо, мадам Сингер. Вы нам очень помогли.

Она кивнула, недовольная, что выдала крупицу своих профессиональных секретов:

– Это несущественно: мне эта анонимная записка кажется совершенно безвредной.

Натан, стоявший метрах в двух за спиной у Тома и тоже слушавший их разговор, не удержался и вставил:

– Да, но это только на первый взгляд!

Мадам Сингер, удивившись его появлению, окинула взглядом его костюм, вздохнула и твердым шагом направилась прочь:

– Всего хорошего, господа.

Натан подошел к Тому, улыбаясь:

– Она же лесбиянка, точно? Выправка как у ефрейтора. Точно: если уж она не лесбиянка, то я святая Бернадетта. Откуда ты ее знаешь?

– Трое ее детей учатся у меня в лицее. Возвращайся в свой грот, Бернадетта.

– Ладно, не будем отвлекаться. Нам подтвердили, что было еще одно анонимное письмо. Пойдем расспросим Марселлу.

– Какую Марселлу?

– Консьержку из дома номер восемнадцать.

Тома удивил этот неожиданный экспромт.

– Ты боялся позвонить к Захарию Бидерману, но не стесняешься побеспокоить консьержку? У тебя двойные стандарты.

Натан пожал плечами, направляясь прямо к дому:

– Во-первых, консьержка затем там и сидит, чтобы ее беспокоили. Во-вторых, этот дракон с площади Ареццо лает, вместо того чтобы говорить, и кусает, еще не успев задуматься. Если б ты лучше себе представлял, какое агрессивное чудище скрывается за ее жуткими штапельными платьями, ты бы понял, что я сейчас проявляю невероятную смелость, чтобы сдвинуть наше расследование с мертвой точки. А теперь, Том, закрой-ка рот и опускай забрало: сейчас я тебя познакомлю с Марселлой.

Они вошли в парадное и постучали в стеклянную дверь, задернутую складчатой занавесочкой:

– Здравствуйте, Марселла, это Натан.

Дверная створка скрипнула, и появилась Марселла, неприбранная, с опухшими веками и мокрым платком в руке. Она взглянула на Натана, узнала его, выскочила из своего жилища ему навстречу и ударилась в слезы:

– Он ушел…

– Кто «он», Марселла?

– Мой афганец.

Пока она рыдала, уткнувшись в куртку Натана, он жестами и гримасами объяснил Тому, что «афганец» – это не собака, а волосатый мужик, который спал с консьержкой. Наблюдая непристойную пантомиму Натана, Том с большим трудом удерживался от смеха.

Еще несколько всхлипов, и Марселла отпустила Натана и взглянула на обоих друзей с таким видом, словно всегда поверяла им свои тайны.

– Мы были так счастливы, я и мой афганец. Ну, честно сказать, он почти ничего не делал. Он хотел, чтобы мы были вместе, я тоже – мне только нужно было разобраться с этим дурацким ночным столиком. В последнее время это была просто жизнь в розовом свете. Он предложил мне пожениться, я собиралась скоро принять его предложение, а тут хоп – и он исчез.

– Без объяснений?

– Какие уж тут объяснения! Оставил мне записочку: «Спасибо», он, мол, всегда будет помнить, какой я «ангел», одна из самых «любезных» людей, какие ему встречались. – И, ткнув в них пальцем, она суровым тоном обвинителя вопрошала: – Вот как вы считаете, «любезная» – подходящее слово, когда уходишь… от любовницы?

– Нет. «Любезная»… это не слишком любезно. И «ангел» – тоже.

– Ах, господин Натан, вот вы меня понимаете. Ну, женщине же не говорят, что она… ах, ну в общем, вы ж понимаете, что я хочу сказать, хотя женщины это и не ваша епархия… ну не говорят же своей возлюбленной…

Ее глаза блеснули: она нашла нужное слово: «возлюбленная».

– Не говорят же своей возлюбленной: «Спасибо, ты была очень любезна». Нет. С возлюбленной так не говорят.

Тут Натан выпрямился и жестом показал Марселле, чтобы она замолчала:

– Марселла, вы заблуждаетесь!

– Чего?

– Вы забываете, что ваш… ваш… погодите, как его звали?

– Гумчагул, – выдохнула она, утирая слезы.

– Этот ваш Гумчагул плохо говорит по-французски! То, что он вам написал, наверняка объясняется просто неверным переводом. Я уверен, что по-афгански он не…

– Нет такого языка, афганского, он говорил на пушту, – поправила Марселла, доказав Тому, что в этом вопросе она уже разобралась неплохо.

Но Натан невозмутимо продолжал:

– В пушту слова могут иметь другой смысл, Марселла. Может быть, на пушту это трогательно: «спасибо» и «любезна». Да наверняка! Самые прекрасные слова в языке. Уж про «ангела»-то я просто уверен.

Марселла застыла в задумчивости, ее обрадовала эта идея. Теперь она страдала меньше. В глазах у нее вспыхнул огонек.

– Зайдите, выпьем по стаканчику, – велела она.

Том попытался протестовать, но Натан оборвал его на полуслове:

– С удовольствием, Марселла.

И они вошли в ее комнатку, заставленную всякими безделушками.

– Устраивайтесь, где вам удобно! – воскликнула она, указывая на единственный в комнате двухместный диванчик.

Она вытащила из буфета липкую бутылку:

– Ликер будете? Впрочем, больше у меня все равно ничего нет. Это вишневый аперитив.

Не дожидаясь ответа, она наполнила стаканы, протянула им и уселась напротив, на табурет, который, как фокусник, вытянула из-под стола.

– Давайте, будем здоровы!

– Будем!

– За что пьем?

– За то, чтоб как в песенке, Марселла.

– В какой песенке?

– «Пятнадцать человек на сундук мертвеца…»

Тому показалось, что Натан перешел уже все границы дозволенного, но, к его удивлению, Марселла не обиделась, а, наоборот, весело расхохоталась:

– Ну, вы преувеличиваете, господин Натан. Пятнадцать афганцев в моей постели! Какой вы смешной! – И, прикрыв глаза, потягивала свой ликер, раскачиваясь на трехногом табурете.

Натан, воспользовавшись случаем, ткнул Тома локтем и глазами показал другу: на полочке, куда Марселла складывала свою немногочисленную почту, лежал желтый конверт.

Несколько стаканов спустя они вышли из жилища консьержки без сил.

Натан предложил продолжить расследование, пройдя по этажам: нескольких жильцов он знал в лицо, в том числе одну милейшую и довольно веселую старую деву, как там ее, мадемуазель…

– Мадемуазель Бовер на каком этаже? – спросили, постучавшись к консьержке, трое малоприятных мужчин.

– На третьем, – ответила Марселла.

– Она дома?

– Да.

Марселла закрыла дверь, а мужчины направились вверх по лестнице.

Глядя им вслед, Натан шепнул на ухо Тому:

– Н-да, дело пахнет керосином…

– С чего ты взял?

– А я знаю главного в этой троице: судебный исполнитель, которого наш клуб вызывает, когда надо собирать долги. Уж не знаю, что там сделала эта бедная мадемуазель Бовер…

– Не драматизируй. Может, он просто пришел доставить письмо в собственные руки.

– Только не втроем. Это больше похоже на выселение или опись имущества.

И они побыстрей выскользнули из подъезда, как будто оставаться в доме, где вот-вот разыграется трагедия, было опасно.

Перейдя улицу, они решили немного отдохнуть под деревьями. Разговор Марселлы и Натана ужасно утомил Тома: их манера то и дело перескакивать с трагического тона на игривый приводила его в замешательство. Ему хотелось немного побыть в тишине.

Но вместо этого на них обрушился гвалт попугаев. Что там случилось, наверху в ветвях? Ара и какаду уже не переговаривались между собой: они орали. Между ветвями разыгралась настоящая звуковая буря: резкие, пронзительные вопли, галдеж и стрекот, оглушительные разнокалиберные трели рвали барабанные перепонки.

Но, как ни странно, эта суматоха их успокоила: она воспринималась как что-то здоровое, ясное, разномастное – радостный полнокровный кавардак. В этой какофонии рождалась гармония. Подобно тому как вид этих ярких птичек, разноцветных, словно радуга, вызывал чувство легкости, их шумная возня создавала веселое настроение.

Когда они немного пришли в себя, Том подвел итоги:

– Ты, я, Виктор, цветочница, аристократка, Захарий Бидерман и консьержка – семь человек получили такие записки. Что между нами общего? Все живем на площади Ареццо. Первая зацепка: тут неподалеку есть какой-то человек, который желает добра своим соседям. Вторая зацепка: этот человек добрый, открытый, щедрый, и это сильно сужает круг поиска.

– И вообще сводит его к нулю. Таких людей не бывает.

– А кто мне рассказывал про Христа и святых?

Натан посмотрел на него внимательно:

– Хорошо, допустим, нам написал некий голубь. Как будем его искать?

В этот момент на аллее появился паренек лет двадцати пяти: он весело протопал мимо них, напевая себе под нос, настроение у него явно было отличное. Том и Натан помолчали, пока он не скрылся из виду.

– Аппетитно выглядит. Интересно, откуда он идет? – прокомментировал Натан.

– Да, веселенький тип, – согласился Том.

Они вздохнули. Натан повернулся к своему возлюбленному:

– Слушай, Том Верже, по-моему, ты на него уставился, как кот на валерьянку. Должен ли я из этого заключить, что, когда мы будем жить вместе, ты мне наставишь рога?

– Не больше, чем ты мне, Натан Синклер. Обрати внимание: это ведь не я стал нем как рыба, как только появился этот красавчик.

– Ладно. У меня к тебе будет только одна просьба: делай что хочешь, но веди себя скромно и никогда мне ни о чем таком не рассказывай.

– Обещаю.

– И я тебе.

Стало тихо. Том ласково взял Натана за руку:

– Знаешь, Натан, я хотел бы тебе не изменять.

Натан растроганно посмотрел на него:

– Очень приятное признание, оно мне нравится.

Он, улыбаясь, смотрел на попугаев, но глаза у него наполнились слезами.

– Что-то такое надо бы говорить на свадьбе. Вместо того чтобы давать друг другу невыполнимые обещания, лучше бы остановиться на таком простом пожелании: «Я хотел бы тебе не изменять». – Он поднес руку Тома к губам и поцеловал ее. – Почему людям приходится так часто друг друга обманывать, Том?

– Правильный вопрос был бы такой: зачем люди дают друг другу невыполнимые обещания? Зачем пытаются идти против человеческой природы? Почему мужчины и женщины хотят видеть себя не такими, какие они есть?

– В этом смысл понятия «идеал». Мы же не животные. Во всяком случае, я.

– Ты смешиваешь понятие идеала и отрицание биологических законов. Как и этими попугаями у нас над головой, нами управляют порывы, которые бывают сильнее нас, и их больше, чем нам бы хотелось, а иногда они толкают нас куда-то, куда мы сами вовсе не собирались. Неверность естественна, а мы, наоборот, теряем естественность, когда даем клятвы, которые обрекают нас на воздержание.

– Ну и ладно. Я все равно хотел бы тебе не изменять.

– Я тоже, Натан.

И они вздохнули с облегчением.

Со стороны авеню Мольера на площадь вышли трое. Том сжал руку Натана:

– Видишь их? Мне не показалось?

Это садовники Ипполит и Жермен – а с ними Изис – принесли на площадь свой инвентарь. Натан решил, что Том показывает на Ипполита:

– Ох, Том, притормози-ка чуть-чуть. Только что нашептывал мне о любви, а через секунду уже делаешь стойку на первого встречного жеребца.

– Да я не о нем тебе говорю, идиот!

– Что? Ты не пялишься на самого красивого парня в Брюсселе?

– Нет! Я о нашем расследовании…

Натан сделал непонимающее лицо.

– Ты согласен, что эти садовники часто приходят на площадь, что они тоже принадлежат к здешним обитателям?

Натан обернулся к садовникам: они раскладывали на газоне свои инструменты, а Изис села на скамейку и погрузилась в чтение. Эту сценку они видели десятки раз за последние годы. Он кивнул. Том продолжал:

– А помнишь, что нам сказал Дани Давон в гостях у Фаустины? Авторы анонимок – это люди, изолированные от общества из-за каких-то отличий, или калеки…

– Карлик?

– Вот именно.

Они посмотрели на Жермена другими глазами. А он, улыбаясь на солнышке, разравнивал гравий.

– Как мы поступим? – спросил Том.

– Элементарно, дорогой Ватсон: метод песочной формочки.

– Это как?

– Ребенок! Одна подружка рассказывала мне, как подкатывать к симпатичным папашкам в парке: устраиваешься так, чтобы дети играли вместе, а потом с самым невинным видом заводишь беседу.

– Отлично. Ты взял с собой детей?

Натан встал и прошелся, переваливаясь с боку на бок:

– Ты забываешь, что я во многом остался ребенком.

Натан подошел к Изис и как ни в чем не бывало с ней заговорил. Поскольку он читал «Сказки просто так» Киплинга, которые она сейчас дочитывала, и ему очень нравилась эта книга, они с удовольствием стали ее обсуждать.

Ипполит и Жермен заметили эту сценку, поздоровались с Натаном и продолжили работу.

Том сгорал от нетерпения. Почему он сразу не присоединился к Натану? Теперь ему было бы трудно придумать для этого предлог, тем более что он время от времени спиной чувствовал удивленный взгляд садовника, которому, наверно, не понравилось, что Том приставал к нему несколько дней назад.

А Натан сидел себе рядом с Изис и смеялся с ней вместе, вспоминая, что сказал «двухцветный скалистый питон».

Вдруг Изис перебила его:

– А почему твой друг сидит там? Вы что, поссорились?

– Нет.

– Скажи Тому, чтобы шел к нам.

Натан подскочил на месте:

– Ты знаешь его имя?

– Конечно, да и твое тоже – Натан.

– Что? Невероятно!

– А меня зовут Изис.

Натан по-военному отдал ей честь:

– Рад познакомиться, мадемуазель Изис. А откуда вы все это знаете?

– А, это все Жермен… – ответила она. – Он ни с кем не разговаривает, зато всех знает.

Натан устроился поудобнее, его подозрения подтверждались.

– А что, Жермен любит приходить на площадь Ареццо?

– Он говорит, что это самое удивительное место в мире.

– Ну да…

– Я тоже так считаю. А ты?

– И я разделяю твой энтузиазм, мадемуазель Изис.

Почесав в затылке, Натан подумал, что вырисовывается хорошенький букет зацепок:

– А может Жермен назвать по имени всех людей, кто тут живет?

– Уверена, что да.

Натан попал точно в цель. Он решил сыграть ва-банк и вынул из кармана желтые листки:

– Скажи, а ты не видела у Жермена таких писем или такого листка бумаги?

Девочка наморщила брови и побледнела. Очевидно, эти листки о чем-то ей напомнили.

Натан мягко настаивал:

– Ты знаешь, это прекрасные письма. Волшебные письма, которые делают людям много хорошего. Ты не видела таких у Жермена?

Девочка вскинула голову и взглянула на Натана:

– Папа получил такое.

– Твой папа – вон тот красивый господин?

Она кивнула:

– Он получил такое письмо. И его невеста тоже. Они никогда не говорили друг с другом, а из-за этих писем встретились. Я думаю, что мой папа теперь очень счастлив.

Натан чуть не завопил от радости. Кроме всех зацепок, он теперь обнаружил и мотивы: человек все это задумал, чтобы помочь своему лучшему другу! Карлик Жермен был тем самым голубем!

9

Ксавьера застыла и уставилась на гинеколога. От изумления она просто перестала соображать.

Доктор Плассар встал, повернулся к ней лицом, оперся на письменный стол, склонился к пациентке и взял ее за руку:

– Ну, давайте, приходите потихоньку в себя.

Он удивился тому, какая холодная у Ксавьеры ладонь, да и от лица ее как будто отлила вся кровь.

Наконец она похлопала ресницами:

– Это же абсурд.

– Я совершенно в этом уверен: вы беременны.

Ксавьера медленно встряхнула головой. Он пошутил:

– Ну, вы же не будете меня уверять, что у вас ни с кем нет сексуальных отношений?

– В общем-то, есть.

– Вот видите!

– С женщиной.

Она подняла на него глаза, в которых откуда-то появилось трогательно-ранимое детское выражение:

– Это что, может произойти от общения с женщиной?

– Послушайте, кроме ваших отношений с женщиной, вы занимались любовью с каким-то мужчиной.

– Ни разу. Мне больше не нравятся мужчины.

– А ваш муж?

– С Орионом? Да нет у нас ничего. Уже давно ничего нет. Десять лет. И вообще, меня бы стошнило. Именно поэтому я давно не предохраняюсь. Не к чему защищать себя от какой-то ничтожной эктоплазмы.

– Во всяком случае, в животе у вас никакая не эктоплазма, а нормальный эмбрион.

– Нет. – Она выпрямилась и смерила его взглядом. – Быть такого не может, если, конечно, я не забеременела через сиденье унитаза или попив из чужого стакана.

Ксавьера возражала с такой уверенностью, что гинеколог сам засомневался:

– Хотите послушать еще чье-то мнение? Может, направить вас к моему коллеге?

– Нет.

– Ксавьера, вы отрицаете реальность.

– Нет.

– Вы беременны, я сказал вам об этом, а вы не хотите меня слушать, потому что вы уверены, что я не прав.

– Конечно, вы что-то напутали.

– Тогда, если вы так уверены в себе, сходите к любому моему коллеге, пусть вам подтвердят, что я говорю правду.

– Ладно, схожу, просто чтобы вам было стыдно!

Доктор Плассар вернулся к себе за стол, схватил листок, нацарапал адрес и протянул ей:

– Заметьте, я на вас не обижаюсь.

– Этого еще не хватало: я пришла из-за менопаузы, а вышла беременной. Еще та работа с пациентами!

Три дня спустя второй гинеколог подтвердил слова первого. На этот раз Ксавьера перенесла удар спокойнее. Когда она была уже в дверях, тот врач посоветовал ей снова сходить к своему коллеге, доктору Плассару:

– Вместе с ним вы решите, сохранять ли вам ребенка. Но не откладывайте надолго. У вас осталось совсем немного времени, чтобы принять решение.

Эта фраза потрясла Ксавьеру. Она закрыла за собой дверь и застыла в холле, тяжело дыша. Ребенок? Она положила руку на живот… Благодаря этому слову беременность переставала быть болезнью, чередой неудобств и недомоганий и открывала перед ней невероятную перспективу: у нее внутри поселилось человеческое существо. У нее не просто побаливали какие-то внутренности – она носила ребенка.

Эта мысль показалась ей невыносимой. Она обернулась и заколотила в дверь кулаками.

Открыла медсестра, удивленная таким грохотом.

– Уберите его оттуда, сейчас же! – орала Ксавьера.

– Простите, мадам?

Ксавьера хотела уже вломиться в кабинет силой и бросилась на сестру, которая преградила ей дорогу. К счастью, быстро появился гинеколог, встревоженный этим шумом, и схватил Ксавьеру за плечо:

– Идите за мной.

Но было уже поздно: ее стошнило на ковер в приемной.

В кабинете она метала громы и молнии. Какое-то постороннее, неизвестно откуда взявшееся существо решило обосноваться в ее теле.

– Надо его оттуда убрать. Меня бесит, что во мне кто-то поселился.

– Мы сделаем так, как вы решите, мадам, однако вы не освободитесь от него при помощи рвоты.

Она почесала живот:

– Этот инопланетянин там внутри, он станет расти, набираться сил и в конце концов разорвет мою кожу, пробуравит кишки. Если его не достанут оттуда, я не выдержу и лопну. – Она угрожающе придвинула лицо к лицу врача. – Откуда он взялся? Я не спала ни с одним мужчиной.

– По телефону коллега сообщил мне об этой детали из вашей карты, и я кое-что уточнил. Воспроизведение себе подобных без участия самца называется партеногенезом.

– И что?

– Это бывает только у растений и у рептилий. У млекопитающих – нет. Хотя – некоторые ученые спорят на эту тему, – возможно, еще у кроликов.

– У кроликов? Спасибо, это очень мило.

Врач попытался снова сконцентрировать ее внимание, а потом спросил:

– Объясните, почему у вас не было детей до того?

– Дети – это же как телевизор: можно их не иметь. Никто не обязан портить себе жизнь.

– Я пытаюсь вас понять.

Ксавьера зарыдала:

– Что такое со мной делается?

– Не волнуйтесь. В вашем теле происходит гормональная перестройка, которая затрагивает сферу эмоций. Поплачьте, сколько вам хочется, а потом все мне объясните.

Ксавьера начала свой рассказ плаксивым тоном, зажав в руке носовой платок, и вид у нее был по-прежнему разгневанный, хотя в глазах стояли слезы.

– Я не хотела иметь детей, потому что слишком мучилась, когда сама была ребенком. Мне было тягостно расти в нашей строгой семье. И мне казалось, что, если у меня тоже родится ребенок, я обреку его на такие же мучения, и он будет дожидаться совершеннолетия и отъезда из отчего дома с таким же нетерпением, как я.

– Может, вы и ошибались, но вы имеете полное право так думать.

Удивленная такой снисходительностью, Ксавьера шмыгнула носом уже пободрее:

– Я вышла замуж за безответственного и бессильного человека.

– То есть вы вышли замуж за человека, про которого точно знали, что отцом он не будет?

Ксавьера никогда не объясняла свой выбор Ориона с такой ясностью. Она задумчиво кивнула. Врач продолжал:

– У вас часто бывают сексуальные контакты?

– Мы с ним не спим вместе уже несколько лет.

– Это логично: если он не будет вам любовником, то у него нет риска стать отцом.

– Я ему изменяла с любовницами.

– Еще один способ оградить себя от материнства.

Она поморщилась. Проницательность врача помогла ей многое понять в себе, хотя ей было и неприятно, что кто-то чужой умудрился мгновенно увидеть ее насквозь.

Он настаивал:

– Ведь на самом деле вы с нетерпением ждали менопаузы? Внутри вас живет женщина, способная иметь детей, и вы хотели бы, чтобы она как можно скорее исчезла.

Глаза Ксавьеры снова наполнились слезами. Ее потрясло, что этот человек читает ее как книгу, ведь о ней никто ничего не знал – никто не мог проникнуть за ограду, которой она окружила себя, словно колючей проволокой: едкий нрав, сарказм и циничные замечания, презрение к Ориону и тайная жизнь с Севериной.

– Можно мне продолжить? – уточнил врач, от которого не укрылись ее бурные эмоции.

И снова заговорил негромким ласковым голосом:

– Судя по вашим словам, вы потребуете прерывания беременности. А я бы вам предложил – просто из принципа – попробовать представить себе другой вариант развития событий, просто представить. В вас уже произошло что-то, благодаря чему стало возможным это рождение, ведь у вас внутри рождение уже свершилось. А значит, какая-то часть вашего организма противится тому, что ей предписывает ваше сознание, и эта секретная частичка вас пытается осуществить план, который вы всегда отвергали. Подумайте, мадам, прислушайтесь к себе, всей целиком. У вас появилась возможность измениться, освободиться от своих страхов, реализовать свою судьбу. Это рождение для вас самой может стать возрождением.

Несколько мгновений она не реагировала, дав его словам проникнуть в ее сознание, потом пожала плечами:

– Стало быть, я рожу ребенка, неизвестно откуда взявшегося, неизвестно от кого, и назову его Иисусом. Это и есть ваш план?

Она собрала вещи и, выходя из кабинета, отрезала:

– Я возвращаюсь к предыдущему врачу, чтобы назначить время для аборта.

В тот день, как и в предыдущие, у Ксавьеры была назначена встреча с Севериной. Но если прежде она шла к подруге с радостью, потому что не верила в свою беременность, то сегодня от перспективы этой встречи ей было не по себе.

Она задержалась в цветочном магазине, исподтишка наблюдала за Орионом, рассматривала его карикатурный силуэт: круглый живот на тоненьких ножках, нескладное туловище, а главное, лицо алкоголика с опухшими глазами, все в красных пятнах, как будто сквозь кожу проступило вино. Он спешил закончить работу, таскал из магазина на склад обмотанные бумагой вазы, расходуя в сотню раз больше энергии, чем было необходимо. Он заметил ее взгляд и подмигнул ей в ответ – она раздраженно отвела глаза. Не хватало еще, чтобы он, кроме своего уродства, навязывал ей еще свое чертово прекрасное настроение.

Вибрации мобильного телефона оторвали ее от этих черных мыслей. «Я скучаю по тебе. Приходи. Жду. Северина». Ксавьера ответила коротко: «Не могу».

Она увидела, как улицу переходит Патрисия, и, не задумываясь, пробормотала:

– С такими ногами я никогда не носила бы юбку.

Орион возразил:

– В конце-то концов, Ксавьера, это ведь ее дело.

– Следовало бы принять закон, запрещающий людям с физическим изъяном демонстрировать его другим. А вообще-то, дура я: такой закон уже есть – оскорбление общественной нравственности. Когда эта Патрисия выставляет всем на обозрение свои слоновьи ножищи – это и есть оскорбление общественной нравственности.

Галерист Вим вышел из дома и, перед тем как сесть в машину, заметил в магазине Ксавьеру и любезно ее поприветствовал.

– До чего приторный тип! И чего он так лыбится? Считает себя неотразимым, что ли?

– У него часто хорошее настроение.

– Вот болван! Если бы у меня были такие серые зубы, я бы лыбилась поменьше.

– Да ты и так не слишком часто улыбаешься.

Ксавьера решила не отвечать на эту реплику Ориона, а про себя подумала: «А вот за это, мой милый, ты мне ответишь».

Тут в магазин вошла молодая женщина:

– А мадам Дюмон уже не у вас?

– Да, она заплатила за свой букет и ушла.

– А в какую сторону?

Ксавьера, которая не могла стерпеть, что какая-то девица, которая ничего не покупает, устроила из ее магазина справочное бюро, ответила:

– Включите нюх и узнаете.

– Как это?

– Со следа вы не собьетесь. Почему от нее так воняет – из-за того, что она держит собак?

Молодая женщина от удивления застыла в дверях, а потом поспешно ретировалась.

В кармане у Ксавьеры снова задергался телефон. «Если у тебя какие-то проблемы, давай поговорим… Северина».

Сдержав раздраженный вздох, Ксавьера представила себе эту сцену: она, голая, в объятиях Северины объясняет, что с ней произошло, и утешается оттого, что ее кто-то выслушал и понял. Почему бы и нет? Если Северина могла быть ее любовницей, почему бы ей не стать Ксавьере и хорошей подругой?

И под предлогом какого-то срочного дела она выскочила из магазина и быстрым шагом направилась к дому номер шесть на площади Ареццо.

– У тебя что-то случилось? – спросила Северина, закрывая дверь.

Ксавьера вдруг поняла, насколько неправдоподобно то, что она собирается рассказать: убедить подругу в том, что она забеременела, хотя и не спала с мужчиной.

И, думая, что ответить, она прижала губы к губам Северины, будто затыкала ей рот кляпом. А потом обрушила на нее такую волну страсти, что Северине пришлось увлечь подругу в свою комнату. Северина хотя и удивилась такому пылу, но не возражала.