Текст книги "Королевский дуб"
Автор книги: Энн Риверс Сиддонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 39 страниц)
– Я слышала в косметическом салоне, что ты, я цитирую: „позволяешь своему ребенку бегать, как дикарь, по лесам со старым негром, со старым гомиком и со старым пьяницей, а сама в это время занимаешься Бог знает чем с Томом Дэбни". Общий вывод склонялся к тому, что старый негр даже хуже, чем гомик, пьяница и Том Дэбни вместе взятые. Я заявила, что тогда все в порядке, потому что Скретча представили в голубом свете.
Я рассмеялась до слез.
– Я должна буду рассказать об этом Тому. Он мне заявил на днях о своей уверенности в том, что древние кельты раскрашивали себя голубой краской. Они это называли „вайда".[91]91
Вид синей краски, который теперь заменен индиго.
[Закрыть] Скретч мог бы выглядеть очень интересным мужчиной, прямо как кельт.
Тиш тоже усмехнулась, но затем посерьезнела.
– Мне бы очень хотелось, чтобы ты была поосторожней. Ты можешь потерять больше, чем репутацию, о которой нисколько не беспокоишься.
– А что именно? Ты имеешь в виду мою работу? – скептически осведомилась я. – Ради Бога, Тиш, декан – один из той группы „подлецов", с которыми я кручусь. Кто в наши дни беспокоится о том, где я провожу время?
– Ты знаешь кто, и я не имею в виду Картера, – проговорила подруга. – Я знаю, что ему не все равно, но он не представляет для тебя угрозы. Ты знаешь, о ном я говорю. Энди, опасайся ее.
В те дни я очень редко видела Картера. Но время от времени я встречала его, проезжая в колледж на машине или поспешно выполняя разные субботние дела, прежде чем отправиться на Козий ручей. Когда мы встречались, Картер искренне улыбался и спокойно махал мне руной. Однажды во время остановки у светофора он показал мне, чтобы я опустила стекло машины, а когда я это сделала, бодро прокричал: „Ты слышала анекдот о слепой змее? Она изнасиловала канат", широко заулыбался и поехал дальше. Я улыбнулась ему вслед, но мои глаза защипали слезы. Я не видела его боли, но я не была настолько глупа, чтобы не понять, что мой уход нанес ему глубокую рану. Не думаю, что кто-нибудь заметит боль Картера. Три раза я видела его вместе с Пэт Дэбни. Она не улыбалась, а только спокойно и оценивающе смотрела на меня, а затем отворачивалась.
Я думала о Картере гораздо чаще, чем следовало. И всегда, когда я делала это, моя печаль и боль удивляли меня саму. Я не делилась с Томом своими размышлениями, но он и так все знал.
– Мне очень жаль, что так получилось с Картером, – однажды заметил Том. – Поверь, это так. Он хороший человек. Знаю, что ты тоже сожалеешь. Я только не знаю, насколько сильны твои чувства.
– Достаточно сильны, – ответила я. – Не жалею о том, что я здесь, не жалею о нас с тобой, но очень жалею о том, каким образом я сюда попала. Я никогда не хотела причинить Картеру боль.
– Конечно, но с самого начала к этому все шло. О ком я больше всего сожалею, так это о Пэт.
– А что о ней-то жалеть? – удивилась я. – Кажется, она так довольна, как кошка в мясной лавке.
– Нет, она не довольна. Она никогда не будет довольна, и особенно теперь. Ты скоро увидишь.
И я увидела. Однажды шумным мартовским днем, когда дул холодный свежий ветер, а теплое солнце то появлялось, то пропадало за тучами, я обнаружила Тиш ожидающей меня в моем автомобиле на стоянке колледжа. На кафедре я переоделась в камуфляжную куртку и свитер: в тот день мы с Томом собирались отправиться на поля соевых бобов на окраине плантации „Королевский дуб", чтобы научиться находить и подманивать вирджинских куропаток. Позже он пойдет туда один и подстрелит на обед несколько птиц: Скретч объявил, что жаждет поесть суп из куропаток. А я все еще была тверда как камень, не разрешая Тому учить Хилари убивать животных.
Тиш была одета в красивый твидовый жакет и юбку, на ногах красовались начищенные сапожки. Я присвистнула. В это время дня она обычно ходила в джинсах или других свободных брюках. Я начала поддразнивать ее, говоря, что ей впору быть на обложке журнала „Таун энд кантри", но вскоре умолкла. Переносица Тиш была белой, как кость, а глаза сверкали. И даже на расстоянии я заметила, что моя подруга сдерживает дыхание.
– В чем дело? – Я внезапно похолодела. – Что-нибудь с Хилари?
– Нет, – ответила Тиш. – С Хил все в порядке. Послушай, можем ли мы куда-нибудь поехать и выпить по чашке кофе? Мне нужно рассказать тебе кое-что.
По ее тону я определила, что она скажет мне нечто, что я не очень хотела бы услышать. Поэтому я молча вывела „тойоту" со стоянки.
Я остановила машину у „Вэнди", в квартале от колледжа, мы, не выходя из авто, открыли наполненные до краев бумажные стаканчики и пили кофе, наблюдая, как пар оседает на ветровом стекле.
– Ну что ж, выкладывай, Тиш. Что бы это ни было, нет ничего хуже ожидания.
– Всегда я становлюсь для тебя вестником плохих новостей. Ненавижу это. Мне хотелось бы хоть раз сказать тебе что-нибудь замечательное.
– Тиш…
– Ну так вот, Энди. Я только что вернулась с заседания исполнительного комитета общества пэмбертонских дам. Как гром среди ясного неба поступило предложение… просить тебя отказаться от членства. Не знаю, кто его сделал. Оно было напечатано на машинке и заклеено в конверт. И лежало на моем председательском столе, когда я пришла. Возможно, я смогла бы установить, кто это сделал, но такие меры ничего не дадут. Мы-то с тобой знаем – если как следует копнуть, то доберешься до Пэт Дэбни. В соответствии с правилами общества я обязана была поставить вопрос перед комитетом. Я почти смеялась, когда делала это – настолько была уверена, что письмо просто выкинут.
Но… предложение тут же получило два необходимых голоса „за". После этого оно было поставлено на голосование и… прошло. Моя обязанность как президента сообщить тебе об этом. Но я также хочу, чтобы ты знала, что с данной минуты вступает в силу мой отказ от должности. Энди… я никогда в жизни не была такой злой, как сегодня была зла на кучку этих бесхребетных женщин. И не могу выразить тебе, как я ненавижу все это.
– О Тиш, миленькая, дорогая… не отказывайся от должности из-за меня, – попросила я, обнимая подругу. – Мне глубоко наплевать, если они с барабанным боем вышвырнут меня из этого проклятого клуба, но мне далеко не безразлично, что я стоила тебе потери общества. Об этом я ужасно сожалею… Ведь они – друзья всей твоей жизни. Дело того не стоит. Я отказываюсь быть таким дорогостоящим другом.
– Дело не в тебе. – Лицо Тиш покраснело. – То есть да, в тебе. Я не собираюсь принадлежать ни к одной группе, если она не будет гордиться тем, что ты являешься ее членом. Все они дуры. Но дело не только в этом. Дело в том, что я не хочу лебезить перед Пэт Дэбни. Злобная, злопамятная, ревнивая стерва с грязным языком, и мне безразлично, если все остальные в городе боятся ее. Я бы отказалась от рая, если бы знала, что она там.
– Кто же те двое, кто… подписал мне приговор, если так можно сказать?
К собственному удивлению, я обнаружила, что не удивлена, не особенно обеспокоена по поводу того, что меня вышибли из клуба. Месяцем или двумя раньше я была бы расстроена до отчаяния: я бы очень переживала из-за Картера.
– Мать и сестра Тома, – горько улыбнулась Тиш. – Две женщины, которые должны были бы стоять перед тобой на коленях и благодарить за то, что ты сделала счастливым этого человека. Те самые женщины, что наиболее справедливо и ядовито осуждали Пэт, когда Том был женат на ней. О, злобствующая тупоумная старуха и бедная изголодавшаяся мстительная старая дева…
– Вот это да, – воскликнула я, – выгнана из клуба „Дамы Пэмбертона" дамами Дэбни! Что за союз! В чем, собственно, меня обвиняют?
Румянец Тиш сделался ярче. Она отвела глаза:
– Вот это и есть самое неприятное, Энди… Содействие в растлении малолетних или пэмбертонский эквивалент этого. В письме говорилось что-то по поводу того, что ты и Том используете Хилари на Козьем ручье в… аморальных, оккультных и грязных занятиях. А когда я заявила, что все это – дерьмо собачье, все, кто присутствовал на заседании, сказали, что они слышали разные версии этих рассказов. Конечно, дело рук Пэт.
Я почувствовала, как кровь отлила от лица, а руки сделались неуклюжими от холода и ярости. Я включила зажигание и наддала газу.
– Подожди… что ты делаешь? Не надо глупостей! Все отзовется на Хил. – Тиш протянула руку и выдернула ключи из замка. Мотор захлебнулся и заглох.
– Я собираюсь отправиться в полицейский участок и заявить на Пэт Дэбни за клевету. Затем я намерена найти юриста и подать в суд, чтобы выпустить из нее кишки. Ну а потом я собираюсь поехать к нашей белокурой даме и выдернуть каждый обесцвеченный волос из ее черепа. Если ты беспокоишься, я тебя высажу. Но я намерена все это сделать. Неужели думаешь, что я допущу, чтобы подобные разговоры по поводу Хил… продолжались?!
Тиш глубоко вздохнула.
– Энди, – проговорила она осторожно, – если ты непременно хочешь, чтобы разговоры такого рода продолжались, а со временем достигли и ушей Хилари, если ты хочешь попросту заручиться гарантией, что все это обязательно произойдет, поступай, как знаешь. Ну, давай! Ты никогда не дождешься конца сплетен. За всю жизнь не дождешься. Но, если ты хочешь, чтобы слухи прекратились в возможно короткий срок и дошли до наименьшего количества людей, оставь все как есть. Не делай ничего. Постарайся притвориться, будто ты никогда ничего не слышала по этому поводу и не попадайся на глаза Пэт как можно дольше. Притихни. Я-то уж знаю на основании длительного и горького опыта, что единственное средство загасить Пэт – игнорировать ее. Больше ничего не действует. Ничего.
– Значит, просто позволить ей остаться безнаказанной? Просто позволить ей… восторжествовать? – возмутилась я.
– Она восторжествует только тогда, когда увидит, что причинила тебе боль, – вздохнула Тиш. – Если ты будешь игнорировать Пэт, то это не только остановит ее, но и принесет ей поражение. Она не может оскорбить того, кто не позволяет себе быть оскорбленным. Те глупые женщины не верят всем ужасным, просто дерьмовым россказням о тебе, даже если они действительно слышали их… а они, скорее всего, слышали. Каждой из них движет страх перед Пэт Дэбни. Перед Пэт, ее знатным именем и деньгами. Между прочим, я не осуждаю тебя – мне бы хотелось выдернуть ей ресницы и ногти после того, как ты вырвешь ее космы, а еще – держать эту дамочку, пока кто-нибудь наносил бы татуировку в виде горгон на ее груди…
Я закрыла рунами лицо, но помимо моей воли смех прорвался сквозь пальцы:
– О Бог мой, ты права. Я знаю, что ты права. Но… Тиш, ты расстроена из-за клуба?
– Я расстроена только потому, что они оказались дурами и жабами. Я думала о многих из них гораздо лучше. И отказалась бы от должности независимо от того, о ком они болтали всю эту чушь. Энди, это же я. Я не позволю людям говорить подобные вещи о тебе или о Хилари, не позволю, пока жива.
– Я люблю тебя, – плакала я. – Ты спасала мою задницу, мое тело и душу так много раз…
– И, если я сделаю так еще пятьдесят раз, все равно не расплачусь с тобой за то, что ты протащила меня по всей английской литературе тогда, в Эмори. Поехали. Давай заедем ко мне домой и выпьем как следует.
– О Тиш… Я не могу. Я обещала Тому и Хилари, что мы сегодня начнем уроки по выслеживанию куропаток.
Долгое время Тиш молча смотрела на меня.
– Единственное, о чем я действительно беспокоюсь, – серьезно проговорила она, – так это о том, что я потеряю тебя из-за болота. Оно иногда захватывает людей. Оно захватило Тома. Раньше он был одним из нас, мы по-настоящему любили его… Смотри, не очень увлекайся, Энди. Останься хотя бы одной ногой в реальном мире. Не отдаляйся от нас, сохраняй равновесие. О черт… не слушай меня! К чему хорошему когда-либо приводило равновесие?
– Я никогда не отдалюсь от тебя и Чарли, – заверила я подругу. – Не волнуйся об этом. Потеря членства в обществе „Дам Пэмбертона" для меня меньше, чем ничто. Возможно, я даже не расскажу ничего Тому.
Я действительно ничего не рассказала. Сама не понимаю почему. Наверно, я полагала, что если эти слова будут произнесены, то, значит, им будет придано некоторое правдоподобие, будет вызвана нелепая реальность так же, как в варварской античности считалось, что упоминание имени демона вызывало его. Я не хотела, чтобы мерзость этой истории оскверняла болота Биг Сильвер. И мне не хотелось, чтобы складывалось впечатление, что я добиваюсь у Тома защиты. Ведь Том гордился тем, что у меня начала появляться храбрость. А я была слишком тщеславна, чтобы испортить это представление обо мне.
Я просто терпела и ждала, когда утихнут волны. Иногда мне казалось, что они успокаиваются. Мы жили так, как всегда, хотя я часто затаивала дыхание от испуга. Если в Пэмбертоне еще и велись разговоры, то я о них не слышала.
Но вскоре, приблизительно две недели спустя, мисс Дебора вызвала меня к себе в кабинет, закрыла дверь и заявила, причем лицо ее было неподвижно от еле сдерживаемого удовольствия, что до нее дошла некоторая информация о моей деятельности в послеобеденное время, и хотя она женщина с широкими взглядами, но существуют определенные вещи, которые она не может поощрять, и делает она это в интересах колледжа.
– Безусловно, я не интересуюсь тем, кто… с кем сожительствует, Диана, – уверяла она с неистово-самодовольным видом оскорбленной монахини, пытающейся выглядеть современно. Только мисс Дебора во всем Пэмбертоне, за исключением Тома, не называла меня Энди. – Что касается меня, то вы можете скакать по болоту хоть с половиной города. Но ходят слухи особо вредного и мерзкого характера, и ни в коей мере нельзя допустить, чтобы они коснулись колледжа. Мне было бы противно рассказывать вам эти истории, но, если вы не знаете, мне придется. Это мой долг.
Ее вид свидетельствовал о том, что она дрожит от радости, имея возможность пересказать мне сплетни.
– Я слышала о разговорах, мисс Дебора, – холодно заметила я, не собираясь распространяться по этому поводу или что-то объяснять злобной старой деве, выпустившей дрожащие от близости навоза щупальца.
– Тогда вы понимаете, что нельзя допустить продолжения. Я полагаю, что вы сделаете все необходимое, чтобы это прекратилось. Поймите, я ни в чем вас не обвиняю. Я просто обращаю ваше внимание, что…
– …дыма без огня не бывает, – закончила я за мисс Дебору. – Вы можете быть спокойны за меня. Профессор Дэбни и я не принуждаем мою дочь совершать нечестивые обряды с козами и свиньями. Ни разу я не ощутила дуновения запаха серы на всем болоте Биг Сильвер, чего не могу сказать в данный момент об этом кабинете.
– Попридержите свой язык, милочка, – прошипела мисс Дебора, сделавшись внезапно такой же свирепой, как загнанная в угол свинья. – Я приняла вас на работу в надежде, что вы укрепите репутацию колледжа, и я могу вышвырнуть вас в один момент, если сочту, что вы приносите ему вред.
От злости я не могла говорить и понимала, что на самом деле это было самое лучшее в данной ситуации. Мисс Дебора приняла мое молчание за капитуляцию и смягчилась:
– Я уверена, что вы поймете здравый смысл сказанного мной и причины, вызвавшие подобный разговор. Дорогая Диана, я сделала это ради вашего же блага и блага колледжа. Давайте больше не будем говорить на данную тему. Я надеюсь, нам не придется делать этого. Само собой разумеется, что разговор останется между нами.
„Останется, черта с два! – подумала я, поднимаясь и выходя из кабинета начальницы. – Ты схватишься за телефон раньше, чем я усядусь за свой стол. За счет этих сплетен ты будешь в течение многих месяцев обедать в гостях, как гиена на туше слона".
Прямо из кабинета мисс Деборы я отправилась через дворики колледжа к Мартину Лонгстриту и все рассказала ему прежде, чем он успел предложить мне присесть. Как бы я ни была зла на свою начальницу, я ясно понимала, что не могу допустить потери этой работы. Я не допущу, чтобы Том содержал Хилари и меня. Леса должны стать нашим свободным выбором, а не убежищем. Я скорее вернусь в Атланту, чем допущу подобный поворот событий. Но я не могла вернуться в Атланту…
– Поэтому я и пришла прямо к тебе, – сказала я в заключение Мартину. – Я бы предпочла откусить себе язык, чем беспокоить тебя из-за такого мерзкого и глупого разговора, но я не сомневаюсь, что ты услышишь о нем от мисс Деборы еще до конца сегодняшнего дня. И я хочу официально попросить поддержать меня перед попечительским советом, если дело дойдет до этого. Конечно, я уверена, что ты меня поддержишь, но мне так противно, что ты вообще должен быть впутан в подобную историю…
Я замолчала, потому что выражение его красивого потрепанного лица говорило, к моему великому удивлению, что Мартин не намерен оказывать помощь. Он медленно качал головой: нет, нет, нет.
– Но ты же знаешь, что эти рассказы – ложь… – Я даже не могла как следует вздохнуть. – Ты знаешь, что Том и я не делаем ничего подобного; ты знаешь, что я никогда не подвергну свою дочь этим… этим…
Он поднял руку – я замолчала. В ушах звенело.
– Я питаю глубокое уважение к вам и к вашей девочке, мисс Диана, – спокойный голос Мартина был усталым и постаревшим. – Жизнь и надежды, что вы несете в леса, для меня как новая жизнь и дыхание. И просто чудесно видеть, каким счастливым вы сделали моего молодого друга. В другое время я, не побоюсь этих слов, положил бы свою жизнь, чтобы помешать злобной старой гарпии действовать против вас. Я умру, сожалея, что теперь это невозможно. Умру, сожалея о том мужчине, каким я стал. Но дело просто-напросто в том, что я могу потерять слишком многое.
Мартин понял выражение моих глаз и улыбнулся. На эту улыбку было смотреть так же тяжело, как на источник печали.
– Нет, я не имею в виду проблемы гомосексуализма. Все в Пэмбертоне знают об этом. И очень немногим есть до этого дело до тех пор, пока я не занимаюсь этим на террасе клуба. Я имею в виду… другое. Дело, касающееся лесов. Знаю, что вам теперь многое известно. Но я не думаю, что вам знакомо… все. А вот экс-жена Тома знает все или почти все. Если она обнародует свои познания… то мне не придется преподавать ни в одном колледже, существующем в нашем полушарии. А мне не по вкусу жизнь старого гея на улице. Осталось три года до пенсии. Я бы хотел, чтобы грозная миссис Дэбни подождала хотя бы эти три года. Нет, будьте осторожны, Диана. Оставайтесь, если хотите, с Томом, но к Пэт подходите с опаской. И будьте осмотрительны в отношении ваших поездок на Козий ручей.
Внезапно я почувствовала себя такой усталой, что не в силах была поддержать кипящий во мне гнев. Я буквально ощущала, как ярость покидает мое тело. В охватившем меня вялом и тупом состоянии я поняла с четкой ясностью всю тяжесть положения Мартина и даже ощутила отдаленную, слабую жалость к нему.
– Она ужасная, ужасная женщина, – хрипло проговорила я.
– Да, это так, – подтвердил Мартин Лонгстрит. – Наихудшая. Том совершил самую большую в своей жизни ошибку тогда, когда все еще испытывал к ней какие-то чувства, когда полагал, что она собой представляет что-то, чем на самом деле она не была. И мне понятно, почему он это сделал. В лесу Пэт была превосходна. Она чувствовала себя прекрасно среди дикой природы, держа в руках ружье или лук. Она могла убить какого угодно зверя и была лучшим стрелком, какого я когда-либо видел. Она, единственная из знакомых мне женщин, казалось, понимала все величие лесов. И поэтому Том… посвятил ее. Он научил ее очень многому из того, во что мы веруем и чем занимаемся. И она совершала ритуалы и веровала или делала вид, что верует. Я никогда не считал, что она искренна, но… было так великолепно наблюдать за ней и слушать ее, что я не вмешивался. Это почти не имело значения. Мы все полагали, что она исполняет все ритуалы ради любви к лесам, но мы ошибались. Она делала все ради власти. Когда Пэт поняла, что ее роль будет сводиться лишь и роли жрицы при шамане – соучастницы, если угодно, – она выступила против нас, особенно против Тома, и она никогда так и не стерпела оскорбления. Понимаешь, она хотела быть нашим королем.
Уже не в первый раз я поняла, что являюсь участницей какой-то сумасшедшей психодрамы, ненормальным актером, произносящим ненормальные слова перед другими безумными участниками.
– Я просто не знаю, что делать, – тихо проговорила я.
– Я бы ничего не делал, моя дорогая, – предложил Мартин. – Самое лучшее – дать Пэт устать от тебя, как кошке с дохлой мышью. Так и произойдет. Игра не стоит свеч. Я бы неделю оставался с хорошенькой дочкой, если бы был на твоем месте. И проверял бы, не успокоились ли страсти. Они почти всегда успокаиваются. А Том поймет. Делать что-нибудь сейчас – почти наверняка ничего не добьешься, только привлечешь к этому грязному делу внимание совета попечителей. А они-то предпочтут не связываться с миссис Дэбни. Она давно пыталась добиться увольнения мужа, но безуспешно. Но не думаю, что у кого-нибудь сейчас достаточно сил для нового подобного сражения. Не думаю также, что ты окажешься в нем победителем. Кроме того, существует довольно серьезная опасность, что Пэт наведет свои прицелы на твою дочь. Ведь Хилари – твоя ахиллесова пята.
– Но это невыносимо – позволить ей выиграть, – вздохнула я.
– О, она не выиграет. Ей предстоит всю жизнь жить в шкуре презренной женщины. Она знает, что это так – она неглупа. Ей предстоит прожить жизнь без человека, которого она – единственного – когда-либо действительно желала, и ей предстоит быть свидетелем того, как этот человек устраивает прекрасную жизнь с тобой. И тем более она все еще не король. Как бы она ни поступила, она не выиграет.
– Мне противно, что она обладает такой властью над тобой.
– А мне приятно думать, что Патриция Дэбни является наказанием мне за то, что я обокрал храм в каком-нибудь моем предыдущем существовании. – Мартин слабо улыбнулся. – Не беспокойся, Диана. Если дела пойдут слишком плохо, я заставлю Скретча напустить на нее даппий. Я взглянула на Мартина, его улыбка стала шире: – Просто шучу, моя дорогая. Скорее можно ожидать, что Пэт кому-нибудь так надоест, что ей проломят голову. Но, однако, это буду не я. Слишком я люблю свои старые кости, чтобы рисковать оказаться в тюрьме из-за таких, как Пэт.
Я ушла из офиса Мартина Лонгстрита почти смеясь. Безусловно, эту цель он и преследовал. Улыбка и восстановление способности реально оценивать события, чтобы понять, что он и Тиш были правы, были мне необходимы: стремление противостоять Пэт Дэбни казалось мне теперь эгоистичным и вредным для меня же самой. Нужно было думать о Хилари, и Мартин Лонгстрит оказался прав еще кое в чем. У меня был Том, а у Пэт его не было и никогда не будет. Этого было достаточно, чтобы я сохраняла спокойствие. Этого должно было быть достаточно.
Я заехала за Хилари, когда у нее кончились уроки, и отправилась домой переодеться для поездки на Козий ручей.
Меня ожидало письмо.
Может быть, это было предчувствие, но, мне кажется, я тогда уже знала, что в нем говорится. Первое: оно было просунуто в щель под входной дверью в конверте без марки – не путь для прибытия доброй или даже нейтральной вести. Второе: такой уж был сегодня день. Я поняла, что зараза слухов, как повальная эпидемия, охватила весь Пэмбертон. Пусть этот яд и выпустили зубы мисс Деборы, но мешочек с ядом находился в глотке гадюки Пэт Дэбни. Теперь, когда она ощутила вкус крови, я не думала, что она остановится.
Я отослала Хилари собирать вещи для похода в лес, а сама села у окна и вскрыла конверт. Я взглянула на аккуратную старомодную подпись черными чернилами: Маркус А.Ливингстон. Старый легендарный отставной тренер по стипль-чезу. Хозяин моего домика. Я, как слепая, сложила письмо, даже не прочтя его, и посмотрела в зеленые сгущающиеся сумерки. Рано или поздно я вновь разверну бумагу, чтобы увидеть дату, к которой моя дочь и я должны будем освободить этот дом. Мне даже не хотелось знать, какие выдвигаются для этого основания. Через некоторое время я развернула письмо. Первое апреля.
Две недели. День смеха.
И тогда там, в неосвещенной комнате, объятой сумерками, меня охватил страх. Чувство было таким же ужасным, как тот холодный прибой, что нахлынул на меня у Королевского дуба на болотах Биг Сильвер. Старый ужас, визжа и трепыхаясь, вернулся обратно оттуда, куда загнали его несколько месяцев спокойной, защищенной жизни в Пэмбертоне: снова холод, тьма, заброшенность, одиночество. Некуда идти. Попросту негде быть. Ужас был таким же первобытным, как ночные кошмары ребенка; я дрожала от него, как от жестокого приступа лихорадки. Я не могла пошевелиться. А затем все прошло.
Что-то холодное, твердое и непреклонное возникло на месте недавнего страха. Оно вызывало ужасное, непереносимое, останавливающее дыхание ощущение, но, по крайней мере, исчезло чувство беспомощности.
„Нет", – сказала я самой себе, а затем повторила вслух:
– Нет. Нет, ты не добьешься.
– Ты что-то сказала, мама? – подняла брови Хилари, входя в комнату; она была одета в прошлогодние джинсы, и я машинально подумала, что надо купить новые – эти были слишком, на несколько дюймов, коротки.
– Я должна задержаться ненадолго и встретиться с Картером, прежде чем мы отправимся на ручей, – проговорила я, отворачивая лицо, чтобы дочка не смогла ничего прочесть на нем. Письмо я сунула в карман пальто.
– Мне хочется, чтобы ты сбегала позвонила Тому и сказала ему, что мы приедем попозже. Пусть из-за нас он не задерживает ужин. Если мы не успеем поесть, я приготовлю сандвичи.
Хил спокойно посмотрела на меня.
– Почему тебе нужно встречаться с Картером?
– У меня к нему дело, Хилари.
– Какое дело? По поводу чего?
– Это мои дела, – отрезала я, чувствуя раздражение. – Некоторые вопросы личного характера. Они не имеют никакого отношения к тебе.
– Если это снова по поводу объединения с ним или что-нибудь в этом роде, то это и мое дело, – упрямо проговорила девочка, и я увидела, как ее глаза заблестели от слез.
– Нет, не об этом, – сухо сказала я. – Я бы тебе сообщила, если бы это было так. Теперь иди и позвони Тому, и не стоит говорить ему, почему мы опаздываем. Просто скажи, что опоздаем и все.
– Я не собираюсь лгать Тому!
– Хилари, – глубоко вздохнула я, – в жизни существует очень много ситуаций, решение по которым ты еще пока принимать не можешь, а по некоторым – никогда не будешь. Эта ситуация – одна из них. Я не просила тебя лгать Тому и никогда этого не сделаю. Никакого повода для лжи нет. Это, как я тебе уже сказала, деловой разговор. Я хочу сама рассказать о нем Тому, и я это сделаю, если ты не будешь проявлять свою десятилетнюю высокомерность и не испортишь все дело. А теперь иди.
– Да, мэм, – проговорила она, надувшись, но все же ушла.
В офисе Картера, на нижнем этаже старинного красивого, недавно восстановленного здания, построенного в стиле Возрождения недалеко от Пальметто-стрит, я оставила Хил в приемной, а сама отправилась на розыски Энджи Карлайл, почтенной секретарши Картера. Ее не было ни за конторкой, ни в крошечной кухоньке, где царствовал кофейник, ни в прилегающей туалетной.
Я посмотрела на вешалку в холле и увидела там только плащ Картера. Секунду поколебавшись, я тихонько постучала в закрытую дверь его кабинета.
– Войдите, – донеслось из-за двери, – и принесите кофейник, пожалуйста.
Я взяла кофейник и две чашки из кухни, толкнула бедром дверь и заглянула в кабинет. Картер сидел за столом спиной к двери, закинув ноги на широкий подоконник, и держал около уха телефонную трубку. Стол был завален бумагами и толстыми книгами. Начищенные мягкие ботинки Картера стояли на ковре у его стула. Я видела их на моем ковре именно в таком положении бессчетное количество раз, их вид вызвал у меня желание расплакаться от сознания утраты. Вид его затылка и крепких плеч под оксфордской сорочкой в голубую полоску, которая мне всегда нравилась, будто ударил меня кулаком в живот. В этот короткий момент мне больше всего на свете захотелось подбежать к Картеру, обнять его и завыть: „Я была не права, я не хотела этого, прими меня обратно и позаботься обо мне".
Внезапно Картер повернулся, как будто почувствовал мое присутствие, и я увидела чистое, незащищенное счастье, вспыхнувшее в его голубых глазах. Это было почти непереносимо. Но вскоре оно исчезло, и вежливая любезность, которую мой друг проявлял по отношению ко мне после нашего разрыва, заняла его место. Картер жестом указал мне на стул и на стол, где можно было поставить кофе. Я поставила поднос и села.
– У меня посетитель, – сказал Картер в телефонную трубку. – Я проверю у Джима Стернеса, есть ли известия из Атланты, и перезвоню сегодня после обеда. Хорошо. До свидания.
Он осторожно положил трубку, посмотрел на меня и произнес:
– Привет, Энди. Спасибо за кофе. Я принял тебя за Энджи. Разве она уже ушла?
– Привет, Картер. Думаю, что ушла. Я ее не видела. Ничего, что я постучала?
– Ну конечно. Рад видеть тебя вообще в любое время. Хилари с тобой?
– Она в приемной, читает журнал. Я позову ее немного погодя. Но вначале мне нужно поговорить с тобой с глазу на глаз.
– Значит, если я правильно понимаю, это не светский визит.
Я не могла обнаружить в его взгляде и голосе ничего, кроме вежливого интереса.
Внезапно мне пришла мысль, что я совершила ужасную ошибку. Этот визит совершенно неуместен. Он просто абсурден. Моя история не должна затрагивать Картера. Я должна выбраться отсюда.
Я начала подниматься, но Картер, тоже приподнявшись, жестом указал, чтобы я села.
– Не убегай, Энди, – произнес он своим глубоким голосом. – О чем бы ты ни хотела поговорить со мной, все о'кей. Нет ничего, чего бы ты не могла доверить мне. Я говорил тебе – в последний раз, когда мы с тобой разговаривали откровенно, – что если я когда-либо смогу помочь тебе любым способом, в любое время, то я буду рад сделать это. Ведь так? Я говорил это серьезно. И сейчас, как я понимаю, наступил один из таких случаев.
– Да, – согласилась я. – Это тан. Но ни при каких обстоятельствах я не должна была приходить сюда. Это была сумасшедшая идея. Если бы я рассуждала здраво, то никогда бы не побеспокоила тебя по этому поводу. Просто меня охватила паника.
– Замолчи, – слабо усмехнулся Картер. – Сделай глубокий вдох. Теперь налей нам кофе и сделай большой глоток, ну а теперь расскажи мне, что тебя беспокоит. Я выставлю счет за визит, если тебе от этого станет легче.
Я сделала все так, как он велел: проглотила крепкий горячий кофе, поставила чашку на край стола и сцепила пальцы так крепко, что они начали неметь. Затем проговорила:
– Картер, за последний час мне угрожали потерей работы и выселением из дома. Две недели назад меня исключили из общества „Дамы Пэмбертона". Мне до чертиков безразлично последнее, но два первых пункта пугают меня до смерти. Возможно, я сумею найти квартиру или кондоминиум, или что-то еще за оставшиеся две недели, но я просто не могу потерять эту работу. Я пришла к тебе, потому что не представляю, кто еще может помочь мне в подобном деле.
