Текст книги "Королевский дуб"
Автор книги: Энн Риверс Сиддонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 39 страниц)
– Значит, ты все еще думаешь, что вода опасна?
– О, конечно, – воскликнул Мартин и рассказал мне о мертвых и умирающих оленях.
– Господи, – тихо произнесла я, думая о давнишней ужасной сцене на берегу ручья, о самке оленя, которую Том пристрелил. – О Том!.. Мартин, что он собирается делать?
Мартин широко усмехнулся. Сейчас он выглядел не так плохо, как за несколько минут до этого. В его усмешке сквозила мрачная радость.
– Он собирается организовать партизанскую кампанию против завода „Биг Сильвер".
И Том это сделал. На следующий день на главной улице Пэмбертона появились подростки и несколько возмущенных чернокожих из поселения с верховьев Козьего ручья. Они несли плакаты, на которых было написано: „Завод „Биг Сильвер" убивает вас". Когда начальник полиции Гарольд Тербиди и его помощники разогнали пикетчиков, те охотно признались, что их нанял Том Дэбни.
– Ну ладно, и не попадайтесь мне больше, – пробурчал Гарольд.
На следующий день появилась совершенно новая группа, несущая те же плакаты.
Когда начальник полиции предупредил Тома, что арестует следующую группу протестующих за незаконное сборище, Том нанял небольшой самолет „сессна" и летчика из Уэйкросса, который должен был летать каждый полдень над деловой частью города в течение следующих трех недель. Полотнище, которое тянулось за самолетом, гласило: „Завод „Биг Сильвер" убивает вас". Гарольд Тербиди не мог найти никакого закона, который бы запрещал незаконные сборища в небесах над Пэмбертоном, и поэтому ежедневный облет продолжался до тех пор, пока толпы глазеющих и тычащих пальцами в небо людей не начали редеть. Затем Том прикрепил те же плакаты на свой грузовичок и кружил по улицам деловой части города ежедневно во второй половине дня после занятий в колледже. Гарольд и это не мог запретить, и Том продолжал поездки, пока однажды на стоянке у колледжа кто-то не проткнул все камеры его грузовичка и не отделал салон чем-то вроде топора. Но Том не отказался от ведения кампании.
Он просто прибегнул к новой тактике. На газонах Муниципального совета, епископальной церкви, загородного клуба и Гостиницы появились чучела Френсиса Милликэна, различных правительственных чиновников и официальных лиц Страттон-Фурниеров. На каждом висел плакат: „Завод „Биг Сильвер" убивает вас". Никто не видел, когда они устанавливались, а когда Гарольд обратился к Тому с этим вопросом, тот ответил:
– Кто, я? Ты знаешь, что мой грузовичок выведен из строя. Почему бы тебе просто не арестовать их, Гарольд? В твоем заведении всегда было место для чучел.
Начальник полиции сделался багровым, а его помощник прикрыл усмешку рукой. Том оказался на волосок от ареста за оскорбление представителя власти. Но даже Гарольд не мог выискать оскорбления в этих мягких словах. Риз Кармоди тщательно консультировал Тома, и тот всегда на протяжении всей кампании оставался на самой грани допустимого городскими и окружными законами.
Помощник не умолчал о состоявшейся беседе, и история о бесстрашном аресте чучел Гарольдом Тербиди обошла весь Пэмбертон, который к этому времени был сосредоточен на войне между Томом и „Биг Сильвер". Очень многие были обеспокоены, а многие очень рассержены, я знала, что в городе образовалась группа, возглавляемая взбешенным Френсисом Милликэном и его преданным дружком Чипом Дэбни, которая активно подыскивала основания для ареста Тома. Но в те дни в городе звучал и смех, и я знала, ему сопутствовало восхищение и даже любовь. Том всегда занимал большое место в мыслях Пэмбертона. У многих сомнения по поводу завода не рассеялись, а только ушли в глубину. Шутовская война Тома вывела их на поверхность, они выскочили из глубины, как пробки. Том всегда имел союзников, просто эти люди не были слишком крикливы и не имели большой силы. И никто из них не был богат.
Таким образом, чучела с плакатами продолжали появляться с такой же быстротой, с какой Гарольд мог их убрать. Но к середине лета Том начал скользить во тьму. Смех затих, а вскоре и совсем умолк.
Том начал патрулировать пограничный забор завода в том месте, где тот проходил вдоль его владения, ночь за ночью до рассвета он бродил в странном костюме собственного изобретения. Наряд состоял из маскировочной охотничьей рубашки, охотничьих брюк, мокасин из шкуры оленя, черной повязки на руке и венка из листьев дуба. На плече всегда висел один из ивовых луков и колчан со стрелами, а у ноги болтался зловеще изогнутый охотничий нож, который обычно висел у камина в доме на Козьем ручье. Том подходил на расстояние нескольких дюймов к забору, но никогда не прикасался к нему. Однажды небольшой пеший патруль охраны с собаками столкнулся с ним лицом к лицу, люди остановились, уставившись друг на друга, затем Том мельком отдал честь и бесшумно двинулся в глубь леса. На его лице и груди, как потом говорили выведенные из равновесия охранники, были полосы и пятна, нанесенные чем-то очень похожим на свежую кровь. Эта история облетела Пэмбертон так же быстро, как и история с Гарольдом Тербиди, но на сей раз люди смотрели друг на друга с беспокойством. Они перестали бодро приветствовать Тома в тех редких случаях, когда он приезжал в город. А когда он появился после ночной встречи на границе двух владений, они просто пялили на него глаза. Том был изможденным и лохматым, щеки ввалились, глаза сверкали. Волосы он не стриг многие недели, теперь они падали на лоб и уши, борода закрывала весь подбородок и шею.
– Он похож на героя „Рассказов о Кожаном Чулке", – заметила Тиш после того, как встретила Тома у магазина скобяных товаров. – Или скорее… помнишь книгу „Дьявол и Даниэль Уэбстер",[102]102
Рассказ Стивена Винсента Бекета.
[Закрыть] ты ее читала, когда была маленькой. Та часть, где духи злодеев выходят, чтобы занять места среди присяжных. Там было что-то об убийце на фронтире,[103]103
Исторически – граница продвижения переселенцев в США.
[Закрыть] о человеке, который ходил бесшумно, как кошка, и был запятнан кровью…
– О Тиш, не надо, – непроизвольно воскликнула я.
– Это было преувеличение, – спохватилась она. – Но Том выглядит ужасно. Все говорят о нем. Теперь я боюсь за него, Энди.
Я тоже боялась, я была охвачена какой-то тяжестью предчувствия, чем-то неприятным и густым, имеющим вкус и запах неумолимости. В Пэмбертоне что-то происходило. Что-то пока еще очень далекое, но неуклонно приближающееся, набирающее скорость и массу, как снежный ком, летящий с горы. И у меня возникло глухое и непреодолимое чувство, что это нечто уничтожит моего ребенка, меня, Тома и все, что попадется на его пути. Я ходила на работу, Хилари посещала школу, но мы перестали бывать в кино и пиццерии, не ездили в гости к Тиш и Чарли. Я стала делать покупки по вечерам в одном из окраинных торговых рядов, который был открыт допоздна.
– Так прохладнее, – объяснила я Хилари. Она кивнула в ответ.
– Все в порядке? – спросила я девочку.
– Ага, – ответила она, ушла к себе в комнату и снова принялась писать. Она уже начала новую тетрадь. Меня это не удивляло. Истинная история Тома Дэбни – не простая вещь. Интересно, описывала ли Хилари те времена, когда мы бывали на ручье, – деревья, животных, наши занятия, древнюю магию леса – или она писала о печальном и пугающем настоящем. Я надеялась, что девочка до некоторой степени не знала, что происходит на самом деле. Именно для того, чтобы ей не пришлось видеться с Томом, я сократила наши выходы из дома и изменила время покупок в магазинах. Но уберечься было трудно. Значительная часть горожан теперь знала о Томе Дэбни.
Его шутовская война привлекла внимание средств массовой информации, в то время как его искренние, трезвые предупреждения не смогли этого сделать. Дикий человек с Козьего ручья и его кампания против завода „Биг Сильвер", единственным участником которой был он сам, сделалась темой утренних и вечерних насмешек – по телевидению и радио всего штата и даже за его пределами. В Пэмбертоне возмутились: вместе с вниманием средств массовой информации проявилось вынужденное внимание официальных „глаз". Неизвестные люди в костюмах и галстуках, с аббревиатурами Департамента по энергии, Комитета по ядерной регламентации, управления экономического планирования, Совета гражданской обороны, Федерального бюро расследований на дверцах неброских седанов приезжали на завод и уезжали оттуда, будто через обыкновенный турникет. К постоянным пикетчикам, сидящим у ворот предприятия и в парках самого Пэмбертона, присоединились новые группы со всех концов страны. Камеры репортеров наставляли свои слепые глаза и на официальных лиц, и на простых граждан, а за Томом следовали повсюду, стоило ему только высунуть голову из своего дома. Он никогда не отказывался от интервью. После того как я случайно посмотрела первое его выступление, я попросту перестала включать телевизор. Лицо и голос, которые я так любила, теперь принадлежали какому-то другому человеку, и этот незнакомец пугал и ужасал меня. Мне казалось, он был не в своем уме.
Ходили слухи, что Департамент по энергии намерен осенью закрыть завод „Биг Сильвер". Болтовня о Томе превратилась в шумиху. Я находилась в таком подавленном состоянии, что не удивилась, когда услышала в середине июля, что отделение английской словесности по медицинским соображениям отправило Тома в отпуск на неопределенный срок. До меня доходили разговоры, что появляются предположения принудительно подвергнуть Тома психиатрическому лечению, что Чип Дэбни среди тех, кто предложил эту идею. Но я слышала также, что мрачный, с лицом пепельного цвета Клэй Дэбни объявил своему сыну, что лишит его наследства, если тот не заткнется. Постепенно разговоры о помещении Тома в лечебницу затихли. Во всяком случае, никто бы не смог упечь его в больницу, кроме его дяди Клэя или его матери. А я знала, что первый никогда этого не сделает, а вторая была слишком оскорблена и потрясена, чтобы попытаться посадить сына в сумасшедший дом. Но я не знала, что случится с Томом и с Пэмбертоном. И с Клэем Дэбни, который в значительной степени утратил расположение горожан из-за попыток не допустить заключения его племянника в тюрьму или психушку. Однажды я издалека видела Клэя, он шел в аптеку. Он выглядел, как человек, мучимый тяжелым, изнуряющим недугом.
„Том, как ты можешь думать, что все это стоит таких жертв?!" – подумала я.
Тиш печально рассказала мне, что Том сделался ужасной пародией на самого себя – оборванный, одержимый, посмешище всего города. Теперь он приезжал в Пэмбертон почти каждый день, прогуливался по улицам деловой части города по солнечной стороне тротуара, бормоча что-то под нос. Приезжал в город, которому устроил осаду. На данный момент, как сказала Тиш, все его союзники, кроме Клэя, отошли в тень. Мартин Лонгстрит вернулся к Фрейзеру и любимому чаю из трав, отступил в свою маленькую квартирку и в мрачные периоды молчания. Его работа в колледже находится под угрозой. Риз Кармоди тихо сполз к бутылке „Столичной". Мать и сестра Тома не желают с ним разговаривать. Скретч Первис, как слышала Тиш от его дочери, которая подавала канапе на чаепитии в спортивном клубе, редко покидал кровать в хижине в верховьях Козьего ручья.
– Ему что-нибудь нужно? – спросила Тиш дочь Скретча.
– Нет, мэм, ничего ему не нужно, кроме смерти. Он устал. Он сейчас готов отправиться дальше. Но кажется, будто он еще не позволяет себе уйти; говорит, осталось что-то, что надо сделать.
– Что?
– Не говорит он. Папа теперь много не говорит.
Я ощутила тупую, болезненную печаль. Скретч обычно много и чудесно говорил со мной, а еще больше – с Хилари. Я не думала, что смогу перенести то, как она воспримет, что старик так сильно болен. Но девочка не спрашивала о Скретче. Она никогда этого не делала.
Однажды вечером, когда мы с Хилари отправились за бакалеей в магазинчик, расположенный в небольшом торговом ряду недалеко от колледжа, мы увидели Тома. Я скорее почувствовала, нежели увидела, как застыла Хилари, практически ощутила собственной грудной клеткой, как остановилось ее дыхание. И медленно, в глубоком страхе, подняла глаза. Почему-то я знала, что Том недалеко.
Он стоял на другой стороне ряда низких полок, держа в руках пакет молока. Он смотрел на Хилари, затем перевел взгляд на меня. Это было все равно, что смотреть в глаза внезапно ожившего мертвеца или на голографию, нереальную, жуткую, бесстрастную. Том был худ до измождения, его волосы и борода, хотя расчесанные и чистые, были невероятно длинны и лежали на плечах и груди. Он выглядел как человек, который находился в течение долгого времени в темнице: ножа потеряла загар, черные волосы лишились блеска и обвисли. Глаза ввалились. А затем он улыбнулся, его голубые глаза вспыхнули жизнью и стали глазами Тома и никого другого, а я почувствовала, будто он внезапно тепло и крепко прикоснулся ко мне своими руками и ртом.
Он не произнес ни слова, его улыбка стала широкой, он вновь взглянул на Хилари и подмигнул. Затем поднял руну и сделал старый знак „о'кей" большим и указательным пальцами – беспечный кружок. А потом повернулся к кассе и побрел своей кошачьей походной, которую я ощущала буквально физически в своих ногах и бедрах. Я замерла посреди магазинчика, держа за руку Хилари, чувствуя звон в ушах и стук сердца. Я стояла так до тех пор, пока не услышала, как открылась и захлопнулась дверь. Тогда я уплатила за покупки, мы сели в машину и закрыли дверцы. Только после этого я смогла посмотреть на Хилари.
Лицо ее было белым и неподвижным, она слепо смотрела прямо перед собой, не поворачиваясь ко мне. Казалось, она была похожа на мумию ребенка: высохшая, бескровная и очень-очень старая. По своему ужасному духовному состоянию, возможно, она и была таковой. Внезапно во мне вспыхнули гнев на Тома, но он затих так же быстро, как и возник. Я просто была слишком усталой, чтобы испытывать подобные чувства.
– Том не выглядел так уж плохо, как ты находишь? – обратилась я к белому холодному профилю.
Хилари не поворачивалась.
– Он выглядел ужасно, – отстраненно проговорила она. – Как будто он болен. Возможно, скоро умрет.
– О Хил, конечно, нет… – начала я.
Девочка повернулась и посмотрела на меня. В ее неподвижном спокойном взгляде я впервые увидела что-то от Криса, что-то, что проглядывало в его глазах в самые плохие моменты.
– Я не собираюсь больше говорить об этом, – сказала она.
Мы молчали до тех пор, пока не достигли окраины Пэмбертона, только тогда Хилари заговорила:
– Ты забыла купить воду.
– Ничего… Ведь теперь нет необходимости пить бутылочную воду? Я имею в виду, что мистер Форд является лучшим из существующих экспертов, он сделал все анализы дважды и сказал, что вода абсолютно чистая. Ты ведь знаешь – я говорила тебе. И ты видела это по телевидению.
Хил вновь посмотрела на меня прямым твердым взглядом, и я почувствовала, что краснею. Я тоже видела ту мертвенно-серую истребляющую все живое воду. Я выхватила тогда дочь из воды, подняла ее и бежала вместе с ней с Козьего ручья и фактически от всего, что она любила в жизни. И держала девочку вдали от всего этого… А теперь я хочу, чтобы она не верила своим собственным чувствам и единственному человеку, который все еще продолжал утверждать то, что она видела собственными глазами и слышала собственными ушами, чтобы она поверила тем, чьи слова отрицают это. Я замолчала. Я считала, что девочка, по большому счету, вела себя очень благородно, не делая замечаний по поводу произошедшего ни раньше, ни теперь. Но ее лицо и особенно глаза говорили за нее. Я остановилась и купила воду.
По дороге домой мы заехали к Колтерам. Чарли играл в теннис, а Тиш приготовила кофе, нашла половину бисквитного торта, и мы уселись за ее кухонным столом. Хилари забрала свою порцию в кабинет. Я подождала, пока не услышала, что телевизор включен, и только тогда сказала:
– Слушай, когда ты на днях сказала, что все союзники Тома, кроме Клэя, покинули его, ты имела в виду себя и Чарли? Ему кто-то нужен, Тиш. Кто-то нужен просто… чтобы находиться рядом. Раньше я не думала об этом, но теперь считаю, что так должно быть. Это, возможно, имеет для Тома огромное значение. Это даже может помочь ему… прекратить все, что он вытворяет. Таким человеком я быть не могу. А вот ты – можешь. Во всяком случае, просто поговорить с ним…
Я следила, как простое, доброе лицо Тиш перестало светиться и слезы наполнили ее глаза. Я поняла, что она не собирается помогать Тому. Через некоторое время она произнесла:
– Я не могу. Я до смерти боялась, что ты попросишь меня. Знаю, это отвратительно с моей стороны, но это так. Теперь Том ужасно пугает меня. И я ненавижу себя, потому что знаю, что это правда. Мне всегда нравилось думать о себе, как о неистовом либерале, яром враге несправедливости и несгибаемо преданном друге. Я всегда была таким человеком, какой способен видеть… святость Тома, какой поддерживал каждую его дикую, возмутительную выходку. Я считала себя человеком, живущим в его мире, я думала, что характер его… эксцентричной, односторонней добродетели был единственным путем, способным произвести изменения в мире для всего… ох, всего человечества. Я думала, что мы с ним были родственны по духу. Но когда добродетель превращается в сумасшествие, она теряет во мне союзника, потому что я теряю тот мир, в котором могу что-либо изменить. В конечном счете, я слишком нормальна. Мне необходимо иметь правила и знать ситуацию, даже если эти правила возмутительны и скандальны. А Том заступил за грань этих правил.
И я ушла, зная, что Тиш права: он действительно перешагнул грань. Я ждала следующего поступка Тома, как ждут неизбежной, давно предсказанной смерти. Том подтвердил мои ожидания спустя два дня, приехав в Пэмбертон с первыми лучами солнца и любовно разложив туши своих недавно больных коз, которых он бережно и с ритуалом умертвил. Том разложил их на порогах мэра, президентов клубов „Ротари" и „Сивитан", Бизнес-ассоциации в деловой части города, Френсиса Милликэна и Гарольда Тербиди. Результатом были жены и дети в истерическом состоянии и возмущение общественности, отголоски которого докатились до Саванны, Атланты, Уэйкросса, Валдосты, Джексонвилла и Таллахасси. Чрезвычайно обрадованные посланцы средств массовой информации этих городов прибыли вовремя, чтобы заснять, как сопротивляющегося Тома Дэбни, облаченного в причудливый наряд для ночного патрулирования и с полосками крови на лице, затаскивали в полицейскую машину города Пэмбертона и вновь отправляли в тюрьму.
Глава 14
На следующий вечер меня посетили Клэй Дэбни и старая Кэролайн. Я открыла дверь, ожидая увидеть Тиш, а вместо этого обнаружила, что смотрю на два лица, которые были и не были лицом Тома – голубые глаза, длинные подбородки и крепкие кости. Лица были старыми, одно – утомленное, со следами беды, другое – маска светской любезности, нарисованная на мелко потрескавшемся фарфоре цвета слоновой кости. Секунду я бессмысленно таращилась на них, а затем распахнула дверь. Я знала, почему пришли эти люди. В какой-то мере я ждала их, или, во всяком случае, Клэя. Кэролайн Дэбни в моем доме была столь же чужеродна и казалась попросту недоразумением, как старый декоративный павлин в загоне для скота.
Они отказались от кофе и других напитков и сели на стулья, которые я им предложила. Мое сердце учащенно билось, а руки были ледяными. В голову пришла дурацкая мысль – как бы они поступили, если бы я заявила: „Я хочу, чтобы вы ушли". Вероятно, они так бы и сделали. Я сидела на диване, освещенном только светом двух настольных ламп, стоящих по бокам, и смотрела на Клэя и Кэролайн. Клэй разглядывал свои руки, сплетенные на коленях, как в молитве. Птичьи глаза Кэролайн скользили по моей гостиной, оценивая и регистрируя мебель, как это делал бы оценщик. Я подумала: возможно, она даже не замечает, что делает это.
Кэролайн улыбнулась мне. Красная помада неровно растеклась по трещинкам вокруг рта, будто дама питалась живой плотью. Ее прическа, словно выточенная скульптором, сверкала, как стекловолокно.
– Вы изрядно поработали над этим скучным старым домом, – заметила Кэролайн голосом замирающей флейты. – Наша голубушка миссис Ливингстон никак не могла сообразить, как бы его обустроить. В этом, конечно, нет ничего удивительного, если вспомнить, что она была дочерью тренера и годами жила над конюшней, прежде, ну да ладно. А это очаровательно. Очень современно. Вы, молодые дамы, предпринимаете такие рискованные шаги, но это очень интересно и мило, не правда ли?
Я смотрела на нее как завороженная. Между нами пролегали ложь, боль, сплетни, изгнание из общества; между ней и ее сыном – чудовищность предательства, и однако она чирикала о декорировании домов и о родословных. Она была настолько похожа на пожилых дам, которых я знала в мире Криса Колхауна в Атланте, что я автоматически ответила ей фразой из того времени:
– Благодарю вас. Нам нравится наш дом.
Клэй Дэбни бросил быстрый взгляд на свою невестку, затем, прочистив горло, начал:
– Мисс Энди, полагаю, вы знаете, что мы пришли поговорить с вами о Томе…
И я, совершенно не сознавая, что делаю, начала отрицательно качать головой.
Клэй поднял свою крупную руку цвета грецкого ореха.
– Пожалуйста, только выслушайте меня. После этого, если вы хотите вышвырнуть нас отсюда пинками, я уйду со спокойной совестью. Но, пожалуйста, выслушайте.
Я посмотрела на Кэролайн. Она сидела, устремив взгляд прямо перед собой, и улыбалась, будто ожидала, что ее сфотографируют для паспорта. Я вновь повернулась к Клэю:
– Простите, пожалуйста. Продолжайте. Безмолвно, через годы и мили, я обратилась к Сэлли Колхаун: „Ты дала мне хорошие уроки".
– Том в тяжелом положении, – горько проговорил Клэй. – Не знаю, сможет ли он выбраться. Не знаю, сможет ли кто-нибудь помочь ему. Но если кто-то сможет, то только вы. У Гарольда Тербиди есть постановление суда заставить Тома пройти психиатрическое обследование, и начальник полиции говорит, что у него не будет затруднений найти такого психиатра, который присягнет, что Том представляет опасность для себя и окружающих. А это будет означать, что Тома упрячут на долгое, долгое время.
– Но он не представляет опасности… – начала я.
– В наших краях психиатры зарабатывают не слишком много, – мрачно ответил Клэй. – Нетрудно будет разыскать такого, который поймет точку зрения Гарольда.
– Но кто решится на такой ужасный поступок? – возмутилась я.
Но к тому времени, когда на губах Клэя появилась тусклая улыбка, я уже знала. Ледяное серое лицо Френсиса Милликэна в тот день, когда Чип привез его и отвратительного принца Вилли на Козий ручей, задрожало в воздухе передо мной, как на голографии.
– Я понимаю, – проговорила я.
– Надеюсь, что нет, но это не имеет значения, – ответил Клэй. – Гарольд заявил, что это будет либо тюрьма, либо государственная больница в Милледжвилле. Том может выбирать. У Гарольда есть подписанное распоряжение о невыезде, и, если Том только высунет голову за пределы города, когда этот документ будет ему предъявлен, он окажется в тюрьме за неуважение к органам власти и будет сидеть там до тех пор, пока не станет слишком старым, чтобы поднять лук. А если это не удастся, у Гарольда имеются три-четыре дамы, готовые поклясться, что они испытали серьезное душевное потрясение при виде мертвых коз, одна заявит, что у нее был сердечный приступ, а еще одна – что у нее случился выкидыш.
Тошнота подступила к моему горлу.
– Кто же настолько может ненавидеть Тома? – прошептала я. – Почему недостаточно просто… заставить его прекратить все это?
Клэй не ответил. В наступившем молчании в моем мозгу зародилось нечто чудовищное, разросшееся постепенно до отчетливой уверенности. За лицами Френсиса Милликэна и принца Вилли я видела взбешенную и любезную улыбку Чипа Дэбни. Я не сказала ни слова, но поняла, что Клэй заметил в моих глазах отражение его сына, в его взгляде я увидела муку, а затем старин быстро опустил глаза на свои крепкие веснушчатые руки.
– Гарольд сказал, что он еще раз отпустит Тома, если тот подпишет заявление, что остановится. Но Том не будет этого делать, – проговорил Клэй. – Я передал ему все, что сказал Гарольд, я уговаривал его, пока не потерял голос. Его умоляла мать. Я даже думал привезти сюда его сыновей, чтобы и они попросили. Но я не могу сделать такую подлость по отношению к нему. Кроме того, Том говорит, что в какой-то мере поступает так ради них, говорит, что, как только Гарольд выпустит его, он отправится домой и убьет остальных коз. Многие из животных и так умирают. Он сказал, что Гарольд и все остальные… никогда и не знали, что в мире так много дохлых коз.
Я закрыла глаза от боли и усталости. Я хотела бы просто встать, пойти в спальню, забраться в постель, натянуть одеяло на голову и спать бесконечно. И я сделаю это в ту же минуту, как эти люди покинут мой дом.
– Я не могу вам помочь, – произнесла я. – Том будет слушать меня не больше, чем вас. Не могу. Я не могу помочь вам.
– Том сказал, что поговорит с вами, – возразил Клэй. – Он не обещал послушать вас, но сказал, что хотел бы поговорить. Сейчас он отказывается видеть кого-либо еще. Вы – последняя надежда, какая только у него осталась. Я не пришел бы сюда, если бы это было не так. Знаю… вы и мисс Хилари каким-то образом пострадали. И могу себе представить, что это было очень серьезно.
– Клянусь Богом, я не могу сделать то, о чем вы просите.
Мои глаза все еще были закрыты. Если бы Клэй Дэбни произнес хотя бы слово, я бы начала визжать, как сумасшедшая.
Наступила густая, ужасная тишина, и затем – невероятно – я услышала слабый мяукающий звук, плач или очень юных, или очень старых людей. Я открыла глаза и посмотрела на Кэролайн Дэбни. Ее неподвижное лицо все еще было обращено вперед, глаза плотно закрыты, а рот – распахнут в безнадежной гримасе детского, неудержимого горя. Ручейки черной туши оставили глубокие следы на ее старых щеках, как подтеки грязного снега, а лицо, мертвенно-бледное, покрытое багровыми пятнами, выглядело так, будто кто-то надавал ей пощечин. Безупречные блестящие волосы сидели на голове как-то невероятно ужасно, и я внезапно поняла, что это был парик. Кэролайн так боролась с неровным дыханием, что мне казалось – она может умереть. Затем дама справилась с ним, втянула воздух глубоко в легкие, и я слышала, как в ее груди что-то захрипело. Она открыла глаза и взглянула на меня. Не думаю, что в этот момент Кэролайн меня видела.
– Он был прекрасный маленький мальчик, – пропищала она еле слышной скороговоркой. Черные слезы продолжали бежать по щекам. – Он всегда писал разные вещи. Однажды ко Дню Матери он написал для меня поэму. Я вставила ее в рамку; она все еще у меня. А его награды за успехи… Он получал все возможные награды одну за другой. Вам бы нужно было посмотреть на них.
Я почувствовала, как по моему лицу тоже побежали слезы. Я посмотрела на Клэя, его глаза были влажными. И тогда я поняла, что пойду. Мы все трое до смерти истечем слезами, если я этого не сделаю.
– Утром, – произнесла я. – Как только смогу отправить Хилари в школу. Сейчас она спит, и я не могу оставить ее одну.
– Если бы вы пошли сейчас, думаю, Кэролайн была бы рада остаться с девочкой. Я отвезу вас к тюрьме и подожду в машине. Или, если вы считаете, что так будет лучше, я останусь здесь с Кэролайн.
– Знаю, у вас нет никаких оснований доверять мне, – проговорила Кэролайн, и в хрупком голосе под плачем проступила некая сила, – но в свое время я сидела не с одним ребенком. Если девочка проснется, я просто скажу ей, что я мать Тома. Может, это ее успокоит?
Я знала, что так и будет.
– Тогда поехали, – решила я. – Я ничего не могу сказать Тому, но вы, мистер Дэбни, должны будете убедиться в этом сами. И тогда… пожалуйста, больше не просите меня. Оставьте нас.
– Никогда больше, – ответил Клэй. – Мы и так будем слишком вам обязаны за это.
Тюрьма округа Бейнз располагалась на улице, примыкающей к Пальметто, она была построена из тех же самых, отмеченных возрастом, ценных кирпичей и имела такую же неброскую бронзовую табличку, как и магазины на главной улице города.
– А где жокей? – спросила я Клэя. Усилием воли я заставила свой мозг стать чистым и спокойным.
К удивлению, Клэй усмехнулся:
– Когда-то он здесь стоял, пока Гарольд не нашел чернокожего помощника. Тогда Гарольд понял, что жокея нужно убрать. Думаю, он отвез его домой и установил на собственном газоне. Господи, мне бы хотелось, чтобы у вас с Томом все наладилось. Вы единственная дама из всех, кого я когда-либо встречал, которая была бы с ним на равных.
– Нет, – ответила я. – Я никогда не была таковой. Гарольда Тербиди в тюрьме не было. Только помощник из ночной смены, уже упомянутый чернокожий, сидел за столом и читал каталог видеопроката. Когда мы появились, он поднялся со стула, не зная, что ему делать, – остановить нас или пожать руки.
– Добрый вечер, Элвуд, – приветствовал Клэй полицейского. – Может ли миссис Колхаун на минутку увидеть Тома? Знаю, что приемные часы закончились, но у нее дома спит ребенок, и это единственное время, когда она свободна. Я все объясню Гарольду, – продолжал он, когда помощник замялся. – Том просил о встрече с ней, – добавил Клэй. – Думаю, он имеет право на одного посетителя, ведь так?
– Да, сэр, – ответил Элвуд. Он открыл зеленую металлическую дверь и крикнул: – Эй, Том, к тебе посетитель. Ты хотел с кем-нибудь встретиться?
Я услышала голос Тома, но не могла разобрать, что он сказал. Спокойствие моих мыслей взорвалось, а боль и воспоминания набросились на меня, они верещали и клевали сердце, как птицы, питающиеся падалью.
– Думаю, вы можете пройти, – сказал чернокожий. – Вы увидитесь с ним. Сейчас здесь больше никого нет.
Том сидел в камере в конце короткого, безжалостно освещенного, безукоризненно чистого коридора, пахнущего антисептиком и застоявшимся табачным дымом. Он был одет не в тюремную робу, а все еще в смешной ритуальный охотничий наряд, но на лице и руках не было кровавой раскраски, а на голове не красовался венок из дубовых листьев. Том был похож на пойманного безумца, только не буйного и чистого. Среди дикой черноты волос и бороды горели ясные и спокойные голубые глаза. Том улыбнулся. Что-то от прежнего веселого огня вспыхнуло в воздухе между нами.
– Добро пожаловать в мою гостиную, – сказал он мягким, богатым, манерным голосом.
Не знаю, почему мне показалось, что его тембр изменился. Том указал на складной металлический стул, стоящий в коридоре, я подтянула его к решетке и села лицом к камере. Слова не приходили мне в голову, я вообще ни о чем не могла думать. Я просто смотрела на Тома.
– Хочешь купить утку? – спросил он. Мое дыхание вырвалось в гневном порыве.
