Текст книги "Королевский дуб"
Автор книги: Энн Риверс Сиддонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 39 страниц)
– Здорово! – воскликнула Хилари.
– Вот именно, здорово! – усмехнулся Том. – Ну что ж, мисс Хил, вот тебе шесть слов, которые ты возненавидишь за ближайшие несколько недель: стойка, натягивай, закрепляй, целься, отпускай, следи. Повтори их, а затем подойди сюда, и я покажу тебе, что они означают.
Все время после полудня моя дочь и Том Дэбни практиковались в стрельбе по мишени.
Том поставил девочку приблизительно в двадцати ярдах от щита с изображением оленя, встал позади Хил и показал ей правильную стойку для стрельбы из лука. На запястье ее руки он прикрепил кожаный предохранитель, защищающий от удара стрелы, а на голову девочке надел свою кепку „Атланта Брейвз" от солнца. Через час Хилари поражала силуэт оленя в середину крестца. Через три часа она попала прямо в центр черного пятна на его груди. Девочка стреляла не с дальнего расстояния, но не смогла повторить этот точный выстрел. Правда следующая стрела попала не слишком далеко от центра круга.
Хилари стояла, высокая, прямая и стройная, сама похожая на стрелу, ее чистый серьезный профиль был спокоен, спина слегка прогнута, левая рука вытянута и неподвижна, правая оттянута назад настолько, что концы пальцев, удерживающие оперение стрелы, слегка касались ее круглого подбородка. Естественно, как будто она делала это всю жизнь, Хилари задержалась с натянутой тетивой, как мне показалось, на невозможно долгое время, когда Том скомандовал ей это сделать, а лук не дрожал и не прыгал в ее руках. По тихой команде наставника она выпустила стрелу, и та полетела, как натренированная птица, чтобы остановиться на плече оленя. Но Хил все еще стояла неподвижно.
Внезапно дочка показалась мне молодым языческим божеством, сосредоточенным, бесстрастным и полностью отдалившимся от меня. Дыхание остановилось в моей груди. Мне хотелось вырвать этот лук, схватить дочь и бежать. Только когда Хил увидела, что попала в оленя, она опустила оружие, сняла кепку, откинула шелковистые волосы с глаз и с улыбкой взглянула сначала на Тома, а затем – на меня.
– Вызывает приятные ощущения, – заметила девочка. – Такое чувство, будто я уже знала, как это надо делать.
– Ты именно так и выглядела, – улыбнулся ей Том. Это была, подумалось мне, довольно странная улыбка, мимолетная, понимающая и очень гордая.
– Никогда не видел никого – ребенка, взрослого, мужчину или женщину, неважно, – кто бы сделал то, что сделала ты с первого же раза. Ты выглядела как молодой Ипполит. Конечно, я должен был бы сказать: „как Диана", но в этом вопросе твоя мама имеет преимущество. Месяца через два ты будешь стрелять лучше, чем стрелял я, когда был вдвое старше тебя. Мне бы очень хотелось, чтобы мой отец мог увидеть тебя. Может быть, дядя Клэй сможет… когда-нибудь. Оба они говорили мне, что редкие женщины стреляют из луков, подобных этому, лучше любого мужчины.
– Ты видела, мама? – Хилари вновь стала маленькой девочкой, порозовевшей от гордости и удовольствия. Лесная богиня-ребенок исчезла. Я наконец-то вздохнула с облегчением.
– Видела. Здорово! – ответила я. – Это действительно нечто. Мне не сделать ничего подобного и за миллион лет.
– Давай посмотрим, что у тебя получится, мам, – воскликнула Хилари. – Попробуй, теперь твоя очередь. Посмотрим, как ты постараешься и побьешь мой рекорд!
Однако явное, простое нежелание продемонстрировать свое неумение вынудило меня сказать:
– Не сегодня, малыш. Уже становится поздно, солнце садится. Как-нибудь в следующий приезд я обязательно попробую.
Я почувствовала, что сержусь на Хилари, на Тома, на себя саму, а когда девочка запротестовала и Том поддержал ее, то я резко оборвала дочку:
– Пойди в дом и вымой руки и лицо. Тому я заявила:
– В конце концов именно ты решил, что мне следует быть дома до наступления темноты.
Только после этих слов, вспомнив, кто предложил условия, я ужасно покраснела до корней волос. Том рассмеялся.
Когда Хилари ушла, он сказал:
– Не слишком дави на нее по поводу стрельбы из лука, Диана. Она прирожденный лучник, притом лучший из тех, кого я видел за свою жизнь. И, если она не слишком щепетильна в использовании животных в качестве мишени, будет просто несправедливо заставить ее чувствовать мир иначе. Она – не снятая с тебя копия. Ее страхи могут очень отличаться от твоих, и это нормально.
Сам факт его проницательности и таящейся за ней симпатии разозлил меня еще больше. Я подождала, пока не убедилась, что Хилари нас не слышит, села на верхнюю ступеньку, освещенную холодным розовым закатом, и спокойно посмотрела на Тома. Мне было очень холодно без куртки, но я не хотела признаваться в этом. Том же стоял так непринужденно на поднимающемся вечернем ветру, как животное, покрытое густым мехом, стоял, засунув руки в карманы и слегка покачиваясь в мягких старых мокасинах. Глаза сверкали голубым огнем под темным крылом волос.
– Мне по-настоящему не нравится, что Хил учится убивать, – заявила я. – На самом деле я считаю это варварством. Ей только десять лет, что бы ты ни говорил, и я – ее мать, и мне думается, что уроки охоты должны прекратиться немедленно.
Он немного покачался молча, а затем сказал:
– Ей нужно знать, как позаботиться о себе, Энди.
– Ради Бога, Том, когда ей пригодится умение подстрелить кого-то при помощи лука и стрел? – раздраженно возразила я.
– Нет, я неправильно объяснил. Мне следовало бы сказать, что ей нужно самой заботиться о себе. Самой. Человеку необходимы уважение к себе, легкость и комфорт даже наедине с самим собой. Если хочешь, чувство почтения к собственной личности. Не думаю, что она этим обладает; как она может испытывать подобные чувства после того, что позволял себе ее отец? Послушай, Диана, все дело в опыте. Опыт дает чувство уверенности и отшлифовывает до совершенства все другие побочные ощущения. Сознание того, что ты обладаешь огромными возможностями и можешь в любой момент сконцентрироваться по собственной воле, беспредельно расширяет границы бытия. А леса – наилучшее место на свете, где все это можно познать. Леса позволяют обратиться ко всем, даже скрытым, духовным ресурсам. Нет ничего, что даже отдаленно походило бы на дикую природу в этом отношении.
– Ты превратил бы Хил в странное существо, если бы я позволила тебе действовать по собственному желанию.
– Нет, хотя мне хотелось бы вернуть девочку в естественное, дикое состояние. Ты, ее отец, город… все вы вытравили из нее при помощи цивилизации скрытую в ней силу. В Хил достаточно цивилизации, хватит на всю жизнь. Но ей нужна ее естественная сторона. И тебе, Диана, тоже, если подумать. Как ты можешь управлять своей естественной дикой частью, если ты ее не познала? Как ты можешь использовать ее, если не признаешь ее существования? Но она есть. Есть в Хилари и в тебе. Во всех нас. Я хотел бы, чтобы девочка познала свою естественную сторону и научилась не бояться ее. Ты познала свою, но все еще напугана ею до смерти.
Меня вновь залил жар, несмотря на пронизывающий ветер, на теле и лице выступил холодный пот. Я снова ощутила танцующее пламя костра, его руки и его рот на моей голой коже.
– Я полагаю, что ты пользуешься всеми своими… возможностями и ресурсами, – сердито заявила я. – В отличие от большинства из нас, простых смертных, которые обладают прискорбной наклонностью тратить силы и время по пустякам и дурачиться. Неужели ты никогда не… лежишь просто в постели, не ешь чипсы и не читаешь какую-нибудь дребедень? Ты что, никогда не смотришь Вэнну Уайт и не решаешь кроссворд из телепрограммы? О нет, ты полностью посвятил себя людям, ты чувствителен и честен, ты принимаешь участие в делах человечества каждую минуту своего существования!
– Только не Вэнну Уайт! – Лицо Тома было серьезно, волчьи черты отточены тенями, в голосе звучала задумчивость. – Однако я действительно полеживаю в кровати, пью бурбон и приветствую эротические мечты о невысоких хрупких греческих леди в чем мать родила. И я читаю Генри Миллера[77]77
Миллер Генри (1891–1980) – писатель, автор скандальных по интимно-эротической обнаженности произведений. О его романе „Тропик Рака" (1934) американский поэт, историк и теоретик искусства Эзра Паунд (1885–1972) сказал: „Вот неприличная книжка, заслуживающая того, чтобы ее читали".
[Закрыть] и от этого возбуждаюсь, а по ящику я смотрю все, что могу найти с участием Джемми Ли Кертис, потому что у нее самые большие груди, какие я только видел, за исключением твоих.
– Том… – вскрикнула я, ужасно, до слепоты покраснев и чувствуя жар во всем теле.
– Разве я прикоснулся к ним? – спросил он. – А? Но я никогда не говорил, что не буду смотреть на них. Ты что, вносишь дополнение в наш договор? Ты требуешь слишком многого, моя дорогая.
Я уставилась на него в безмолвной ярости, а он в ответ бесстрастно воззрился на меня, а затем, подвигав вверх-вниз бровями, осведомился:
– Хочешь купить утку?
Я начала беспомощно и отчаянно хохотать и смеялась до тех пор, пока мы не выехали с разбитой колеи, ведущей на Козий ручей, и направили „тойоту" к западу по темнеющей дороге на Пэмбертон.
В рождественское утро Картер подарил Хилари полный официальный костюм для верховой езды. Все, начиная с сапог и галстука и заканчивая брюками галифе, курткой, хлыстом и котелком „дерби".
– Это для экзамена по выездке, но нам, наверно, придется положить книгу тебе на голову, чтобы помешать вырасти из этого наряда. Пойди, надень его, малыш, мне хочется посмотреть, как ты будешь выглядеть, когда тебя наградят голубой лентой победителя.
Хилари быстро отправилась к себе в комнату и вернулась в костюме. Она выглядела значительно старше своих лет, более тонкой и стройной и почему-то богатой. Официальные черный и белый цвета подходили к ее глазам и волосам цвета воронова крыла, а нежный розовый румянец, которым солнце окрасило ее щеки за целый день, проведенный в лесу, был просто восхитителен. Я невольно улыбнулась – почему-то я никак не могла привыкнуть к красоте своей дочери.
– Ты наверняка выиграешь хотя бы приз за самый красивый костюм, если не за что другое, – сказала я.
– Ты само совершенство, – заявил Картер. В его глазах появилось влажное мерцание. Это странным образом поразило меня в самое сердце.
Хилари обняла Картера. Она ходила в наряде наездницы все утро, но моя „материнская антенна" очень быстро сообщила мне, что подарок девочке не особенно понравился. Когда Хил переоделась перед нашим отъездом на рождественский обед к Тиш и Чарли, она объяснила, что не хочет испачкать костюм. Картер тоже понял, что подарок не пришелся по вкусу.
– Ты хотела бы получить что-нибудь другое, дорогая? – спросил он.
– Нет, прекрасный подарок, он мне очень нравится, – сказала она и поцеловала Картера в щеку.
Больше он ничего не говорил. Но я знала, что это его обеспокоило и немного обидело. Вечером, когда я укладывала Хилари спать, я заметила:
– Разве тебе не нравится твой костюм, Хил? Картер потратил много времени и денег, чтобы купить его.
– Костюм прекрасен, – промямлила девочка, пряча лицо в подушку. – Только мне, наверно, больше нравятся мой лук и стрелы.
– Хил, это вовсе не значит, что ты не останешься верна Тому, если тебе придутся по душе подарки Картера, – заявила я, обеспокоенная таким поведением дочери. – Между ними нет соревнования. Тебе могут нравиться и Картер и Том вместе с их подарками, понимаешь? Картер для тебя – почти как отец, а Том – другой, он… друг, но друг особенный…
– Я бы хотела, чтобы было наоборот, – голос девочки был приглушен подушкой.
– Возможно, – очень твердо заявила я. – Но этого не будет. Ты не должна думать, что что-то изменится. Такие мысли приведут к тому, что ты начнешь еще больше мучить себя.
– Ты могла бы изменить все, если бы захотела, – отозвалась Хилари так тихо, что я почти не расслышала.
Я смотрела на ее темную голову, а раздражение и непонятный страх стучали в висках.
– Да, но я не намерена этого делать, поэтому приучи себя к нынешнему положению вещей, – наконец произнесла я, потушила настольную лампу и закрыла за собой дверь. В ту минуту мне показалось, что дочь проговорила: „Вот именно, что намерена". Я уже было захотела вернуться и сделать ей замечание, но затем все-таки передумала.
Головная боль, трепавшая мой затылок и виски, как злобный терьер, целый день и вечер, наконец схватила меня своими стальными челюстями. Я вернулась в гостиную в поисках аспирина и покоя. У Тиш и Чарли не было ни того, ни другого.
День Рождества был серым и мягким, таким, каким никогда не должен быть, но часто бывает зимний праздник на Юге. Неспокойный ветер, пахнущий сыростью и болотной гнилью, сквозил в щели и налетал порывами на окна в столовой Колтеров. Что-то от ветра перешло, казалось, и в людей. Дочери Тиш – Кейти и Энсли – были дома, но создавалось впечатление, что им здесь невероятно скучно. Они тяжело вздыхали по поводу задержки с обедом и уносились в свои комнаты, чтобы позвонить далеким подругам.
Чарли приготовил старомодные предобеденные напитки, и они оказались слишком крепкими, а мы выпили их слишком много. Тиш сильно обожгла руку чугунной сковородой, и мне пришлось заканчивать приготовление обеда, косясь сквозь туман от бурбона, застилавший глаза, в старые, заляпанные жиром поваренные книги и потрепанные вырезки рецептов.
К тому времени, когда я наконец подала обед на стол, Кейти и Энсли стали какими-то отчужденными и подчеркнуто вежливыми, а Хилари – бледной и сердитой от голода. Тиш, Чарли и Картер опьянели и завывали рождественские гимны, а я была суровой из-за головной боли и раздражения, которое вызывали у меня мои друзья.
Когда в конце концов я привезла Хилари домой, уложила ее в постель и добралась до гостиной, освещенной огнем камина и елочными свечками, я почувствовала, что теплый ветер все еще бродит в моих венах. Кожа моя покалывала и чесалась, а вид Картера, расслабленно растянувшегося на диване, снявшего галстук и ботинки, улыбавшегося мне с любовью, вызывал желание заскрежетать зубами. Я понимала, что Картер хотел заняться любовью, это было ясно из того, как он смотрел на меня весь вечер, из его многочисленных, будто случайных прикосновений. Между нами не было близости с ночи перед приемом у Пэт Дэбни. По всем признакам Сегодняшняя ночь – рождественская ночь любви, щедрости и торжеств – должна была бы стать ночью, когда я вернулась бы к нему и полностью завершила бы полосу отчуждения.
Но я не хотела. Ветер, головная боль, похмелье, раздражение и что-то еще – какая-то тоска по прохладе, чистой темноте и резкому запаху зимнего леса, которую я не хотела замечать или понимать, – распространялась по моей крови, как вирус. Я подобрала юбки красивого темно-зеленого бархатного платья, которое подарил мне Картер, села на подушку у камина, в отдалении от своего друга. Я пыталась улыбнуться ему, но боль и упрямство перекосили улыбку.
– Иди сюда, ко мне, и дай мне очень медленно снять с тебя это платье, – сказал Картер, протягивая ко мне руки. – Главная причина, по которой я подарил его тебе, – именно чтобы я мог сделать это.
– Картер, я не могу, не сегодня. Я чувствую себя так, будто мой череп вот-вот расколется пополам, как грецкий орех, – ответила я.
Он помолчал секунду, а затем расхохотался. Это был его прежний смех, глубокий и теплый.
– Это что, наше первое „не-сегодня-милый-у-меня-головная-боль"? – усмехнулся Картер.
– Но у меня действительно болит голова. Просто убийственно. Билет действителен на следующий раз? До завтра?
Он поднялся с дивана, подошел ко мне и поцеловал в лоб.
– Конечно. Я благодарен за то, что мы настолько близки и ты чувствуешь, что можешь спокойно сказать, когда не желаешь секса. Сегодня тебе пришлось вытерпеть присутствие слишком многих ослов. Да, билет действителен на следующий раз.
Уходя, Картер продолжал улыбаться. Я затушила камин, выключила огни на елке, легла в постель и расплакалась. Я не знала почему. Или о ком.
День Рождества пришелся на среду. Долгие праздничные дни тащились под теплым, расслабляющим мелким дождем. Хилари просила поехать на Козий ручей, но я знала, что у Тома гостили его сыновья, во всяком случае, он планировал, что они приедут. Я предложила Хилари подождать.
– Праздники – время для семьи, – говорила я, наверно, уже в десятый раз за субботу. – Почему бы нам не предложить Картеру отвезти нас в музей в Уэйкроссе?
– Я не хочу ехать в Уэйкросс. Я хочу поехать на Козий ручей. Том – такая же семья, как и Картер. – Хилари бросила косой взгляд в мою сторону, хорошо понимая, что дразнит меня.
– Ну что ж, тебе придется потерпеть, – заявила я, решив не повышать на дочь голоса. – У Тома гостят его мальчики, и у него нет времени, чтобы развлекать чужих детей.
Я не хотела обидеть Хил, но увидела, как ее голубые глаза наполнились слезами.
– Я ему не чужая, – проговорила она, проглатывая комок в горле.
– Конечно, нет, дорогая, но ты и не его ребенок. Подожди до понедельника – и мы поедем к Тому.
После этого разговора Хилари сидела в своей комнате, смотрела телевизор, а я занялась разборкой шкафов. Обе мы были как-то непонятно, чуть-чуть несчастны. Когда Картер позвонил, чтобы сообщить, в котором часу он заедет за мной, чтобы отправиться на коктейль к Лейдлоу, я внезапно почувствовала, что не смогу поехать еще на одну вечеринку. Я просто была неспособна вынимать чулки-паутинку, сверкающие туфли, еще раз накладывать вечерний макияж, целовать еще одну щеку и подставлять свою для поцелуя, выпить еще один слишком сладкий коктейль или опять есть слишком обильную закуску. Я не могла провести очередной четырехчасовой вечер улыбаясь, а у меня уже были приглашения на дюжину небольших вечеринок или одно чудовищное приглашение на все ближайшее будущее. Мысль об этом вызывала у меня слабость в коленях от усталости.
– Это приглашение написано кровью, и мы должны непременно идти туда? – спросила я Картера. – Или они твои самые давние клиенты? Мне кажется, я сяду и завою, как волк, при виде очередной куриной печенки и водяного каштана, завернутого в бекон.
– Лейдлоу вообще не мои клиенты. Клиф Лейдлоу настолько консервативен, что считает Джорджа Буша Львом Троцким. Он пытается уже несколько лет выставить кандидатуру Джесса Хелмса на пост президента. В тот день, когда он узнал, что я голосовал за Уолтера Мондейла, он передал ведение своих дел в Атланту фирме Гамильтона и Крейна. Что, правда хочешь пропустить такой вечер?
– Искренне этого желаю. Пожалуйста! А ты в самом деле голосовал за Мондейла?
– Хотя я и республиканец, но всему есть предел. Мы останемся дома и будем есть красные бобы с рисом, и я получу плату по отложенному билету.
И мы осуществили и то и другое. После обеда, который приготовил Картер, пока я лежала на диване перед камином и слушала записи из старого альбома, сохранившиеся еще с Эмори, мы уложили Хилари, выпили бренди и, когда дочка уснула, разделись, бросив одежду в кучу около дивана, и занялись любовью, от которой я отказалась в рождественскую ночь. На сей раз все было очень плохо.
Мы начали медленно и нежно, как и всегда бывало – нежная любовь, которая так убаюкивала и успокаивала меня. Любовь, которая исцеляла мою темную сердцевину. Но затем, приближаясь к концу, Картер ускорил темп – такого никогда не было, – он проникал более глубоко и грубо, он выкрикивал слова, которые я никогда не ожидала услышать от него, и кончил во мне с такой неистовой силой, что моя голова резко дернулась, и я громко расплакалась от испуга и боли. Картер лежал на мне неподвижно около двух минут, а я повернула голову в сторону, уткнулась в диванную подушку и пыталась остановить глупые слезы слабости, страха и утраты. Но мне это не удавалось – слезы лились в ухо и мочили волосы. Значит, я была не права. Значит, это не была нежная любовь, о которой я думала, что она пронесет меня на своих крыльях спокойно и ровно через всю жизнь. Видимо, за подобную любовь придется платить.
Картер сам был поражен. Он плакал и прижимал меня, и гладил мои волосы, и без конца просил прощения. В конце концов я положила руку на его рот и ухитрилась улыбнуться.
– Любой, кто подслушивал бы у замочной скважины, подумал бы, что ты выпорол меня плеткой-девятихвосткой.
– Примерно так я и поступил. Именно таким жестоким я был. Я знаю, через что ты прошла со своим мужем, я знаю, чего ты боялась все эти годы, и тем не менее я, можно сказать, изнасиловал тебя. Принудил… Энди, клянусь перед Богом, я не знаю, что такое вселилось в меня.
– Забудь, Картер, – проговорила я, огорченная его страданиями. – Если незначительный излишек страсти – это самое худшее, через что нам когда-либо придется пройти, то мы с тобой счастливые люди. Я слишком сильно отреагировала. Это я должна извиниться перед тобой. Все произошло так внезапно и… Именно в этом причина, поверь.
– Могу представить себе. Я обошелся с тобой, как со шлюхой. Ты, наверно, подумала, что я все это время был тайным садистом, наподобие жестокого подонка Колхауна. Я обещаю тебе, что такого никогда впредь не случится. Ты не создана для излишеств подобного рода.
Я вспомнила ночь холода, звезд и огня костра, смеющуюся, кричащую любовь на постели из меха под первобытным деревом, бесстыдную наготу и невозможность сдерживать свои чувства. Мне казалось, что я снова расплачусь – на сей раз о двойной потере, и я затолкнула воспоминания так глубоко, как только могла. У меня были свои планы, и дикой природе с танцующим пламенем костра не оставалось в них места. Я изгоню ее окончательно. Я сумею сделать это и сделаю.
Назавтра Картер должен был лететь в Атланту на два дня для получения каких-то письменных показаний. Он завел разговор об отмене или изменении расписания вечеринок, но я не позволила ему сделать это.
– Меня тошнит до смерти от вечеров, и никто не будет ждать, что я приду без тебя, – уверяла я. – И мне нужно провести некоторое время наедине с Хил. Поезжай, а мы будем ожидать кануна Нового года. Разлука будет полезна нам обоим.
– Она не будет полезна мне, – заявил Картер несчастным голосом. – С каждым днем я все больше и больше хочу провести остаток жизни с тобой. И мне кажется, что в последнее время я совершал самые ужасные поступки, которые могут только отпугнуть тебя. Мне не хочется оставлять тебя с тенью этой убийственной ночи, которая висит над нами.
– Убийственной ночи не было, – сказала я, подталкивая Картера к двери. – Это пустяк, зеро, нуль. Отправляйся и заработай немного денег. Мне никогда не приходило в голову подцепить нищего.
Даже в шутку я не могла заставить себя произнести вместо „подцепить" слова „выйти замуж".
