Текст книги "Королевский дуб"

Автор книги: Энн Риверс Сиддонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 39 страниц)

Я видела по лицу Картера, что он потрясен. Это было неподдельное и глубокое потрясение. Значит, он не слышал сплетен. Я понимала, что Пэт помешала бы ему услышать их, если бы могла, и уж конечно она сама не собиралась посвящать его в эти разговоры. Но тем не менее я очень жалела, что он ничего не слышал. Теперь мне придется самой рассказать ему и открыть источник всей этой мерзости. Картер не смог бы помочь мне, если бы не знал всех обстоятельств.

– Бога ради, что происходит? – тихо и свирепо спросил он. – Не говори мне, что в конце концов Дэбни сделал что-то глупое или преступное, или то и другое вместе.

– Нет-нет, – успокоила я Картера, удивляясь небольшой вспышке гнева, возникшего во мне из-за предположения, что Том виноват в моих неприятностях. – Он абсолютно ничего плохого не натворил, я тоже, но все думают, что мы совершаем ужасные, безобразные вещи… Кругом ходят совершенно отвратительные сплетни, Картер. Это просто погубит меня и Хилари, если я не смогу добиться, чтобы они прекратились. Меня удивляет, что ты ничего еще не слышал.

– В течение двух последних недель я приводил в порядок дела относительно моего имущества в Клиавотере. Я вернулся в город только сегодня в полдень. Не волнуйся, мы сможем справиться со сплетнями. Если кто-то попытается уволить тебя только на основании слухов, они у меня окажутся перед судом раньше… Но подожди, сначала ты лучше расскажи мне, в чем дело. И, разумеется, откуда это исходит.

– От Пэт, – проговорила я печально. – Я бы скорее умерла, чем рассказала тебе об этом: выглядит, будто я прибежала к тебе жаловаться на нее. Но она должна остановиться во что бы то ни стало. Должна. И я не могу найти кого-либо, кроме тебя, кто может остановить ее. Я пришла попросить тебя… мог бы ты поговорить с ней об этом деле или что-нибудь еще… Попроси ее… Если бы я попыталась сделать это сама, то только ухудшила бы положение.

Картер молча смотрел на меня. Казалось, его румяное лицо превратилось в камень.

– Скажи мне, что она болтает, Энди?

И я рассказала. Я была осторожна и тактична настолько, насколько только могла. И я честно пыталась смягчить интонацией и преуменьшением некоторые убийственно-абсурдные измышления Пэт Дэбни. Для меня было очень важно не выглядеть истеричкой перед Картером Деверо. Мое достоинство оставалось единственным и последним подарком, какой я могла сделать ему. Когда я закончила рассказ, то просто замолчала и стала ждать. Я не могла поднять глаз на моего друга.

– Ты, разумеется, уверена во всем сказанном, – наконец подытожил он. Это был не вопрос. Я не узнавала его голос.

– Да, – ответила я. – Я не была бы здесь, если бы у меня были хоть малейшие сомнения. Но это может подтвердить Тиш и, я полагаю, мисс Дебора тоже, если захочет. Не знаю, как Ливингстоны. Может быть, также мать и сестра Тома пожелают поговорить с тобой.

– Знает ли что-нибудь Хилари?

– Нет. Я почти уверена, что нет.

– А Том?

– Не думаю. Я не… мы не говорили об этом.

– Возможно, что он не знает, – заметил Картер как само собой разумеющееся. – Если бы знал, наверно, Пэт была бы уже на том свете.

В этот момент я взглянула на Картера. Никогда я не видела его таким рассерженным; вообще я редко видела, чтобы какой-либо мужчина пребывал в том же состоянии, что Картер сейчас. Его лицо не изменилось, но в глазах сверкало ужасное пламя, а румянец полностью исчез.

И вдруг на моих глазах пламя угасло, а румянец медленно вернулся на щеки. Через мгновение Картер выглядел просто усталым. Усталым и чувствующим почти физическое отвращение.

– Ты знаешь, она не всегда отвечает за свои действия. – Голос его звучал так медленно, как у замерзающего человека. – В ней чего-то не хватает. Она как мотор с отключенным регулятором скорости: не может остановиться… даже когда хочет. И всегда бывает поражена разгрому вокруг себя, а иногда искренне ужасается тому, что совершила. Не знаю, что она будет чувствовать на сей раз. Но, уверяю тебя, Пэт остановится. Не сомневайся. Остановится.

– Картер, я не хочу… испортить ваши отношения. Я просто хочу, чтобы прекратились сплетни. Я хочу просто-напросто сохранить свою работу и свой дом, если смогу.

– Ты ничего не испортишь в наших отношениях, – устало ответил он. – Нельзя сказать, будто я не знал, что она собой представляет. Всегда знал.

Он говорил таким голосом, словно был серьезно болен. Я снова подумала, каким утонченным человеком был Картер Деверо.

– Тогда как же ты можешь… – непроизвольно вырвалось у меня, но я тут же, ужасаясь сказанному, запнулась. – Прости, пожалуйста.

– Не извиняйся, – холодно улыбнулся он. – Как я могу продолжать встречаться с ней? Как я даже могу находиться в ее обществе? Очень просто. Она – то, что мне знакомо. Я – то, что знакомо ей. Нет никаких сюрпризов. И она является частью Пэмбертона. Не важно, что она совершит когда-либо в своей жизни. Она все равно будет в центре Пэмбертона. А это имеет большое значение для меня, Энди. Ты бы уже должна была знать.

– Я знаю, – мягко подтвердила я.

В этот момент я услышала, как Хилари зовет меня из приемной:

– Мам, уже почти шесть часов… Я встала.

– Мне уже пора уходить.

– Да-да, конечно. Я знаю. Мне тоже пора. Я очень рад, что ты обратилась ко мне. Не важно, с чем именно. Надеюсь, что так будет всегда. Все, что в моей власти, я сделаю. Всегда. И нынешнюю проблему можно решить. Дай мне поговорить с Пэт, и я буду знать, что предпринять в отношении мисс Деборы и Марка Ливингстона. Не думаю, что в этих двух инстанциях возникнут затруднения.

– Ты… Что тебе придется предпринять?

– Просто поговорю с Пэт, – улыбнулся Картер. – И все. Просто поговорю.

– Знаешь, я никогда не смогу достойно отблагодарить тебя, не смогу ничем заплатить за твою услугу, понимаешь? О, я хочу сказать, что могу оплатить твой счет, и я настаиваю на этом, но кроме… что в действительности означает для меня…

– Будь счастлива, Энди. Ты можешь не верить, но это все, чего я когда-либо желал.

Я взглянула на него, массивного мужчину, стоящего в начинающем темнеть кабинете, и не знала, что сказать и как распрощаться с ним. Поэтому я просто проговорила:

– Спасибо тебе, Картер. Хочешь увидеться с Хилари?

– А ты как думаешь?

По дороге на Козий ручей притихшая Хилари внезапно спросила:

– Ну как, Картер собирается разобраться по поводу нашего дома и твоей работы?

Я рывком повернула голову, чтобы посмотреть на девочку. Ее профиль в зеленом свете приборной доски казался таким спокойным и чистым, как профиль молодой химеры на кафедральном соборе.

– Ты что, подслушивала у двери? – воскликнула я.

– Да. Я знала, что что-то случилось, раз мы поехали к Картеру. Я хотела узнать, что именно; ты мне никогда ничего не говоришь.

– Да. Картер собирается все устроить. Так что тебе нечего беспокоиться. Но, Хилари… ты слышала все? Я хочу сказать о том, что…

– О том, что Пэт говорила обо мне? О нас? Да! Но я знала об этом раньше. Только не была уверена, знаешь ли ты.

Из-за внезапного оцепенения я плохо соображала. Я могла только тупо смотреть на дочь.

– Кое-что слышала в школе, – объяснила она. – Некоторые дети болтали разные вещи о том, чем мы занимаемся на ручье с козами и свиньями, ну и другое. Смеялись и делали вокруг меня грязные вещи. Вначале я в самом деле испугалась, поэтому рассказала все Тому, а он рассказал мне о том, что болтают в городе, и объяснил, что Пэт начала все это, потому что ревнует к нам с тобой. Том сказал, что постепенно все успокоится. Он сказал, что я должна рассказать тебе о нашем разговоре, но я не хотела тебя тревожить до тех пор, пока ты не будешь чувствовать себя лучше.

Слова дочери так глубоко тронули меня, что еще минута – и мне пришлось бы остановить машину. Этот хрупкий измученный ребенок оберегал меня… Да, наверно, теперь она не была такой уж хрупкой и измученной.

– Что еще Том сказал тебе?

– Что мне следует попытаться справиться самой. Если это будет выше моих сил, я должна рассказать об этом ему, но было бы лучше, если бы я сама позаботилась о себе – так как ты пытаешься уладить свои проблемы. Том говорил, что ты очень храбрая и он гордится тобой.

В пустоте, вызванной недавним шоком, зародился комочек тепла. Том гордится мной… Очень немногие когда-либо гордились мною.

– И что же ты сделала?

– Я взяла мой лун и стрелы в школу и во время перемены сказала детям, что на наконечниках находится яд и что пусть они лучше оставят меня в покое. Затем я положила грушу из моего завтрака на столбик, отошла на приличное расстояние и прострелила ее в середине. Знаю, что они все еще болтают обо мне, но никто больше не делает этого в моем присутствии.

Я начала смеяться, Хил тоже захихикала, я протянула руку и потрепала дочку по плечу.

– Ты так сильно выросла за последние месяцы, я с трудом узнаю тебя, – проговорила я. – Надеюсь, тебе известно, как я горжусь тобой. Я уверена, что и Том тоже. Ты рассказала ему о своем поступке?

– Да. Он сказал, что сам не смог бы сделать и вполовину лучше. Знаю, конечно, он это говорил так просто, чтобы я чувствовала себя хорошо. Мы теперь переедем на ручей?

– Нет, малыш, – вздохнула я. – Нет, если Картер сможет уладить вопрос с нашим домиком, а он считает, что в силах это сделать. Одна из причин, почему Том так гордится нами, состоит в том, что мы очень стараемся сами заботиться о себе. Может быть, мы не всегда добиваемся успеха, но самое важное – стараться. Нам нужен собственный дом, за который мы платили бы и о котором заботились. Том не должен быть вынужден содержать нас.

– А когда-нибудь мы переедем туда? Ты собираешься выйти замуж за Тома?

– Не уверена, что кому-либо следует выходить за него замуж. Том в душе дикое существо. Не думаю, что мы слишком нужны ему. Возможно, что и никогда не будем нужны в достаточной степени. А я, прежде чем переезжать на ручей, Хил, должна быть уверена, что мы ему необходимы. Но обещаю тебе, если мы когда-нибудь станем необходимы ему, то это навсегда.

– Хорошо. Лишь бы ты не говорила „нет" наверняка.

– Ты расстроена из-за Пэт? Из-за того, что она натворила? – спросила я, вспомнив недавнее поклонение девочки перед белокурой дамой и всем, что ту окружало. – Ты не скучаешь по лошадям?

– Да, иногда. Я считала ее почти совершенством… и я скучаю по Питтипэт. Я помню это прекрасное ощущение, когда скачешь на ней и сознаешь, что у тебя получается по-настоящему хорошо. Но Пэт ведет себя, будто все и вся принадлежат ей, а когда кто-то поступает не так, как она желает, она делает людям гадости. Том говорит, что нельзя владеть людьми, их можно одалживать, брать на время, если тебе повезет. Если ты пытаешься завладеть людьми, ты поступаешь, как „оно", но не как „ты". Пэт мне совсем не нравится теперь, когда я сама себе нравлюсь куда больше.

„Получай, злая, жалкая, пустая женщина, – воскликнула я про себя, – устами младенца… Не думаю, что ты когда-нибудь вновь испугаешь меня!"

Вслух же я произнесла:

– А ты сообразительная маленькая девчонка, и я рада, что могу еще в течение некоторого времени одалживать тебя.

– Я тоже, – отозвалась Хил.

Вечером я рассказала Тому о моей встрече с Картером и о разговоре в машине с Хилари. Он кивнул:

– Обе вы поступили правильно. Вы знаете, какие именно кнопки нажимать. Я не смог бы особенно помочь тебе. Пэт все еще держит мальчиков заложниками. Что бы я ни попытался сделать – отзовется на них, а также на тебе и на Хил. Но Хил обезвредила ядовитые зубы Пэт так ловко, как только возможно. А ты нашла в Картере одного из двух единственных людей во всем Пэмбертоне, кто может повлиять на мою бывшую жену.

– Мне трудно представить, что он скажет ей что-либо такое, что могло бы оказать на нее какое-нибудь действие, – засомневалась я. – У него не больше реальной власти над ней, чем у других.

– Пэмбертон у него в кармане, – сказал Том. – Он любимец Старого города. Самый любимый родной сын. В какой-то мере он и есть Старый Пэмбертон. Пэт может принадлежать к влиятельным „зимним жителям", но наш город – теперь ее единственное поле деятельности. Если бы Картер захотел, он мог бы восстановить всех в округе против нее одним словом. Практически никто не любит Пэт; ее боятся. Она бы стала королевой без страны, или королем – это ближе к тому, чего она желает. Я бы сказал, что твой дом и работа спасены.

– Значит, ты все время знал. Сделал бы ты… что-нибудь или попытался бы сделать, если бы дело обернулось действительно плохо и мы не смогли бы уладить его?

– Да, попытался бы, – ответил Том спокойно. – Но это было бы сделано неуклюже и вероятнее всего не принесло бы результатов. И, кроме того, стоило бы очень дорого.

Я подумала о его ранимых маленьких сыновьях и о потере Тиш членства в клубе пэмбертонских дам и задумалась, во что еще я обошлась близким мне людям, о чем я не знаю, а возможно, не узнаю никогда. Я была уверена, что, даже если сплетни затихнут – а это рано или поздно случится, – я больше не буду принадлежать Пэмбертону, и, хотя Тиш и Чарли останутся такими же любящими и верными, как всегда, им придется заплатить своим старым друзьям за мое пребывание в их жизни. Возможно, было бы лучше, если бы я с Хилари все же переехала на Козий ручей или в крайнем случае в один из новых ярких и убогих кондоминиумов на Другой Стороне города. Но я не хотела. Маленький коттедж стал родным домом для Хилари, даже если и стоял на чужой земле. Единственный другой дом, какой она знала, был будто выдернут из ее жизни ураганом в день гибели щенка. И будь я проклята, если допущу, чтобы меня изгнали и из этого пристанища.

– Я похожа на Тифозную Энди,[92]92
  Здесь и ниже – герои сказок.


[Закрыть] – заявила я Тому, когда мы лежали перед камином однажды вечером. – Все, к кому я прикасаюсь, теряют что-нибудь или бывают наказаны. Я хотела бы быть радостью, а не проклятием.

– Бедная маленькая Нелле, – ехидно усмехнулся Том. – Диана Бтсфплк. Помнишь Джо из „Маленького Эбнера" с дождевой тучей над головой? Уверен, что Джо не мог делать вот это… или это… или как насчет этого?

– Берегись! – У меня сперло дыхание, и я, извиваясь, пыталась пристроиться к рукам и телу Тома. – Смотри, как бы тебя не хватил удар посреди нашей любви.

Картер оказался прав в отношении мисс Деборы и Маркуса Ливингстона. На следующей неделе под моей дверью появилось другое письмо, в котором говорилось, что коттедж для гостей, как оказалось, не потребуется хозяевам и что Ливингстоны надеются: они не причинили неудобств Хилари и мне. К письму прилагался новый арендный договор, требующий моей подписи. Всего через несколько дней мисс Дебора вызвала меня в свой кабинет и сообщила о прибавке к зарплате в связи с повышением прожиточного минимума. По ее крупному обвислому лицу разлилось страдание от того, что она была вынуждена это сделать. Но начальница заверила меня, что это прибавка не за заслуги, а просто автоматическая и так далее и тому подобное… Однако мы обе понимали, что какая-либо угроза моему положению в колледже была временно устранена. Я никогда так и не узнала, что произошло между двумя этими людьми и Пэт Дэбни, а Картер не хотел рассказывать мне о разговоре с Пэт.

Сама Пэт, когда я столкнулась с ней и с Картером при выходе из кинотеатра, лишь протянула:

– Хэлло, Энди. Давненько не виделись. Картер не разрешает мне больше играть с тобой.

И она усмехнулась своей медленной, сияющей и нераскаивающейся улыбкой.

– Знаю, – ответила я. – Это ужасно, не так ли?

Наша жизнь постепенно возвращалась в старое русло, и мы вместе с болотом Биг Сильвер незаметно скользнули в весну.

Это было время волшебной красоты, тот первый апрель, проведенный нами на Козьем ручье. Земля, вода и небо внезапно сделались молочно-нежными и сочными, в лесах, казалось, над сырой черной землей повисла светящаяся дымка, сияющая на солнце и искрящаяся в густой тени. Насыщенная влагой почва чмокала, булькала и пахла неописуемо прекрасно, ручей и река текли чистые, полноводные и пронизанные светом. Лес зазеленел в одну ночь. Вновь пробудившиеся лесные птицы чирикали, свистели, ворковали, кричали и пели. Папоротники развернули свои жгуты, кизил сверкал, как снег, а дикая жимолость своим запахом доставляла такое великое наслаждение, что хотелось громко кричать от восторга. Мы рано уходили во взрывающиеся зеленью, шумом и молодой жизнью леса и оставались там допоздна.

– Именно так в учебнике описывается понятие „жизнь", – заметила однажды я.

– Это и есть то, для чего все существует, – отозвался Том, – то, к чему сводится все остальное.

– А сейчас уже есть малыши? – спросила Хил. – Уже появились маленькие оленята?

Одна за другой козы Тома приносили козлят, и девочка была очарована крошечными, совершенными новорожденными созданиями. Рождались и козлики, но я не водила Хилари в сарай, когда знала, что Том собирается топить их. Однако дочка все понимала. Нетрудно было прочесть об утрате на лице Тома в такие вечера. Он сохранил двух самых лучших, но Хилари не подходила к козликам. Мне казалось, я понимала почему. Нельзя горевать о том, о чем ты не знаешь.

– Наверно, на болоте полно оленят, – ответил Том на вопрос Хилари. – Этот год удачен для них. Пока я еще не видел ни одного малыша, но Скретч и Риз уже высмотрели нескольких. Когда олени немного подрастут, мы сходим посмотреть. Пусть они сначала обретут свои „лесные ноги".

Несмотря на красоту лесов, весна для нас с Хилари не казалась слишком удачной. Будто язвительность кампании Пэт Дэбни, направленной против нас, предвещала общее недомогание. Скретч приходил не так часто, как раньше, а когда наведывался в гости, то был еще более тихим, худым и более сгорбившимся. Он почти ничего не ел. Старик все еще водил Хилари в леса на традиционные обходы, но в те мягкие, сияющие дни они были там недолго. Хил возвращалась притихшей и замкнутой. Пару раз Скретч не пришел на общий ужин, когда были и Мартин и Риз. Этого с ним никогда раньше не случалось.

– Он болен, – объяснил Том в один из таких вечеров. – Я очень хочу отвести его к врачу. Он может знать много, но он не знает всего.

– Он стар, вот и все, Том. – Риз Кармоди печально посмотрел на хозяина домика. – Скретч был старым уже тогда, когда я познакомился с ним. И он не будет молодеть. Если старик говорит, что у него ничего не болит, значит, так оно и есть.

– Нет, что-то все-таки не так, – возразил Том. – Иногда бывает, будто Скретча пронизывает свет – можно почти разглядеть кости. Не знаю, почему он так упорно не желает идти к врачу.

– Он сказал мне, что пойдет, когда закончит свои дела, – раздался тоненький голосок Хилари. – Но как раз теперь ему нужно что-то сделать. Он пойдет, только попозже.

– Что? Какие еще дела? – встрепенулся Том.

– Он не сказал какие. Но я предполагаю, что он заботится о лесах. Наблюдает. Разве не в этом его работа?

– Именно в этом, – подтвердил Мартин, улыбаясь девочке. – Он наблюдает. А ты случайно не узнала, за чем именно он наблюдает? А, Хил?

– Нет. Но он, наверно, расскажет нам, когда обнаружит то, что ищет.

В середине месяца Скретч и Хилари стали свидетелями массовой гибели рыбы в верховьях ручья, в тех местах, где я никогда не бывала. Они вернулись домой и все рассказали Тому.

– Это было ужасно, – говорила девочка. – Их были целые груды, животы вздулись, как воздушные шары, а чешуя сверкала на солнце, как зеркало. А запах… ужасно…

На глаза дочки навернулись слезы, я не видела ее такой расстроенной уже много недель.

Том посмотрел на Скретча:

– Что ты думаешь по этому поводу?

Тот покачал головой:

– Не знаю наверняка. Они жутко распухшие, не видел я раньше такого.

– Мы должны этим заняться, – сказал Том Ризу и Мартину. – Нам необходимо произвести очистку. Не думаю, что тебе, Скретч, следует идти с нами. Требуется слишком много усилий и слишком много времени. И вам, Диана и Хилари, тоже не нужно. Работа на пару дней. Позже я отведу вас туда, когда… осквернение не будет так сильно заметно.

– Я иду, – заявил Скретч, и его невозможно было переубедить.

В тот вечер я увезла Хилари домой очень рано; я знала, что в доме или на лужайке перед ним состоится какая-то церемония – ритуал пения и танца, пламени костра и магических заклинаний. Раз мы не являемся участниками церемонии, рассуждала я, нам не следует вмешиваться и в ее подготовку.

Мужчины отсутствовали в течение двух дней, а когда Том вернулся, он был задумчив и молчалив. Я знала, что он ненавидит любую массовую гибель животных и любые нарушения естественных ритмов жизни и смерти на болотах.

– Из-за чего они погибли? – спросила я.

– Не знаю. Так случилось. Я довольно часто слышу о подобных вещах, а читать об этом приходится все больше и больше. Ничего, на что можно было бы обратить внимание, чтобы понять причину, просто… двадцатое столетие. Мы. Все дерьмо вокруг нас.

На последней неделе апреля Скретч сообщил Тому, что видел больную самку оленя в небольшом стаде в верховьях, около Королевского дуба. В ту же ночь, когда Хил отправилась в свою комнатку, Том заявил мне, что собирается выследить и убить это животное в самые ближайшие дни.

– Ей около года – так считает Скретч. Надеюсь, что у нее нет олененка. Старик его не видел. Этого просто нельзя допустить. Скретч сказал, что она выглядит очень больной. Но он не мог подойти достаточно близко, чтобы определить наверняка. Бог знает, чего это стоило ему – сказать о себе такое. Раньше не было такого оленя, которого бы Скретч не мог выследить.

– А что он думает насчет болезни этой самки? – спросила я, думая с жалостью и ужасом о молодом животном, старающемся держаться со всем стадом, и о той боли, страхе и слабости, что испытывает несчастная олениха.

– Нет, ничего определенного, – ответил Том. – Знаю, он считает, что это имеет какое-то отношение к его знаменитым огням в воде. Старик все еще видит их в верховьях ручья. Но он говорит о них не так уж много.

– Мне не нравится эта история. Я думала, что мы уже покончили с огнями в воде. Надеюсь, он ничего не говорил об этом Хилари.

– Нет. Я велел ему не делать этого. Во всяком случае не думаю, что он бы это сделал. Он не стал бы пугать Хил. Не беспокойся. Просто болотный газ. „Болотные духи", как говорят люди, живущие в той же части леса, что и Скретч. Я тебе уже говорил об этом. Может быть, в верховьях ручья больше фосфора, чем на спичечной фабрике в лесопромышленной зоне, но это чернокожим втолковать невозможно. Наверно, они приносят в жертву кур или что-то еще с такой же легкостью, как мы говорим.

– Надеюсь, ты прав. Том, почему ты веришь почти любому мифу о лесах, за исключением единственного – о воде Козьего ручья?

Он помолчал немного, затем сказал:

– Полагаю, потому что вода – наиболее священная вещь. Вода – это мать и спаситель. Ты знаешь, в каждой культуре и в каждой религии именно через омовение водой ты получаешь новое рождение, ты становишься вновь созданным и спасенным. И если в моем сердце и есть какой-либо настоящий, всеобъемлющий ужас, так это если что-то… погубит воду. Подожди минуту. Я хочу прочесть тебе кое-что.

Том поднялся, прошел в спальню и возвратился оттуда с пачкой бумаг, выглядевших так, будто они были вырваны из журнала.

– Послушай вот это. Довольно давно Лорен Эйзели написал это в „Бесконечном путешествии". Мне никогда не приходилось встречать, чтобы подобная мысль была выражена лучше. „Если на этой планете и существует чудо, то оно заключено в воде… Может быть, один раз в жизни нам удается вырваться из границ плоти. Один раз в жизни, если повезет, можно так слиться с солнечным светом, воздухом и бегущей водой, что бесконечные тысячелетия, которые знакомы горам и пустыням, незаметно промелькнут за один день. Ум погружается в самое свое начало среди старых речных корней, неясных струек и движений, которые пробуждают к жизни даже неодушевленные предметы. Как будто человек однажды неожиданно вступил в зачарованный волшебный круг, а когда вышел из него, понял, что целое столетие пролетело в одну ночь. И он никак не может разгадать этот секрет, но я уверен, ответ на загадку скрыт в обыкновенной воде. Эта материя проникает повсюду – она притрагивается к прошлому и готовит будущее, она движется под обоими полюсами и рассеяна в воздушных высотах. Она может принять такую изящную и совершенную форму в снежинке и безжалостными волнами моря может ободрать некогда живых до голых, сверкающих костей". Том поднял голову и взглянул на меня.

– Я понимаю, – сказала я просто. Я действительно понимала.

– Во всяком случае, я отправлюсь вверх по ручью и займусь оленихой. Если смогу, рано утром в субботу. И совершу очистительный ритуал. Я думаю… я думаю, настало время и тебе пойти вместе со мной. Это будет чистая, быстрая и милосердная смерть. И необходимая. У тебя не возникнет никаких противоречивых чувств. Это хороший способ, чтобы начать объяснять тебе сущность акта убиения животных. И я бы хотел, чтобы ты увидела очищающий ритуал.

Я колебалась секунду, но затем произнесла:

– Я ничего не потеряю, если сделаю это. Все и так уже думают, что я совершаю тайные ритуалы. Но, Том, Хил не трогай.

– Нет, только ты.

– А ты считаешь, что я смогла бы участвовать в ритуале? – внезапно для самой себя спросила я.

– А ты веришь в это, Диана? – Том был серьезен.

– Это скорее вопрос о желании веры. Я все еще пытаюсь понять, что дает тебе твоя вера, что ты чувствуешь. Но кажется, я не могу следовать за тобой. Я думала, может быть, если я буду участвовать в одном из ритуалов, я приближусь к пониманию и вере.

– Может быть, может быть… По сути дело заключается в том, что я хочу чувствовать то, что чувствует животное. Все, абсолютно все. И все знать. Страх преследования, натруженное сердце, удар стрелы, конвульсию, дыхание смерти, которое становится исходом жизни…

– Но для того, чтобы в самом деле почувствовать все это, ты должен умереть от раны, нанесенной стрелой, – возразила я. – И тогда какую пользу принесет тебе знание?

– Это не столько само знание, сколько момент познания, расщепленная секунда, краткое мгновение, смертельное „сейчас".

– Я не понимаю, – проговорила я, оставаясь в знакомом одиночестве. – Я отстала от тебя. Ты слишком углубляешься… Я не могу быть с тобой, даже если думаю, что потеряю тебя. Это слишком тяжело. А что, если желание чувствовать все непосредственно приведет тебя самого к смерти? Я не могу допустить, чтобы Хилари потеряла тебя.

– Это не так, – нежно сказал Том, прикасаясь пальцами к моему лицу. – Я говорю о жизни, а не о смерти. О наивысшем жизненном переживании. Не знаю, смогу ли объяснить тебе это. Я должен показать. Поэтому и хочу, чтобы ты пошла со мной. Время наступило. Я думаю, ты готова увидеть и понять.

– Хорошо. Но я не буду стрелять. Ни из лука, ни из винтовки.

– Пусть так. Это всегда остается твоим и только твоим выбором.

В течение двух следующих дней я частично сожалела, что согласилась пойти с Томом. Во время сражения со старой копировальной машиной в нашем офисе или перед прилавком с йогуртом в супермаркете я вдруг начинала размышлять о том деле, в котором согласилась участвовать, и меня охватывало чувство абсурдности, предельной странности и возмутительности происходящего. Но подо всеми этими эмоциями скрывалось сильнейшее любопытство: как мы будем выслеживать зверя и проводить очистительный ритуал. Я погрузилась в дикую природу и леса намного глубже, чем предполагала.

В субботу я приехала на Козий ручей еще до восхода солнца, дрожа от холода в весенней темноте. Однако под прохладой рассвета таилась пышная нежность, она обещала, что наступит ласковый и нежный, как шелк на обнаженной коже, день.

Том ожидал меня перед входной дверью. Я открыла рот, чтобы поздороваться с ним, но он покачал головой:

– До акта убиения и очищения важно быть спокойным, углубиться в себя, остаться наедине с животным. Это нелегко, но это придет. Только надо двигаться спокойно и медленно и повторять то, что делаю я.

– Хорошо, – прошептала я. Меня охватило чувство странности всего происходящего.

Том снял с себя старый полинявший фланелевый халат и повесил его на один из деревянных крючков, прибитых на стене спальни. Он двигался размеренно и так тихо, что я не слышала его шагов. Он подошел ко мне и медленно снял с меня спортивный костюм и белье.

Пока Том делал это, он не отводил взгляда от моих глаз. Его зрачки стали темными и огромными, но сам Том был где-то далеко. Я решила, что мы займемся любовью, но мой друг вывел меня на один из помостов над ручьем, где испускала пар горячая ванна.

– Мы всегда омываем тело перед актом убиения, – произнес он мягким голосом, словно произносил заклинание. – Это вода из ручья, она была благословлена дубом и сосной. Скретч пришел и сделал это вчера вечером. Когда мы отправляемся на священную смерть и очищение, мы идем такими чистыми, какими нас может сделать вода.

Том помог мне войти в ванну; в холоде утра вода показалась чудесной, горячей до головокружения, шелковистой, приемлющей, как чрево женщины. Я стояла спокойно, зажмурив глаза. Том взял губку и медленно омыл меня от волос до кончиков пальцев, тихо напевая одно из нежных атональных песнопений, которое я слышала раньше от него, Мартина, Риза и Скретча. Я не могла уследить за словами, мне было все равно, о чем говорится в песне. Вода и мелодия смыли странность этого утра. Вода пахла свежей сосной, я видела, что на ее поверхности плавали листья дуба и хвоя.

Все еще безмолвные, мы вышли из ванны, Том вытер меня большим белым махровым полотенцем. Оно казалось совершенно новым. Затем Том привел меня в спальню, где наши камуфляжные костюмы были разложены на огромной, неясно вырисовывающейся, нелепой кровати с балдахином. Костюмы оказались сморщенными, словно их выстирали и высушили на солнце. Когда я облачилась в свою одежду, я смогла услышать запах застрявшего в ней солнечного света и остатки апрельского ветра, на которых она сохла.

– Мы идем в леса с запахом, приближающимся насколько возможно к запаху ветра и воды, – пояснил Том.

Он повесил на плечо лук и колчан со стрелами, а на пояс привязал один из страшных кривых охотничьих ножей, поднял маленькую винтовку и вручил ее мне. Сделав знак следовать за ним, он прошел в гостиную, где в очаге гудел огонь. Том встал перед камином на колени, вытянул свое оружие перед собой так, что нож и стрелы стали заигрывать с пламенем. Мужчина жестом показал мне, что следует сделать то же самое, я протянула винтовку к намину, стараясь, чтобы ствол не касался огня. Том запрокинул голову, закрыл глаза и вновь запел что-то атональное и по-странному ритмичное. Глядя на смуглого мужчину, я почувствовала прилив такого же удивления, граничащего с ужасом, какой я ощущала, когда видела мою дочь, сидящую на солнце в окружении коз и играющую на своей ивовой свирели. В этот момент в Томе не было ничего смешного, не было ничего от настоящего времени, он удалился от меня в дикую природу и времена, бывшие до начала всех времен.