Текст книги "Королевский дуб"

Автор книги: Энн Риверс Сиддонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 39 страниц)

– Тебе придется засунуть руку глубоко в кошелек, дорогуша, – манерно протянула Пэт, и я увидела, что она слегка покачивается на высоких каблуках бронзовых босоножек. – Твой сын номер один ожидает ту маленькую винтовку, „Пурди", которую Вин Талбот держит для тебя в оружейной лавке. Я уже распорядилась, чтобы он сделал гравировку на ложе, я знала, что ты забудешь. А мальчик номер два считает, что уже достаточно вырос, чтобы иметь свою собственную лошадь для охоты. Я также позаботилась об этом. Она прибывает завтра из Камдена, Фил Пэрхэм нашел ее для меня. Красивое животное. Но я предупреждаю, тебе следует немедленно искать дополнительную работу.

Смуглое лицо Тома залила тусклая краска, но выражение его не изменилось. Лишь голубые глаза стали холодными и скучными.

– Ты же знаешь, что я не могу управлять делами подобного масштаба, Пэт, – мягко заметил Том. – Мальчики не ждут от меня таких подарков. Это больше твое дело. Я поговорю с ними утром.

– Какой стыд, – протянула блондинка. – Я уже рассказала мальчикам, что они получат от тебя. Ты же так и сказал: все, что угодно, в разумных пределах…

– Разумных в моем смысле, Пэт, а не в твоем. Ну ладно, не имеет значения. Я урегулирую этот вопрос с ребятами. Спокойной ночи всем и счастливого Рождества.

Он повернулся и легко направился к двери.

– Подожди, Том, – позвала Пэт. – Том остановился и повернулся к бывшей жене.

– У меня есть прекрасная идея, – заявила она.

Так же, как и раньше, при звуке ее голоса все головы повернулись, а глаза воззрились на нее и Тома, стоявших друг против друга на разных концах холла прекрасного дома, в котором Том никогда не хотел жить.

– В Уэйкроссе открылся новый клуб нудистов. – Пэт усмехнулась. – Чип сказал мне об этом. Я думаю, он бывает там каждый вечер. Он говорит, что там демонстрируют акты совместно обучающихся. Он имеет в виду действительно акты. Почему бы тебе и Энди не взять твою маленькую тарахтелку и не отправиться на гастроли? С ее сиськами и твоим членом вы, возможно, за неделю заработаете достаточно, чтобы заплатить за…

Раздался взрыв хохота, и я увидела сквозь туман ярости, застилавший мои глаза, как Чип и Картер навалились друг другу на плечи, воя от восторга.

Том любезно кивнул и вышел в ночь, а Пэт широко улыбнулась и повернулась к группе гостей, собирающихся уходить. Я стояла, задыхаясь от гнева, и наблюдала, как Картер и Чип хватали воздух, утирали слезы и колотили друг друга по плечам. Я посмотрела на лица окружавших меня людей. Челюсти Тиш и Чарли отвисли от шока, а Дейзи и Люси выглядели просто смущенными и вежливо улыбались, как какой-то мужской шутке, которую они не поняли. Лицо Клэя Дэбни напоминало маску.

Должно быть, я выглядела ужасно, потому что Тиш произнесла тихо: „Энди…", а Чарли сделал движение в мою сторону, будто пытаясь похлопать меня по руке.

– Не жди меня, Картер, – сказала я и вышла из дома вслед за Томом.

Он сидел в кабине своего грузовичка, откинув темную голову на спинку сиденья, и смотрел прямо перед собой. Двигатель работал, и снежно-белые клочья выхлопных газов равномерно вырывались на холодный воздух. Том не казался рассерженным, он выглядел так, как будто просто отдыхал в ожидании. Я расслышала тихую фортепианную музыку, доносившуюся из приемника в грузовичке.

Я замешкалась около его машины. Том повернул голову, увидел меня и улыбнулся. Он нагнулся и открыл дверцу со стороны пассажирского сиденья.

– Я думал, что ты, возможно, скоро подойдешь. – Его голос был таким же, как всегда, – легким и насмешливым, как будто смех кипел внутри этого темноволосого мужчины. – Прыгай сюда, я включил для тебя печку.

Я забралась в грузовик. Внутри машины пахло так же, как и сам Том, – мягкой кожей, теплой шерстью и почему-то холодным ночным лесом. В кабине было приятно тепло, а Шопен плыл во тьме, как расплавленное серебро.

– Том, послушай… – начала п. В моих ушах сильно звенело, и я не знала, что именно собираюсь сказать.

– Нет, – возразил он, – все это не имеет значения. Это было глупо и теперь не имеет никакого значения. По крайней мере, не должно. Не порти остаток вечера разговорами об этом.

Он потянулся за сиденье, вытащил оттуда что-то и обернул вокруг меня. Это было норковое покрывало с кровати на Козьем ручье, показавшееся густым и теплым на моих коленях и ногах.

– Будет холодно к тому времени, когда мы доберемся туда, – объяснил Том.

– Доберемся куда? – спросила я. Жара в кабине, музыка по радио, успокаивающийся адреналин вызвали у меня головокружение. Мне казалось, что я могу потерять сознание, и эта мысль была мне неприятна.

– К Королевскому дубу, – ответил Том. – Еще до того, как я выехал из дома, я знал, что мы поедем" к Королевскому дубу сегодня ночью – ты и я. Разве это для тебя неожиданно?

– Нет.

Ночь была темной и дышала морозом, а небо над пустынными зимними полями было осыпано звездами, как серебряным перцем. Я приоткрыла окно, стараясь освежить голову, и воздух, ворвавшийся в кабину, пах холодом и дикостью. В нем был и запах мускуса от лесного дыма – богатый, успокаивающий аромат, говорящий о свете, тепле и закрытых на ночь комнатах. Том не произнес ни слова, пока мы не доехали до узкого, с глубокой колеей поворота к „Королевскому дубу", лишь взял мою руку и держал ее в своей сердечно и твердо. Я не отняла ее.

Мы тряслись по длинной заросшей аллее, которую я помнила по другой ночной поездке, той, когда мы с Картером ехали на барбекю. Но, выехав на расчищенное место, где стоял огромный темный дом Клэя, Том не остановился, а проехал мимо него по дороге, которая вела через открытые соевые поля по направлению к темной линии леса на болоте Биг Сильвер. И тогда Том заговорил.

– Луна не взойдет еще некоторое время, поэтому мы подъедем поближе. Слишком темно, чтобы идти пешком, да и ты не одета для этого. Но в одну прекрасную ночь, мне этого очень хочется, ты прокрадешься со мной вверх по ручью к Королевскому дубу. Ты этого никогда не забудешь, Диана. И не беспокойся, что дядя Клэй или кто-нибудь другой помешает нам. Клэй не бывает в лесу в эту ночь и не разрешает никому.

– А что это за ночь? – спросила я онемевшими от чего-то губами.

– Зимнее солнцестояние. Самая святая из всех ночей. От нее мы получили Рождество. Я прихожу сюда каждый год в эту ночь. Клэй это знает. Раньше он тоже приходил. И мой отец. Ты не боишься? Нет?

– Боюсь, – произнесла я и поняла, отчего онемели мои губы.

– Ты хочешь, чтобы я отвез тебя обратно? Я отвезу.

– Нет.

Мы вышли из грузовичка на маленькой поляне на берегу ручья. Тишина вокруг была древней, чистой и бесконечной, она была больше, чем тем утром, когда так напугала меня, – сейчас не было шума ветра, птиц, насекомых или бегущей воды, только хруст наших шагов по покрытой льдом траве и звук нашего дыхания.

Том взял меня под локоть и помог спуститься с берега туда, где неподвижно у темной кромки воды стоял челнок, и твердо удержал меня, когда я покачнулась на высоких серебряных каблуках.

На другой руке он нес норковое покрывало. Сумасшедшая мысль пришла мне в голову: если бы не необычный сверток меха, мы походили бы на людей, отправляющихся на полуночное венское жаркое, и смех подступил к моему горлу, но я сдержала его из последних сил.

Том перевез меня на остров несколькими глубокими уверенными толчками шеста, выпрыгнул в темную мелкую воду и подтянул челнок на берег под огромный шатер Королевского дуба. Даже в середине зимы дерево было увешано мхом и сохранило все листья. Я вспомнила слова Клэя Дэбни о том, что это живой дуб, он не роняет листву осенью. Я ступила на мох под деревом, в густую тьму, и посмотрела вверх в искривленные ветви. Как будто я вошла в огромный дом с низкими потолками, в кафедральный собор язычников. Сквозь ветви я не могла ничего увидеть, но я вспомнила, как хорошо я видела все происходившее внизу, сидя на Королевском дубе в тот день. Знакомое медленное предательское тепло повернулось в моем паху и внизу живота.

Я тихо стояла и просто наблюдала за Томом Дэбни.

Он улыбнулся мне – белозубая улыбка рассекла темноту, – вынул зажигалку из кармана, нагнулся, зажег от нее костер, сложенный из поленьев. Буйно заиграли тени от шатра из ветвей, а за ними черная поверхность воды отразила ожившее пламя.

В свете костра Том казался мне совершенно чужим, абсолютно уверенным и спокойным в этом диком месте, как лиса или волк… или даже что-то более древнее и дикое. Что-то, состоящее из воздуха, холода, зелени и тишины. Он расстелил норковое покрывало на земле около костра, выпрямился и протянул мне руку. Держась за сильную кисть, я сбросила вымазанные в земле босоножки и ступила на покрывало. Ноги погрузились в него, согретые мехом и огнем костра.

– Я приходил сюда днем и сложил костер, – сказал Том. – Я делаю это каждый год. И прихожу сюда каждую ночь зимнего солнцестояния, зажигаю костер и остаюсь до рассвета. Это моя единственная рождественская традиция. Я приводил сюда Скретча, Мартина и Риза пару раз. Но больше никого. Ты первая… единственная, кого я сюда допустил. В один прекрасный день я приведу сюда своих мальчиков, и мне бы хотелось, чтобы под этим дубом побывала и Хилари. Но этот раз все только для тебя.

Я молчала. Мне пришло в голову, что он может быть действительно неуравновешенным, но почему-то эта мысль не обеспокоила меня. Какими-то глубинами сознания я понимала, что это не так; не этого я боялась.

А я действительно боялась. Рот пересох от страха, сердце стучало, ноги, Дуни, пальцы чуть дрожали. Казалось, мне не хватит дыхания, чтобы заговорить, а Том не замечал ничего необычного.

– Иди сюда, Диана, позволь мне рассказать кое о чем, – проговорил он, опустился в своем смокинге на покрывало рядом с деревом и протянул мне руку. Я взяла ее, он тихонько потянул вниз. Мы сели в свете мерцавшего и прыгавшего пламени костра, и я не чувствовала холода, хотя была лишь в тонком шелковом джерси. Том пристально смотрел на меня, но не прикасался к моему телу.

– Во времена, когда история еще не записывалась, в некоторых лесах существовали рощи, в центре которых стояло одно огромное дерево. В большинстве случаев это был дуб. Эти рощи были священными рощами богини Дианы – покровительницы плодородия и охоты. Леса охранялись королем, который был одновременно и жрецом. Он оставался на страже в роще, защищал ее от пришельцев и служил Диане, пока не приходил другой человек, бывший в состоянии сразиться с королем и убить его. Тогда этот пришелец, в свою очередь, становился властелином. Он назывался Королем Священной Рощи или Королем Леса. Почти в каждой культуре была подобная роща и подобный король, который служил богине и умирал, чтобы уступить место другому повелителю. Хотя не везде богиню называли Дианой.

Богиня покровительствовала плодородию и охоте, а король был смертным мужчиной, и, говорят, именно поэтому он мог брать богиню в супруги и овладевать ею. И от этого союза священная роща и священное дерево получали благословение на следующий год. Этот союз освящал лес и животных в нем и сохранял их в безопасности.

Меня начало трясти. Голова качалась из стороны в сторону. Нет, я даже не знала, что делаю. Том улыбнулся, протянул руну и коснулся моей щеки. Это было нежное прикосновение. Я перестала качать головой, но все еще смотрела на него, должно быть, безумными глазами.

– Разве ты не знала? – мягко спросил Том. – Разве не знала, когда впервые пришла и Королевскому дубу и увидела, как я принес оленя к нему? Я знаю, ты была там. И знаю, ты видела меня. Я чувствовал, что ты там, наверху. И разве ты не знала, когда мы встретились позже в тот день и ты сказала, что тебя зовут Диана, и я так рассмеялся? И сегодня, когда ты пришла туда, где был я, в белом греческом платье и лавровом венке именно в ночь зимнего солнцестояния… Разве ты не знала?

– Знала что? – прошептала я. – Что я должна была знать? Том, ты пугаешь меня. Я не знаю, что ты хочешь…

Но я знала. Мои колени знали. Знала и теплая впадина между ног. Я попыталась сделать глубокий вдох, но не смогла.

– Встань, Диана, – произнес Том. – Если в любой момент ты захочешь уехать, только произнеси слово. Я отвезу тебя домой. Дай мне посмотреть на тебя.

Он протянул руки, я ухватилась за них и позволила ему медленно поднять меня на ноги. Мои руки свободно упали по бокам, и я просто смотрела в его лицо. Он изучал меня довольно долго, а затем подошел, взял мое лицо в свои ладони и поцеловал. Это снова был мягкий поцелуй, но он опалил мой рот, подобно огню.

– Ты очень красива и оказываешь честь этому месту, – проговорил Том.

Затем он медленно протянул руки, нашел на моей спине молнию платья и опустил ее вниз. Наряд упал к моим ногам, и я оставила его лежать там, пока Том расстегивал мой бюстгальтер без лямок и, отбросив его в сторону, так же неторопливо спустил чулки до лодыжек. Я ничего не говорила. Мое сердце почти вырывалось из грудной клетки. Большими пальцами он снял с меня трусики, и я шагнула через них так же просто, как ребенок, которого раздевают перед купанием. Теперь я стояла перед Томом нагая в огромном черном лесу при свете прыгающего пламени костра в тишине зимней ночи. Я знала, что холодный воздух касается моей кожи, но я не чувствовала его. Казалось, я не могу пошевелиться, как будто очутилась, замороженная, в самом ярком сне моей жизни. Конечно, я скоро проснусь. Но я не хотела пробуждаться.

Из своего безопасного сна я наблюдала, как он раздевался, бросая на край покрывала свой официальный костюм, а его глаза ни на минуту не отрывались от моего лица и тела. Никакого намека на смущение не было в нем. Когда он встал предо мной в своей темной, освещенной костром наготе, красота его стройного тела вынудила меня вновь прикрыть глаза, как и в тот день, и сделать большой глоток воздуха. Я скорее почувствовала, нежели увидела, как он подошел ко мне и положил руки на мое тело. Я не открывала глаз.

– Я всегда думал, что это должно было произойти именно так. – Его голос раздался у самого моего уха, голос был мягким, а дыхание теплым. – Я думаю, вначале король просто хотел прикоснуться ко всему ее телу, боготворить ее при помощи рук, – прошептал Том, и я почувствовала, как его руки, теплые, твердые и сухие, скользят по моему лицу и шее к плечам, рукам, к талии, вдоль бедер. Я ощутила, как дыхание замерло у меня в горле и вновь началась мелкая дрожь.

– Я думаю, он прикасался к ней здесь, – сказал Том, и его пальцы легко скользнули вокруг моих сосков, охватили груди и подняли их ко рту Тома. Я почувствовала, как он провел по ним языком так легко, как бабочка касается своим крылом лепестка. И я ощутила, как соски затвердели.

– Да, – мой голос был хриплым и низким. Я не открывала глаз.

– И затем, я думаю, он коснулся ее здесь, – произнес Том, и я почувствовала, что он встал предо мной на колени, его руки нежно развели мои бедра, и его пальцы легко двинулись между ними, в теплоту, задержались там, стали искать и нашли центр моего тела. Мои колени ослабели, и я упала бы, если бы его руки, охватившие теперь мои ягодицы, не поддержали меня.

– И я думаю, что после этого он достаточно осмелел, чтобы поцеловать ее там, в сокровенном центре, прямо в сердце тайны. Здесь.

– Да, – произнесла я. Сильный огонь побежал по моему телу, обжигая меня. Я почувствовала, как Том сильнее раздвинул мои ноги, почувствовала его язык и ощутила подъем предательского красного прибоя в самом центре моего существа и ответный предательский скачок страха. Нет, Том не должен обнаружить эту тьму в самой сердцевине моего существа…

– Том, нет, я боюсь… – прошептала я, но он взял мои руки и провел ими по своей теплой твердости, которая входила в меня, и огромная волна наконец поглотила меня целиком. Я упала на спину на меховое покрывало и с силой потянула на себя Тома, мои неистовые руки указывали его твердости путь в кричащую пустоту. Я ощутила начало того медленного, ужасного старого ритма, который на этот раз неизбежно смоет меня из этого мира в вечность.

Даже когда я слышала свои собственные восклицания: „Да, да, продолжай, да", я слышала также свои всхлипывания: „Я боюсь, боюсь…"

И я слышала его успокаивающее: „Не бойся. Я никогда не причиню тебе боль, никогда…"

И я закричала так громко, как только могла:

– Себя, себя я боюсь!

Он приподнялся надо мной на твердых сильных руках и начался, качался, глядя вниз. Его лицо было спокойным.

– Не сдерживайся, Диана, – сказал он и пронзил меня.

– Нет!

– Не сдерживайся, позволь мне принять все на себя. Позволь мне, – опять толчок.

– Нет!

– Ты не можешь причинить мне боль. Я могу справиться. Я был рожден, чтобы принять все на себя и удержать, – опять резкий толчок.

– Нет, Том, нет!

– Ты можешь больше не сдерживаться. Теперь я здесь, чтобы принять у тебя твою боль, – толчок.

И наконец на тридцать девятом году жизни и двадцатом году любовных отношений я поняла, что нашла вместилище, которое может поймать, удержать и преобразовать взрывную красную тьму внутри меня, может влить ее обратно в мое тело в виде огня и легкости. И я больше не сдерживалась и почувствовала, что земля, небо, леса и воды разлетелись в разные стороны, и я смеялась силе нашего экстаза.

Почти рассвело, когда мы перестали заниматься любовью, и почти все это время я смеялась. Том смеялся вместе со мной.

Мы немного поспали, завернувшись в густой мех и согревшись в объятиях друг друга, а когда проснулись и оделись, Том нагнулся за норковым покрывалом и вновь рассмеялся.

– Что? – спросила я, лениво толкая его холодной босой ногой.

– Я просто подумал, что сказала бы Пэт, если бы узнала, чему послужила сегодня ее знаменитая норка. Пэт сказала, оставляя покрывало мне, что каждый раз, когда я буду заниматься любовью под ним, я буду вынужден думать о его бывшей хозяйке.

– И что, думал?

– Ни минуты по нью-йоркскому времени.

Глава 8

Через несколько часов после рассвета я пробудилась ото сна и решила ясно и окончательно: „То, что я сделала прошлой ночью, было настолько ужасно, что я не буду об этом думать". И позволила теплому, густому приливу сна вновь поглотить меня.

Думаю, что проспала бы весь день, если бы сильнейший стук в дверь коттеджа не потревожил меня. По лучу солнечного света, падающего на белую оштукатуренную стену моей спальни, я поняла, что уже, должно быть, больше четырех часов дня. Я закуталась в халат и босиком проковыляла к парадной двери, не замечая боли в теле и разбросанного по полу белья. Я ничего не помнила и ничего не чувствовала. В свободном плавающем пузыре, которым я окружила себя, не было ничего, кроме стука в парадную дверь. Я направилась на этот звук, как кошка на звук открываемых на кухне консервов.

На пороге стояли Картер и Хилари. Я с недоумением посмотрела на них. Так же, как и в предыдущий вечер, лицо Картера было вытянуто, а кожа покрыта красными и белыми пятнами. Хилари только что плакала – следы слез все еще оставались на ее личике. Мы смотрели друг на друга, стоя в благородной синеве дня.

– Можно нам войти? – в конце концов произнес Картер безразличным, но натянутым голосом. – Я думаю, что Хилари хотела бы переодеться и, возможно, она голодна.

Я отошла в сторону, Картер и Хил вошли в дом. Девочка искоса посмотрела на меня и, ничего не говоря, протопала через холл в свою комнату. Я услышала, как там она громко чихнула. Картер посмотрел на разбросанную по полу одежду, затем поднял глаза на меня. Я слышала свист его дыхания:

– Прошу извинить, что побеспокоил вас, – четко сказал он. – Но после того как ты не забрала Хилари в десять часов, Марджори начала тебе звонить. А после полудня она позвонила мне. С тех пор я везде тебя ищу. Мы очень беспокоились. Хил долго плакала. Ты могла бы позвонить Марджори. Она пропустила церковную службу, к тому же она, Чарли и Тиш готовы были звонить в полицию.

Все, о чем я не хотела думать, обрушилось на меня, как цунами. Вина, холодная и ужасная, затопила мое существо. Отвращение к себе и к тому, что я сделала, вызывало тошноту, однако где-то в глубине теплился крошечный и хрупкий гнев. Я ненавидела растянутое, самодовольное круглое лицо Картера. Я ненавидела сухой, похожий на удары кнута голос. Но Хилари… Как я могла забыть забрать дочку у Марджори и Уинна Чепин прежде, чем они отправились к одиннадцатичасовой службе в церкви Святого Томаса? Как я вообще могла забыть о Хилари?!

– Я очень сожалею, – прошептала я распухшими сухими губами, задавая себе вопрос, мог ли Картер увидеть на них печать ночи или почувствовать мускусный запах любви, исходящий от меня. Я ощутила спутанные волосы на шее. А потом боль между ногами, карающая и ненавистная, поразила меня.

– Ты и должна сожалеть, – голос Картера перестал быть безразличным и поднялся, как ртуть в термометре. – Не важно, куда вы отправились и чем занимались с Дэбни. Ты напугала до смерти свою маленькую дочку. Ты ужасно обеспокоила меня и своих лучших друзей. Половина Пэмбертона сейчас названивает друг другу, пытаясь разыскать тебя.

– А я была здесь, – заявила я, но не смогла придать силу своему голосу. – Я была здесь… Думаю, что просто не слышала телефон.

– Я так и предполагал. Я предполагал, что и Дэбни тоже не слышал. Я не мог дозвониться ему в течение четырех часов. В конце концов я поехал туда. Только что я вернулся. Он сказал, что ты должна быть дома.

– Ты ездил на Козий ручей… – Жар начал заливать мое лицо от груди к горлу, к щекам и лбу.

– Да, я отправился на Козий ручей. И не думай, что это мне легко далось. Я с невероятным удовольствием ожидал возможности обнаружить тебя там, в самой беспутной постели на всем американском Юге.

Жар достиг моего мозга и выжег туман, наполнявший его. Гнев, сравнимый с гневом Картера, рванулся вверх:

– Я вообще не была в доме на Козьем ручье в прошлую ночь! Но если ты хочешь знать, где я была, я скажу тебе: я поехала с Томом к Королевскому дубу, мы развели костер и беседовали.

– Беседовали… Беседовали до половины пятого утра?

– А откуда ты знаешь, когда я приехала домой?

– Знаю, потому что спросил Дэбни об этом. Знаю, что тебя не было дома до этого времени, потому что я пытался дозвониться до тебя начиная с полуночи.

– И Том сказал… – Я не могла смотреть на Картера и уставилась в пол. На моей валявшейся в куче одежде, казалось, была выжжена багровая буква „А".[74]74
  Буквы „А" выжигали на коже преступниц и женщин легкого поведения. В данном случае возможна ассоциация с романом Н.Готорна „Алая буква".


[Закрыть]

– Том сказал лишь то, что я передал тебе. Что ты не была в его доме, что вы отправились к старому дубу и разложили костер. Он заявил, что это твое дело – рассказать мне о том, что ты там делала. Поэтому предположим, что ты расскажешь, Энди. Предположим, ты поведаешь мне, что ты делала с Томом Дэбни там, в проклятых лесах, до половины пятого утра.

– Ради Бога, Картер! Мы совершали тайные ритуалы, о которых, ну, нельзя говорить. Ведь была ночь зимнего солнцестояния. Чем же еще мы могли заниматься? – закричала я, понимая, что пытаюсь отвести его от истины. Стыд подступил желчью к моему горлу. Я чувствовала себя отвратительно настолько, что закричала снова. – Все это разговоры о Томе Дэбни, а не о Хилари и не о беспокойстве по поводу меня. Все о Томе Дэбни и твоей проклятой гордости.

– Как ты могла спать в течение шести часов, когда непрерывно звонил телефон? – заревел на меня Картер. На его шее вздулись вены, а щеки и лоб сделались почти багровыми. – Чем ты занималась там, что так утомило тебя?

– А тебе не пришло в голову, что именно ваша с Чипом вчерашняя ужасная выходка так сильно „утомила меня"? – завизжала я в ответ. – Мне хотелось бы заснуть навсегда, хотелось бы спать до тех пор, пока звук твоего грязного смеха не умер бы в моей памяти. Но этого никогда не будет! Картер, как ты мог!..

Он долго молчал. Я не могла смотреть на него, но в конце концов подняла глаза. Его лицо уже не было самодовольно-надутым, оно казалось вялым и очень усталым.

– Я не знаю, – признался он. – Но я подумал об этом. Поэтому и позвонил тебе в полночь и названивал до утра. Я хотел извиниться. Это одна из причин, почему я поехал на Козий ручей: я хотел извиниться перед Томом. Я на самом деле не думал, что найду тебя там. Я не должен был смеяться. Не знаю, почему я это сделал.

Его голос был таким мягким и несчастным, а моя собственная вина и отвращение к себе такими полными, что я начала плакать, безнадежно и горько. Я стояла в своей гостиной, в кристальном солнечном свете декабря, и рыдала. Глаза мои были зажмурены, а руки бесполезно висели. В тот момент мне казалось, что я безвозвратно погубила все, что было мне дорого, погубила из-за собственной порочности. Если бы я могла перенестись обратно, в мой красивый и ужасный дом в Бакхеде, я бы сделала это. Что бы ни было уготовано мне судьбой, сейчас это не казалось ужасным. После всего, что я сделала, уже ничто не имеет никакого значения.

Прошло много времени. Картер подошел, обнял меня и опустил свой подбородок на мою взлохмаченную макушку.

– Давай все вернем, – произнес он хрипло. – Давай передвинем часы назад, до этого проклятого вечера, и просто сотрем его из нашей памяти. Давай начнем снова с семи часов вчерашнего вечера. И никогда не будем близко подходить к Пэт Дэбни. Давай избегать всех Дэбни в Джорджии. Энди, если ты можешь попытаться простить меня, я клянусь, что никогда не упомяну снова о Томе. Я больше никогда не буду сомневаться в тебе…

Невероятно, но я почувствовала, как на мою макушку падают его слезы.

– Не надо, не надо, – расплакалась я, прижав Картера так неистово, что услышала, как из его груди вырвался вздох, подобный небольшому взрыву, – ты не должен ничего прощать. Не нужно быть добрым ко мне. Я не заслуживаю этого.

– Ш-ш-ш, – шептал он, – тихо… Конечно, ты заслуживаешь, кто же еще, кроме тебя? А сейчас пойди и поговори с Хилари, а я сделаю для нас омлет. Готов поспорить, что ты не ела со вчерашнего вечера. Думаю, что и Хил тоже. Мы просто забудем, что это когда-то произошло. Обещаю.

Как в тумане я потащилась через холл, чтобы помириться с Хилари. Дочка спокойно свернулась на кровати, что-то жевала и смотрела маленький телевизор „Сони", который Картер поставил в ее комнату. Она взглянула на меня и улыбнулась. Улыбка была довольно слабой, но искренней.

– Эй, что ты жуешь?

– Булку из грубой муки, – проговорила Хил с набитым ртом. – Мне ее миссис Чепин дала. Хочешь немножко?

Я покачала головой:

– Мне очень жаль насчет вчерашнего вечера, малыш. Я просто-напросто заспалась и не слышала телефона. Это, конечно, не оправдание, но, если ты простишь меня, я обещаю, что этого больше не будет.

– Не бери в голову! – ответила дочка. – Ты была с Томом, да?

– Да. А как ты узнала?

Краска снова залила мое лицо. Что она могла услышать от Марджори, Уинна и Картера?

– Я слышала, как ты сказала Картеру, что была там. Я подслушивала, – заявила она как само собой разумеющееся. – Вначале я испугалась, когда мы не могли найти тебя, но я больше не буду пугаться. Я буду знать, что ты с Томом. Вы видели еще оленей?

– Ни одного. Но послушай, Хил. Следующего раза не будет. Я не собираюсь снова подобным образом пропадать. Ни с Томом, ни с кем-нибудь еще. И даже с Картером.

– Да, но я не возражаю, если ты это еще раз сделаешь. Только если ты будешь с Томом. И еще я хочу поехать вместе с тобой. Мы можем отправиться завтра? Сейчас ведь праздники. Ты говорила, что сможем, если погода прояснится.

– О Хил… – начала я.

– Ты говорила. – Улыбка сошла с детского личика. – Ты обещала.

В этот момент я сделала бы что угодно, лишь бы не нарушать еще одно обещание, данное дочери.

– Сегодня вечером позвоню ему, – я с трудом могла расслышать свои слова из-за стука в висках.

И я знала, что позвоню. Знала, что должна попытаться уничтожить, стереть то, что произошло между нами. Знала, что не смогу спокойно жить в Пэмбертоне до тех пор, пока не сделаю этого. Я не могла даже представить себе, что скажет или сделает Том.

Я долго стояла под душем, моя тело и волосы. Горячая вода успокоила боль в ногах и руках, но она не добралась до теплой, пульсирующей где-то глубоко внутри меня болезненной точки. Каждый раз, когда я ощущала ее, я внутренне морщилась от стыда. Я что, совершенно сошла с ума, вытворяя все это с Томом Дэбни у костра в лесу? Говоря то, что говорила? Я могла лишь смутно припомнить теперь слова, которые произносил мой рот. Или Том совсем помешался, когда шептал мне такие жуткие вещи? Проделывая все это со мной, громко крича и смеясь на языческом одеяле из меха? Действительно он верил всему, о чем говорил: в короля, живущего в священной роще, в богиню-охотницу и зимнее солнцестояние? Неужели он действительно верил в это?

„Да, но это слишком быстро спустило с тебя трусы и развело ноги, – сказала я самой себе. Вода бежала по моему лицу, но не остужала его. – И ты совокуплялась, как животное во время течки, да еще так много раз, что твоя промежность теперь болит. Это заставило тебя визжать, как визжала бы одна из кобыл Пэт Дэбни". Умышленно грубые слова вызывали у меня чувство тошноты: я плюнула в воду, уходящую в сливное отверстие. Но мои предательские сосни все помнили и затвердели, а в паху вновь заворочался теплый комок. Я вышла из душа и терла себя полотенцем до тех пор, пока не показалось, что кожа вот-вот начнет кровоточить.

Мы ели омлет перед камином и разговаривали о многих вещах, незначительных и неважных. Картер часто смеялся, я вторила ему тонким металлическим смехом. Каждый раз, когда наши глаза встречались, я вспыхивала, а он отводил взгляд. Хилари ушла к себе в комнату смотреть телевизор, а Картер помог мне вымыть посуду, как делал это сотни раз. К девяти часам он был уже около входной двери, держа пиджак в руках, и уверял, что все трое нуждаются в хорошем сне.

Прежде чем уйти, он быстро поцеловал меня в щеку.

– Я прошу прощения в последний раз, Энди. Думаю, что дело было просто в том… ты всегда была такой совершенной до того треклятого вечера. Почти такой, о какой я всегда мечтал. Было, наверно, несправедливо по отношению к тебе считать тебя таким совершенством. Это пойдет мне на пользу – мне нужно понять, что ты такой же человек, как и мы все, что ты тоже не лишена небольшой безответственности. И это делает тебя для меня еще дороже.

– Надеюсь, что это так, – ответила я, целуя его в свою очередь в щеку. Но, несмотря на раскаяние, ясный голос внутри меня шептал: „Безответственность? Один раз за всю жизнь я забыла о Хилари, один раз – и я уже безответственна?" Но еще более ясный голос ответил: „Да, именно такой ты и была".

– Увижу ли я тебя завтра? – спросила я Картера, стараясь не слушать внутренний голос.

– Завтра вечер у Каррингтонов, – напомнил он. – Ты все еще хочешь пойти? Думаю, мы должны это сделать, чтобы в некотором роде разогнать сплетни прежде, чем они появятся.