Текст книги "Два вампира (сборник)"

Автор книги: Энн Райс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 61 страниц)

К тому же Мариус нашел для меня целую кипу русской литературы, так что впервые я смог изучить письменные источники, рассказывающие о том, что в прошлом я знал только по песням отца и его братьев. Сперва мне казалось, что для серьезного изучения это будет слишком болезненный процесс, но Мариус безапелляционно настоял на своем, и не зря. Неотъемлемая ценность предмета изучения вскоре поглотила мои болезненные воспоминания, и в результате я обрел более глубокие знания и понимание.

 Все эти документы были составлены на церковно-славянском, на языке письменности моего детства, и скоро я приспособился читать на нем с необычайной легкостью. Меня приводило в восторг «Слово о полку Игореве», но мне нравились и переведенные с греческого произведения святого Иоанна Златоуста. Я получал удовольствие от невероятных повестей о царе Соломоне и о сошествии Богородицы в ад, которые не вошли в канонизированный Новый Завет, однако бередили русскую душу. Также я прочел нашу великую летопись «Повесть временных лет». Еще я читал «Моление на погибель Руси» и «Повесть о разорении Рязани».

 Чтение рассказов о родной стране помогло мне соотнести их с прочими изученными мною науками. Оно словно извлекало события из царства моих собственных грез.

 Постепенно я понял всю мудрость этого задания. Я стал отчитываться перед Мариусом с большим энтузиазмом. Я стал просить достать мне новые рукописи на церковно-славянском и вскоре получил «Повесть о благочестивом князе Довмонте и его доблести» и «Героические подвиги Меркурия Смоленского». В результате произведения на церковно-славянском начали приносить мне неподдельное удовольствие, и после официальных занятий я часами сидел над ними, чтобы обдумать старые легенды и даже сочинять на их основе собственные скорбные песни.

 Их я иногда пел другом ученикам на сон грядущий. Они считали, что я пою на очень экзотическом языке, и подчас сама музыка и мои грустные модуляции вызывали на их глазах слезы.

 Тем временем мы с Рикардо опять стали близкими друзьями. Он никогда не спрашивал, почему с некоторых пор я, подобно Мастеру, превратился в создание ночи. Я никогда не проникал в глубины его сознания. Конечно, я бы это сделал ради моей и Мариуса безопасности, но я использовал свой вампирский разум, чтобы истолковывать его поведение по-другому, и неизменно обнаруживал в нем преданность, верность и отсутствие сомнений.

 Как-то я спросил Мариуса, что о нас думает Рикардо.

 – Рикардо передо мной в слишком большом долгу, чтобы усомниться хоть в одном моем действии,– ответил Мариус, впрочем без высокомерия и без гордости.

– Тогда он намного лучше воспитан, чем я, правда? Потому что я точно так же перед тобой в долгу, но ставлю под сомнение каждое твое слово.

– Да, ты сообразительный, острый на язык чертенок, это правда,– согласился Мариус со слабой улыбкой.– Рикардо проиграл в карты его пьяный отец и отдал мальчика на милость звероподобного купца, который заставлял его работать день и ночь. Рикардо ненавидел своего отца, ты – никогда. Рикардо было восемь лет, когда я выкупил его за золотое ожерелье. Он видел самых плохих людей – тех, в ком дети не вызывают естественной жалости. Ты видел, что делают люди с детской плотью ради удовольствий. Это еще не самое худшее. Рикардо не представлял себе, что хрупкое маленькое существо может вызвать в людях сострадание, и ни во что не верил, пока я не позволил ему почувствовать себя в безопасности, не насытил его знаниями и не объяснил ему в самых недвусмысленных выражениях, что он стал моим сыном и наследником.

Но если ответить на твой вопрос по существу... Рикардо считает, что я маг и что я решил поделиться своими чарами с тобой. Он знает, что ты стоял на пороге смерти, когда я даровал тебе свои секреты, и что я не дразню его и всех остальных этой честью, но, скорее, рассматриваю ее как вынужденную и необходимую меру. Он не стремится к нашим знаниям. И будет защищать нас ценой собственной жизни.

Я с этим согласился. В отличие от большого желания довериться Бьянке я не чувствовал ничего подобного по отношению к Рикардо.

– Я испытываю потребность оберегать его,– сказал я Мастеру.– Очень надеюсь, что ему никогда не придется защищать меня.

–Так же как и я,– ответил Мариус.– Это касается всех мальчиков. Бог оказал твоему англичанину великую услугу, лишив его жизни до моего возвращения домой, когда я обнаружил, что он убил моих малышей. Достаточно уже, что он тебя искалечил. Но еще более отвратительно, что на моем пороге он принес двоих детей в жертву своей гордыне и горечи. Ты занимался с ним любовью, ты мог защититься. Но на его пути оказались невинные.

Я кивнул.

– Что стало с его останками? – спросил я.

– Все очень просто,– пожал он плечами.– Зачем тебе знать? Я тоже бываю суеверным. Я рассеял их по ветру. Если правду говорят старые легенды, то его дух будет изнывать в надежде восстановить тело и будет вечно гоняться за ветром.

– Мастер, а что станет с нашими душами, если уничтожить наши тела?

– Одному Богу известно, Амадео. Я отчаялся выяснить. Я прожил слишком долго, чтобы думать о самоуничтожении. Возможно, меня постигнет та же участь, что и весь физический мир. Вполне вероятно, что мы возникли из ниоткуда и уйдем в никуда. Но давай лучше тешить себя иллюзиями о бессмертии, как смертные тешат себя своими иллюзиями.

Уже хорошо.

Мастер дважды отлучался из палаццо, чтобы совершить свои таинственные путешествия, причину которых он, как и прежде, отказывался мне объяснять.

Я ненавидел эти отлучки, но понимал., что мне предоставляется случай проверить свои новые силы. Я должен был мягко и ненавязчиво управлять домом, мне приходилось самостоятельно охотиться, а потом, по возвращении Мариуса, давать ему отчет в том, чем я занимался в свободное время.

После второго путешествия он вернулся домой утомленный и непривычно грустный. Он сказал, как уже говорил однажды, что Те, Кого Следует Оберегать, пребывают в мире.

– Я ненавижу этих тварей! – сказал я.

– Нет, никогда не смей говорить так в моем присутствии, Амадео! – взорвался он.

Мастер так разозлился, что на мгновение потерял самообладание,– таким я еще никогда его не видел. Не уверен, что за время нашей совместной жизни я вообще видел, чтобы он по-настоящему сердился.

Он подошел ко мне, и я отпрянул, не на шутку испугавшись. Мариус ударил меня наотмашь по лицу, однако, к счастью, он уже пришел в себя, и удар получился обычным, до сотрясения мозга.

Я принял его и бросил на Мастера злобный, обжигающий взгляд.

– Ты ведешь себя как ребенок,– сказал я,– как ребенок, изображающий господина, а мне приходится обуздывать свои чувства и мириться с этим.

Конечно, для этой речи мне понадобилась вся моя сдержанность, особенно с таким головокружением, и на моем лице отразилось такое упрямое презрение, что он внезапно расхохотался. Я тоже засмеялся.

– Нет, правда, Мариус,– сказал я, чувствуя себя безмерно дерзким,– кто они, эти существа, о которых ты говоришь? – Здравый смысл заставил меня вести себя вежливо и почтительно. В конце концов, мне действительно было интересно.– Ты возвращаешься домой несчастным. Ты же не станешь это отрицать. Так кто они такие и чего ради их оберегать?

– Амадео, хватит вопросов. Иногда, перед самым рассветом, когда мои страхи обостряются больше всего, я воображаю, что у нас есть враги среди тех, кто пьет кровь, и что они уже близко.

–Другие? Такие же сильные, как ты?

– Нет, те, кто появился в последние годы, не могут сравняться со мной по силе, поэтому-то их здесь и нет.

Я затаил дыхание. Он уже раньше намекал, что никого не допускает на нашу территорию, но в подробности не вдавался, а теперь он был расстроен, смягчился и хотел поговорить.

– Но я воображаю,– продолжал Мариус,– что существуют и другие, что они придут нарушить наш покой. У них нет веской причины. Так всегда бывает. Им захочется поохотиться в Венеции, или же они попытаются уничтожить нас просто развлечения ради. Я представляю себе... Короче говоря, дитя мое,– а ты мое дитя, умник! – я рассказываю тебе о древних тайнах не больше, чем тебе следует знать. Таким образом, никто не сможет выкопать из твоего еще пока несовершенного разума его глубочайшие тайны – ни с твоего согласия, ни без твоего ведома, ни против твоей воли.

 – Если у нас есть история, которую стоит узнать, ты должен мне рассказать. Что за древние тайны? Ты засыпаешь меня книгами по истории человечества. Ты заставил меня изучать греческий и даже эту несчастную египетскую письменность, которую никто на свете не знает. Ты без конца меня допрашиваешь о судьбе Древнего Рима или Афин, о битвах каждого крестового похода, отправлявшегося с наших берегов в Святую землю. А как же мы?

 – Мы всегда были здесь,– ответил он,– я же говорил. Древние, как само человечество. Мы всегда были здесь, нас всегда было мало, мы всегда воюем, нам всегда лучше всего быть одним, нам нужна любовь в лучшем случае одного-двух существ. Вот наша история, коротко и ясно. Я жду, что ты напишешь ее мне на каждом из пяти известных тебе языков.

 Он раздраженно уселся на кровать, зарывшись грязным сапогом в атласную простыню, и откинулся на подушки. Он выглядел совсем разбитым, не похожим на себя и молодым.

 – Мариус, ну хватит тебе,– уговаривал его я, сидя за письменным столом.– Какие древние тайны? Кто такие Те, Кого Следует Оберегать?

 – Иди раскопай наши подвалы, дитя,– сказал он, подбавив в свой голос сарказма.– Разыгци там статуи, которые я храню с так называемых языческих времен. От них не меньше пользы, чем от Тех, Кого Следует Оберегать. Оставь меня в покое. Когда-нибудь я тебе расскажу, но пока что даю тебе только то, что наиболее важно. Предполагалось, что в мое отсутствие ты будешь заниматься. Рассказывай, что ты выучил.

 Перед отъездом он потребовал, чтобы я изучил всего Аристотеля, не по рукописям, которые в избытке водились на площади, но по его личному старому тексту – этот текст, по его словам, был написан на настоящем греческом. Я все прочел.

 – Аристотель,– сказал я,– и святой Фома Аквинский. Да ладно, великие системы приносят успокоение, а когда мы сами чувствуем, что впадаем в отчаяние, нам следует изобрести великие схемы окружающей нас пустоты, и тогда мы не поскользнемся, а повиснем на созданных нами стропилах, так же лишенных смысла, как и пустота, но слишком досконально проработанных, чтобы ими с легкостью пренебрегать.

 – Отличная работа,– красноречиво вздохнул он.– Может быть, когда-нибудь, в далеком будущем, ты займешь более многообещающую позицию, но поскольку ты, кажется, насколько возможно, воодушевлен и счастлив, к чему мне жаловаться?

 – Откуда-то же мы все-таки произошли? – Я настойчиво возвращался к интересующей меня теме.

 Он был слишком удручен, чтобы отвечать.

Наконец он оживился, вскочил с подушек и направился ко мне.

– Пойдем отсюда. Давай найдем Бьянку и ненадолго переоденем ее в мужчину. Принеси костюм получше. Нужно хоть на какое-то время дать ей возможность не сидеть взаперти.

– Сударь, возможно, подобная грубость вас шокирует, но у Бьянки, как и у многих женщин, давно уже появился такой обычай. Переодевшись мальчиком, она без конца выскальзывает из дома, чтобы совершать экскурсии по городу.

– Да, но не в нашем обществе. Мы покажем ей самые страшные места! – Он сделал театрально-комическое лицо.– Пошли.

Я был в восторге.

Как только мы рассказали ей о своем плане, она тоже пришла в восторг. Мы ворвались к ней с целым гардеробом изысканной одежды, и она моментально ускользнула с нами, чтобы переодеться.

– Что вы мне принесли? О, я сегодня буду Амадео! Потрясающе! – Она захлопнула двери, оставив за ними свою компанию, которая, как обычно, продолжала развлекаться и без нее: несколько человек пели, собравшись вокруг спинета, а остальные разгоряченно спорили над игрой в кости.

Она сорвала с себя одежду и предстала перед нами обнаженная, как Венера, выходящая из моря. Мы вдвоем нарядили ее в синие чулки, в тунику и камзол. Я покрепче затянул на ней пояс, а Мариус собрал ей волосы и прикрыл их мягкой бархатной шляпой.

– Ты самый хорошенький мальчик в Венеции,– сказал он, отходя на шаг.– Что-то подсказывает мне, что придется защищать тебя ценой наших жизней.

– Вы действительно решили отвести меня в самые жуткие притоны? Мне хочется увидеть опасные места! – Он воздела руки.– Дайте мне стилет. Вы же не думаете, что я пойду безоружной.

– Я принес тебе все подобающее случаю оружие.– Мариус захватил с собой меч и теперь застегнул прекрасную, отделанную бриллиантами перевязь на бедрах Бьянки.– Попробуй его выхватить. Это не тренировочная рапира. Это военный меч. Вперед.

 Она ухватилась за рукоять обеими руками и уверенно, с размаху, рассекла им воздух.

 – Жаль, что у меня нет врага,– воскликнула она,– а то ему пришлось бы готовиться к смерти!

 Я бросил взгляд на Мариуса. Он посмотрел на нее. Нет, ей нельзя быть такой, как мы.

 – Это было бы слишком эгоистично,– прошептал он мне на ухо.

 Я не мог не задуматься: а если бы я не умирал после поединка с англичанином, если бы меня не поразила болезнь, сделал ли бы он меня когда-нибудь вампиром?

 Мы втроем сбежали по каменным ступенькам на набережную. Там нас ожидала наша гондола с балдахином. Мариус назвал адрес.

 – Мастер, вы уверены, что вам стоит туда ехать? – спросил потрясенный гондольер, поскольку он знал тот район, где собирались выпить и подраться самые отъявленные головорезы – моряки-иностранцы.

 – Абсолютно уверен,– сказал Мариус,

 Когда мы двинулись прочь, рассекая черную воду, я обвил рукой талию хрупкой Бьянки. Откинувшись на подушки, я чувствовал себя неуязвимым, бессмертным и был уверен, что ничто и никогда не сможет нанести удар нам с Мариусом, а Бьянка на нашем попечении всегда будет чувствовать себя в безопасности. Как же глубоко я заблуждался!..

 Наверное, после путешествия в Киев нам оставалось провести вместе месяцев девять. Девять или десять, я не могу обозначить кульминацию ни одним событием внешнего мира. Перед тем как перейти к кровавой катастрофе, скажу только, что в те последние месяцы Бьянка постоянно была с нами. Когда мы не подсматривали за участниками буйных попоек, мы оставались у нас дома, где Мариус писал ее портреты, изображая как ту или иную богиню, как библейскую Юдифь с головой флорентийца в качестве Олоферна или как Деву Марию, восторженно взирающую на крошечного Иисуса, изображенного Мариусом с законченностью, свойственной всем его работам.

 Картины... Возможно, некоторые из них сохранились и по сей день. Как-то ночью, когда весь дом спал, за исключением нас троих, Бьянка, уже готовая сдаться на милость сна, лежа на кушетке, пока Мариус рисовал, вздохнула и сказала:

 – Я слишком полюбила ваше общество. Мне никогда не хочется домой.

 Если бы она любила нас меньше! Если бы она не была с нами в тот роковой вечер 1499 года, накануне нового столетия, когда эпоха Возрождения, воспетая художниками и историками, достигла своего расцвета! Если бы она оставалась в безопасности, когда наш мир запылал и рухнул!

14 

 Если ты читал книгу «Вампир Лестат», то тебе известно, что произошло дальше, поскольку я мысленно передал это Лестату двести лет назад, а он описал все образы, которые я ему показал, боль, которую я с ним разделил. И хотя сейчас я намереваюсь оживить в памяти прежние ужасы и изложить ту повесть своими словами, будут моменты, где я не смогу выразиться лучше, чем он, и время от времени, может быть, воспользуюсь его выражениями.

 Все началось внезапно. Я проснулся и обнаружил, что Мариус поднял позолоченную крышку моего саркофага. За его спиной на стене горел факел.

 – Быстрее, Амадео, они здесь. Они намерены сжечь наш дом.

 – Кто, господин? И зачем?

 Он выхватил меня из блестящего ящика-гроба, и я помчался следом за ним по выщербленной лестнице на первый этаж разрушенного здания.

 Надев красный плащ с капюшоном, он двигался так быстро, что мне потребовались все силы, чтобы не отставать.

 – Это Те, Кого Следует Оберегать? – спросил я. Он обхватил меня рукой, и мы перемахнули на крышу нашего палаццо.

 – Нет, дитя, это стая безрассудных вампиров, решивших уничтожить всю мою работу. Бьянка в их власти, и мальчики тоже.

 Мы вошли в дом через дверь на крыше и спустились по мраморной лестнице. С нижних этажей поднимался дым.

 – Мастер, мальчики, они кричат! – заорал я.

К подножию лестницы подбежала Бьянка.

– Мариус! Мариус! Это демоны! Колдуй же, Мариус! – кричала она. Ее волосы растрепались со сна, одежда была в беспорядке.– Мариус! – Эхо донесло ее вопли на третий этаж палаццо.

– Господи, все комнаты в огне! – закричал я.– Нужно найти воды, потушить пожар. Мастер, картины!

Мариус перепрыгнул через перила и моментально оказался внизу, рядом с Бьянкой. Побежав к нему, я увидел, что вокруг него сомкнулась целая толпа фигур в черных одеяниях, которые, к моему вящему ужасу, пытались поджечь его одежды, размахивая факелами, испуская пронзительные вопли и шипя проклятия из-под капюшонов.

Эти демоны являлись отовсюду. Страшно было слышать крики смертных подмастерьев.

Мариус оттолкнул нападавших согнутой рукой, факелы покатились по мраморному полу. Он обернул Бьянку плащом.

– Они хотят убить нас! – кричала она.– Они хотят сжечь нас, Мариус, они перебили мальчиков, а остальных захватили в плен!

Не успели первые нападавшие подняться на ноги, как моментально к нам подбежали новые фигуры в черном. Я увидел, кто это. Те же белые лица и руки, что и у нас,– в каждом текла волшебная кровь. Такие же создания, как мы!

Мариуса снова атаковали, и снова он стряхнул их с себя. Все гобелены большого зала воспламенились. Из смежных комнат валил темный вонючий дым. Чадом затянуло всю лестницу. От адского пламени в доме внезапно стало светло, как днем.

Я ринулся драться с демонами и обнаружил, что они поразительно слабы. Подобрав один из их факелов, я бросился на них, отгоняя их подальше по примеру Мастера.

– Богохульник, еретик! – прошипел один из них.

– Демонопоклонник, язычник! – послышались проклятия другого.

Они. наступали, и я снова начал сражаться с ними, поджигая их одежды, так что они закричали и умчались к безопасным водам канала. Но их было слишком много. Пока мы дрались, в зал вливались новые силы.

Неожиданно, к моему полному ужасу, Мариус оттолкнул Бьянку от себя к открытым дверям палаццо.

– Беги, милая, беги. Убирайся подальше от этого дома.

Он неистово дрался с теми, кто решил последовать за ней, сражая одною за другим тех, кто пытался ее остановить, пока я не увидел, как она исчезла за открытой дверью.

У нас не было времени удостовериться, в безопасности она или нет. Меня окружали новые фигуры. Пылающие гобелены падали со своих прутьев. Статуи переворачивались и разбивались о каменный мраморный пол. Меня чуть было не стащили вниз два демона, вцепившиеся в мою левую руку, но я ткнул в лицо одному из них факел, а другого поджег.

– На крышу, Амадео, быстрее! – крикнул Мариус.

– Мастер, картины, картины в хранилищах! – закричал я.

– Забудь о картинах! Слишком поздно! Мальчики, бегите отсюда, бегите, скорее, спасайтесь от огня!

Оттолкнув нападавших, он взлетел по лестнице и позвал меня с самого верха.

– Давай, Амадео, дерись с ними, верь в свои силы, дитя, дерись.

На втором этаже меня окружили со всех сторон, не успевал я поджечь одного, как на меня набрасывался другой. Они не стремились меня сжечь, но хватали за руки и за ноги. Они цеплялись за меня, и наконец им удалось вырвать факел из моей руки.

– Мастер, оставь меня, уходи! – закричал я.

Я вертелся, брыкался, извивался и, посмотрев вверх, увидел, что его опять окружили, и на сей раз сотня факелов полетела в его развевающийся алый плащ, сотня пламенеющих головешек ударила в его золотые волосы и неистовое белое лицо. Настоящий рой пылающих насекомых, их количество и тактика сначала лишили его возможности двигаться; а потом с шумным взрывом пламя поглотило все его тело.

– Мариус! Мариус! Мариус! – снова и снова повторял я, не в силах отвести взгляд, продолжая сражаться с захватившими меня врагами, выдергивая ноги только для того, чтобы их снова схватили холодные твердые пальцы, толкая руками только для того, чтобы меня опять связали.– Мариус! – С этим криком из меня вылетала вся моя боль, весь ужас.

Мне казалось, что ни один из моих былых страхов не мог быть таким чудовищным, таким невыносимым, как то, что я увидел высоко наверху, у каменных перил, когда Мастера с головы до ног охватило пламя. Его длинное стройное тело на секунду обрело очертания, и мне показалось, что я увидел ею профиль с запрокинутой головой, взорвавшиеся волосы, пальцы, цепляющиеся за огонь в поисках воздуха

– Мариус! – кричал я. Все, что было в мире ободряющего, доброго, вся надежда горела вместе с этой черной фигурой, которая постепенно таяла и теряла свои очертания.– Мариус!!! – Вместе с ним умерла и моя воля.

От нее осталось одно воспоминание, и это воспоминание словно по команде вторичной души, созданной из волшебной крови и силы, бездумно продолжало драться.

На меня накинули сеть из стальных нитей, таких тяжелых и тонких, что через мгновение я уже ничего не видел, только чувствовал, как вражеские руки заворачивают меня в нее и перекатывают по полу. Меня выносили из дома. Отовсюду доносились крики. Я слышал топот бегущих ног тех, кто меня нес, а когда рядом завыл ветер, я понял, что мы оказались на берегу.

Меня протащили вниз, в недра корабля, а в моих ушах продолжали звучать предсмертные вопли. Они захватили не только меня, но и учеников. Меня бросили туда же, куда и их, рядом со мной и сверху навалились их тела, а я, крепко опутанный сетью, не мог даже говорить, не мог произнести слова утешения... Впрочем, что я мог им сказать? Ничего...

Я почувствовал, как поднимаются и опускаются весла, услышал плеск воды, и огромный деревянный галеон дрогнул и двинулся в открытое море. Он набирал скорость, словно ночная тыча не затрудняла его ход, а гребцы наваливались на весла с силой, недоступной смертным мужчинам, направляя корабль на юг.

– Богохульник,– зашептали мне в ухо.

Мальчики всхлипывали и молились.

– Прекратите свои нечестивые молитвы,– сказал холодный сверхъестественный голос,– вы, слуги язычника Мариуса. Вы умрете за грехи своего господина, все умрете.

Я услышал зловещий смех, хриплым громом заглушивший тихие звуки их страданий и боли. Я услышал долгий сухой и жестокий смех.

Я закрыл глаза, я ушел в себя – глубоко-глубоко. Я лежал в грязи Печерской лавры, призрак самого себя, погрузившись в самые безопасные и самые жуткие воспоминания.

– Господи,– прошептал я, не шевеля губами,– спаси их, и, клянусь тебе, я навсегда захороню себя заживо среди монахов, я откажусь от всех удовольствий, я ничего не буду делать, только час за часом восхвалять твое священное имя. Господи Боже, избави меня... Господи...– Но по мере того как меня охватывало паническое безумие, по мере того как я терял ощущение времени и пространства, я начал звать Мариуса: – Мариус, ради Бога, Мариус!

Кто-то меня ударил. Ударил по голове ногой в кожаном сапоге. Следующий удар пришелся по ребрам, еще один раздробил руку. Меня окружили ноги, они свирепо пинали и колотили меня. Я расслабился. Я воспринимал удары как краски и горько думал про себя: «Что за прекрасные цвета... да, цвета...» Потом послышались громкие вопли моих братьев. Им тоже приходится страдать. И какого убежища искать их душам – душам хрупких молодых учеников, каждого из которых любили, учили, воспитывали для выхода в огромный мир... А вместо этого они оказались во власти демонов, чьи намерения оставались мне неизвестны, чьи цели лежали за пределами того, о чем я мог помыслить.

– Зачем вам все это нужно? – прошептал я.

– Чтобы наказать вас! – раздался тихий шепот.– Чтобы наказать вас за тщеславные и богохульные деяния, за вашу светскую, безбожную жизнь. Что такое ад в сравнении с этим, дитя?

Вот как? Эти самые слова тысячи раз повторяли палачи, ведя еретиков на костер.

– Разве адское пламя сравнится с этим кратким страданием?

Какая удобная, самонадеянная ложь.

– Думаешь? – ответил шепот.– Обуздай свои мысли, дитя, ибо существуют те, кто может опустошить твой разум и не оставить в нем ни единой мысли. Возможно, ты и не увидишь ада, дитя, но тебе уготованы вечные страдания. Кончились твои ночи роскоши и похоти. Тебя ожидает истина.

Я вновь затаился в самом сокровенном убежище своей души. У меня не осталось тела. Я лежал в монастыре, в земле, и не ощущал собственной плоти. Я настроил мысли на звучание окружавших меня голосов, нежных и жалобных. Я определял мальчиков по именам и постепенно сосчитал их. Больше половины нашей компании, нашей великолепной компании херувимов, попали в эту чудовищную тюрьму.

Рикардо слышно, не было. Но потом, когда наши стражи ненадолго прекратили побои, я услышал Рикардо.

Он затянул речитативом псалом по-латыни, хриплым, отчаянным шепотом.

– Восславим Господа...

Остальные быстро подхватили:

– Восславим имя Его...

Так и продолжались молитвы, голоса постепенно стихали, и в конце концов остался лишь голос Рикардо. Я не отвечал.

Но и теперь, когда его подопечные погрузились в милосердный сон, он продолжал молиться, чтобы обрести успокоение,– или же просто во славу Бога. Он перешел от псалма к «Pater Noster», а дальше – к утешительным вековечным словам «Ave Marla», которые он повторял вновь и вновь в полном одиночестве, лежа в темнице на дне корабля.

Я не заговаривал с ним. Я даже не дал ему знать, что нахожусь рядом. Я не мог спасти его, Я не мог его утешить. Я даже не мог объяснить, что за ужасная судьба обрушилась на нас. И прежде всего, я не мог открыть ему, что я видел: что наш Мастер погиб, что нашего господина поглотил огненный взрыв.

Я погрузился в состояние, близкое к отчаянию. Я позволил себе мысленно восстановить в памяти видение горящего Мариуса, Мариуса, превратившегося в живой факел, кружащегося и извивающегося в огне, его пальцев, тянущихся к небу, как пауки, в оранжевом пламени. Мариус умер... Мариус сгорел... Их было слишком много даже для Мариуса. Я знал, что сказал бы его призрак, приди он ко мне со словами утешения: «Их было слишком много, Амадео, слишком много. Я не смог их остановить, но я пытался».

Я погрузился в мучительные сны. Корабль продвигался сквозь ночь, унося меня далеко от Венеции, от руин всего, во что я верил, всего, что было мне дорого.

Я проснулся от звуков песнопений и запаха земли, но это была не русская земля.

Мы уже не плыли по морю. Мы были на суше. Опутанный сетью, я слушал, как глухие сверхъестественные голоса поют со злодейским энтузиазмом жуткий гимн «Dies Irae» – «День Страшного Суда».

Низкий барабанный бой задавал энергичный ритм, как будто это был не столько ужасный плач в день Страшного Суда, сколько аккомпанемент для танцев. Не смолкали латинские слова о дне, когда весь мир обернется пеплом, когда трубы Иерихона возвестят об открытии могил. Содрогнутся как природа, так и сама смерть. Все души соберутся в одном месте, ни одна их них не сможет больше скрывать что-либо от Бога. Из его книги вслух будет зачитан каждый грех. На каждого падет кара. Кто же защитит нас, если не сам Судия, наш величественный Господь? Наша единственная надежда – милосердие Господа, Господа, страдавшего за нас на кресте. Он не допустит, чтобы его жертва пропала напрасно.

Да, прекрасные древние слова, но они слетали с нечестивых уст, с уст того, кто даже не понимал их смысла, кто радостно бил в барабан, словно готовясь к пиршеству.

Прошла уже целая ночь. Мы находились в заточении, а теперь нас освобождали под звуки жуткого голоса, аккомпанирующего себе на барабане.

Я услышал перешептывания мальчиков постарше, старавшихся успокоить маленьких, и ровный голос Рикардо, уверяющий их всех, что скоро они, несомненно, узнают, что нужно этим существам, и, может быть, их отпустят на свободу.

Один я слышал повсюду шелестящий, дьявольский смех. Только я знал, сколько скрывается вокруг нас сверхъестественных монстров, пока нас выносили к свету чудовищного костра.

С меня сорвали сеть. Я перевернулся, цепляясь за траву. Я поднял голову и увидел, что мы находимся на огромной поляне, а с высоты на нас безразлично взирают звезды. Воздух был летним. Нас окружали громадные, как башни, зеленые деревья. Но все искажали порывы бушующего огня. Мальчики, скованные между собой цепью, в рваной одежде, с поцарапанными, перепачканными кровью лицами, увидев меня, отчаянно закричали, но меня оттащила от них и удерживала, ухватив за обе руки, стая маленьких демонов в капюшонах.

– Я не могу вам помочь! – крикнул я.

Эти эгоистичные, жестокие слова были порождены моей гордыней. Я только посеял среди них панику.

Я увидел Рикардо, избитого не меньше остальных, но тем не менее старавшегося успокоить своих братьев. Его руки были связаны впереди, а камзол практически сорван со спины.

Он бросил на меня взгляд, и мы одновременно принялись рассматривать огромное кольцо окруживших нас черных фигур. Видит ли он, какие у них белые лица и руки? Догадывается ли он, кто они такие?

– Если вы намерены убить нас, давайте быстрее! – выкрикнул он.– Мы ничего не сделали. Мы не знаем, кто вы, не знаем, почему вы нас похитили. Мы невиновны, каждый из нас.

Меня тронула его храбрость, и я постарался собраться с мыслями. Нужно прекратить в ужасе шарахаться от последнего воспоминания о Мастере, нужно представить себе, что он жив, и подумать, что он велел бы мне сделать.

Они, несомненно, превосходили нас численно. На их полускрытых капюшонами лицах я увидел зловещие улыбки.

– Кто здесь главный? – спросил я, повышая голос до нечеловеческой громкости.– Конечно, вы видите, что эти мальчики – простые смертные. Вы должны все обсудить со мной!

Услышав эти слова, длинная цепочка фигур в черных одеяниях отступила, перешептываясь и вполголоса обмениваясь какими-то фразами. Те, кто сгрудился у группы скованных цепями мальчиков, уплотнили свои ряды. И когда остальные, кого я с трудом мог разглядеть, начали подкидывать в костер новые дрова и подливать смолы, стало ясно, что враг готовится к действиям.

Перед учениками, которые за своими слезами и криками, казалось, не осознавали, что все это значит, выросли две пары черных фигур. Я же сразу все понял.

– Нет, вы должны поговорить со мной, поговорить со мной разумно! – заорал я, вырываясь из рук тех, кто меня удерживал. К моему ужасу, они только засмеялись.

Внезапно снова загрохотали барабаны, раз в сто громче, чем раньше, словно нас – и шипящий, потрескивающий костер – окружило целое кольцо барабанщиков. Они подхватили ровный ритм гимна «Dies Irae», и внезапно все собравшиеся в круг фигуры выпрямились и сцепили руки. Они начали распевать латинские слова о страшном дне скорби и гнева, при этом весело покачиваясь в такт и высоко задирая колени, словно издевательски пародировали некий марш под аккомпанемент сотни голосов, шипящих текст в ритме танца. Получалась отвратительная насмешка над благочестивыми словами.