Текст книги "Два вампира (сборник)"

Автор книги: Энн Райс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 61 страниц)

 16

Через мгновение у меня будет ответ, подумал я. Он либо примет нас, либо вышвырнет вниз, на землю, как уже сделал со мной однажды. Он может даже рассеять большинство из нас, ибо наверняка в состоянии составить свое суждение по поводу моего успеха или неудачи еще до того, как я достигну небесных врат.  Что сказал Он в своей бесконечной мудрости, посылая меня сюда? Он сказал: «Возвращайся, как только сможешь».

Я притянул к себе эти души так же крепко, как и тебя, когда уносил на небо, и из преисподней мы взмыли вверх, попав в мощный поток небесного света, изливающийся на стены и на врата. И опять врата, которые я не видел со времен своего падения, были распахнуты настежь, и мы – один архангел и несколько миллионов человеческих душ – снова оказались стоящими is самой середине небес перед изумленными, смеющимися, указывающими на нас ангелами, окружившими нас огромным кольцом и криками привлекающими всеобщее внимание. Наконец небеса затихли.

Что ж, подумал я, пока все хорошо. Мы вошли. А человеческие души... Человеческие души увидели ангелов и преисполнились радости. О, не могу даже вспоминать этот момент без того, чтобы не пуститься в пляс и не запеть. Души ликовали, и когда ангелы принялись вразнобой и нараспев задавать вопросы и исторгать восклицания, человеческие души запели!

Вот уж действительно, небеса никогда не перестанут меняться, Я это понимал. Я понял это мгновенно. Ибо именно так и случилось. Эти души принесли с собой ту же способность, которой научились в преисподней, то есть создавать из незримого нечто желаемое, нечто, к чему стремились и чему в состоянии были посвятить свои помыслы.

И география небес мгновенно и поразительным образом изменилась. Там выросли башни, замки, особняки, те, что ты видел, когда я привел тебя туда, дворцы с куполами, библиотеки, сады и цветы, много цветов,– словом, те вещи, что ангелам никогда бы не пришло в голову принести на небеса... да, там было все. Деревья поднимались в полной красе, с неба изливались шепчущие, благоуханные струи дождя. Небо приобрело теплые тона, которые ширились и густели повсюду. Эти души взяли незримую ткань небес, чем бы она ни была – энергией, сущностью, Божественным светом, созидательной мощью Бога,– и в мгновение ока окружили всех нас чудными сооружениями, отображающими их любознательность, их представления о красоте, их желания!

Все, познанное ими на земле, принесли они на небеса, неустанно украшая их самыми любимыми формами!

Шок от увиденного был соразмерен тому, который я испытал во времена сотворения мира.

Никто не казался удивленным более архангела Михаила. Его потрясенный взгляд, казалось, говорил: «Мемнох, ты привел их на небеса!»

Но, прежде чем он исторг эти слова и пока души все так же стояли, сгрудившись, только начиная понимать, что могут двигаться и прикоснуться к ангелам и к вещам, которые сами нарисовали в своем воображении, возник Божественный свет. Свет этот поднимался и простирался из-за фигур серафимов и херувимов и ласково, деликатно ложился на человеческие души, заполняя каждую из них, выставляя напоказ все ее тайны, делая душу открытой, подобно ангелам.

Человеческие души плакали от радости. Ангелы запели торжественные гимны. Я запел с распростертыми руками:

«Господи, Господи, у меня Твои души, достойные небес, и взгляни, что они принесли на небеса, Владыка, взгляни на Свое творение, взгляни на души тех, кого Ты создал из мельчайших атомов, облек плотью, напитал кровью, а потом через преисподнюю возвел к Своему Престолу. Господи, мы здесь! Владыка, это свершилось, свершилось! Я вернулся, и Ты позволил мне это».

И сказав более чем достаточно, я опустился на колени.

Пение делалось все неистовее; такие звуки не вынес бы ни один смертный. Гимны звучали со всех сторон. Человеческие души становились плотнее, зримее, пока не возникли для нас с той же ясностью, что и мы для них и друг для друга. Некоторые души, взявшись за руки, прыгали, как малые дети. Другие просто плакали и стенали; по лицам их струились слезы.

И тогда свет раздался во все стороны. Мы поняли, что Господь сейчас заговорит. Мы все разом затихли. Мы все были сыновьями Бога. И Бог сказал:

«Дети Мои. Чада Мои возлюбленные. Мемнох стоит рядом со своими миллионами, и они достойны небес».

Голос Бога прервался, и свет стал интенсивнее и теплее, и все небеса преисполнились терпением и чистой любовью.

Я в изнеможении улегся на небесное дно, уставившись в величавый небесный свод с прекрасным голубым пологом и вечно мерцающими звездами. Я слышал, как человеческие души снуют туда-сюда. Я слышал приветственные гимны и песнопения ангелов. Я слышал все и потом, в подражание смертному, закрыл глаза.

Спит ли когда-нибудь Господь? Не знаю. Я закрыл глаза и неподвижно лежал в лучах Божественного света, и после всех этих бесконечных лет в преисподней я снова был в безопасности и в тепле.

Наконец до меня дошло, что ко мне приближаются серафимы – трое или четверо, точно не помню,– и склоняются надо мной, взирая на меня сверху вниз; лица их были освещены непереносимо ярким отраженным светом.

«Мемнох, Господь желает говорить с тобой наедине»,– молвили они.

«Да, иду немедленно!»

Я вскочил на ноги.

И очутился вдали от ликующих толп, без провожатых, один, в тишине, с очами, прикрытыми рукой и опущенными долу, ощущая, что Господь совсем близко.

17

 «Открой глаза и взгляни на Меня»,– молвил Господь.

Я повиновался, сознавая, что это может означать мое полное забвение, а все, сделанное до этого,– безрассудство и непонимание Его замысла.

Сияние сделалось равномерным, всепроникающим, но все же переносимым, и в самой его середине я ясно различил выступающий из него лик наподобие моего. Не могу сказать, что это было человеческое лицо. Лик, неповторимость выражения – вот что я созерцал, и этот совершенно неповторимый лик смотрел на меня прямо и неотрывно.

Он был так прекрасен, что я и не помышлял о том, чтобы отодвинуться или даже отвернуться от него, но затем он сделался ярче, заставляя меня щуриться, и моргать, и бороться с искушением прикрыть глаза, чтобы не потерять зрение навсегда.

Затем свет чуть померк; он как будто сжался, став для меня переносимым и всепоглощающим, но не ослепляющим. И я стоял, дрожа, очень довольный тем, что удержался и не закрыл лицо руками.

«Мемнох,– сказал Господь.– Ты хорошо поработал. Ты привел из преисподней души, достойные небес; ты приумножил радость и блаженство небес; ты очень хорошо поработал».

Я выразил свое признание, бывшее по существу гимном поклонения, повторяя очевидное: что Бог создал все эти души и в Своей милости позволил им предстать перед Ним.

«Это делает тебя очень счастливым, верно?» – спросил Он.

«Только если и Ты счастлив, Господи»,– ответил я, слегка покривив душой.

«Воссоединяйся с ангелами, Мемнох,– разрешил Он.– Ты прощен за то, что без Моего разрешения обретался во плоти, и прощен за то, что спал с дщерями человеческими. Твои надежды в отношении душ, пребывавших некогда в преисподней, оправдались. А сейчас оставь Меня и поступай как знаешь, но больше не вмешивайся в дела природы или человечества, раз уж ты настаиваешь, что люди не являются частью природы, в чем ты не прав».

«Господи...» – робко начал я.

«Да???»

«Господи, те души, которые я вывел из преисподней, составляют менее одной сотой всех душ, там пребывающих. Господи, преисподняя полна смятения и непонимания. Это всего лишь избранные души».

«Меня что, эта новость должна поразить? Как же Мне не знать этого?» – спросил Он.

«Господи, ты, конечно, позволишь мне вернуться в преисподнюю, чтобы попробовать просветить те души, что не достигли еще уровня небес. Ты, несомненно, позволишь мне попытаться очистить их от того, что мешает им стать достойными небесного блаженства».

«Зачем?»

«Господи, на каждый миллион спасенных приходятся миллионы потерянных для Тебя».

«Ты ведь знаешь, что Мне это известно, не так ли?»

«Господи, смилуйся над ними! Смилуйся над людьми земли, стремящимися с помощью бесчисленных ритуалов достичь Тебя, узнать Тебя и ублажить».

«Зачем?»

Я не ответил. Я был обескуражен и предался размышлениям. И потом сказал:

«Господи, разве Тебе безразличны души, в смятении мечущиеся во мраке, страдающие?»

«А почему это должно Меня беспокоить?» – спросил Он.

И снова я выдержал паузу. Важно было, чтобы мой ответ прозвучал весомо. Но Он заговорил Сам:

«Мемнох, ты можешь сосчитать Мне все звезды? Тебе известны их имена, орбиты, судьбы в природе? Можешь ли ты, Мемнох, хотя бы приблизительно подсчитать число песчинок па дне морском?»

«Нет, Господи, не могу».

«По всему мирозданию разбросаны тысячи живых существ, из которых выживает лишь небольшое число – рыбы и черепахи в море, крылатые насекомые в воздухе. Сотня, миллион существ какого-то вида могут появиться на свет под солнцем за один день, и лишь горсточка выживет для воспроизведения потомства. Ты разве этого не знаешь?»

«Да, Господи, знаю. Я узнал это за прошедшие века. Я наблюдал эволюцию животных. Знаю».

«Что Мне за дело, если лишь горстка душ доберется до врат небесных? Возможно, Я со временем вновь пошлю тебя в преисподнюю. Не могу сказать наверняка».

«Господи, человечество чувствует и страдает!»

«Нам что, снова придется спорить о природе? Человечество – Мое творение, Мемнох, и его развитие, понимаешь ты :>то или нет, следует Моим законам».

«Но, Господи, все сущее под солнцем в конце концов умирает, а эти души обрели возможность жить вечно! Они оказались вне цикла! Они сотворены из незримой воли и знания. Владыка, их появление на небесах, безусловно, подчинено этим Твоим законам, а как же иначе? Прошу Тебя, Господи, ответь мне, ибо при всей моей любви к Тебе я не понимаю».

«Мемнох, незримые и упорные воплощаются в Моих ангелов и подчиняются Моим законам».

«Да, Господи, но они не умирают. И Ты беседуешь с нами, и Ты раскрываешься перед нами, и Ты любишь нас, и Ты позволяешь нам видеть разные вещи».

«А ты не думаешь, что красота мироздания раскрывает человечеству смысл Моего света? Ты не думаешь, что эти приведенные тобой сюда души не развились из-за осознания величия всего созданного?»

«Многие еще могли бы прийти, Господи, если им немного помочь. Сейчас их здесь совсем мало. Господи, разве могут помыслить низшие животные о том, чего не в состоянии получить? То есть лев думает о мясе газели, и он его получает, так ведь? Человеческие души помышляют о Всемогущем Господе и жаждут встречи с Ним».

«Ты Мне уже это доказал,– молвил Он.– Ты доказал это всем небесам».

«Но их было немного! Господи, если бы Ты был из плоти и крови и сошел вниз, как я...»

«Остановись, Мемнох».

«Нет, Господи, прости меня, но я не могу отказаться от своих благих намерений, и по логике вещей получается, что если бы Ты сошел вниз и стал из плоти и крови, как это сделал я, то лучше бы узнал эти создания, которых, как Тебе кажется, Ты знаешь, а на самом деле – нет!»

Ответа не последовало.

«Господи, Твой свет не проникает сквозь человеческую плоть. Он путает ее с плотью животных, и так было всегда! Владыка, зная все на свете, Ты не вдаешься в каждую мелочь! И это невозможно, иначе Ты не оставил бы эти души изнывать в агонии в преисподней. И Ты не можешь допустить, чтобы повсюду на земле продолжались страдания мужчин и женщин. Я не верю этому! Не верю, что Ты это допустишь! Не верю!»

«Мемнох, мне достаточно всего один раз изречь слово».

Я не ответил.

«Я с тобой терпелив»,– молвил Он.

«Да, так и есть, но Ты ошибаешься и в этом Ты тоже не прав, ибо будешь бесконечно слушать хвалебные гимны в Твою честь, Господи! Эта души придут к Тебе и будут петь гимны».

«Мне не нужно гимнов, Мемнох»,– молвил Он.

«Тогда зачем мы поем?»

«Из всех Моих ангелов ты единственный обвиняешь Меня! Не веришь в Меня. Эти души, что ты привел из преисподней, верят в Меня, а ты – нет! Таков был твой критерий их отбора! Чтобы они верти в премудрость Господа».

Невозможно было заставить меня молчать.

«Когда я был из плоти и крови, я узнал нечто, подтверждающее все, о чем я подозревал раньше и что видел с тех пор. Что же мне делать, Господи? Лгать Тебе? Произносить вслух заведомо лживые слова? Господи, Ты дал человечеству нечто такое, чего Сам не в силах полностью постичь! И другого объяснения быть не может, ибо если оно найдется, то, значит, не существует природы и законов».

«Уйди с глаз Моих, Мемнох. Сойди на землю, оставь Меня и смешайся с небытием, слышишь?»

«Испытай это, Господи! Стань плотью и кровью, как это сделал я. Ты, которому все подвластно, облекись в плоть...»

«Молчи, Мемнох!»

«Если Ты не смеешь сделать это, если недостойно Создателя постичь каждую частицу созданного Им мироздания, тогда вели умолкнуть всем гимнам ангелов и людей! Вели им умолкнуть, раз уж Ты говоришь, что они Тебе не нужны, и посмотри тогда, что для Тебя значит Твое творение!»

«Я изгоняю тебя, Мемнох!» – провозгласил Он, и через мгновение вновь возникли вокруг меня все небеса, все Божии сыновья, и вместе с ними миллионы спасенных душ, а передо мной оказались Михаил и Рафаил, в ужасе наблюдавшие, как меня с силой выносит из врат прямо в крутящийся вихрь.

«Ты жесток к Своим созданиям, Господи! – прокричал я изо всех сил сквозь оглушительные звуки горестных песнопений.– Те мужчины и женщины, созданные по Твоему образу и подобию, вправе презирать Тебя, ибо девяти десятым из них было бы лучше вовсе не рождаться на свет!»

Мемнох замолчал.

Он чуть нахмурился, отчего на лбу его пролегла небольшая симметричная складка, и наклонил голову, будто прислушиваясь к чему-то. Потом медленно повернулся ко мне.

Я выдержал его взгляд.

– Это именно то, что ты сделал бы, не так ли? – спросил он.

– Да поможет мне Бог,– сказал я,– право, не знаю.

Пейзаж менялся. Пока мы смотрели друг на друга, мир вокруг нас наполнялся новыми звуками. Я понял, что поблизости находятся люди, мужчины со стадами коз и овец; в отдалении я заметил стены города, а повыше на холме – другое небольшое поселение. И в самом деле, мы в тот момент оказались в населенном мире, древнем, но не таком уж далеком от нашего собственного.

Я знал, что эти люди не видят и не слышат нас. Незачем мне было об этом говорить.

Мемнох все так же пристально смотрел на меня, будто спрашивая о чем-то, а я не понимал о чем. Солнце немилосердно палило нас обоих. Я заметил, что мои ладони влажны от кровавого пота, и поднял руку, чтобы вытереть пот со лба. Мемнох был окутан каким-то слабым мерцанием. Он продолжал пристально рассматривать меня.

– Что случилось? – спросил я.– Почему ты мне не скажешь? Что случилось? Почему не продолжаешь?

– Ты чертовски хорошо знаешь, что случилось,– сказал он.– Взгляни на свое одеяние. Оно больше подходит для пустыни. Я хочу, чтобы ты пошел туда, за те холмы... со мной.

Он встал, и я сразу же последовал за ним. Мы были в Святой земле, сомнений не оставалось. Мы проходили мимо дюжин и дюжин небольших групп людей – рыбаков вблизи небольшого городка, стоящего на кромке моря, других людей, ухаживающих за овцами или козами либо перегоняющих небольшие стада в сторону ближайших поселений или обнесенных стенами отгороженных участков земли.

Все выглядело явно знакомым. Раздражающе знакомым, не просто дежа вю или неким указанием на то, что ты жил здесь раньше. Знакомым так, будто было впаяно в мозг. И сейчас я могу припомнить все – даже обнаженного мужчину с кривыми ногами, опирающегося на палку и бессвязно говорящего что-то, когда с невидящими, глазами он проходил мимо нас.

За покрывающим все наносным слоем узнавались формы, стили, манера поведения, хорошо мне знакомые – из Писания, гравюр, иллюстраций и фильмов. Это была – во всем своем неприкрытом, сияющем торжестве – священная и притом знакомая местность.

Мы видели людей, стоящих возле пещер, в которых они жили высоко в горах. Другие сидели небольшими группами в тени рощ, беседуя или подремывая. От городов, обнесенных стенами, исходили отдаленные пульсации. Воздух был насыщен песком. Песок забивался в ноздри, прилипал к губам, волосам.

Мемнох был без крыльев. Его плащ, как и мой, покрывала грязь. Одежда наша, судя по легкости и тому, как она пропускала воздух, похоже, была из полотна. Длинные плащи отличались простым покроем. Кожа и телесные формы не изменились.

Небо было ярко-голубым, и солнце изливало на меня свой ослепительный свет, как на любое другое существо этого мира. По временам делалось невыносимо от пота, который заливал мне глаза. И я вскользь подумал о том, как в любое другое время подивился бы на одно только солнце, на это чудо, отвергаемое Детьми Ночи,– но в то время я не вспомнил о нем ни разу, потому что для видевшего Божественный свет солнце перестает быть светом.

Мы поднимались на скалистые уступы, взбираясь по крутым тропинкам и перелезая через камни и древесные стволы, и наконец внизу перед нами показалось обширное пространство горячего, безводного песка, медленно перемещающегося под дуновением заунывного ветра.

Мемнох остановился на самом краю пустыни. Теперь нам предстояло оставить скалистую, неуютную, но все-таки почву и сойти на мягкий песок, по которому так тяжело ступать.

Мемнох зашагал первым. Немного поотстав, я вскоре догнал его. Он обхватил меня левой рукой, плотно прижав сильные пальцы к моему плечу. Я был этому очень рад, ибо испытывал вполне объяснимое мрачное предчувствие; в сущности, во мне нарастал ркас, подобного которому я не испытывал раньше.

– После того как Он изгнал меня,– молвил Мемнох,– я странствовал.– Глаза его были устремлены на пустыню и на то, что казалось бесплодными, сверкающими на солнце скалами в отдалении, враждебными, как сама пустыня.– Я бродил путями, которыми часто странствовал, и ты, Лестат. Бескрылый, с разбитым сердцем, уныло проходил я по земным городам и странам, по континентам и пустыням. Как-нибудь я расскажу тебе все об этом, если пожелаешь. Сейчас это не важно.

Дай скажу лишь о том, что важно: я не осмеливался стать видимым или объявить о себе всем людям. Я скрывался среди них – незримый,– не решаясь воплотиться из страха вызвать гнев Господа и опасаясь под любой личиной присоединиться к борьбе людей – как из страха перед Богом, так и из опасений за то возможное зло, которое могу принести людям. По этим же причинам я не вернулся в преисподнюю. Лишь один Бог мог освободить эти души. Какую надежду мог дать им я?

Но я видел преисподнюю, видел ее необъятность и ощущал боль пребывающих там душ. Я дивился новым, замысловатым, постоянно меняющимся поводам для смятения, придуманным смертными, когда они отвергали одно за другим – веру ли, секту ли, символ веры ли – во имя того жалкого предела мрака.

Однажды меня осенила самодовольная мысль: а если я все-таки проникну в преисподнюю и попробую настолько умело настроить души, что они сами со временем смогут изменить это место, сотворить в формах, вдохновленных надеждой, а не безнадежностью. Чтобы преисподняя превратилась в некое подобие сада. Несомненно, на подобную мысль меня вдохновили действия тех избранных миллионов, которые, будучи взяты на небеса, изменили свою часть сего обиталища. А с другой стороны, вдруг это мне не удастся и хаос лишь усугубится? В общем, я не посмел. Я не посмел это сделать из страха перед Богом и боязни, что не сумею осуществить такую мечту.

Во время странствий я размышлял о многих вещах, но не изменил своих взглядов на то, во что верил, чувствовал или о чем говорил Господу. В частых своих мольбах я постоянно твердил Ему, продолжавшему пребывать в молчании, что не перестаю считать, будто Он покинул свое лучшее творение. А когда уставал, я пел Ему гимны. Или молчал. Смотрел, слушал... наблюдал...,

Мемнох, страж и хранитель, падший ангел.

Я еще не догадывался, что мой спор с Всемогущим Господом только начинается. Но в какой-то момент я оказался на пути к тем самым долинам, которые впервые посетил во времена оны и где были возведены первые города людей.

Эти места были для меня землей начинаний, ибо, хотя великие народы возникли из множества наций, именно здесь возлег и с дщерями человеческими и узнал о плоти нечто такое, о чем не могу забыть и чего не ведает Сам Господь.

И вот, попав в эти края, я отправился в Иерусалим, который, кстати, находится в шести или семи милях к западу от места, где мы стоим.

Я сразу же узнал время – землей этой управляли римляне, и иудеи страдали от долгого ужасного плена. Племена, верящие в единого Бога, оказались теперь под властью политеистов, не воспринимающих их веру всерьез.

Да и сами монотеисты разделились на группы. Одни иудеи сделались непримиримыми фарисеями, другие – саддукеями, прочие искатели истины объединялись и уходили в пещеры, находящиеся по ту сторону холмов.

Главная особенность, делавшая это время для меня примечательным – то есть действительно выделяющая его из других эпох,– это могущество Римской империи, простершей свои границы дальше любой другой империи Запада, которую мне приходилось когда-либо наблюдать. Правда, римляне почему-то пребывали в неведении относительно Великой Китайской империи, словно та была в ином мире.

Но не только это притягивало меня сюда. Здесь я ощущал неявное присутствие чего-то или кого-то; казалось, этот кто-то и.<ывает ко мне чуть слышно, просит меня прийти, найти его, не успокаиваться в поиске. Возможно, это существо само ходит вокруг меня, искушая, как я искушал тебя. Не знаю.

Итак, я отправился в Иерусалим, прислушиваясь к людским разговорам.

Люди говорили о пророках и святых пустынниках, очищении и воле Господней. Люди спорили о законах. Они вели разговоры о священных книгах и святых традициях. Они говорили о людях, которые крестились в воде, с тем чтобы спастись в главах Бога.

И еще они говорили о человеке, который принял крещение и после этого удалился в пустыню, ибо в тот миг, когда его коснулись иорданские воды, над ним разверзлись небеса и стал виден Божественный свет.

Разумеется, по всей земле можно услышать подобные истории. И в этой не было ничего необычного, если не считать того, что меня она почему-то заинтересовала. В моих скитаниях по этой стране меня словно бы кто-то направлял, и вскоре путь мой рке лежал на восток от Иерусалима. Мои обостренные ангельские чувства говорили мне, что я нахожусь поблизости от чего-то таинственного, чего-то напоминающего о священном, что не всякому из людей было дано увидеть, и только ангел мог это разглядеть и понять. Разум мой спорил с чувствами, отвергал их, и все же я дальше и дальше углублялся в пустыню, бескрылый и невидимый в этом пекле.

Мемнох увлек меня за собой, и мы ступили на песок, к счастью оказавшийся не таким глубоким, как я себе представлял, но зато горячим и полным мелких камешков. Мы шли по каньонам, взбирались на откосы и наконец оказались в небольшой низине с высящейся грудой камней посередине. Эти камни, похоже, собраны были здесь неспроста – приносили их появлявшиеся здесь время от времени люди. Выбор этого места был столь же естественным, как и других мест, где мы раньше останавливались подолгу.

А камни были просто вехой в пустыне или, возможно, напоминанием о чем-то.

Я был как на иголках от нетерпения услышать продолжение рассказа Мемноха. Моя тревога росла. Он замедлил шаг, пока мы не остановились неподалеку от этой небольшой груды камней.

– Все ближе и ближе подходил я,– говорил он,– к тем камням, что ты сейчас видишь, и своими ангельскими глазами, столь же зоркими, как твои, рассмотрел в отдалении одинокую человеческую фигуру. Но глаза мои говорили мне, что это не человек, что, напротив, это создание исполнено божественного пламени.

Я не хотел верить этому и все же шел и шел дальше, не в силах остановиться. Затем я остановился – там примерно, где мы стоим сейчас, вперясь в фигуру, сидящую передо мной на камне и смотрящую на меня снизу вверх.

То был Господь! Сомнений не было. Он был облечен в плоть, с загорелой на солнце кожей, темноволосый, с темными глазами жителей пустыни, но это был Бог! Мой Бог!

И Он сидел там в телесной оболочке, глядя на меня человеческими глазами и одновременно глазами Бога, и я видел, что Он весь исполнен света и сокрыт от внешнего мира своей плотью, словно то была наипрочнейшая перегородка между небесами и землей.

Если и было что-то ужаснее этого откровения, так это то, что Он смотрел на меня, знал меня и ожидал меня, и то, что при взгляде на Него я испытывал любовь.

Мы снова и снова пели песнь любви. Неужели это та самая песнь, что предназначена для всего мироздания?

Я в ужасе смотрел, на Его смертную плоть, Его опаленную солнцем кожу, ощущал Его жажду, пустоту в желудке, боль Его страдающих глаз и присутствие внутри Его Всемогущего Бога. И меня переполняла любовь.

«Итак, Мемнох,– молвил Он на человеческом языке человеческим голосом.– Я пришел».

Я упал перед Ним ниц. Это произошло инстинктивно. Я просто лежал там, протянув руку, чтобы прикоснуться к застежке на Его сандалии. Я вздохнул, и тело мое задрожало в предчувствии избавления от одиночества, приближения к Богу и удовлетворения от этого, и у меня легко полились слезы, оттого что я рядом с Ним и вижу Его, и я подивился, что бы это значило.

«Поднимись, иди – сядь поближе,– молвил Он.– Теперь я – человек и Я – Бог, но мне страшно».– Голос Его невыразимо волновал меня – человеческий голос, но при этом исполненный божественной мудрости. Он говорил на языке и с интонациями жителей Иерусалима.

«О Господь, что мне сделать, чтобы облегчить Твою боль? – спросил я, ибо боль Его была очевидна. Я встал.– Что ты совершил и зачем?»

«Я совершил именно то, на что ты меня толкал своими уговорами, Мемнох,– отвечал Он, и на лице Его заиграла самая сказочная и очаровательная из улыбок.– Я воплотился. Только сделал это лучше тебя. Я родился от смертной женщины, заронив в нее Свое семя, и в течение тридцати лет жил на этой земле ребенком, а потом мужчиной, по временам сомневаясь – нeт, даже забывая п совершенно переставая верить, что я действительно Бог!»

 «Я вижу Тебя, я знаю Тебя. Ты – Владыка, Господь мой»,– молвил я. Я был так поражен Его лицом, узнаванием Его под маской кожи, покрывающей кости Его черепа. В одно трепетное мгновение в точности припомнил я то чувство, когда уловил выражение Его лица в лучах света, а теперь увидел то же выражение на человеческом лице. Я опустился на колени.

 «Ты – мой Бог»,– молвил я.

 «Я, Мемнох, позволил полностью вовлечь Себя в плотскую жизнь, чтобы узнать, что означает, как ты сказал, быть человеком, и узнать страдания людей, их страхи и желания, а также то, чему они могут научиться здесь или наверху. Я совершил то, что ты Мне велел, и сделал это лучше тебя, Мемнох. Я сделал это так, как должно Богу, доведя до крайности!»

 «Господи, мне невыносимо смотреть на Твои страдания,– быстро произнес я, не в силах оторвать от Него взгляд и грезя о воде и пище для Него.– Позволь мне отереть с Тебя пот. Позволь принести Тебе воды. Позволь сделать это в одно ангельское мгновение. Позволь мне утешить Тебя, умыть Тебя и облачить в пышное убранство, подобающее Богу на земле».

 «Нет,– молвил Он.– В те дни, когда Я считал Себя безумным, когда знал, что сознательно пожертвовал Своим всеведением для того, чтобы страдать и познать ограничения, ты мог бы убедить Меня в том, что это правильный путь. Я ухватился бы за твое предложение сделать Меня Царем. Это могло стать способом обнаружить Себя перед ними. Но не теперь. Я знаю, кто Я и что Я, и знаю, что грядет. Ты прав, Мемнох, в преисподней есть души, готовые попасть на небеса, и Я Сам вознесу их туда. Я узнал то, чем ты Меня прельщал».

 «Отче, ты голодаешь. Ты страдаешь от невыносимой жажды. Давай же, обрати эти камни в хлеб Своим могуществом и вкуси от него. Или позволь мне принести Тебе еды».

 «Послушай Меня в кои-то веки! – произнес Он с улыбкой.– Перестань говорить о еде и питье. Кто здесь человек? Я! Ты, несносный противник, ты, любящий поспорить дьявол! Замолчи на минуту и послушай. Я облечен плотью. Помилосердствуй и дай Мне сказать.– Он рассмеялся; лицо Его было преисполнено доброты и сочувствия.– Ну же, облекись плотью вместе со Мной,– молвил Он. – Стань Моим братом, сядь подле Меня, сын Божий, и давай поговорим».

Я сразу сделал, как Он просил, бездумно создавая тело, похожее на то, что ты видишь сейчас, ибо для меня это столь же естественно, как думать. Облекая себя в такую же, как и сейчас, одежду, я вдруг осознал, что сижу на камне с Ним рядом. Я был больше Его и заранее не подумал о том, чтобы уменьшить свои пропорции, и тут же стал торопливо это проделывать, пока мы не стали мужчинами примерно одного роста. Во всем остальном я оставался ангелом, не испытывая голода, жажды или усталости.

«Сколько времени Ты пребываешь в этой пустыне? – спросил я.– Люди в Иерусалиме говорят, около сорока дней».

«Примерно так и есть,– кивнув, отвечал Он.– А теперь Мне нора приниматься за пастырство, которое продлится три года Я стану преподносить великие уроки, которые необходимо усвоить, для того чтобы быть допущенным на небеса: осознание мироздания и понимание его сознательного развертывания; признание его красоты и законов, что делает возможным принятие страдания и кажущейся несправедливости и всех проявлений муки; я пообещаю конечное торжество для тех, кто сможет достичь понимания, для тех, кто в состоянии предать свои души пониманию Бога и Его деяний. Так Я одарю мужчин и женщин, и это, думаю, является в точности тем, чего ты от Меня добивался».

Я не осмелился ответить ему.

«Любить, Мемнох, Я научился любить их так, как ты о том говорил. Я научился любить и лелеять человека, как это делают мужчины и женщины, и Я возлежал с женщинами и познал тот экстаз, ту вспышку ликования, о которых ты говорил столь красноречиво, когда Я не мог даже помыслить о том, что Мне захочется такой малости.

Я стану говорить о любви больше, чем о любом другом предмете. Я скажу вещи, которые люди могут переиначить и неправильно понять. Но любовь будет главным их смыслом. Ты убедил Меня, и Я убедил Себя, что именно она возвышает человека над животными, хотя люди – это тоже животные».

«Ты намерен оставить им специальное руководство о том, как любить? И как остановить войну и сойтись вместе в одной форме поклонения...»

«Нет, вовсе нет. Это было бы абсурдным вмешательством и нарушило бы всю величественную систему, которую Я привел в движение. Это остановило бы динамику разворачивания вселенной.

Мемнох, для Меня мы, человеческие существа, все еще часть природы, как Я говорил, только люди лучше животных. Все дело в степени. Да, люди протестуют против страдания и отдают себе отчет в том, что страдают, но в каком-то смысле ведут себя в точности как низшие животные, то есть страдание улучшает их и подталкивает вперед на. пути эволюции. Они достаточно сообразительны, чтобы понять его значимость, в то время как животные лишь учатся инстинктивно избегать страдания. В сущности, человек может улучшиться за время одной жизни путем страдания. Но он все же часть природы. Мир будет развиваться, как и всегда, исполненный неожиданностей. Одни из этих сюрпризов будут’ ужасными, другие – чудесными, а иные – прекрасными. Но известно наверняка, что мир будет продолжать развиваться и мироздание будет продолжать разворачиваться».