Текст книги "Белинда"

Автор книги: Энн Райс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 36 страниц)

7

А потом мы совершили набег на бутики, расположенные на Юнион-стрит. Белинда не хотела, чтобы я тратил деньги, и изо всех сил сопротивлялась. Но для меня было огромным удовольствием переходить из одного модного магазина в другой и покупать Белинде все то, что я хотел бы на ней видеть. Коротенькие плиссированные юбочки, блейзеры, блузки из тончайшего хлопка. «Католическая школа навеки!» – поддразнивала она меня. Но скоро и сама начала получать удовольствие от оргии покупок и уже не протестовала по поводу ценников.

Затем мы отправились в центр города и скупили весь «Ниман-Маркус» и «Сакс». Платья с оборками, жемчуг, затейливо украшенные вещи, моду на которые ввели современные рок-звезды женского пола. У Белинды был верный глаз, привычка к хорошим вещам, и она не обращала никакого внимания на кудахтавших над ней услужливых продавщиц.

Слаксы, бикини, блузки, шелковые куртки – межсезонные вещи, которые в Сан-Франциско можно носить круглый год, – были упакованы в коробки с бантиками и фирменные пакеты.

Я даже купил ей духи – «Джорджио», «Каландр», «Шанель» – со сладкими, невинными запахами, которые я любил. А еще серебряные заколки для волос, всякие мелочи, о которых Белинда не побеспокоилась, типа перчаток, кашемировых шарфов и шерстяных беретов, ставших последним штрихом, если можно так выразиться, и придававших ей сходство с нарядными маленькими англичанками на картинках в книжках.

Я даже нашел очаровательное пальто с бархатным воротником а-ля принцесса. Такое можно носить и в семь лет, и в семнадцать. Я заставил ее купить для полного комплекта норковую муфту, хотя Белинда изо всех сил сопротивлялась и обозвала меня чокнутым, поскольку последний раз она носила муфту в пять лет, да и то в разгар зимы в Стокгольме.

Потом мы отправились обедать в «Гарден-корт» в «Палас-отеле». Не слишком хорошее обслуживание, посредственная еда, но прелестные интерьеры. Мне хотелось видеть Белинду в обстановке старомодной элегантности: на фоне зеркальных французских окон и позолоченных колонн. Кроме того, в «Гарден-корте» у меня всегда поднимается настроение. Может, потому что напоминает мне Новый Орлеан.

А Белинде почему-то вспомнилась Европа, которую она любила. Сейчас девочка выглядела усталой. События последней ночи вконец ее доконали. И все же Белинда явно была взволнована. Иногда она украдкой отхлебывала из моего бокала, но в остальном ее манеры за столом были безупречны. Вилку она держала в левой руке. Континентальный стиль. Она попросила принести рыбный нож и действительно им воспользовалась, хотя я в жизни не видел, чтобы кто-нибудь резал рыбу ножом. Но она даже не заметила, что я обратил внимание на такую, казалось бы, мелочь.

Мы рассказывали друг другу о своей жизни. Я поделился воспоминаниями о своих неудачных браках. Андреа – учительнице – было глубоко наплевать на мою карьеру, а фрилансер Селия постоянно путешествовала. Время от времени они встречались в Нью-Йорке, пропускали по стаканчику, а потом звонили мне, чтобы сказать, какая же я все-таки сволочь. У калифорнийцев именно это и называется семьей.

Белинде страшно понравилось мое выражение. Она слушала меня как завороженная. Я прекрасно понимал: молоденькие девушки всегда именно так слушают мужчин гораздо старше себя, что, однако, нисколько не умаляло моего самоуважения.

– Интересно, а ты действительно любил их? – поинтересовалась Белинда.

– Конечно любил. И до сих пор в каком-то смысле продолжаю любить. Причем каждый из моих браков мог бы длиться вечно, если бы мы не были современными калифорнийцами.

– Что ты имеешь в виду?

– Развод – самое обычное дело, если брак начинает причинять хоть малейшее неудобство. Психиатры и друзья говорят тебе, что ты ненормальный, если не хочешь разорвать отношения по самому пустяковом поводу.

– Ты что, серьезно?

– Абсолютно. Я уже двадцать пять лет варюсь в этом котле. Мы гордимся приобретенным образом жизни. И заметь, ключевое слово здесь «приобретенный». Мы жадные и эгоистичные. Все как один.

– Похоже, ты сожалеешь о своих разрывах.

– Нет. Для меня это трагедия. Я такой же эгоист, как и все остальные. Я не мог обеспечить женам и пятидесятипроцентной эмоциональной отдачи. Так разве я вправе осуждать их за то, что они ушли! И кроме того, я художник.

– Фу, какой противный! – улыбнулась Белинда.

– Послушай, – произнес я. – Мне не хочется говорить о себе. Мне хочется говорить о тебе. Я не имею в виду твою семью и все такое. Расслабься, я помню правила игры.

Белинда ничего не ответила, лишь выжидающе посмотрела на меня.

– Но что с тобой происходит сейчас? – продолжил я. – Чего же ты хочешь? Если не считать желания одеваться, как панк, и по возможности не быть ограбленной.

Белинда пристально на меня посмотрела, словно вопрос задел ее за живое, а потом слегка помрачнела.

– Знаешь, ты постоянно говоришь штампами.

– Я вовсе не хотел тебя обидеть, – улыбнулся я. – Я хотел узнать, чего же ты хочешь.

– А я и не обиделась, – ответила Белинда. – Мне даже понравилось. Но неужели то, чего я хочу, имеет хоть малейшее значение?

– Конечно имеет, – ответил я.

– Разве недостаточно просто делать тебя счастливым? – спросила Белинда, явно поддразнивая меня.

– Конечно недостаточно.

– Послушай, вся беда в том, что я не могу вести себя так, как хочется, пока мне не стукнет восемнадцать. Я пока никто. Ведь меня могут поймать, если я действительно выкину что-нибудь этакое.

Я растерялся и не сразу нашелся что ответить.

– А как насчет школы? – наконец спросил я.

– А что с ней не так?

– Понимаешь, есть масса способов все уладить. Хочу сказать, можно устроить тебя в частную школу. Должны же быть какие-то обходные пути, имена, маленькая ложь…

– Ты чокнутый, – рассмеялась Белинда. – Наверное, снова хочешь увидеть меня в плиссированной юбочке?

– Да уж, буду тебе премного благодарен. Но если серьезно…

– Джереми, разве тебе мало полученного мной образования?! Гувернантки, репетиторы, домашние задания. У меня было все! Я могу читать и писать по-французски, по-итальянски, по-английски. И прямо сейчас без труда поступлю в Беркли или Стэнфорд по результатам вступительных экзаменов. – Белинда поежилась и украдкой отпила из моего бокала.

– Ну так что насчет Беркли или Стэнфорда?

– А что насчет них? Кем я могу стать? Линдой Мерит, чье имя я присвоила? Она не закрыла кредиты.

Голос ее дрогнул. Она выглядела совершенно измученной. Мне захотелось взять ее на руки и отвезти домой, чтобы уложить в постель. День был длинным и трудным, что, безусловно, начинало на ней сказываться.

– А кроме того, – продолжила Белинда, – даже если бы я и не была в бегах, все равно не стала бы поступать в колледж.

– Ну это мои трудности. Но что ты собираешься делать? Чего же ты хочешь? Что тебе нужно прямо сейчас?

Белинда бросила на меня недоверчивый взгляд. И я снова, как тогда, когда мы ехали по Юнион-стрит, почувствовал, что она сдалась. От нее исходило нечто большее, чем чувство усталости или отстраненности, поскольку она не слишком хорошо меня знала. Нет, от нее исходила какая-то невыразимая печаль.

– Белинда, что я могу для тебя сделать? Что могу тебе дать помимо красивых шмоток и крыши над головой? – спросил я ее. – Скажи мне, солнышко! Только скажи.

– Ты чокнутый, – отозвалась она. – Это все равно что достать луну с неба.

– Продолжай, солнышко! Я понимаю, о чем ты. Я, конечно, хорошо устроился. Получил то, чего так хотел, но вот ты…

– Ты что, до сих пор испытываешь чувство вины по отношению ко мне? – Казалось, Белинда вот-вот разрыдается, но потом взяла себя в руки и лучезарно улыбнулась. – Просто… люби меня, – сказала она, пожав плечами, и снова улыбнулась.

При дневном свете ее веснушки казались выгоревшими и очень пикантными. Мне снова захотелось ее поцеловать.

– Я люблю тебя, – произнес я срывающимся голосом, с трудом проглотив ком в горле. Неужели она принимает меня за своего ровесника!

Мы обменялись долгим интимным взглядом, на секунду позабыв, что сидим в переполненном зале ресторана, а между столов под белоснежными скатертями деловито снуют официанты. Мы словно растворились в свете люстр и канделябров.

Белинда сложила губы как для поцелуя, потом лукаво улыбнулась и наклонила голову.

– А я смогу включать рок-музыку на полную громкость и повесить в своей комнате постеры?

– Конечно-конечно. И получишь столько жвачки, сколько душе угодно, забудешь о виски и сигаретах.

– Ну вот, началось!

– Какая разница, сейчас или потом? Хочешь, прочту тебе лекцию о том, какое питание необходимо организму девочки-подростка?

– Я знаю, что необходимо организму девочки-подростка, – промурлыкала Белинда и поцеловала меня в щеку. – Почему бы нам не смотаться отсюда?

Уже на полпути к дому я вспомнил, что должен срочно отправить Селии пятьсот долларов – ведь я так и не ответил на ее звонок. И мы повернули обратно в центр, в «Вестерн юнион».

Как только мы оказались на моей кухне, Белинда тут же принялась за виски. Только один стаканчик, сказала она. Я следил за тем, как она опрокидывает в себя полстакана зараз, и, сдавшись, разрешил ей взять виски в кровать.

Потом я разжег камин и спустился вниз за бутылочкой шерри и двумя хрустальными бокалами. Если уж пить, то хотя бы не виски. Я налил ей бокал шерри, а потом мы откинулись на подушки и, тесно прижавшись друг к другу, сидели в темноте и смотрели на огонь.

Я повторил Белинде, что гостевая комната в ее полном распоряжении. И вслух пожалел, что мы не забрали постеры из той дыры на Пейдж-стрит.

Белинда засмеялась и сказала, что найдет другие. Она вся была такая мягкая, теплая и сонная.

– Если хочешь купить стерео, пожалуйста, – предложил я. – Я открою счет на имя Линды Мерит.

Но Белинда с улыбкой сообщила мне, что у Линды Мерит уже есть счет. На что я ответил, что с удовольствием буду его пополнять.

– А видик у тебя есть? – поинтересовалась Белинда.

Оказывается, она долгое время не имела возможности смотреть видеофильмы. Я сказал, что у меня даже два видеомагнитофона: один – в задней комнате, а другой – в кабинете, – и поинтересовался, какие у нее видеокассеты. Да всякое старье, ответила она. Тогда я объяснил ей, что на Маркет – множество пунктов проката видеофильмов.

Мы молча сидели в темноте. Я пытался хоть как-то систематизировать собранную по крупицам информацию о ней. Да, задача не для среднего ума.

– Ты все же должна мне кое-что объяснить, – как можно мягче произнес я.

– Что именно? – удивилась она.

– Прошлой ночью ты сказала, что не смогла стать обычным американским подростком. Что ты имела в виду?

Белинда молча допила шерри и только потом ответила на мой вопрос.

– Понимаешь, – начала она, – когда я впервые приехала… я имею в виду Америку… то думала, что стать на время американским подростком будет прикольно. Потусоваться с ребятами, сходить на рок-концерт, покурить травку, просто побыть в Америке…

– А что, все было не так?

– Еще до того, как я сбежала, я поняла, что это дохлый номер. Просто кошмар. Даже идеальные дети, ну сам знаешь, богатенькие ребятишки, которые ходят в колледж, – преступники и вруны. – Говорила она медленно, без юношеской бравады.

– Объясни, пожалуйста.

– Послушай, первые месячные у меня начались в девять лет. К тринадцати я уже носила третий номер лифчика. Первый мальчик, с которым я переспала, в пятнадцать лет уже каждый день брился, и он вполне мог сделать мне ребеночка. И я обнаружила, что дети здесь такие же продвинутые. Знаешь, я вовсе не была моральным уродом. Но что такое американский ребенок? Что он может делать? Даже если ты ходишь в школу, даже если ты примерная барышня, которая каждый вечер проводит с книжкой в руках, как у тебя дела с личной жизнью?

Я внимательно слушал Белинду и только кивал.

– Ты не можешь открыто курить, пить, начать делать карьеру, вступить в брак. Ты даже не имеешь права водить машину, пока тебе не стукнет шестнадцать, и так много лет подряд, хотя ты давным-давно достиг физической зрелости. Если хочешь знать, все, что ты можешь делать, – это играть. Играть, пока тебе не исполнится двадцать один год. Вот они так и живут, здешние ребятишки, играючи. Играют в любовь, играют в секс, играют в жизнь. Играют и при этом каждый день нарушают закон, дотрагиваясь до сигареты, или до стакана с выпивкой, или до того, кто на три-четыре года старше тебя. – Белинда отхлебнула шерри, в ее глазах танцевали красные отблески огня в камине. – Мы преступники, – продолжила она. – Так уж повелось, и именно в таком свете нас воспринимают окружающие. Я тебе больше скажу. Как только начинаешь играть по правилам, сразу же становишься пустышкой.

– И поэтому ты их нарушала?

– Постоянно. Я приехала сюда, нарушив правила. И когда попыталась стать частью толпы, то увидела, что все как один нарушают правила. Я хочу сказать, быть американским ребенком – значит стать плохим человеком.

– Тогда-то ты и сбежала.

– Нет. То есть да, но не поэтому, – неуверенно кивнула Белинда. – Просто… так получилось. Все пошло кувырком. Для меня не осталось места.

Белинда вдруг напряглась и словно отстранилась от меня. Тогда я налил себе шерри, сделал большой глоток и постарался успокоиться, мысленно уговаривая себя расслабиться и смотреть на вещи проще.

– Я сейчас объясню тебе, – продолжила Белинда. – Когда я впервые попала на улицу, то действительно думала, что это будет забавным приключением. То есть я думала, что окажусь в компании реально крутых ребят, а не лживых трусливых маменькиных сынков. Ужасная глупость, конечно. Уж можешь мне поверить. Я хочу сказать, что богатенькие детишки притворяются взрослыми ради своих родителей. А уличные детишки – это дети, притворяющиеся взрослыми ради себя самих. И каждый из них изгой. И каждый из них мошенник. – Белинда озабоченно обежала глазами комнату, а потом вдруг начала грызть ноготь, совсем как прошлой ночью. – Но я больше не уличная девчонка, какой недавно была. Я имею в виду парней, промышляющих кражей радиоприемников из машин, чтобы купить наркоты и еды; девочек, торгующих телом в злачном районе, и, конечно же, шлюх, считающих, что им крупно повезло, если какой-нибудь парень отвезет их на час в модный отель и угостит обедом. Можешь себе представить, для них это был целый мир: шестьдесят минут в отеле «Клифт»! То же, что и с богатыми ребятишками. Сплошная лажа. Полная туфта. А копы! На самом деле ты им на фиг не нужен. Им и поместить-то тебя некуда. Они только того и ждут, чтобы ты испарился.

– Или чтобы пришел папочка…

– Ага, папочка. Нет, все, чего я хочу, – поскорее стать взрослой. Хочу вернуть свое имя. Хочу начать жить. Хочу выбраться из дерьма.

– Ты из него уже выбралась.

Белинда недоумевающе посмотрела на меня.

– Потому что теперь ты со мной, – поспешил объяснить я. – И теперь у тебя все будет хорошо.

– Нет, – покачала головой Белинда. – Я из него не выбралась. Просто теперь мы оба преступники.

– Почему бы тебе не позволить мне позаботиться об этом? – спросил я, наклонившись, чтобы поцеловать ее.

– Ты чокнутый, – сказала она и, подняв бокал, добавила: – За твои картины в мастерской!

В пять утра, едва продрав глаза, я увидел светящийся циферблат часов на прикроватном столике. Потом пробили напольные часы, и в наступившей звенящей тишине я услышал где-то далеко голос Белинды. На первом этаже. Похоже, разговаривала с кем-то по телефону.

Я медленно прошел на лестничную площадку. Внизу, в холле, горел свет. И тут я услышал ее легкий, беззаботный смех.

«Прекрасный принц», – говорила она, а потом еще что-то, но неразборчиво. Мешал шум проезжавших машин, мешало даже тиканье напольных часов. «Только не позволяй им себя обижать», – сказала она. Сердито? Но потом ее голос вновь стал мурлыкающим. И я услышал, как она говорит: «Я тоже тебя люблю». А потом она повесила трубку.

Что же я делаю?! Неужто шпионю за ней! Может, лучше, пока не поздно, вернуться в спальню, словно ничего и не было?

Я увидел, как она прошла через холл внизу, а потом заметила меня.

– Все в порядке, моя девочка? – спросил я.

– Конечно! – Белинда протянула мне навстречу руки и обняла за талию. Лицо ее светилось любовью. – Я просто говорила с одним старым другом. Сказала, что я в порядке.

– В такую рань? – произнес я сонным голосом.

– Но не там, где он сейчас, – словно между прочим заметила Белинда. – Не волнуйся, я звонила за счет абонента, – добавила она и потащила меня обратно в постель.

Мы вместе забрались под одеяло, и она устроилась у меня в объятиях.

– А в Нью-Йорке сейчас идет дождь, – сонно прошептала Белинда.

– А мне стоит ревновать к твоему другу? – тихо спросил я.

– Нет. Никогда, – немного недовольно отозвалась Белинда. – Мой старый-престарый друг. Думаю, лучший друг в целом мире, – еле слышно произнесла Белинда.

В комнате стало совсем тихо.

Я чувствовал рядом с собой ее теплое тело, слышал ее глубокое, ровное дыхание.

– Я люблю тебя, – сказал я.

– Прекрасный принц, – будто во сне прошептала она.

8

К полудню следующего дня она развесила постеры по всем стенам гостевой комнаты. Бельмондо, Делон, Брандо, Гарбо, а также новые лица: Эйден Куинн, Ричард Гир, Мел Гибсон. Из приемника уже целый час истошно вопила Мадонна. Белинда разбирала купленные вещи, аккуратно складывала на полку свитера, гладила блузки, чистила старые туфли, экспериментировала с новыми баночками и скляночками дорогой косметики.

Я со своей стороны только время от времени заглядывал в ее комнату, когда спускался из мастерской на кухню к кофеварке. Три работы были практически закончены, и я занимался тем, что подписывал название внизу холста: «Белинда на карусельной лошадке № 1», «Белинда № 2», «Белинда № 3». Увидев все три картины, выставленные для просушки, я почувствовал легкое головокружение.

Около шести я приготовил нам обед – стейки и салат, – единственное, что я умел готовить, а также красное вино. Белинда спустилась вниз. Волосы у нее были заплетены в косички, а косички уложены короной на голове, а потому я не удержался и с удовольствием поцеловал ее перед тем, как сесть за стол.

– Почему бы тебе сегодня вечером не посмотреть свои видеофильмы? – предложил я.

Я сказал, что кабинет в ее полном распоряжении, поскольку сам практически им не пользуюсь. Может быть, улыбнулась она. Если я собираюсь работать, то она или посмотрит телик, или почитает одну из моих книг по искусству.

После того как мы прибрались на кухне, она пошла в библиотеку, расположенную в подвале, и я услышал стук бильярдных шаров. Я же сидел и пил кофе, чтобы хоть чуть-чуть протрезветь и привести себя в полную боевую готовность. Последние штрихи на заднем фоне – и все три картины будут закончены.

Дом, казалось, пропах ее духами.

Когда я спустился вниз, Белинда крепко спала в моей кровати. Она сняла фланелевую ночную рубашку и откинула одеяло. Она лежала на животе, слегка приоткрыв рот, а ее тонкая рука покоилась на подушке у лица.

Ее голая попка была совсем маленькой, почти мальчишеской, и я заметил тонкие золотистые волоски между ног. Я погладил шелковую кожу под коленом, тонкую складочку, такую чувствительную к прикосновениям. Потом я потрогал ее нежные стопы. Белинда даже не шелохнулась. Она спала здоровым, крепким детским сном.

– Кто же ты все-таки такая, – прошептал я, перебирая в уме все варианты ее ответов.

За обедом Белинда что-то такое говорила насчет поездки в Кашмир, когда она с двумя английскими студентами, ее компаньонами в то лето, пересекли на поезде всю Индию. «И все, о чем мы говорили, были Штаты. Представляешь, мы оказались в Кашмире – одном из красивейших уголков земли, а говорили исключительно о Лос-Анджелесе и Нью-Йорке!»

Я наклонился и поцеловал ее в шею, в тонкую полоску кожи под густыми волосами.

Шестнадцать.

Но, любовь моя, разве ты можешь дать мне разрешение? Разве я могу дать себе разрешение? Если только не будет кого-то еще, кого это касается. Но ты ведь больше не будешь убегать, правда?

Темный холл внизу.

Гостевая комната. Ее комната. Все эти новые лица, глядящие друг на друга в темноте, поблескивание латунной кровати, открытая сумка, разбросанные вещи. Щетка для волос.

Распахнутая дверца шкафа.

Видеокассеты. Зачем таскать их по всему свету, когда у нее так мало личных вещей? Пластиковый пакет, чемодан. Может, они как-то связаны с ее прошлой жизнью? А что там в чемодане?

Я стоял в дверях ее комнаты. Естественно, я не собираюсь взламывать замок. Я даже не подниму крышку чемодана. Я хочу сказать, то были ее личные вещи. А вдруг она проснется, спустится в холл и обнаружит меня здесь!

Я только посмотрю, что там, в шкафу, забитом новой одеждой.

Но на полу стоял запертый чемодан, а видеокассеты высились аккуратной стопкой на полке за пустой сумкой, сложенным нижним бельем и феном.

Я прочел надписи на видеокассетах при падающем из холла тусклом свете.

На всех кассетах странные наклейки. Только название дилерской фирмы в Нью-Йорке: «Видеоклассика». На обертке одной из кассет было что-то нацарапано шариковой ручкой или, может, даже заколкой. Ничего не подсказывало мне, что это за кассеты и почему она таскает их с собой.

Ее журналы: целая кипа, причем много иностранных. Наверху «Кайер дю синема», «Л'экспресс», экземпляры немецкого «Штерна». Много французских журналов, несколько итальянских. И все посвящены кино. На английском я нашел интервью Энди Уорхола, «Филм артс», «Американ синематографер».

Странный выбор для девочки ее лет. Хотя с учетом ее прошлого, может, и не такой уж странный.

Многие из журналов были совсем старые. На самом деле на многих из них стояли ценники букинистического магазина. Новым был только «Филм артс» с фотографией на обложке «подающего надежды режиссера из Техаса Сьюзен Джеремайя».

Внутри была вложена вырванная из «Ньюсуика» статья «Буря на Юго-Западе», где мисс Джеремайя из Хьюстона описывалась как высокая, стройная, темноволосая женщина с глубоко посаженными карими глазами, которая питала слабость к ковбойским шляпам и сапогам. Не думаю, что техасцы на самом деле так одевались.

Что касается старых журналов, я никак не мог догадаться, зачем же она все-таки их купила. Фильм, фильм, фильм… Некоторые журналы были десятилетней давности. Но насколько я мог заметить, никаких пометок на полях.

Я аккуратно сложил все обратно. И только потом обнаружил под кассетами старый «Телегид». Вытащив его, я снова увидел фото Сьюзен Джеремайя, улыбающейся из-под полей белой ковбойской шляпы. Красивая женщина. Выпуск «Телегида» был двухмесячной давности. Я быстро просмотрел его в поисках статьи о ней.

Премьера первого телевизионного фильма мисс Джеремайя под названием «Горькая погоня» состоялась в апреле. Заметка была довольно короткой, в ней мисс Джеремайя характеризовалась как представитель нового поколения талантливых женщин в кино. За полнометражный фильм «Конец игры» она удостоилась овации на последнем Каннском кинофестивале. Она выросла на техасском ранчо. Мисс Джеремайя верила в то, что двери американского кино широко открыты для женщин.

Там было еще что-то, но я уже начал опасаться, что Белинда может неожиданно проснуться. Мне даже послышался какой-то шум наверху. Я быстро положил журнал на место и закрыл шкаф.

Ключ от чемодана, должно быть, у нее в сумочке, которая валялась прямо на кровати. Но я и так перешел границы дозволенного, а потому не мог заставить себя заглянуть внутрь.

Но эти маленькие открытия возбудили мое любопытство. Так же, как и упоминания в ее разговорах о Европе. Так же, как и она сама, кем бы она ни была.

Нет ничего удивительного, что девушка ее возраста интересуется кино. Нет ничего удивительного в том, что у нее хороший вкус. Но откуда такой интерес к женщине-режиссеру?!

Конечно, независимая женщина из Техаса, выбравшая карьеру не актрисы, а режиссера, вполне могла заинтересовать современную девушку. И прессе определенно понравились ковбойские шляпы и сапоги.

Но на самом деле ничто из вышеперечисленного не позволило мне узнать ничего нового о Белинде. Наоборот, вопросов стало только больше.

Я запер входную дверь, выключил везде свет, прошел в ванную и пощупал лицо. Щетина за день успела отрасти. И я решил побриться. Не хочу царапать ее нежные щечки своей бородой, когда она проснется утром в моих объятиях.

Я лежал в темноте и напряженно думал. Кто-нибудь ищет ее? Кто-нибудь переживает за нее? Господи боже мой, будь она моей маленькой девочкой, я бы уже всю землю перевернул, лишь бы ее найти.

Но она и есть моя маленькая девочка. И разве я хочу, чтобы они, кем бы они ни были, нашли ее?

Нет, я не могу ее отдать. Не сейчас.

В девять утра я уже сидел в кабинете, а Белинда все еще спала. Я поднял телефонную трубку и позвонил своему адвокату Дэну Франклину. Его секретарша ответила, что он в суде и не вернется раньше одиннадцати, но потом, вероятно, сможет со мной встретиться. Так что я могу подъехать.

Надо сказать, что мы с Дэном ходили в одну школу. Он, наверное, мой лучший друг, единственный человек во всем мире, которому я могу доверять.

Агенты, независимо от того, как сильно они тебя любят и как много на тебе зарабатывают, если им выгодно, дадут и нашим, и вашим. Зачастую они знают людей из мира кино и издателей лучше, чем своих авторов. Зачастую они любят людей из мира кино и издателей больше, чем своих авторов. Потому что у них много общего.

Но мой адвокат работал только на меня. Составляя контракт или оценивая предложение купить авторские права, он всегда играл на моей половине поля. И он относился к тому редкому типу юристов в сфере шоу-бизнеса, которые не захотели переезжать в Нью-Йорк или Лос-Анджелес.

Я не только доверял своему адвокату, но и нежно любил его. Я полагался на его суждения и считал его хорошим парнем.

И теперь понял, что на выставке Энди Блатки намеренно избегал его, поскольку не хотел объясняться по поводу Белинды.

Мне назначили встречу на одиннадцать. Затем я принял душ, снова побрился, положил две фотографии Белинды в плотный конверт, а конверт сунул в портфель.

Жаль, что так мало данных. Но в дальнейшем их может стать больше.

Когда я спустился вниз, Белинда ела чипсы и запивала их кока-колой. Оказывается, пока я был в душе, она сбегала за ними в угловой магазин.

– И это называется завтрак? – спросил я.

– Да, и к тому же курить удобно, – ответила она, кивнув на зажженную сигарету.

– Фу, какая гадость, – поморщился я.

– В хлопьях слишком много соли. Разве ты не знаешь?

– А как насчет яиц, тоста и молока?

Да-да, спасибо большое за яйца, но она уже наелась картофельными чипсами. Белинда открыла новую банку кока-колы и стала рассказывать мне, как ей здесь нравится.

– Понимаешь, прошлой ночью я спала. Я хочу сказать, по-настоящему спала и не думала о том, что кто-то может влезть в окно или начать играть в коридоре на барабане.

Я понимал.

– Мне надо встретиться в городе со своим адвокатом, – произнеся. – Насчет экранизации одной из маминых книг.

– Здорово! Знаешь, я обожала книги твоей мамы.

– Ты что, смеешься! Да ты ни одной в жизни не прочла!

– А вот и нет! Я читала их все и без ума от «Багрового Марди-Гра».

Я так удивился, что слова застряли у меня в горле.

– Что-то не так? – спросила она.

– Все так, – кивнул я. – Просто много дел. Я возьму мини-вэн. Ты умеешь водить машину?

– Естественно. Как, думаешь, мне удалось получить фальшивые права? То есть я хочу сказать: имя не мое, но машину я водила… водила в Европе… уже в одиннадцать лет.

– Тогда, может быть, дать тебе ключи от «эм-джи»?

– Джереми, ты серьезно?

Я бросил ей ключи.

Наживка заглочена.

Уже через десять минут Белинда была внизу. На ней были новые белоснежные брюки и белый пуловер. Я еще ни разу не видел ее в брюках, за исключением того случая, когда она ходила по дому в моих обрезанных джинсах, и удивился собственной болезненной реакции. А следовательно, я отнюдь не горел желанием, чтобы она выходила из дома в подобном виде.

– Знаешь, что мне сейчас больше всего хочется? – спросил я, оценивающе глядя на нее.

Но Белинда явно не поняла, к чему я клоню.

– Как я выгляжу? – поинтересовалась она, расчесывая волосы перед зеркалом.

– Слишком уж сексапильно.

– Спасибо.

– Ты собираешься надеть пальто?

– Ты что, издеваешься надо мной?! На улице восемьдесят градусов. [11]11
  Почти 27 градусов по Цельсию.


[Закрыть]Впервые за все время, что я здесь, в этом городе нормальная температура.

– Это ненадолго. Возьми пальто.

Белинда бросилась мне на шею и поцеловала. Горячие руки и нежные щеки. Свежий, сладкий детский рот.

– Не нужно мне никакого пальто!

– Куда ты идешь?

– В студию загара. Пятнадцать минут полежать под лампой, – ответила Белинда, нетерпеливо постукивая пальцем по щеке. – Единственный способ сохранить загар в вашем городе. Потом поеду кататься верхом. Конюшни в парке «Золотые ворота». Я уже позвонила. Я мечтала об этом с тех самых пор, как приехала сюда.

– И почему так долго ждала?

– Сама не знаю. Наверное, не вязалось с моим образом жизни, – усмехнулась Белинда и полезла в сумочку за сигаретой. – Сам знаешь, я же была уличной. И все такое… Лошади тогда были как-то неуместны.

– А что, студия загара была уместна?

– Естественно, – улыбнулась Белинда, поправив пышные волосы. Никакой косметики, только сигарета во рту.

– И теперь ты снова можешь начать ездить верхом.

– Да! – от души рассмеялась Белинда.

– Ты действительно очень красивая, – заметил я, – но брюки слишком обтягивающие.

– А вот и нет. Я в них прекрасно себя чувствую, – ответила она, щелкнув зажигалкой.

Я достал из кармана несколько десятидолларовых банкнот и протянул их Белинде вместе с ключами от дома и машины.

– Тебе вовсе не обязательно это делать, – нахмурилась она. – Деньги у меня есть.

– Послушай, – строго сказал я, – чтобы я больше от тебя такого не слышал. Мне это так же неприятно, как тебе – расспросы о родителях. Не говори о деньгах. Ненавижу подобные разговоры.

Белинда еще раз нежно обняла меня – и умчалась, пулей выскочив из входной двери, совсем как настоящий американский подросток.

И скорее всего, с ключом от чемодана в сумочке. Но…

Я дождался, когда она отъедет подальше, и только тогда поднялся на второй этаж и открыл дверцу ее шкафа.

Ключ был в замке ее чертова чемодана, а сам чемодан – открыт.

Я набрал побольше воздуха в грудь, встал на колени, откинул крышку и начал обыскивать чемодан.

Поддельный паспорт на имя Линды Мерит! Бог ты мой, в последовательности ей не откажешь. Две книги из Нью-Йоркской публичной библиотеки: Курт Воннегут и Стивен Кинг. Очень характерно для нее, мысленно отметил я. Еще там был тот самый подписанный мною экземпляр «Дома Беттины» и моя фотография над объявлением о встрече с читателями из «Сан-Франциско кроникл».

Нижнее белье – типичный секонд-хенд – состояло из старомодных темно-синих комбинаций из тафты и кружевных бюстгальтеров на проволоке, которые, как мне думается, современные девушки не носят. Простые, но красивые трусики из хлопка. Коричневый бумажный пакет, а в нем программки последних бродвейских мюзиклов: «Кошки», «Кордебалет», «Долли Роуз» Олли Буна и других. Программка Олли Буна с автографом, но без каких бы то ни было надписей личного характера.