Текст книги "Белинда"

Автор книги: Энн Райс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 36 страниц)

4

Последний важный прием в рамках съезда книгоиздателей должен был проходить этим вечером в старом живописном отеле в Саусалито. Это был торжественный обед в честь Алекса Клементайна, который представлял автобиографию, написанную им собственноручно, без посторонней помощи, и мое присутствие было обязательно.

Алекс был моим старым другом. Он играл в наиболее удачных фильмах, снятых по историческим романам моей матери «Эвелин» и «Багровый Марди-Гра». За прошедшие годы мы с ним пуд соли съели. У нас было все: и хорошее и плохое. А недавно, чтобы помочь ему опубликовать последнюю книгу, я свел его со своим литературным агентом и своим издателем. Несколько недель назад я пообещал ему заехать за ним в отель «Стэнфорд-корт» и отвезти на прием в Саусалито.

На наше счастье, день выдался теплым и безоблачным, у ньюйоркцев прямо-таки дух захватило от потрясающих видов Сан-Франциско, открывающихся с воды, и Алекс, седовласый, загорелый, безупречно одетый, обрушил на нас нескончаемый поток калифорнийских готических сказок об убийствах, самоубийствах, трансвестизме и сумасшествии в Тинсельтауне.

И конечно же, он встречался с Рамоном Наварро [3]3
  Рамон Наварро (1899–1968) – известный американский актер мексиканского происхождения, романтический идол Голливуда; погиб в мотеле от рук хулиганов, привлеченных его сексуальными аппетитами.


[Закрыть]всего за два дня, как тот был убит геем-проституткой; разговаривал с Мэрилин Монро за несколько часов до ее самоубийства; столкнулся с Сэлом Минео [4]4
  Сэл Минео (1939–1976) – американский актер театра и кино, дважды номинировавшийся на премию «Оскар», обладатель премии «Золотой глобус».


[Закрыть]в ночь накануне убийства последнего; был соблазнен неизвестной красоткой на борту яхты Эррола Флинна; [5]5
  Эррол Флинн (1909–1959) – знаменитый голливудский актер австралийского происхождения, кинозвезда и секс-символ 1930-х и 1940-х годов.


[Закрыть]находился в холле лондонского отеля «Дорчестер», когда Лиз Тейлор, заболевшую тяжелейшей пневмонией, везли на каталке, чтобы отправить в больницу; а еще чуть было не пошел на вечеринку в дом Шарон Тейт, жены Романа Полански, именно тогда, когда туда вломилась банда Чарльза Мэнсона и безжалостно перебила всех гостей.

Но мы ему все прощали за бесчисленные короткие рассказы о людях, которых он действительно знал. Его актерская карьера продолжалась без малого вот уже сорок лет: начинал он как партнер Барбары Стэнвик, [6]6
  Барбара Стэнвик (1907–1990) – популярная в 1930–1940-х годах американская актриса.


[Закрыть]а сейчас играл в идущей по вечерам новой мыльной опере «Полет с шампанским» в паре с неукротимой звездой эротических фильмов Бонни.

«Полет с шампанским» стал хитом среди низкопробной кинохалтуры. И всем хотелось узнать побольше о Бонни.

В шестидесятых эта высокая темноволосая девушка из Далласа покорила Париж, став одной из ярчайших представительниц французской Новой волны наряду с Джин Сиберг и Джейн Фондой. Сиберг умерла. Фонда уже давным-давно вернулась домой. Но Бонни осталась в Европе и после долгих лет съемок в плохих испанских и итальянских фильмах, что никогда не показывали в Америке, вела жизнь затворницы а-ля Бриджит Бардо. Это была жесткая порнография: «Глубокая глотка», «За зеленой дверью», «Дьявол и мисс Джонс», ни в какое сравнение не шедшая со стильными, нередко весьма глубокими эротическими фильмами, в которых Бонни снималась в шестидесятых и которые вытеснили ее, Бардо и многих других с американского рынка.

Все сидящие за столом согласились, что они помнили и любили те фильмы.

Бонни была темноволосой Мэрилин Монро. Пряча глаза за большими очками в роговой оправе, она рассказывала по-французски с мягким американском акцентом об экзистенциалистских страхах своим холодным, безразличным европейским любовникам, которые в конце концов и погубили ее. Моника Витти не могла быть более потерянной, чем она, Лив Ульман – более грустной, а Анита Экберг – более чувственной.

Мы вспоминали захудалые кинотеатры, где смотрели те фильмы, кафе, где после обменивались впечатлениями. Бонни, Бардо, Денев получили одобрение интеллектуалов. Когда они раздевались перед камерой, это было смело и оправданно с художественной точки зрения. А сейчас разве можно хоть кого-нибудь с ними сравнить? У кого-то сохранился журнал «Плейбой», где появились фотографии Бонни в одних только очках в роговой оправе. Кто-то заметил, что «Плейбой» перепечатывает те снимки. И все помнили знаменитую рекламу для «Миднайт минк», на которой Бонни была запечатлена в распахнутом манто, надетом прямо на голое тело.

И каждый из нас признался, к своему стыду, что хотя бы раз, но переключался на стильный, но пошлый «Полет с шампанским», чтобы посмотреть на Бонни. Даже в сорок лет Бонни оставалась все той же несравненной Бонни.

И хотя ее голливудские фильмы оказались провальными, фотографии Бонни красовались на страницах журналов «Пипл» и «Нэшнл инкуайрер» наряду со снимками Джоан Коллинз из сериала «Династия» и Ларри Хагмана – звезды сериала «Даллас». Даже в самом захудалом магазине можно было найти изданную в бумажной обложке биографию Бонни. А куклы Бонни продавались во всех магазинах эксцентричных подарков. Шоу занимало место в верхней десятке. На экран вернулись ее старые фильмы.

Эмоциональная Бонни. Техасская Бонни.

Ну так вот, Алекс обнимал ее совсем недавно, в прошлый понедельник. Да, очаровательная девчонка; да, ей действительно нужны эти очки в роговой оправе: ничего не видит уже в двух футах от себя; да, она постоянно читает, но, конечно, не Сартра, или Кьеркегора, или Симону де Бовуар и «прочую старомодную дребедень». Нет, она читала детективы. Она прямо-таки помешана на них. И нет, она больше не пьет, они отучили ее от выпивки. Кстати, наркотики тоже не употребляет. Кто утверждал обратное?

И вообще, перестаньте поносить «Полет с шампанским»! Как не преминул отметить Алекс, такого шанса ему уже много лет не выпадало. Он занят в семи эпизодах, и ему обещали еще парочку. За всю свою карьеру он еще никогда не ощущал такого выброса адреналина в крови.

Мыльные оперы, транслирующиеся в ночное время, вернули зрителям всех стоящих актеров: Джона Форсайта, Джейн Уайман, Мела Феррера, Лану Тернер. Так где, на хрен, наш художественный вкус?!

Хорошо-хорошо. Но нам нужно что-нибудь горяченькое о Бонни. Как насчет того случая со стрельбой прошлой осенью, когда она приняла своего нового мужа, продюсера «Полета с шампанским» Марти Морески, за грабителя и всадила в него пять пуль в их спальне в Беверли-Хиллз? Даже я обратил тогда внимание на скандальную историю. Ну давай же, Алекс! За этим ведь что-то стоит. Не может не стоять.

Алекс покачал головой. Он может поклясться, что Бонни слепа, как летучая мышь. Они с Марти стали голубк а ми, которых свел вместе «Полет с шампанским». А Марти – режиссер, продюсер и автор сценария фильма. Съемочная группа его обожает. Это все, что мог сказать нам Алекс.

Честь мундира, ворчали мы.

Нет, защищался Алекс. И кроме того, самая интересная сплетня о Бонни – старая история о том, как актриса нашла отца для своего ребенка в те далекие времена, когда была крупной фигурой в зарубежном кино. Неужели мы не слышали эту историю?

Как только Бонни решила родить ребенка, она тут же кинулась на поиски идеального образчика мужского пола. А самым красивым мужчиной, какого она когда-либо видела в своей жизни, оказался светловолосый, голубоглазый парикмахер Джордж Галлахер, известный как Джи-Джи, рост шесть футов четыре дюйма, к тому же сложен как бог. (Тут все из нас, кто видел его в рекламе шампуня, дружно закивали. Ньюйоркцы тоже его знали. Чтобы попасть в его салон, нужно было записываться за три месяца.) Загвоздка состояла в том, что он был геем, абсолютным, окончательным и бесповоротным, и в жизни не лежал в постели с женщиной. На самом деле он признавал единственный надежный способ, простите за выражение, сексуального выхода, а именно самоудовлетворение, стоя на коленях у ног какого-нибудь черного самца в высоких кожаных сапогах.

Бонни поселила его в своих апартаментах в парижском «Ритце». Она угощала Джи-Джи изысканными винами и всяческими деликатесами, возила на своем лимузине на работу в салон на Елисейских Полях и часами обсуждала с ним его сексуальные проблемы, и все было бесполезно, пока она неожиданно не подобрала к нему ключик.

А ключиком тем были грязные разговоры. По-настоящему грязные разговоры. Ведите их с Джи-Джи, и ему будет плевать, кто перед ним. Он сделает это! И, непрерывно нашептывая ему на ухо о наручниках, кожаных сапогах, черных хлыстах и черных членах тайных обществ, Бонни таки затащила его к себе в постель и заставила «делать это» всю ночь, а затем «делать это» во время съемок в Испании ее последнего хита «Смерть под солнцем». Кроме того, он делал ей прически и макияж, выбирал для нее одежду. А она вела с ним грязные разговоры. И они спали вместе в ее гримерной. Но когда она поняла, что забеременела, то вручила ему обратный билет до Парижа, поцеловав на прощание и сказав большое спасибо. Девять месяцев спустя он получил из Далласа, штат Техас, открытку и фотокопию свидетельства о рождении, где в графе «отец» значилось его имя. Ребенок получился великолепный.

– А как сейчас выглядит этот ребенок?

– И не спрашивайте!

Хотя если серьезно, то малютка была настоящей куколкой, просто прелесть. Алекс видел ее в прошлом году на Каннском кинофестивале во время ланча на террасе «Карлтона». Марти Морески еще тогда рыскал в поисках актеров для своего «Полета с шампанским» и снова открыл для себя Бонни – единственную и неповторимую, женщину, которой суждено было стать его женой.

Что касается Джи-Джи, то ему очень понравилось быть отцом такой куколки; он преследовал Бонни и малышку по всей Европе, чтобы хоть пять минут пообщаться с ребенком, подарить игрушечного медвежонка и сделать пару фотоснимков для украшения салона. В конце концов, когда Бонни стала сыта этим по горло, она с помощью юристов заставила Джи-Джи убраться из Европы, и он обосновался в Нью-Йорке, где и открыл новый салон.

Алекс, расскажи еще что-нибудь!

Прием шел своим чередом, анекдоты становились все рискованнее и смешнее, а Алекс – все пьянее, и тут открылась одна очень интересная вещь: ни одна из двусмысленных баек Алекса не вошла в его автобиографию. Ничего скандального о Бонни или о ком-то еще. Алекс не мог причинить боль своим друзьям.

Мы слушали бестселлер, который никому не суждено прочитать. А потому неудивительно, что мой обожаемый агент Джоди и редактор Алекса Диана сидели над нетронутыми напитками с таким видом, будто кол проглотили.

– Ты что, хочешь сказать, ничего этого нет в его книге? – шепотом спросил я Джоди.

– Ни единого слова!

– Что ж так?

– И не спрашивай!

Немножко протрезвев после трех чашек кофе, я зашел в телефонную будку и позвонил домой в надежде, что Белинда нашла ключи и попала внутрь или, по крайней мере, оставила сообщение на автоответчике.

Она не сделала ни того ни другого. Только звонок от моей бывшей жены Селии из Нью-Йорка с просьбой срочно одолжить ей пятьсот долларов.

В конце концов я повез Алекса обратно, и мы с ходу переругались, перекрикивая свист ветра в открытой машине, по поводу того, что он не захотел поместить в автобиографию ни одного анекдота.

– Как насчет чего-нибудь солененького, которое никому не повредит? – настаивал я. – Забудь Бонни и Джорджа Парикмахера, как бишь его там… Ты ведь столько всего знаешь!

– Слишком рискованно, – покачал головой Алекс. – И кроме того, людям не нужна правда. Сам знаешь, что не нужна.

– Алекс, ты безнадежно отстал от жизни. Сейчас люди так же помешаны на правде, как в пятидесятые на лжи. И ты не можешь погубить чью-нибудь карьеру небольшим скандалом.

– Ни черта подобного. Сегодня они могут вытащить на свет божий ту грязь, о которой вчера даже слышать не хотели. Но это должна быть дозированная грязь в дозированном количестве. Джереми, мы имеем всего-навсего новый набор иллюзий.

– Алекс, я не верю своим ушам. Думаю, это не только циничное, но и не слишком красивое утверждение. Поверь мне, времена изменились. Шестидесятые и семидесятые повлияли на всех без исключения, даже на жителей захолустных городков, которые и не слышали о сексуальной революции. Идеи того времени подняли популярное искусство на новый уровень.

– Что за вздор ты несешь, Уокер! Ты хоть смотрел телевизор в последнее время? Можешь мне поверить, «Полет с шампанским» – жуткое барахло. Жалкое подражание «Пейтон-Плейс», выпущенному в пятидесятых. Только прически другие.

Мне стало смешно. Всего час назад он утверждал обратное.

– Хорошо, возможно, и так, – согласился я. – Но сейчас любое телевизионное шоу может затрагивать тему инцеста и проституции, на которую было наложено табу двадцать лет назад. В наши дни люди уже так не боятся секса. Они прекрасно знают, что многие известные актеры – геи.

– Да уж, и они простили этот грех Року Хадсону, [7]7
  Рок Хадсон (1925–1985) – американский актер кино и телевидения; один из первых среди знаменитостей, кто умер от СПИДа.


[Закрыть]поскольку тот умер от рака. Они простили и Мэрилин Монро за то, что она стала секс-символом, поскольку Мэрилин уснула вечным сном. Да, поскольку секс несет с собой смерть и страдания, этот ее поступок оправдал ее в глазах публики. Ты только посмотри на документальные фильмы и передачи с копами. Точно говорю, все это секс и смерть, как было испокон веков.

– Алекс, они знают, что звезды пьют. Знают, что у них есть дети, рожденные вне брака. Например, у Бонни. Да, много воды утекло с тех пор, как Ингрид Бергман изгнали из города, потому что она родила ребенка от итальянского режиссера, за которым не была замужем.

– Нет. Может, какое-то время об этом говорили открыто. Когда подросли дети цветов. Но сейчас колесо крутится вновь, если, конечно, оно когда-нибудь крутилось. Да, в «Полете с шампанским» у нас есть свой голубой, поскольку такой уже был в «Династии». Но угадай: кто его играет? Нормальный парень. Мало того, от нас так и разит лизолом: ведь они все стараются дезинфицировать. Вот я и говорю: им нужна дозированная грязь в дозированном количестве. И дозировку следует так же тщательно соблюдать, как и в далеком прошлом.

– Нет, даже если ты обернешь свою книгу в правду, тебя все равно будет любить и публика, и те, о которых ты пишешь. Кроме того, Алекс, это ведь твоя жизнь. То, что ты видел и сохранил для истории.

– Нет, Джереми. Все не так. Здесь нечто иное. Носящее название «пишущая кинозвезда».

– Алекс, ты слишком строг к себе.

– Но факт есть факт. И я дам им то, что им нужно. Как и всегда. Прочти книгу. Чертовски хорошее представление.

– Дерьмо собачье, – не выдержал я. Мы уже съехали с моста и мчались по автостраде мимо призрачного Дворца изящных искусств по направлению к городу, а потому мне приходилось орать, чтобы Алекс услышал. – Даже если ты и прав, истории, которые ты знаешь, очень хорошие. И очень занятные. Сила только в правде. Лучшие произведения искусства всегда основаны на правде. Должны быть основаны.

– Послушай, Джереми, вот ты делаешь детские книжки. Они сентиментальные, они нравоучительные, они красивые…

– Меня сейчас стошнит. Хотя мои книжки – именно то, что я хочуделать. Алекс, для меня они и есть правда. Иногда мне даже хочется, чтобы это было не так. Не похоже, будто есть нечто лучшее, что я скрываю или упускаю.

– Разве? Джереми, мы знакомы уже много лет. Ты можешь писать любые картины. И что? Ты рисуешь маленьких девочек в доме с привидениями. И правда состоит в том, что подобные картинки лучше продаются…

– Неправда, и ты, Клементайн, знаешь это лучше других.

– Ты рисуешь своих девчушек, потому что нуждаешься в поклонниках и хочешь, чтобы тебя любили. Джереми, не надо говорить со мной о правде! Правда здесь ни при чем.

– А вот и нет. Уверяю тебя, люди нас больше любят за правду, – произнес я, чувствуя, что начинаю закипать. – Я абсолютно уверен. Звезды демонстрируют свое грязное белье в печати, и публика с удовольствием в нем копается, потому что это и есть правда.

– Нет, сынок, нет. Они скармливают публике только грязь относительно определенных вещей, и ты знаешь, что я имею в виду, – сказал Алекс. В воздухе повисла неловкая пауза, и, чтобы разрядить обстановку, мой друг, легко сжав мне плечо, добавил: – Ну давай же, Уокер!

Но я уже не мог остановиться. Слишком больным был вопрос. Ведь за обедом он прямо-таки засыпал нас забавными историями, и ни одной не оказалось в его книжке! А я тоже хорош. Какого черта сказал репортеру на торжественном обеде два дня назад, что написал «В поисках Беттины», поскольку этого ждали от меня читатели?! Неужто я действительно так думаю? Всего-навсего небольшая оговорка, но она до сих пор мучает меня – и поделом!

Здесь был еще один важный момент, имевший для меня критическое значение, но я был слишком пьяный или слишком усталый, чтобы уловить его.

– Сам не знаю, что на меня сегодня нашло, – начал я. – Но уверяю тебя, если ты вставишь все, что знаешь, в свою книгу, они полюбят тебя еще больше. Они сделают из нее фильм.

– Джер, они в любом случае сделают из нее фильм, – от души расхохотался Алекс. – Мы уже получили два серьезных предложения.

– Хорошо-хорошо, – сдался я. – Деньги, нижняя планка и прочий вздор… Мне ли не знать! Я вот собираюсь написать пару картин ради денег.

– И ты продашь свою маленькую Анжелику, или как бишь ее там, киношникам. Так ведь? Но послушай меня, сынок, после того как ты создал «В поисках Беттины», тебя признали гением. Видел ее на витрине в деловой части города. Даже не в магазине детской книги! Джереми, ты гений! Не спорь. «Тайм» не ошибается.

– Да пошел он! Алекс, что-то не так. Со мной что-то не так. Поэтому я с тобой и воюю. Все очень плохо.

– Брось! Мы с тобой в полном порядке, – растягивая слова, произнес Алекс. – И всегда были в порядке. Ты прославился благодаря ребятишкам, и когда будешь описывать свою жизнь, то солжешь им, и ты это знаешь.

– Я не виноват, что мои книги сентиментальные и нравоучительные. Богом клянусь, мне просто выпала такая карта. Я вытянул счастливый билет. Если ты художник, то одержимость возникает помимо твоей воли, черт побери!

– Ладно-ладно, – махнул рукой Алекс. – Не горячись. Послушай меня, умник. Разреши привести прекрасный пример, почему я не могу публиковать правдивые истории. Вот ты, например, хочешь, чтобы я сделал достоянием гласности то факт, что, когда твоя мать умирала, ты написал за нее два последних романа?

Я не ответил. У меня было такое чувство, будто он дал мне под дых.

Мы остановились на красный свет на абсолютно пустом перекрестке авеню Ван-Несс и Калифорния-стрит. Я смотрел невидящими глазами прямо перед собой, не в силах взглянуть на Алекса.

– Похоже, ты не знал, что я в курсе? – поинтересовался Алекс. – В курсе того, что ты написал «Сент-Чарльз-авеню» и «Багровый Марди-Гра» от начала до конца?

Я включил первую передачу и, нарушив правила должного движения, свернул налево, на Калифорния-стрит. Алекс был моим самым близким другом, но я и не подозревал, что он знает нашу семейную тайну.

– Тебе что, издатели рассказали? – спросил я.

То были и издатели моей матери – двадцать пять лет назад. Но всех их давно уже нет.

– Я никогда не слышал, чтобы ты об этом говорил, – продолжил Алекс, не ответив на мой вопрос. – Никогда. Но ты написал две последние книги, так как она была слишком слаба и ее мучили боли, чтобы писать самой. А критики считают их ее лучшими произведениями. Но ты не сказал правды ни одной живой душе.

– Сюжеты и персонажи были ее, – защищался я.

– Скажи это кому-нибудь другому!

– Я каждый день читал ей главы из романов. Она все контролировала.

– Ну да, конечно, она беспокоилась, что оставляет тебе кучу счетов за лечение.

– Я пытался отвлечь ее, забыть о болях. Она хотела этого.

– А ты сам-то хотел этого? Опубликовать две книги под ее именем?

– Алекс, ты делаешь из мухи слона. Она умерла двадцать пять лет назад. И кроме того, я любил ее. Я делал все ради нее.

– И книги ее по-прежнему в каждой библиотеке нашей страны. А экранизация «Багрового Марди-Гра» по-прежнему буквально каждую неделю идет в ночное время то по одному каналу, то по другому.

– Оставь, Алекс! Какое отношение это имеет к…

– Нет, Джереми. Очень даже имеет. Ты ведь никогда ничего не расскажешь в память о ней. Взять хотя бы ее биографию. Что она собой представляет? Я прочел ее много лет тому назад – и, знаешь, не нашел ни единого упоминания о твоем соавторстве.

– Обычная макулатура.

– Конечно. Но, Джереми, подлинная трагедия в том, что никто и никогда не расскажет лучшую историю о твоей матери. Может быть, единственную историю о ее жизни, которую следовало рассказать.

– Ну а теперь можно мне сказать? – посмотрел я на Алекса. – Именно это я и пытаюсь тебе втолковать. Правда – она и есть правда, черт подери!

– Нечего повышать на меня голос. Следи за дорогой.

– Да, но это и есть моя проклятая точка зрения! – уже орал я. – Правда – это коммерческая реклама.

Мы уже свернули на подъездную дорожку «Стэнфорд-корта», и я вздохнул с облегчением, поняв, что мы практически приехали. Я чувствовал себя подавленным и напуганным. Мне хотелось домой. Или снова отправиться на поиски Белинды. Или надраться вместе с Алексом в баре.

Я остановил машину. Алекс сидел, не говоря ни слова. Наконец он нажал на прикуриватель и достал сигарету.

– Ты ведь знаешь, что я люблю тебя, – нарушил он молчание.

– Ни черта! К тому же кому какое дело до той истории? Можешь ее рассказать.

Но, произнеся это, я почувствовал ком в горле. Мамина тайна. Мамина проклятая тайна.

– Благодаря детской аудитории тебе удается сохранить молодость и невинность.

– Ох, не говори ерунды, – рассмеялся я, хотя мне стало не по себе.

Я подумал о Белинде. Мне захотелось залезть под ночную рубашку Шарлотты и почувствовать горячее мясистое бедро Белинды. Фото обнаженной Белинды. Было ли все правдой? Или коммерческой рекламой? Я чувствовал себя дураком. Я чувствовал себя полностью обессилевшим.

Отправляйся домой, жди ее звонка или прихода, потом сними с нее одежду. Положи ее на кровать с балдахином прямо на скомканную фланелевую ночную рубашку, стяни с нее тесные трусики и нежно-нежно войди в нее… словно в новенькую перчатку…

– Знаешь, ведь именно твоя мать сообщила мне, что ты был автором двух ее последних книг, – произнес Алекс уже хорошо поставленным голосом опытного рассказчика. Огни, съемка, камера. Я почувствовал, как он начинает потихоньку расслабляться. – И заметь, она не просила хранить тайну.

– Она с первого взгляда умела распознать истинного джентльмена, – тихо отозвался я.

Алекс улыбнулся и выпустил облачко дыма. Даже в свои шестьдесят с хвостиком выглядел он весьма импозантно и привлекательно. Густые седые волосы были уложены а-ля Кэрри Грант. Набранный с годами лишний вес он нес с достоинством, словно остальные люди просто были слишком худыми. Идеальные зубы, идеальный загар.

– Все произошло как раз после премьеры «Багрового Марди-Гра», – начал Алекс, положив мне руку на плечо. – Помнишь, мы хотели, чтобы она полетела с нами в Калифорнию, но она не смогла, была не в состоянии, но ты поехал туда, а позже уже я прилетел в Новый Орлеан, чтобы навестить ее.

– Никогда не забуду.

– Джереми, ты даже не представляешь, какой мрачной оказалась та поездка на юг.

– Сочувствую.

– Я подъехал на машине к вашему огромному розовому дому на Сент-Чарльз-авеню. Темно-зеленые ставни были наглухо закрыты, а кусты олеандра не падали на тротуар лишь потому, что их подпирал забор из штакетника. Мне даже не удалось открыть ворота без посторонней помощи.

– Нет места лучше родного дома, – сказал я.

– А потом я вошел в темный холодный холл с мрачной бронзовой головой пирата на подставке и большим портретом маслом не помню кого. Роберта Е. Ли?

– Лафайета, – уточнил я.

– Потолки высотой, наверное, пятнадцать футов, и старые кипарисовые паркетные доски, просто огромные. Я поднялся по лестнице, достойной Скарлетт О'Хара. На стенах до сих пор сохранились газовые светильники.

– Они не работают, – уточнил я.

– И только крошечный светильник, мерцающий в коридоре на втором этаже.

– Жуткое дело – менять там лампочки.

– И она была там. Синтия Уокер была в своей похожей на пещеру спальне. А обои, Джереми! Старые обои с золотыми листьями. Художник по декорациям отдал бы все на свете, лишь бы прикоснуться к таким обоям. В любом случае у меня возникло такое чувство, будто я в домике на дереве и смотрю сквозь щели в обшивке. Но не вижу ничего, кроме ветвей дуба и зеленой листвы. А если приглядеться получше, то можно увидеть мелькание огней движущегося транспорта и очертания старого деревянного трамвая, громыхающего и ревущего, точно морская раковина.

– Алекс, напиши еще одну книгу. О призраках.

– И она лежала там, в своей необъятной старомодной кровати. Рядом стояли кислородные баллоны. Кислородные баллоны на фоне золотых обоев и мебели красного дерева! Высокого комода времен королевы Анны – если не ошибаюсь – с гнутыми ножками и старинного французского шкафа с зеркальными дверцами.

– Забитого шариками от моли.

– Ты даже представить себе не можешь, какое впечатление произвела на меня комната. Везде суперобложки, фотографии, сувениры, а еще позвякивающие колокольчики, кошмарные медные колокольчики…

– На самом деле они были стеклянными.

– И эта крошечная женщина, можно сказать, женщина в миниатюре, которая сидела, обложенная вышитыми подушками.

– Шелковыми.

– Да, шелковыми. На ней был шелковый пеньюар цвета лаванды – чудная вещь, Джереми! – а еще камеи. У нее были камеи на шее, на пальцах и на запястьях, на браслетах. Никогда не забуду те камеи. Она сказала, они из Италии.

– Из Неаполя.

– И парик. Седой парик. Полагаю, надо обладать определенным шиком, чтобы надеть такой парик: из натуральных волос, с длинной косой. Ничего фальшивого или современного. Она была страшно худой, от нее осталась только тень.

– Восемьдесят фунтов.

– И все же, Джереми, она оставалась очень живой, очень остроумной и все еще привлекательной.

– Несмотря ни на что, все еще привлекательной.

– Она предложила мне присесть и выпить с ней бокал шампанского. Возле ее постели стояло серебряное ведерко со льдом. И она рассказала мне, как во время Марди-Гра король парада обычно останавливался у каждого дома по Сент-Чарльз-авеню, в котором жил бывший король, и тому приходилось лезть по приставной лестнице на королевский трон, чтобы выпить вдвоем по бокалу шампанского, а всей процессии ничего не оставалось, как терпеливо их ждать.

– Да, так оно и было.

– Ну, она тогда сказала мне, будто мой приезд в Новый Орлеан, чтобы повидаться с ней, для нее все равно что выпить шампанского с королем этого праздника. А я, конечно, ответил, что считаю ее великой писательницей, для меня большая честь играть Кристофера Прескотта в экранизации «Багрового Марди-Гра» и что премьера прошла великолепно. Она рассмеялась и заявила, что это ты написал роман от начала до конца. Она даже не знала, кто такой Кристофер Прескотт! О, как она смеялась! По ее словам, она надеется, что он был джентльменом, этот Кристофер Прескотт, и пил шампанское с королем во время «Багрового Марди-Гра». Она сообщила мне, что ты опубликовал под ее именем две последние книги и напишешь за нее еще много других. Синтия Уокер прекрасно себя чувствовала в твоих руках. Синтия Уокер будет жить вечно. Она даже завещала тебе свое имя. Ты всегда будешь писать под именем Синтии Уокер, объясняя, что нашел рукописи в ее архиве в банковской ячейке уже после ее смерти.

– Ну, я не стал этого делать, – произнес я.

Он вздохнул и затушил сигарету. Наступила благословенная тишина. Ни звука вокруг. И только рев машины на Сент-Чарльз-авеню. Я слышал его за две тысячи миль от того места, где мы находились, а еще чувствовал запах ее комнаты.

– Мне позвонили в Нью-Йорк, когда она умерла, – сказал он. – Наверное, два месяца спустя. В тот вечер мы как раз пили за ее здоровье в клубе «Сторк». Она была удивительной личностью.

– Без сомнения. А теперь, пьяный бездельник, выметайся из моей машины, – сказал я. – В следующий раз, когда будешь писать книгу, можешь вставить нашу историю.

– Я жду этого от тебя.

– А что, если я так и сделаю? – подумав с минуту, ответил я. – А потом кто-нибудь сделает телефильм. И продажи всех ее книг тут же пойдут вверх…

– Но ты ведь не решишься!

– …так же как и продажи моих книг, и все благодаря тому, что люди получили малую толику правды. Искусство основано на правде, и публика это знает. А теперь, пьяный бездельник, давай пошли в дом. Ведь кому-то надо и на жизнь зарабатывать.

Он одарил меня долгим взглядом и улыбнулся своей фирменной киношной улыбкой. Выглядел он просто великолепно, будто кто-то поработал над ним, имея под рукой увеличительное стекло, и устранил даже малейшие изъяны, тонкую морщинку или нежелательный волос.

А про себя я гадал, думает ли он о другой части той истории, если, конечно, еще помнит о ней.

В тот день, уже готовясь покинуть мой дом, он зашел с заднего крыльца в мою мастерскую, закрыл за собой дверь и небрежным жестом запер ее на задвижку. Он опустился на кушетку, пригласив меня сесть рядом. Мы занимались любовью – если можно так выразиться – примерно минут пятнадцать, а потом за ним пришел лимузин и увез его прочь.

Во времена своей молодости, в расцвете славы, он был видным мужчиной, стройным и поджарым, с вьющимися волосами цвета воронова крыла. Помню, он еще носил белый льняной костюм с розовой гвоздикой в петлице, а через плечо у него был перекинут белый плащ, отдаленно напоминающий накидки, в которых он появлялся в кинофильмах. Бездна обаяния. В этом он ничуть не изменился.

«Когда поедешь на Западное побережье, остановишься у меня», – сказал он тогда и записал номер своего телефона на сувенирных спичках. Я позвонил по данному номеру три месяца спустя, когда решил покинуть дом.

И у нас была короткая интрижка – с неделю, не больше – в его роскошном, ухоженном доме на Беверли-Хиллз, а потом он сказал: «Малыш, ты вовсе не обязан это делать. Ты нравишься мне таким, какой ты есть». Сперва я нe поверил своим ушам, но выразился он вполне недвусмысленно.

Свою порцию секса он мог получить где угодно, и ему было безразлично, оказывался ли рядом смазливый маленький садовник-японец или новый официант из «Чейсена». Чего он действительно хотел, так это видеть в своем доме красивого и неиспорченного молодого человека, который был бы ему за сына.

Когда из Европы вернулась его жена Фэй, я стал гораздо лучше разбираться в происходящем, тем более что подолгу гостил у них и успел привязаться к обоим, справедливо считая то время лучшим в своей жизни.

Вечеринки, походы в кино и по магазинам, карточная игра допоздна, выпивка, бесконечные разговоры, утренние прогулки – все это было чрезвычайно приятно, и я напрочь забыл об интимной близости с Алексом, словно она была плодом моего воображения. Я уехал только после того, как закончил портрет Фэй, который и по сей день висит у них в гостиной над камином.

Она была из тех хорошеньких старлеток на комических ролях, которых сегодня вряд ли хоть кто-нибудь вспомнит, ее карьера и жизнь были проглочены Алексом, но сколько бы у него ни было любовников или «сыновей», она всегда была единственной и неповторимой – женщиной всей его жизни. После ее смерти Алекс прошел все круги ада.