Текст книги "Белинда"

Автор книги: Энн Райс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 36 страниц)

Когда я вернулся домой, толпа на улице стала еще больше. И я вынужден был пробираться через дверь в гараж. Но несколько репортеров все же просочились за мной. Мне пришлось вывести их из гаража на улицу и войти в дом уже через парадную дверь, поскольку иначе они, как тараканы, расползлись бы по заднему двору.

– Джереми, правда, что вы нашли Белинду в притоне для хиппи? – выкрикнул кто-то.

– И вы действительно сказали полицейскому, будто вы ее отец? – спросил другой репортер.

– Эй, Джереми, а сам-то ты видел «Конец игры»? – поинтересовался третий.

Я захлопнул входную дверь.

По коридору мне навстречу торопливо шел Дэн. Он побрился и помылся, но выражение его лица мне не понравилось.

– Полиция уже начала здорово на нас давить, – сообщил мне Дэн. – Александер как может тянет время, но рано или поздно тебе придется с ними пообщаться, а потому, по его мнению, тебе лучше явиться добровольно.

У меня в голове вдруг промелькнула шальная мысль. Интересно, а в тюрьме можно писать картины? Глупость какая-то. Как, черт возьми, оказавшись в тюрьме, я смогу ее защитить?! Нет, надеюсь, до этого не дойдет!

Я прошел в кабинет в задней части дома, и Барбара протянула мне кипу телеграмм. Перед ней их лежала целая гора, и они продолжали приходить практически безостановочно. Автоответчик был включен на минимальную громкость. Мне показалось, я услышал чей-то злобный шепот: «Извращенец поганый».

Я развернул первую телеграмму:

ПОЗДРАВЛЯЮ С ПОКАЗОМ. ВИДЕЛА КАТАЛОГ. ПОТРЯСАЮЩЕ. ПРИЕДУ ЕСЛИ СМОГУ. ЛЕЧУ В РИМ ДЛЯ ДУБЛЬ-ПОЗИТИВА КОНЦА ИГРЫ. ЕСЛИ СМОГУ ПОЗВОНЮ КОГДА ВЕРНУСЬ. ДЕРЖИСЬ. СЬЮЗЕН ДЖЕРЕМАЙЯ.

– Прекрасно – прошептал я. – Значит, она делает дополнительные копии фильма. Когда пришла телеграмма?

– Возможно, еще вчера, – ответила Барбара. – Здесь таких не меньше пятидесяти. А еще двадцать принесли сегодня утром. Я сортирую их так быстро, как могу.

– Ну, на сегодняшний день это для нас лучший способ общения. Так что пусть автоответчик работает себе на здоровье, а вы пока займитесь телеграммами.

– Позвони по номеру, с которого отправлена телеграмма. Номер лос-анджелесский. Посмотрим, вдруг мы сможем поймать Джеремайя позже, – произнес Дэн.

– У меня для вас еще новости, – сказала Барбара. – От Райнголда. Он приезжал сюда в ваше отсутствие. Миллионер из Форт-Уорта Джо Тревис Бакнер рвет и мечет из-за того, что музеи имеют первое право выбора. Он хочет две картины прямо сейчас. Но Далласский музей уже сделал солидное и недвусмысленное предложение: пятьсот тысяч долларов за «Белинду с куклами». Райнголд попросил две недели для рассмотрения предложения. И да, тот другой парень… кажется, граф Солоски. Граф Солоски – так вроде. Ну, в любом случае он из Вены. Словом, он купил четыре картины и уже заплатил. Хотите знать, какая сумма набегает? Райнголд, похоже, считает, что этот Солоски не менее важный покупатель, чем музеи. Просто потрясающе. Правда?

Барбара выжидательно посмотрела на меня. И я прекрасно знал, что должен был что-то сказать, хотя бы из элементарной вежливости, так как она, милая, трудилась ради меня не покладая рук и очень устала. Но я промолчал, поскольку у меня действительно не было сил говорить.

Я пошел на кухню и рухнул на свой любимый стул.

Итак, граф Солоски подписал чек. Райнголд обхаживал графа целых тридцать лет, не меньше, считая его коллекционером произведений искусства номер один в мире. А потому Солоски имел приоритет даже по сравнению с музеями. Действительно, «просто потрясающе», ничего не скажешь! По крайней мере, для того парня, каким я был шесть месяцев назад, в тот знаменательный день, когда встретил ее на приеме Ассоциации книготорговых организаций, того парня, который сказал: «Если я не брошусь с обрыва, то так никогда никем и не стану».

Другой человек вряд ли сможет сфокусироваться на моих переживаниях. Я и сам-то вряд ли на это способен. Я смотрел на происходящее будто со стороны, как на пейзаж, написанный импрессионистом: цвет, линии, симметрия расплывчаты и скорее относятся к категории воздушного, чем земного.

– Ты знаешь, что это не сработает, – услышал я голос Дэна.

4

Полицейские появились во вторник, ровно в девять тридцать утра. Дэвид Александер приехал на два часа раньше. Он оказался стройным, худощавым блондином с холодными голубыми глазами за стеклами авиаторских очков в тонкой золотой оправе. Он сидел, сложив пальцы домиком, и я смутно припомнил, будто когда-то читал, что на языке жестов это означает превосходство над окружающими, но мне было все равно.

Мне не хотелось с ним говорить. Я думал о Белинде, о том, как тяжело ей было рассказывать свою историю Олли Буну. Но Александер был моим адвокатом, и Дэн настоял на том, чтобы я ничего от него не скрывал. Ну что ж, ничего не поделаешь. Надо так надо. Выложи свои чувства на стол, словно конверт с оплаченными счетами.

Утренние телевизионные новости оказались чертовски неприятными. Джи-Джи и Алекс, которые приехали позавтракать со мной, отказались их смотреть и ушли пить кофе в гостиную.

Показывали снятый накануне вечером репортаж о том, как Дэрил, в мрачном темно-сером костюме, зачитывает перед телерепортерами заранее подготовленное заявление:

«Моя сестра Бонни находится в состоянии крайнего нервного истощения. У нее был тяжелый год – год непрерывных поисков и переживаний, – что не могло не сказаться на ее здоровье. Что касается тех картин в Сан-Франциско, то мы имеем дело с психически неуравновешенным человеком и с серьезным нарушением закона, а также с пропавшей девочкой, которая еще не достигла совершеннолетия и, возможно, сама страдает психическим расстройством. Картины эти, скорее всего, написаны без ее согласия; вполне возможно, что она не имела о них никакого представления, и, естественно, они были сделаны без согласия ее единственного законного опекуна – моей сестры Бонни Бланшар, которая также не имела о них никакого представления».

Затем непристойность моих картин в своем интервью осудила представительница «феминистских организаций, выступающих против порнографии», молодой амбициозный адвокат из Нью-Йорка Черил Уилер. Она изложила свои взгляды, ни разу не повысив голоса:

«Выставка является самым настоящим изнасилованием. Если Белинда Бланшар действительно жила с Уокером, что пока еще достоверно не установлено, тогда перед нами вопиющий пример насилия над ребенком, число случаев которого в нашей стране постоянно увеличивается. Нам доподлинно известно только одно: сходство девушки с Белиндой Бланшар и доброе имя ее матери безжалостно эксплуатируются Уокером, возможно, без ведома самой девушки…

Но если Белинда одобряет проведение подобной выставки, если она согласна, как утверждает Уокер…

Для девушки шестнадцати лет вопрос согласия на подобную эксплуатацию даже не подлежит обсуждению, и тем более речь не может идти о согласии на половые сношения. Белинда Бланшар будет считаться несовершеннолетней до достижения ею восемнадцати лет».

Я смотрел интервью, оцепенев от удивления. Не видел такого со времен шестидесятых, когда они сжигали записи «Beatles», потому что Джон Леннон заявил, что он известнее самого Иисуса Христа. Ну а до того, во время Второй мировой, нацисты сжигали книги на площади. Я не понимаю, почему это меня совсем не расстраивает. И не понимаю, откуда у меня такое чувство, будто все происходит с кем-то другим. Книги, горящие на костре на открытой площадке перед зданием публичной библиотеки Ридинга… Детишки, гордо бросающие любимые книжки в огонь.

Если Дэвид Александер и отреагировал на репортаж, то никак этого не показал. Дэн не сказал: «Я ведь тебе говорил», за что я ему более чем признателен. Он просто сидел и что-то записывал.

Затем в дверь позвонили, и Джи-Джи сообщил нам, что пришла полиция.

Полицейскими оказались двое высоких мужчин в штатском, которые очень мило засуетились и заахали при виде Алекса, сообщив ему, что видели его фильмы и «Полет с шампанским» тоже. Все дружно рассмеялись, даже Дэн с Дэвидом добродушно улыбнулись, хотя я видел, что Дэну явно не по себе.

Затем полицейский, что постарше, лейтенант Коннери, попросил автограф для своей жены. Другой полицейский рассматривал игрушки с таким видом, будто производил инвентаризацию. Его почему-то особенно заинтересовали куклы, и он взял разбитую куклу и провел пальцем по треснувшей фарфоровой щеке.

Я пригласил их пройти на кухню, и Дэн налил им по чашечке кофе. Коннери сказал, что предпочел бы побеседовать со мной наедине, без адвокатов, но Александер, улыбнувшись, покачал головой, и все опять вежливо засмеялись.

Если не считать обаятельной улыбки и приятного голоса, Коннери оказался ничем не примечательным человеком: коренастым, с сединой в волосах, квадратной челюстью и серыми глазами. У него был акцент жителя окраин, похожий на уличный акцент выходцев из Ирландии и Германии, обосновавшихся в Бостоне или Нью-Йорке. Второй полицейский во время разговора предпочел держаться в тени, так что я его толком и не разглядел.

– Итак, Джереми, вы добровольно согласились побеседовать с нами, – придвинув ко мне магнитофон, сказал Коннери. – И вы знаете, что обвинение вам пока не предъявлено. Пока. Так как оно может быть предъявлено позже. И если мы все-таки решим предъявить вам обвинение, то зачитаем вам ваши права.

– В этом нет необходимости. Я знаю свои права.

Александер опять сложил пальцы домиком, а Дэн стал белым как полотно.

– Вы можете в любой момент попросить нас удалиться, – заверил меня Коннери.

Его слова вызвали у меня улыбку. Он напоминал мне копов и пожарных, что были среди моих новоорлеанских родственников по материнской линии: все как один крупные мужчины с седыми волосами а-ля Спенсер Трейси.

– Я понимаю. Расслабьтесь, лейтенант, – грустно улыбнулся я. – Наверное, с вашей точки зрения, это дело кажется чертовски странным.

– Джереми, почему бы тебе просто не ответить на вопросы? – раздраженно спросил Дэн, который, похоже, уже был на пределе.

Александер не проронил ни слова и напоминал восковую фигуру.

– Ну что ж, Джереми, я все скажу, – произнес Коннери и вытащил из кармана пачку сигарет. – Вы не против, если я закурю? Большое спасибо. Сейчас никогда не знаешь, где можно курить, а где – нет. Сейчас, чтобы сделать затяжку-другую, необходимо выходить на заднее крыльцо. Я иду в свой любимый ресторан, хочу выкурить свою обычную послеобеденную сигарету, а мне говорят «нет». Так вот, Джереми, на настоящий момент больше всего нас волнует одно: установить местонахождение Белинды Бланшар. Итак, мой первый вопрос: Джереми, вы знаете, где она сейчас?

– Не имею ни малейшего понятия. В своем письме, отправленном мне в Новый Орлеан, она написала, что находится за две тысячи миль от меня, что может означать Европу, или Западное побережье, или Нью-Йорк. Кстати, примерно четыре недели назад, а точнее седьмого, ей исполнилось семнадцать. Когда она уезжала, у нее с собой была приличная сумма денег и одежда на все случаи жизни. Если бы я знал, где она, то немедля отправился бы туда прямо сейчас. Я попросил бы ее выйти за меня замуж, так как люблю ее и считаю, что самое правильное для нас – срочно пожениться.

– Джереми, а вы думаете, она выйдет за вас? – растягивая слова, ничего не выражающим тоном спросил Коннери.

– Не знаю. Надеюсь, что так.

– Почему бы вам не рассказать нам все?

Я вспомнил о словах Джи-Джи, который давеча сказал, что у них навязчивая идея насчет Белинды. А потом я вспомнил о том, что советовал мне сделать Дэн.

Я начал свой рассказ с описания нашей первой встречи, о заварушке на Пейдж-стрит и о том, что она переехала ко мне. Да, в заявлении того полицейского все верно. Я действительно назвался ее отцом. Я хотел ей помочь. Привез ее к себе домой. Но я действительно не знал, кто она такая, а одним из ее условий было не задавать лишних вопросов. Потом я перешел к своим картинам. Рассказал о тех месяцах, что мы были вместе. Словом, обо всем хорошем, что было между нами…

– А затем здесь появилась Бонни, – прервал меня Коннери. – Ее частный самолет приземлился в Международном аэропорту Сан-Франциско десятого сентября в одиннадцать сорок пять. Там Бонни встречала ее дочь. Все верно?

Я ответил, что не знаю наверняка. И объяснил, что узнал, кто такая Белинда на самом деле, только посмотрев «Конец игры». Я подробно описал визит Бонни и наш разговор в «Хайятте», во время которого Бонни попросила меня присмотреть за Белиндой.

– Если уж быть до конца точным, она пыталась шантажировать вас?

– Почему вы так считаете?

– Я основываюсь на заявлении водителя лимузина, который слышал, как они с дочерью разрабатывали план действий. Машина была припаркована, а стекло, отделяющее его от пассажиров, поднято не до конца, так что он слышал каждое слово.

– Тогда вы знаете, что все было разыграно, как по нотам. Кроме того, перед тем как покинуть «Хайятт», я забрал у нее негативы.

Рассказав ему правду, я почувствовал огромное облегчение. Получается, он знал самую неприятную часть нашей истории. И мне не надо было ничего ему рассказывать. Теперь я мог более или менее чистосердечно признаться в причине и последствиях той роковой стычки с Белиндой.

Я подробно рассказал о драке, об уходе Белинды, о письме, которое пришло пять дней спустя, и о мотивах, побудивших меня, не откладывая, выставить картины.

– Словом, мы с ней совпали по фазе, – произнес я. – В какой-то момент наши желания совпали. Я всегда хотел показать картины. И к тому времени, когда мы уехали в Новый Орлеан, мне уже не было нужды обманывать себя. А сейчас мне следовало выставить картины уже ради нее, потому что все должны были узнать, кто она такая; потому что это было единственным способом дать ей возможность больше не прятаться и не убегать, а возможно, и заставить ее понять и простить меня.

Раздавив окурок в пепельнице, Коннери изучающе смотрел на меня.

– Вы позволите взглянуть на письмо? – спросил он.

– Нет, оно принадлежит Белинде, оно не мое. Письмо хранится там, где его никто не сможет найти. Я не могу сделать его достоянием гласности, поскольку оно ее, и только ее.

Подумав немного, Коннери начал задавать мне вопросы о самых разных вещах. О книжном магазине, где я впервые увидел Белинду, о том, когда был построен дом моей матери в Новом Орлеане, о мисс Энни, о соседях, о ресторанах, где мы обедали в Сан-Франциско и в Новом Орлеане, о том, что носила Белинда в Новом Орлеане и сколько у нее было чемоданов.

Однако постепенно я начал понимать, что он намеренно повторяет определенные вопросы, особенно о той ночи, когда Белинда ушла от меня. Взяла ли она с собой все вещи, те самые чемоданы, или нет, объявлялась ли она после своего ухода и, конечно, добровольно ли она позировала для фотографий или нет, а также зачем я уничтожил снимки.

– Послушайте, мы с вами топчемся на месте, повторяя по сотому разу одно и то же, – сказал я. – Чего вы на самом деле хотите? Конечно, я уничтожил фотографии. Я уже объяснял. А что бы вы сделали на моем месте?

Коннери тут же начал говорить примирительным тоном.

– Джереми, мы весьма ценим ваше сотрудничество, – сказал он. – Но видите ли, семья очень переживает за эту девочку.

– Я тоже.

– Здесь ее дядя Дэрил. Он подозревает, что Белинда могла принимать наркотики на улице, что она не вполне адекватна и не способна отвечать за свои действия.

– А что говорит ее отец?

– Повторите, пожалуйста, еще раз. Значит, около семи вы пошли спать. Она что, до этого времени находилась в своей комнате? А мисс Энни, экономка, она что, принесла ей ужин?

– Когда я проснулся, ее уже не было, – кивнул я. – А видеокассета с «Концом игры», как я и говорил, лежала рядом со мной на ночном столике. Она явно хотела что-то этим сказать. Но вот что конкретно, я не знаю. Возможно, она как бы говорила: «Выстави картины». И свою просьбу она повторила в письме, что пришло пятью днями позже…

– А письмо?

– В банковском сейфе!

Коннери бросил взгляд в сторону второго детектива, потом посмотрел на часы.

– Джереми, я очень ценю ваше сотрудничество, и мы постараемся больше не отнимать у вас время, но лейтенант Бергер, с вашего позволения…

Бергер поднялся и направился к входной двери. Я заметил, что Александер сделал знак Дэну, чтобы тот следовал за лейтенантом. И только после этого Коннери продолжил задавать вопросы.

– И вы говорите, Джереми, что мисс Энни не видела, как уходила Белинда.

– Все верно, – сказал я и тут услышал, как открылась входная дверь.

Вошел Дэн и кивком позвал Александера.

– Что происходит? – поинтересовался я и выглянул в коридор.

Они стояли там и читали какие-то бумаги. Коннери встал с места и вышел в коридор, а Дэн вернулся ко мне.

– У них при себе оформленный по всем правилам и очень подробный ордер на обыск дома.

– Пусть ищут, – бросил я. – Можно было бы обойтись и без него.

Дэн выглядел весьма обеспокоенным.

– Судя по формулировке, мы можем ожидать, что они будут вскрывать половицы, – прошептал он.

– Послушайте, я поднимусь с вами наверх, – сказал я Коннери.

Но он ответил: нет, это вовсе не обязательно, он проследит за тем, чтобы его люди ничего не испортили.

– Тогда вперед! Мансарда не заперта, – пожал я плечами.

Дэвид Александер многозначительно посмотрел на Дэна, что мне не слишком понравилось. Если мне придется платить этому парню, то и секретами он должен делиться со мной, а не с Дэном.

Теперь весь дом кишел детективами. Два копа остались в гостиной, где Алекс и Джи-Джи застыли в неловкой позе между кукольным домом, карусельной лошадкой и игрушечным поездом, остальные топали по голому полу мансарды.

Я собрался было подняться по лестнице, но увидел, как Коннери спускается вниз. Еще один детектив нес пластиковые пакеты, в одном из которых лежал джемпер Белинды. А я и не знал, что она забыла его наверху.

– Будьте добры, не трогайте джемпер, – сказал я.

– Почему? – удивился Коннери.

– Потому что это вещь Белинды, – ответил я и, протиснувшись мимо него, стал подниматься наверх, чтобы проверить, что там на самом деле происходит.

Они обшаривали все. Я слышал щелканье фотоаппарата и видел серебристые отблески фотовспышки на стене. Под латунной кроватью они нашли ее щетку для волос и тоже забрали с собой. Я не мог видеть, как чужие люди роются в моем шкафу и ворошат постельное белье.

Я решил, что мне лучше спуститься вниз. Коннери был в гостиной, где внимательно изучал кукольный дом. Алекс сидел на кушетке, наблюдая за действиями детектива. Джи-Джи стоял у Коннери за спиной и невидящими глазами смотрел в окно.

– Послушайте, Коннери, – обратился я к детективу. – На мой взгляд, абсолютно бессмысленная затея. Я ведь сказал вам, что она была здесь. Какие еще доказательства вам нужны?

Тут позвонили в дверь, и один из детективов пошел открывать. На крыльце стояли два полицейских в форме, а у их ног послушно сидели две огромные лохматые немецкие овчарки.

– Джереми, – в своей обычной дружелюбной манере сказал Коннери, положив мне руку на плечо так, как это сделал бы Алекс. – Вы не будете возражать, если мы пройдемся с собаками по дому?

Я услышал, как Дэн пробормотал, что все указано в сраном ордере на обыск.

Джи-Джи опасливо косился на собак, а Алекс молча, с безмятежным видом курил сигарету.

– Но зачем, ради всего святого, вам собаки? Белинды здесь нет, – сказал я.

Я чувствовал, что ситуация становится все более абсурдной, и меня это нервировало. Я слышал доносящийся с улицы гул голосов. Значит, зевак явно прибавилось. Но смотреть в окно из-за занавески я не стал, чтобы не расстраиваться еще больше.

Я попятился, когда собаки переступили через игрушечный поезд фирмы «Лайонел». Я видел, как они обнюхивали французских и немецких кукол, сваленных на кушетке за спиной у Алекса. Потом овчарки принялись обнюхивать ботинки Алекса, но тот даже бровью не повел, и офицер поспешил увести собак.

Я молча следил за тем, как полицейские провели собак через первый этаж и начали подниматься с ними по лестнице в мансарду. Александер последовал за ними.

Еще один полицейский в штатском спустил вниз очередной пластиковый пакет. В пакете лежали вуаль и венок для Святого причастия, мамины четки и отделанный перламутром молитвенник.

– Эй, постойте! Вы не имеете никакого права это брать, – повернулся я к Коннери. – Молитвенник и четки принадлежали моей матери. Что вы делаете?! Кто-нибудь может мне объяснить, что здесь творится?

– Не волнуйтесь, Джереми. Все останется в целости и сохранности, – положил мне руку на плечо Коннери.

Потом я увидел, как двое мужчин пронесли по коридору мой фотоархив, хранившийся в цокольном этаже.

– Но здесь нет ее снимков! – возмутился я. – Всего лишь старые негативы. Что происходит?

Коннери пристально посмотрел на меня, но промолчал. Дэн тоже ничего не сказал, он внимательно следил за тем, как выносят из дома мои вещи.

Тут из кухни выглянула Барбара и сообщила, что Коннери просят подойти к телефону.

– Дэн, какого хрена они делают?! – прошептал я.

Дэн явно пребывал в состоянии тихой ярости.

– Послушай, не вздумай больше ничего им говорить, – прошептал он в ответ.

Джи-Джи подошел к окну и выглянул на улицу. Я встал рядом. Полицейский, забравший вуаль и венок для Святого причастия, беседовал с репортерами. Рядом стоял трейлер пятого канала. У меня прямо-таки кулаки зачесались врезать парню как следует. Потом я заметил у него еще один пластиковый пакет. Там лежали черный хлыст и кожаные сапоги для верховой езды.

Но тут меня отвлек Коннери, который уже успел вернуться в гостиную.

– Послушайте, Джереми, я хочу поставить вас в известность, что полиция Нового Орлеана провела официальный обыск дома вашей матери. Все сделано абсолютно законно, с постановлением суда и всеми делами, но я хочу, чтобы вы были в курсе.

Коннери посмотрел вверх, на лестничную площадку. Полицейский в форме уже вывел собак из мансарды. Коннери подошел к нему, и они, наверное, с минуту о чем-то шептались. Александер же тихонько проскользнул мимо них и вернулся в гостиную.

Следом за ним прошел Коннери.

– Ладно, Джереми, давайте еще немного побеседуем, – произнес он.

Но никто из присутствующих даже не шевельнулся. Алекс и Джи-Джи явно не собирались уходить. Коннери оглядел нас и с улыбкой спросил:

– Джереми, не хотите поговорить с глазу на глаз?

– Не особенно. Мне нечего больше сказать.

– Будь по-вашему, Джереми, – согласился Коннери. – Но скажите, вы, случайно, не знаете, почему Белинда до сих пор с вами не связалась?

Александер внимательно прислушивался к нашему разговору, но Дэну пришлось выйти. Он пошел на кухню, вероятно к телефону.

– Ну, возможно, она не в курсе того, что здесь происходит. Возможно, она сейчас слишком далеко и новости до нее не доходят. Возможно, она боится своих родственников. И кто знает? Возможно, она не хочет возвращаться.

Коннери задумался, словно взвешивая в уме мои слова.

– Но нет ли другой причины, по которой она не может узнать, что здесь происходит, или не имеет возможности вернуться назад?

– Я вас не понимаю, – пожал я плечами.

Но тут в разговор неожиданно вмешался Александер.

– Обратите внимание, что мой клиент шел на сотрудничество с вами именно в той степени, какой от него и ожидали, – произнес он холодным тоном. – Надеюсь, вы не хотите, чтобы мы получили постановление суда по поводу превышения вами ваших полномочий, а это именно то…

– Но вы, парни, ведь тоже не хотите заседания большого жюри для предъявления официального обвинения? – точно так же вежливо поинтересовался Коннери.

– И на каком основании вы можете это сделать? – ледяным голосом спросил Александер. – У вас ничего нет. Собаки ничего не нашли. Или я не прав?

– А что они должны были найти? – удивился я.

Мне ответил Александер, получивший подкрепление в лице Дэна, который к тому времени вернулся в гостиную и встал рядом с ним. Александер инстинктивно облизал пересохшие губы, но голос его звучал, как и прежде, холодно и твердо.

– Собакам дали понюхать одежду Белинды, чтобы они могли узнавать ее запах. Одежду предоставил полиции ее дядя. И если предположить, что в отношении Белинды было совершено преступление, собаки должны были унюхать место, где лежало тело, и стоять как вкопанные на этом месте. Собаки обучены чуять смерть.

– Господи помилуй! Неужели вы думаете, что я убил ее? – изумленно уставился я на Коннери, неожиданно осознав, что тот испытующе смотрит на меня с холодным безразличием.

– Но и в Новом Орлеане собаки ничего не почуяли. Ведь так? – продолжил Александер. – Таким образом, у вас нет никаких доказательств того, что имело место преступление.

– Боже, это невыносимо! – простонал я и, почувствовав, что земля будто уходит из-под ног, рухнул в кресло.

Я поднял глаза и неожиданно встретился взглядом с Алексом, который снова сел на диван и теперь наблюдал за происходящим, ничем не выдавая своих чувств. Он даже незаметно махнул мне рукой: мол, не обращай внимания, смотри на все проще.

– Если вы расскажете прессе, – сказал я, – то все погубите. Разрушите все, что я сделал.

– С чего бы это? – ухмыльнулся Коннери.

– Господи, ну как вы не можете понять?! Картины должны были стать торжеством духа. Они должны были быть прекрасными и целительными. Они должны были воспевать ее сексуальность, нашу любовь и мое спасение благодаря той самой любви. Девочка была моей музой. Она заставила меня пробудиться от тяжкого сна, черт возьми! – Я посмотрел на игрушки и со злостью пнул паровозик с вагончиками. – Она наполнила жизнью этот дом, эту комнату. Она не была куклой, она не была глупой мультяшкой, она была молодой женщиной, черт бы вас всех побрал!

– Довольно пугающая история. Что скажете, Джереми? – проникновенно спросил Коннери.

– Вовсе нет. И никогда не была такой. Но если вы расскажете о ней, то она тут же станет аморальной и грязной, подобно тысяче других историй о всякого рода извращениях, как будто люди не имеют права нарушать запреты и любить друг друга, причем так, чтобы их любовь не считалась уродливой, жестокой и безнравственной!

Я чувствовал, что Александер смотрит на меня так же испытующе, как и Коннери. Дэн внимательно следил за происходящим, но сейчас слегка кивал, точно моя пламенная речь не вызвала у него особых возражений. И я был безмерно благодарен ему за поддержку. Жаль, что нельзя сейчас ему об этом сказать, но у меня еще будет время.

– Выставка была задумана как идеальный конец и идеальное начало! – Я прошел мимо них в столовую и посмотрел на кукол, сидевших на пианино. И мне вдруг ужасно захотелось смахнуть их оттуда. Смахнуть весь этот хлам. – Ну как вы не можете понять? Конец ее жизни в потемках. Конец моей жизни в потемках. Мы сможем смело заявить о себе, и нам не придется таиться. Неужели непонятно?

– Лейтенант, – произнес Александер тихим голосом, – я действительно вынужден попросить вас удалиться.

– Я не убивал ее, лейтенант, – сказал я. – И, покинув мой дом, вы не посмеете утверждать обратное. Вы не посмеете все извратить! Слышите меня? Вы не сделаете из меня морального урода!

Коннери сунул руку в карман плаща и достал сложенный экземпляр каталога моей выставки.

– Послушайте, Джереми, это ведь ваша картина? – И он показал мне портрет наездницы. Все верно: каскетка, стек, сапоги.

– Да, моя. Но, ради всего святого, какая связь между картиной и убийством?!

Александер попытался снова вмешаться. Джи-Джи и Алекс молча слушали наш разговор, а когда Джи-Джи осторожно проскользнул мимо нас к эркеру, я увидел страх в его глазах. Нет, Джи-Джи, не верь ему!

– Джереми, вы ведь не можете не признать, что сюжет картины весьма странный?

– Возможно. Ну и что с того?

– А вот название следующей картины. «Художник оплакивает натурщицу». И здесь вы почему-то выбрали именно слово «оплакивает». Джереми, почему?

– О господи!

– Джереми, должен предупредить вас, что вы под наблюдением полиции, и если попытаетесь уехать из Сан-Франциско, вас немедленно арестуют.

– Не смешите меня! – взорвался я. – И вообще убирайтесь к чертовой матери из моего дома! Катитесь к вашим репортерам и делитесь с ними сколько угодно своими грязными подозрениями! Можете сказать им, что художник, который любит юную девушку, непременно должен ее убить и что вы не верите в искренние и светлые отношения между взрослым мужчиной и девушкой ее возраста.

– Лейтенант, на вашем месте я воздержался бы от подобных заявлений, – вмешался в разговор Дэн. – На самом деле, будь я на вашем месте, то не стал бы говорить об убийстве, не побеседовав с Дэрилом Бланшаром.

– К чему вы клоните, Дэн? – спросил Коннери.

– Неужели Дэрил что-то о ней узнал?! – воскликнул я.

– Мне только что сообщили по телефону, что Дэрил получил право опеки над своей племянницей. И полицейское управление Лос-Анджелеса выписало ордер на ее арест на основании того, что она является несовершеннолетней, которая находится без надлежащего присмотра и ведет аморальный и распутный образ жизни.

Услышав сообщение Дэна, Коннери не смог скрыть раздражения, но промолчал.

– Здорово, нечего сказать, – не выдержал я. – Получается, что если она появится у меня, то ее немедленно арестуют. А вы, грязные ублюдки, тоже небось спите и видите, как бы упрятать ее за решетку!

– Я имею в виду следующее, лейтенант, – произнес Дэн. – Мы оба прекрасно знаем, что если вы все же предъявите моему клиенту обвинение в убийстве, то ордер на арест, гм, убитого человека будет выглядеть в какой-то степени…

– …подтверждением невиновности! – закончил за Дэна Александер.

– Именно так, – согласился Дэн. – И мне кажется, что вы вряд ли сможете обвинить человека в убийстве, если собираетесь арестовать…

– Я уловил ход ваших мыслей, господин адвокат, – устало кивнул Коннери. Он, казалось, уже собрался было уходить, но потом повернулся ко мне и проникновенным голосом спросил: – Джереми, почему бы вам не сказать нам, что вы сделали с девочкой?

– Господи, ну сколько можно повторять! Я уже говорил вам, что она ушла после той ссоры в Новом Орлеане. А теперь вы мне скажите…

– Это все, лейтенант, – вмешался Александер.

– Нет, я хочу знать! – настаивал я. – Неужели вы могли подумать, что я способен на такое?!

Тогда, снова открыв каталог, Коннери сунул мне в нос репродукцию картины из серии «Художник и натурщица», на которой я наотмашь бью Белинду.

– Джереми, может быть, чистосердечное признание принесет вам облегчение?

– Послушай, ты, сукин сын! – взорвался я. – Белинда жива! И как только она узнает, что здесь творится, то немедленно приедет, если, конечно, ее не испугает ваш поганый ордер! А теперь или арестуйте меня, или выметайтесь к черту из моего дома!

Коннери медленно поднялся, сунул каталог обратно в карман и произнес все тем же сочувственным тоном: