Текст книги "Добрый мэр"

Автор книги: Эндрю Николл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

~~~

Выйдя на улицу, Тибо остановил такси. От пробежки до «Золотого ангела» он вспотел, а от разговора с Чезаре его прошиб другой пот – холодный. Сев в такси, он снял пиджак, расслабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу. Такси медленно пробиралось сквозь оживленное полуденное движение.

– Приканальная улица, – сказал, наконец, шофер. – По туннелю на машине не проехать, и нельзя сказать, что это меня расстраивает. Здесь, знаете ли, колеса свинтят, прежде чем успеешь развернуться.

Тибо вылез из такси и расплатился.

– Мне вас ждать?

– Не надо.

– Слава Богу!

И такси поспешно укатило.

Тибо никогда не бывал на Приканальной улице. Это было единственное утешение отвергнутого возлюбленного, в котором он себе отказывал. Он никогда не бродил по ночам вокруг дома Агаты, не подслушивал у окон, не предавался фантазиям, рассматривая содержимое мусорных баков, не стучал по ночам в дверь, не кричал пьяные жалобные признания в любви и не вызывал соперника на бой, не стоял часами на другом берегу канала, пока на шляпе не соберется толстый слой снега, похожий на глазурь на свадебном торте. Но он часто пытался представить себе это место. И вот он здесь и наяву видит грязную брусчатку, ржавые перила, разбитые фонари и дом № 15 с открытой дверью. Гектор должен быть там. Человек, ударивший Агату. Человек, который забрал ее себе и избивал каждую ночь все эти три года. Это его дом. И если он сейчас там, Тибо убьет его.

Он постучал. Постучал снова. Открыл дверь пошире. Вошел внутрь.

В маленькой прихожей было две двери. Тибо открыл одну и увидел уборную с окошком, выходящим за задний двор. Открыл вторую – и за ней была единственная комната этой квартиры, комната, в которой Агата жила и спала все это время. Шторы валяются на полу («Это она их сшила», подумал Тибо), стулья перевернуты, постель не застелена. Тибо отвернулся. Он не мог вынести это зрелище.

Но Гектора здесь не было.

– Он сюда не вернется, – вслух сказал Тибо. – И она тоже.

Тибо осмотрелся в поисках одежды, принадлежащей Агате, но увидел только плащ на крючке за дверью. Тогда он открыл шкаф. Там висели ее платья, а внизу выстроились по стойке смирно туфли. Нижнее белье безмятежно лежало на верхней полке.

Тибо набросил платья на одну руку, а другой стал собирать нижнее белье. Понадобится чемодан. Он отступил от шкафа и обвел комнату взглядом. Кровать! Если здесь и есть чемодан, то он под кроватью. Тибо положил одежду Агаты на смятые простыни, встал на колени и стал шарить рукой в пыльной подкроватной темноте. Тут-то он и нашел картины. Картины, на которых была запечатлена Агата: стоя, сидя, в большинстве случаев лежа на кровати, на этой самой кровати, выставленная напоказ, как разрезанный фрукт.

Он внимательно рассмотрел их все, испытывая ненависть к себе за то, что наслаждается ими, и отвращение к тому чувству, которые они в нем вызывали. Его снова пронзила ревность: Гектор видел ее такой, Гектор писал эти прекрасные картины, и она ему помогала. Так Тибо стоял довольно долго. Потом он расправился с первой картиной. Он схватил ее обеими руками и обрушил на один из медных шаров, украшавших углы кровати. Краска потрескалась, холст выгнулся, но не порвался. Тогда Тибо стал изо всех сил давить вниз, пока не треснул и не развалился подрамник. Довольно. Тибо посмотрел на остальные картины, сложенные на матрасе, и набросил на них покрывало. Потом поднял одну из упавших штор, расстелил на столе, сложил на нее одежду и связал все это дело, так что получился мешок.

Уходя из квартиры, Тибо закрыл дверь с таким чувством, будто закрывает дверь склепа.

На Приканальной улице никто не обратил внимания на странного человека с большим узлом. Приканальная – такое место, где большие узлы часто видят, но почти никогда не замечают. Здесь считается невежливым проявлять слишком пристальный интерес к вещам, которые куда-то несет твой сосед.

Тибо дошел пешком до Зеленого моста, там дождался трамвая, и, едва забравшись на площадку, положил свой узел в багажное отделение. Большим усилием воли он заставил себя всю поездку не глядеть в его сторону, а сходя с трамвая, поднял его с самым что ни на есть невозмутимым видом. Войдя в Ратушу, он подошел к закутку Петера Ставо, держа узел у самого пола, чтобы Петеру его не было видно, и сказал:

– Извиняюсь, пришлось задержаться немного дольше, чем планировал.

Потом Тибо поднялся по лестнице, открыл дверь и громко объявил:

– Я принес ваши вещи!

Однако Агаты нигде не было видно. Тибо пришлось обойти оба кабинета, зовя ее по имени, прежде чем он обнаружил ее лежащей под его столом.

– Мне показалось, тут будет лучше всего, – пояснила Агата.

Тибо только хмыкнул.

– Я был на Приканальной улице.

Агата слушала его лежа, открыв рот, высунув язык и склонив голову набок. Тибо притворился, что не замечает этого.

– Я был на Приканальной улице, но вы туда не вернетесь. Вы будете жить у меня.

– Именно этого мне всегда и хотелось, Тибо.

Но прежде Тибо предстоял напряженный день, большую часть которого заняло важнейшее заседание Планового комитета, посвященное обсуждению проекта новой канализационной системы. Потом в Бюджетном комитете спорили о том, сколько денег выделить в следующем году школам. И после всего этого – общее заседание Городского Совета.

Тибо старался как можно чаще возвращаться в свою резиденцию, но задерживаться получалось не более чем на несколько минут. И каждый раз он замечал, что ситуация становится хуже. Превращение заходило все дальше и дальше.

Когда он просматривал школьные финансовые отчеты, Агата сидела на полу, положив голову ему на колени, и в какой-то момент он обнаружил, что рассеянно чешет ее за ухом. Это казалось таким естественным, но – «Нет! Это безумие!» – сказал себе Тибо и отдернул руку.

Он снова ушел, тщательно заперев дверь на ключ. На лестничной площадке у зала Совета его встретил церемониймейстер Ратуши, держащий на плече, словно солдат винтовку, серебряный жезл с моим изображением.

– Все готово, господин мэр, – сказал он.

Тибо остановился у картины с последним боем Анкера Сколвига. Под ней стоял столик, а на столике – обтянутый шагренью ларец. Тибо открыл его, достал мэрскую цепь, надел ее и нервно оправил.

– Нормально выглядит?

– Как всегда, господин мэр.

– Тогда пошли.

Огромные двери зала Совета распахнулись, и церемониймейстер провозгласил:

– Советники и граждане Дота, прошу встать! Его превосходительство мэр Тибо Крович!

Раздался шум, похожий на топот кавалерии: это ножки десятков стульев скрипели и стучали по деревянному полу. Но даже этот шум не смог заглушить одинокий вой покинутой собаки. Он наполнил весь зал, и отзвуки его заметались под потолком.

– Закройте двери, – сказал мэр Крович.

~~~

После заседания Совета Тибо не остался поболтать с советниками за кофе и пирожными. Он заперся у себя в резиденции. Когда в дверь постучал Петер Ставо, Тибо сказал ему:

– Я уйду позже, дверь закрою сам. Спокойной ночи!

Он сидел в темноте, строго глядя на Агату, чтобы та не шумела. Часы пробили полночь, из депо выехал последний трамвай. Потом часы пробили час ночи. Весь город спал.

– Пошли, – сказал Тибо. – Мы идем домой. Твои вещи в этом узле.

– Это мило с твоей стороны, хозяин, но они мне больше не понадобятся.

– Молчать!

– Вижу, ты начинаешь выбирать правильные интонации.

Они спустились по черной лестнице и вышли на площадь. Никто их не заметил. Никто не видел, как они вышли на Замковую улицу и прошли пешком девять трамвайных остановок.

– А ты будешь водить меня с собой этой дорогой, когда я окончательно стану собакой? – спросила Агата. – Сможешь отказаться от трамвая и ходить пешком? Собакам нужны физические нагрузки, а нам, далматинам, – в особенности. В прошлом нашей главной задачей было бежать рядом с каретами знатных господ и отпугивать разбойников.

Тибо со скрежетом открыл накренившуюся садовую калитку и пропустил Агату вперед, бормоча про себя: «Сомнамбула, сомнамбула!» Где-то в глубине сознания у него еще оставалась маленькая надежда, что все это не более чем страшный сон.

Они прошли по синей тропинке. Тибо открыл дверь.

– Я покажу тебе комнату, где ты будешь жить.

– Меня вполне устроит пол на кухне, – сказала Агата, уверенно проходя по коридору.

– Пол на кухне. Да, конечно. Я хотел показать тебе, где туалет, но теперь мне кажется, что достаточно будет оставить открытой заднюю дверь в сад.

– Пока я предпочла бы пользоваться туалетом, если ты, Тибо, не возражаешь.

– Не возражаю, Агата. Доверяюсь твоему чутью. Спокойной ночи.

И Тибо отправился спать, слишком разозленный, чтобы плакать, и слишком вымотанный, чтобы видеть сны.

Через пять коротких часов он проснулся и увидел, что Агата сидит у его постели, держа в зубах утреннюю газету. Тибо выхватил ее.

– Это бросили в щель в двери, – пояснила Агата.

– Спасибо, что не порвала в клочки.

– Некоторые собаки это делают, другие – нет. Думаю, я буду из «других».

Тибо заметил, что на ней надето белое платье в черный горох – то самое, которое было на ней в тот день, когда она уронила свой обед в фонтан, в тот день, когда все началось. Но теперь на нем спереди двумя рядами было нашито шесть розовых пуговиц.

Агата проследила его взгляд.

– Я встала пораньше, – сказала она, – и немножко поработала, просто чтобы посмотреть, как это будет выглядеть. У меня всегда были красивые соски, а теперь их будет восемь. Здорово!

– Ты не превращаешься ни в какого далматина! Не хочу больше об этом слышать!

– Превращаюсь, Тибо, превращаюсь. Почему ты не хочешь смириться с этим? Смотри, что произошло ночью. – Она показала пальцы на ногах. – Видишь? Ногти теперь черные. Мои маленькие розовые ноготки превращаются в черные собачьи когти.

Тибо ухватил ее за ступню.

– Ты их покрасила! – И он принялся тереть один из ее ногтей пальцем.

– Не красила! Ай, щекотно! – Агата вывернулась и откатилась в сторону.

Они засмеялись, как и должны были смеяться красивая женщина и влюбленный в нее мужчина, возящиеся утром в постели. Конечно, они должны были смеяться. Но потом ее платье слегка задралось, обнажив бедро, и Тибо увидел темные пятна. Он взглянул ей в лицо, на синяк под глазом, и смеяться вдруг расхотелось. Веселое настроение прошло, и он отпустил ее лодыжку.

– Мне нужно одеться, – сказал Тибо.

– А я пока приготовлю тебе тосты.

Когда Тибо откинул одеяло, чтобы встать, утренняя газета упала на пол. Тибо не стал ее поднимать и отправился умываться и бриться. На это ушло больше времени, чем обычно, поскольку он то и дело говорил, глядя в зеркало: «Раз-ноцвет-ная!» И только потом, вернувшись в спальню, он поднял газету и прочел заголовок на первой полосе:

Тело жителя Дота обнаружено в канале

И пониже:

Страшная находка у шлюза

Это был Гектор, «многообещающий молодой художник, глава „Амперсандской школы“». Тибо развернул газету на спортивной рубрике и отправился на кухню, где его уже ждал дымящийся кофейник и тосты (на плите, чтобы не остыли). Под столом лежала груда одеял.

– Ты здесь спала?

– Да. Оказалось удивительно удобно. А вот завтрак.

Тосты никак не хотели жеваться, так что Тибо пришлось выпить одну за другой несколько чашек кофе.

– Когда Гектор уходил, – спросил он как бы между прочим, – он сказал, куда идет?

– Нет.

Тибо попытался продраться сквозь многослойный смысл этого слова.

– А сказал он, когда вернется?

– Нет. Хочешь еще тост?

– Нет, спасибо. Стало быть, он просто ушел? Без всякой причины? Просто взял и ушел?

– За ним зашли друзья.

У Тибо забрезжила надежда. Друзья! У такого человека, как Гектор, друзья могли быть только одного рода – преступные элементы, пособники в темных делишках. Что-то у них там не выгорело – удар по голове и тело в канал.

– Это были его знакомые по «Трем коронам»?

– Нет, Тибо, не думаю. Еще кофе?

– Да, полчашечки. Ты узнаешь их, если увидишь?

– Конечно. Их было четверо: усатый цирковой силач, две девушки-жонглерши и еще одна с ученой собачкой.

Тибо обрадовался. Та самая банда, которую он видел на Ратушной площади!

– И эти люди – друзья Гектора?

– Нет, Тибо, это мои друзья, если так можно выразиться. Я познакомилась с ними в призрачном театре Мамы Чезаре, что над «Золотым ангелом».

И она рассказала всю эту историю. Когда она замолчала, Тибо не нашел, что сказать, кроме:

– Понятно. Думаю, тебе сегодня не следует ходить на работу.

И он вышел из дома, прошел через садовую калитку, задев плечом колокольчик, и направился к трамвайной остановке, произнося про себя слово «амбра».

Как обычно, люди пытались заговорить с ним на остановке и потом в трамвае. Тибо ни на кого не обращал внимания. Добравшись до Ратуши, он юркнул в заднюю дверь и обнаружил, что Петер Ставо его уже поджидает.

– К вам пришли из полиции, – сказал он.

– Понятно, – второй раз за утро сказал Тибо и медленно поднялся по лестнице.

~~~

Добрый мэр Крович едва не рассмеялся, когда увидел своих гостей. Они были похожи на детективов с карикатуры: огромные неповоротливые детины явно деревенского вида. У одного из них брюки были изрядно коротки, так что были видны лодыжки, а у другого, наоборот, слишком длинны и норовили залезть ему под подошвы.

Полицейские встали, чтобы поприветствовать мэра, и тот, что был в длинных брюках, сказал:

– Меня зовут Вельтер, а это сержант Левант.

Тибо пожал им руки.

– Чем могу быть полезен, господа?

Вельтер указал взглядом на газету, которую Тибо держал под мышкой.

– Мы по делу об убийстве этого типа – Стопака.

– А, да, я как раз о нем читал. Но, боюсь, мне известно не больше, чем написано в газете.

– А как насчет вашей секретарши? – спросил Левант.

– А что с ней?

– Господин мэр, вам, должно быть, известно, что она долгие годы сожительствовала с этим самым Стопаком.

Тибо поджал губы.

– Почему бы вам не поговорить об этом с ней самой?

– Вот за этим-то мы и пришли, – ухмыльнувшись, нараспев произнес Левант.

– Не знаете ли, где ее можно найти? – спросил Вельтер.

– К сожалению, она уже некоторое время не появляется на работе, – сказал Тибо. Это была правда, но не ответ на вопрос.

– Вот это и настораживает, – сказал Вельтер. – В квартире не осталось ее вещей, хотя это мало о чем говорит. Там вообще ничего не осталось. Вы же знаете, господин мэр, что за народ на Приканальной. Утащили все до последней чашки.

– На вашу долю, значит, ничего не осталось? Я имею в виду, разумеется, в качестве улик?

– Я знаю, что вы имеете в виду, господин мэр, – пробасил Вельтер. Он достал из нагрудного кармана визитную карточку и протянул ее Тибо. – Если она придет, мы хотели бы с ней поговорить.

Они еще раз пожали друг другу руки, и полицейские ушли. Тибо рухнул в кресло. Последние остатки надежды, что все это просто дурной сон, испарились, когда он увидел полицейских в своем кабинете. Ибо нет ничего более обыденного и реального, чем полицейский. А полицейский в твоем кабинете – ушат холодной воды для души.

А он, к тому же, солгал им – или, по крайней мере, утаил информацию, – чтобы защитить любимую женщину, которая вполне могла быть убийцей. Но при этом она еще совершенно точно сошла с ума и преисполнена решимости и его втянуть в бредовый мир своих фантазий о призрачных театрах и бесплотных цирковых силачах! Только вот силача-то он сам видел. И девушек с булавами тоже, и девушку с дрессированной собачкой. И не рассказал об этом полиции. Скрыл единственную настоящую улику, которая могла бы отвести подозрение от Агаты! А теперь уже поздно. Назад дороги нет. Нельзя прийти к Вельтеру и заявить: «Ой, знаете, я забыл рассказать о цирковом силаче, а узнал я о нем, разумеется, от Агаты, только она, похоже, уверена, что он в каком-то смысле призрак; да, и еще я, кажется, забыл упомянуть, что она теперь живет в моем доме, потому что я люблю ее уже много-много лет, но я бы на вашем месте не стал тратить время на разговоры с ней, поскольку она превращается в собаку».

Чем больше Тибо думал о сложившемся положении, тем более безнадежным оно представлялось. Крушение налаженной жизни, насмешки, позор – все, чего он так боялся, все, что когда-то удерживало его от решительного шага, все, из-за чего он потерял Агату, теперь готово было обрушиться на него. И где-то в отдалении слышался скрип и лязг тюремных дверей.

Тибо испытывал тот панический страх, который ощущаешь только в ночных кошмарах, когда «они» уже за дверью, когда надо бежать, но спастись невозможно, когда кажется, что пусть уж лучше тебя настигнут, только бы кончился этот ужас. Он подошел к окну и стал смотреть на улицу, нервно приглаживая волосы пальцами. Потом походил по кабинету. Вышел, чтобы сварить кофе. Передумал и вернулся назад. Впервые обратил внимание на новую мусорную корзину, которую принес Петер Ставо, и подумал, что это было очень мило с его стороны.

Тибо высморкался, одернул лацканы пиджака и прежде, чем понял, что делает, рухнул на колени перед городским гербом, закрыл лицо руками и заговорил:

– Святая Вальпурния, помоги мне! Помоги! Я старался, старался изо всех сил. Старался делать добро для Дота – и много же добра это принесло мне! Если не хочешь помочь мне, помоги хотя бы ей. Святая Вальпурния, скажи, что мне делать? Что?

Больше он ничего не сказал. Когда человек раздавлен и разбит, слов у него остается немного. Но сколь бы ни кратка была его речь, он вспомнил в ней об Агате; и сколь бы мало он ни сказал, он сказал достаточно.

Сложно сказать, что произошло потом. «Разрыв» – вот, возможно, правильное слово. Что-то разорвалось, сместилось или сдвинулось, и я шагнула к Тибо с другой стороны пространства. Это было величественное зрелище. Когда я сошла с городского герба, от меня исходило ослепительное свечение. Мои одежды сияли, кожа мерцала, глаза искрились, а длинные светлые волосы вздымал напоенный ароматом орхидей ветер из врат Рая. Я была великолепна. Конечно, в глазах Тибо я была старой бородатой монашенкой, покрытой бородавками, однако когда он отвел руки от лица и увидел, что весь его кабинет залит звездным светом, эффект был примерно тот же. Бедный Тибо! Малейшего знака поддержки свыше, одной лишь мысли о том, что его усилия были замечены, хватило, чтобы он почувствовал себя счастливым.

Это было так здорово, что не имело уже никакого значения, как я выгляжу, и что слова мои исходят изо рта, обрамленного густой растительностью. Я сказала:

– Добрый Тибо Крович, вот что ты должен делать: любить. Люби же! И более того, будь готов быть любимым и принимать дары любви.

Потом, поскольку в таких случаях обычно полагается завершать речь чем-нибудь загадочным, я прибавила:

– Ты любим более, чем тебе кажется, Тибо Крович, и у тебя есть друг, который поможет тебе, когда по твоему следу пустят собак. Отыщи его!

Я повторила последнюю фразу еще несколько раз. Потом, когда последние частицы звездной пыли легли на ковер, занавес из летучей паутинки опустился, а я шагнула назад и снова оказалась на городском гербе.

– Отыщи его! Отыщи! – сказала я в последний раз. Кажется, немного переиграла.

Однако когда в кабинете снова воцарилась тишина, когда дыхание Тибо успокоилось и он встал с колен, чтобы ощупать герб и убедиться, что перед ним всего лишь кусок раскрашенного дерева, он чувствовал себя счастливым и знал, что делать.

– Я – мэр Дота! – сказал он вслух. Потом подошел к столу Агаты, взял лист бумаги с эмблемой Городского Совета, что-то написал на нем своей перьевой ручкой и стремительно, едва ли не бегом покинул Ратушу. На набережной он поймал такси, и через семь минут (поскольку у редакции «Ежедневного Дота» дорога была забита грузовиками с газетной бумагой) вышел у здания суда. Он прошел внутрь, кивая знакомым, сложил свою записку пополам и у проходной вручил ее человеку в синей форме.

– Будьте добры, передайте это адвокату Гильому, – сказал он.

– Конечно, господин мэр. Рад снова видеть вас в суде.

– Спасибо. Я подожду ответ.

Дверь проходной захлопнулась у Тибо перед носом. Он засунул руки в карманы и принялся насвистывать песенку «Парень, которого я люблю». Через несколько минут охранник вернулся и протянул ему тот же самый сложенный лист бумаги.

– Пожалуйста, господин мэр.

Тибо развернул листок. Под его запиской была другая, столь же краткая, написанная более крупным и вычурным почерком: «Любезный Крович, надеюсь, что смогу чем-нибудь Вам помочь. Заходите ко мне в гости сегодня в любое время после девяти. Улица Лойолы, 43». И пониже: «Надеюсь, у вас нет аллергии на панголинов. Ваш Е. Г.».