Текст книги "Добрый мэр"
Автор книги: Эндрю Николл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)
~~~
Если присутствие Агаты делало каждый момент более ярким и отчетливым, то стоило ей уйти, и мир для Тибо превратился в рисунок сепией. После этого была поездка домой, вечерняя газета, тарелка супа, который он сварил три дня назад, ванна и постель – и ничего из этого не отложилось в его памяти. А потом наступила суббота, и все началось снова. Агата, Агата, Агата – ее имя кружилось и кружилось в его голове.
«В магазин! – сказал Тибо сам себе, выливая в раковину наполовину недопитую чашку кофе. – За костюмами. Давай, Крович, встряхнись!» Он торопливо похлопал по карманам, чтобы убедиться, что кошелек и ключи на месте, и так грохнул дверью, что почтовый ящик жалобно задребезжал. На ободке колокольчика лежали бусинки росы, несколько желтых березовых листьев пристали к калитке, опасно наклонившейся над дорожкой из синей плитки. «Надо что-нибудь с этим сделать, – подумал Тибо. – Нет, в самом деле, давно пора!»
Трамваи, которые ездят по Доту в субботние дни, очень отличаются от тех, что катятся по улицам в остальные дни недели. В субботние дни они переполнены с утра до вечера, а не только в те часы, когда везут людей на работу и после долгого рабочего дня назад домой. По субботам в трамваях полно детей – кислолицых шалопаев, которых матери насильно тащат в магазины; другие матери – но без детей – во множестве едут в муниципальные бани со сложенными полотенцами под мышкой или же возвращаются оттуда, дрожа от холода, потому что приглаженные их волосы мокры; тетушки и бабушки в лучших своих нарядах направляются в универмаг Брауна с намерением отведать кофе с кусочком торта, а после возвращаются по домам, и у каждой с собой по семь огромных свертков, связанных такой тонкой бечевкой, что непонятно, как она не отрезает им пальцы; хихикающие стайки старших сестер, прихорашиваясь друг перед другом, едут на вечерние танцы; старшие братья и их приятели предпочитают стоять на верхней площадке и, опершись на задний бортик, разговаривать так громко, что одна половина пассажиров в страхе вспоминает недавно опубликованную в «Ежедневном Доте» статью о вооруженных бритвами бандитах, которые, по слухам, орудуют в городе, а другая половина надеется про себя, что вот сейчас явится откуда ни возьмись огромная ветвь и, саблей просвистев по площадке, смахнет кого надо за борт.
Мэра Кровича все это не раздражало. Направляясь в центр, он встал на задней площадке рядом с кондуктором. Так они и ехали, синхронно подаваясь вбок на поворотах, когда железные колеса издавали пронзительный визг. Тибо читал газету, обхватив одной рукой белый вертикальный поручень; колени его были чуть согнуты, и ноги дергались в такт покачиванию трамвая. «Индифферентный», – сказал он сам себе. Ему казалось, что люди на улице должны были находить в его качающейся фигуре нечто пиратское. Но никто не обращал на него внимания.
Трамвай притормозил перед последним поворотом на Соборную улицу, пошатался и остановился. Мэр Крович легким уверенным шагом сошел на вымощенный брусчаткой тротуар и отсалютовал трамваю газетой. Кондуктор помахал в ответ и улыбнулся.
– Хорошего дня, господин мэр!
Тибо открыл свой портфель и достал сложенный пополам конверт. На одной его стороне было написано «Мэру Т. Кровичу, Ратуша, Ратушная площадь, Дот», а на другой – «лук, сосиски, курица, чечевица, морковь, книга, костюмы». Последнее слово было дважды подчеркнуто. Тибо любил иметь под рукой список того, что нужно сделать. Пробежав его глазами, он составил план на день.
«Первым делом – книга. Зайду в магазин Кнутсона».
Тибо подождал, пока мимо прогромыхает груженый углем грузовик, и перебежал дорогу. Потом спустился по широкой каменной лестнице, ведущей от Соборной улицы к тому месту, где Альбрехтовская упирается в Коммерческую площадь. Не доходя примерно трети до конца этой улицы-лестницы, по правую сторону и находится книжный магазин Кнутсона. К нему, изящно изгибаясь, ведет еще одна лесенка, снабженная для безопасности железными перилами посередине; она упирается в двойной эркер с витражом из маленьких зеленых стеклышек. Стеклышки эти все в пузырьках и ряби, так что когда смотришь сквозь них на книги, кажется, что пытаешься разглядеть библиотеку, погрузившуюся на дно затерянной лагуны. Фасад магазина выкрашен в грязноватый темно-зеленый цвет – цвет аспидистры на окне двоюродной бабушки; краска наложена тонким, но ровным слоем, без малейших потеков. Золотые буквы классического шрифта над дверью гласят:
И. Кнутсон. Современные, старинные и букинистические книги
Тибо любил этот магазин, любил каждое проведенное в нем мгновение. Каждый раз, когда колокольчик на двери громко и уверенно говорил «динь!», приветствуя его, он выбрасывал из головы все посторонние мысли и не пускал их назад, пока колокольчик не звенел вновь, на этот раз прощаясь.
В книжном шкафу Тибо до сих пор стояла самая первая книга, которую он купил у Кнутсона еще мальчишкой в один ужасно дождливый день. С его плаща стекала вода, образуя на темном дощатом полу лужицу вокруг ног.
– Все книги в этой коробке – по одной марке, – сказала госпожа Кнутсон. – Специальное предложение.
Тибо помнил, как он все стоял и стоял рядом с этой коробкой, раздумывая, что купить. Он выбирал так долго, что госпожа Кнутсон успела уйти, и ее место занял господин Кнутсон, ее муж, которому Тибо в конце концов и протянул два старинных тома.
– Так-так, молодой человек, сколько же мы с вас за это возьмем?..
Тибо помнил, как его захлестнуло смущение и тревога. С деньгами в семье было плохо, он не мог позволить себе ими разбрасываться. Он подумал, настанет ли когда-нибудь день, когда он сможет вести себя так, будто не должен считать каждый грош, и, запинаясь, проговорил:
– Госпожа, которая здесь стояла, сказала, что все эти книги по одной цене, каждая стоит одну марку.
Господин Кнутсон поднял брови выше оправы очков.
– Что ж, госпоже не следовало говорить такую глупость, поскольку она не перерыла всю эту коробку так, как это сделал ты. – Владелец магазина помолчал, размышляя. – По этой цене я позволю тебе приобрести только одну книгу. Выбирай.
– Спасибо, – сказал Тибо. Он понял, что его проверяют.
Непростой, очень непростой выбор был предложен этому молодому человеку, этому мальчику, который осмелился требовать к себе уважения и отстаивать свои права здесь, в магазине Кнутсона, хотя вода с его плаща и залила весь пол.
– Спасибо, – сказал он, – я возьму эту. – И он указал пальцем на иллюстрированный том Данте.
– Вы уверены? – спросил Кнутсон. – Точно уверены? Может, подумаете еще?
– Нет, спасибо, я хотел бы купить именно эту книгу.
– Тогда я ее заверну.
Господин Кнутсон отмотал кусок коричневой упаковочной бумаги с барабана, висевшего над прилавком, и привычным уверенным движением завернул книгу. Потом протянул руку за деньками.
– Извините, – сказал Тибо. – У меня только пять одной бумажкой.
– Стало быть, я должен отдать вам четыре марки? Сударь, вы не представляете, что вы со мной делаете. Вы меня просто без ножа режете.
Господин Кнутсон открыл ящичек кассового аппарата (тот металлически лязгнул), отсчитал четыре монеты, с недовольным видом отдал их Тибо и тяжелым взглядом проводил его до двери.
– Вы сделали правильный выбор, молодой человек. За эту книгу можно было бы запросить и четыре сотни.
Тибо был ошеломлен.
– Извините, пожалуйста! Я, разумеется, верну ее на место.
Но господин Кнутсон предупреждающе поднял руку.
– Разумеется, вы никуда ее не вернете! Мы с вами заключили договор. А договор дороже денег, вам следует это запомнить. Здесь никого не обманывают. Никто никогда еще не был обманут в магазине Кнутсона – ни разу. Это вопрос чести. Но прошу вас, ради Бога, несите эту книгу под плащом. На улице дождь. – И господин Кнутсон взмахнул рукой, разрешая Тибо удалиться.
Холодный, звонкий голос колокольчика, проводивший его в тот день на улицу, сегодня приветствовал его возвращение. И внутри магазина все тоже было по-прежнему, только на том месте, где когда-то стоял господин Кнутсон, теперь пребывала одна госпожа Кнутсон – второй том без первого.
Она тепло поприветствовала Тибо, назвав его «господин мэр», хотя за столько лет знакомства имела полное право обращаться к нему по имени.
Однако госпожа Кнутсон, похоже, полагала, что такой клиент, как мэр Дота, своим визитом делает ее магазину честь, и потому произносила его титул с особенной гордостью, в которой было что-то материнское и собственническое. Ведь это не просто какой-нибудь обычный библиофил, зашедший, чтобы пройтись между полок, взять какой-нибудь том, полистать, погладить корешок, изучить выходные данные и список опечаток и убедиться, что да, на сорок шестой странице в таком-то слове написано «и» вместо «е», – не просто какой-нибудь обычный посетитель, знаете ли, а сам добрый Тибо Крович, мэр Дота.
– Господин мэр, – возвестила она на весь магазин, – как всегда, рада вас видеть! Интересует ли вас сегодня что-нибудь особенное?
– Здравствуйте, госпожа Кнутсон. Вы замечательно выглядите – впрочем, как и всегда. Спасибо, я просто похожу, посмотрю.
– Замечательно, господин мэр! Смотрите, сколько вам угодно. Мы всегда рады видеть у себя такого клиента, как вы. Я ведь помню вас еще мальчиком, а теперь – только посмотрите! Посмотрите!
Из-за стеллажей стали показываться головы не столь почетных клиентов. Некоторые глядели поверх своих ученых очков, другие же и вовсе снимали их, оставляя висеть на тонких золотых цепочках материальным воплощением звука «тсс!»
– И для меня всегда большое удовольствие к вам заглядывать, – тихим успокаивающим тоном произнес Тибо и похлопал госпожу Кнутсон по руке с резко проступающими костяшками и синими линиями вен под бледной, мягкой, тонкой, как папиросная бумага, кожей. – Я тут похожу, посмотрю.
– Да-да, господин мэр, походите, посмотрите. В магазине Кнутсона вы всегда найдете что-нибудь интересное.
Тибо поспешил спрятаться за полками – «Извините! Простите! Доброе утро! Позвольте, я пройду?» – и уверенно, так же уверенно, как у себя в Ратуше, стал пробираться мимо «Современной беллетристики», «Драмы», «Поэзии», «Теологии и религии» (обширного отдела, пустынного и неизведанного, как амазонская сельва, где – Тибо не имел об этом ни малейшего понятия – многие десятилетия кощунственно обнимались парочки нетерпеливых влюбленных), мимо «Путешествий и этнографии» к «Классике».
– Доброе утро, господин мэр.
Емко Гильом оккупировал кожаный диван в конце прохода между полками, как морж оккупирует участок морского берега. Колени его были раздвинуты свисающим пузом, руки, раскинутые в стороны, возлежали на спинке, а голова была прикрыта свежим выпуском «Ежедневного Дота», который возвышался над его носом наподобие китайской пагоды.
Гильом сжал газету пальцами-сосисками и снял ее с головы.
– Господин мэр, не так ли? Я слышал, как объявили о вашем появлении.
– Здравствуйте, господин Гильом. Как часто мы с вами встречаемся!
– Увы, теперь не в суде. Я слышал, что произошло. Мне искренне жаль.
– Я не в претензии. Вы поступили совершенно правильно.
– Правильно, но, к сожалению, не «хорошо». Не так, как поступили бы вы. И я весьма об этом сожалею.
Наступила неловкая пауза. Наконец Гильом тихонько всхрапнул и сказал:
– Извините мою бестактность. Прошу вас, присаживайтесь.
Он слегка сдвинулся в сторону, освобождая место с одного края дивана (тот протестующе затрещал), но Тибо, посмотрев на предложенный ему скудный кусочек кожаной поверхности, вспомнил их предыдущий разговор и ответил:
– Спасибо. Я постою.
Гильом всепрощающе улыбнулся.
– Я вспоминаю тот день, когда сказал вам на выставке, что собираюсь отправить письмо судье Густаву…
– Ей-богу, не стоит! Я все понимаю.
– Нет-нет, я не о том. Я уже понял, что вы меня амнистировали. Я собирался поговорить о другом. Помнится, мы беседовали о древних поэтах, которых ныне никто не читает… – Он указал рукой на полки, от пола до потолка заставленные книгами. – Вы пришли сюда, чтобы освежить свою память? Я иногда это делаю. Боюсь, я жестоко злоупотребляю гостеприимством госпожи Кнутсон.
– В Доте, как вы знаете, есть несколько неплохих публичных библиотек.
Гильома передернуло, а на лице его появилось такое выражение, какое бывает у метрдотеля, когда клиент заказывает красное вино к рыбе.
– Нисколько не сомневаюсь, что любая библиотека, привлекающая ваше внимание, в высшей степени мила. Но я предпочитаю туда не ходить. Я вообще предпочитаю избегать любых заведений, в названии которых есть слово «публичный». В таких местах всегда есть опасность столкнуться с кем-нибудь из своих клиентов.
– Я вот постоянно натыкаюсь на своих клиентов, – сказал мэр.
– Что до ваших клиентов, то только большинствоиз них – преступники и подонки. А мои все таковы.
Тибо присел на подлокотник дивана и сложил руки на груди.
– В таком случае, неужели вам никогда не приходила мысль покупать книги, чтобы читать их у себя дома, вдали от взглядов нелюбимых клиентов?
– По правде сказать, это представляется такой нелепой тратой денег, когда все, что мне нужно, можно найти здесь. Я наслаждаюсь этим самым томиком Катулла уже… гм, уже довольно долгое время. Да и вообще, у меня есть какое-то предубеждение к покупке книг – кажется нечестным уносить их отсюда. Я часто задаюсь вопросом, что такого может купить владелец книжного магазина, что было бы хотя бы вполовину столь же драгоценно, как то, что они продают.
– Вино. Это вы про вино.
Гильом немного сместился вперед, изобразив что-то отдаленно напоминающее поклон – это было признание, что он имеет дело с достойным оппонентом, его способ сказать «неплохо!» Затем его потряс великанский зевок, угрожающий оторвать нижнюю челюсть, и, наконец, он проговорил:
– Так или иначе, вы еще не сказали мне – вы пришли сюда затем, чтобы вплотную заняться Дианой и беднягой Актеоном? Вы найдете их вон там, – он указал на высокий узкий стеллаж у окна. – Овидий, «Метаморфозы» – единственная достойная вещица, которую он написал… А с другой стороны, кто из нас смог бы зажечь свечу, которая горела бы две тысячи лет? Кого из нас вспомнят через пару недель после смерти?
– Вот, например, старик Кнутсон. Его помнят.
– Лично я – нет.
– Думаю, он не возражал бы. А вот госпожа Кнутсон его помнит, а прошло уже гораздо больше, чем две недели.
Гильом явно изнемогал в борьбе со сном – видно было, что его так и тянет скрыться в убежище из страниц «Ежедневного Дота».
– Извините, Крович, но это просто сентиментальная глупость, а не память, остающаяся в веках. Госпожу Кнутсон тоже вскоре унесет поток всесильного времени, и те из нас, кто ее помнят, вскоре отправятся следом. Несколько ударов сердца – и не останется никого, кто помнил бы даже то, что книготорговца Кнутсона кто-либо когда-либо помнил.
– Это как с любовью. Тоже очень личное чувство. Когда любишь, мавзолеи не нужны.
Гильом уставился на Тибо своими бледно-голубыми глазами, помолчал и наконец произнес:
– Боже мой. Бедный, бедный Крович. Это хуже, чем я думал, – после чего развернул свою газету, закрыл ей лицо и снова собрался отойти ко сну. Беседа, по всей видимости, была окончена.
Тибо встал и принялся рассматривать многочисленные издания Гомера: строгие тома в кожаных переплетах, книги с кричаще-вычурным ручным тиснением, книги в болтающихся бумажных обложках, книги, которые, возможно, покупали по размеру, и потом десятилетиями, не открывая, держали в угрюмо-респектабельных книжных шкафах. И все же он нашел, что искал: именно такую книгу, которую хотел подарить Агате. То была книга, которую любили, но не до безумия, читали, но не растрепали. Замшевая обложка цвета красного вина, цвета возлияния богам, – замечательно будет смотреться рядом с блюдом оливок в залитой солнцем комнате. Тибо поднес книгу к носу и вдохнул запах раскаленного пляжа, песка и розмарина. Она наполнила его руку тяжестью меча и решительной силой морского прилива. Это была та самая книга.
Тихо, чтобы не разбудить Гильома, Тибо направился к выходу, но тут же услышал сзади полушепот адвоката:
– Поцелуй меня тыщу раз, пожалуй; сто еще, снова тыщу и сто по новой; снова тыщу, сызнова сто, не меньше. А потом, как тыщ наберется много, мы со счета собьемся – что нам в числах? Да и злюка завистник вдруг нас сглазит, разузнав, сколько было поцелуев. [3]3
Гай Валерий Катулл, пер. В. А. Сосноры.
[Закрыть]
– Это ваш приятель Катулл? – спросил Тибо.
– Он самый, – подтвердил Гильом. – Осторожнее, Крович. Поцелуи – опасная штука. А со счета можно не только сбиться, иногда по нему приходится платить. И порой это бывает ужасно тяжело.
Ответить на это было нечего, и Тибо ушел.
Вскоре, попрощавшись с громогласной госпожой Кнутсон – «Приходите еще, господин мэр! Мы всегда рады вас видеть!», – Тибо снова оказался на улице, только на этот раз с книгой в руках.
Госпожа Кнутсон была так мила, так радовалась его приходу – и все же, услышав за спиной прощальный звон колокольчика, Тибо, к своему удивлению, пробормотал про себя: «Она не знает, кладу я сахар в кофе или нет. Даже не догадывается!» Все еще слегка покачивая головой, добрый мэр Крович начал спускаться к Коммерческой площади.
Сначала он хотел купить обещанные себе костюмы в универмаге Брауна, однако потом, подумав немного, решил, что пойдет в магазин Купфера и Кеманежича. Может быть, там дороже и выбор меньше, но зато там никогда не бывает много покупателей и можно примерить костюм, не опасаясь, что из кафе вдруг нагрянет толпа статных дам, которые на полчаса застынут на месте и станут на него глазеть, лениво стряхивая с груди крошки кекса и бессловесно обсуждая увиденное – кивками, улыбками и заговорщическими причмокиваниями. У Купфера и Кеманежича обстановка была если и не совершенно приватная, то на паноптикум, во всяком случае, походила куда меньше. А это имело для Тибо большое значение.
Шагая по Коммерческой площади, он перекладывал книгу из руки в руку, чтобы дать просохнуть влажным пятнам, которые его ладони оставляли на оберточной бумаге. Страх перед покупкой одежды жил в его сердце с детства. Он смотрел, как мама выуживает из кошелька последние монетки, чтобы купить ему брюки, или слушал, как она весь вечер вздыхает, размышляя о завтрашнем походе в обувной магазин, и его охватывало невыносимое чувство вины. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, при мысли о том, чтобы заглянуть в магазин одежды, у него пересыхало во рту и становились влажными руки. Мэр Крович с радостью потратил бы последний грош на покупки для Агаты Стопак, только бы увидеть, как она улыбается; он никогда не проходил мимо вонючего аккордеониста на Ратушной площади, не бросив монетку в его засаленную шляпу, – но такое потворство человеческой слабости, как покупка новой рубашки, повергало его в ужас, а идея приобрести два (!) новых костюма уже начинала представляться каким-то вавилонским излишеством. Однако, как и все прочие события в его жизни (за исключением некоторых событий последних нескольких дней), поход к Купферу и Кеманежичу был заранее запланирован и продуман.
Это была его система, изобретенный им способ идти по жизни, как если бы он ее знал, – или мимо нее. И сейчас, начав приводить план в исполнение, он не мог его изменить или отступить от него. Тибо Крович должен был приобрести два костюма в магазине Купфера и Кеманежича с той же неизбежностью, с какой трамвай № 17 проезжает по Соборной улице.
И точно так же, как трамвай № 17 затормозил бы, если бы на его пути вдруг оказалась Агата Стопак, так и Тибо Крович, свернув на Альбрехтовскую, замер на месте. Он увидел ее.
Агата приехала в центр рано утром и сначала убивала время, стоя у витрины зоомагазина и переглядываясь со щенками, которые сидели в коробках с опилками по другую сторону стекла. Агата завидовала им, невинным, нетребовательным, довольным жизнью и больше всего на свете желающим любить. Как это, должно быть, здорово – быть щенком, думала она: сидишь и ждешь, когда придет человек, которому ты нужен, потом уходишь с ним и начинаешь его любить. У женщины в Доте жизнь куда сложнее, даже если эта женщина хочет примерно того же, что и щенок. Агата немного печально погладила стекло пальцами и пошла дальше.
Когда ее увидел Тибо, она стояла рядом с кооперативным обувным магазином и переводила взгляд с витрины на свои ноги и обратно. Ему захотелось броситься к ней, схватить за руку, завести в магазин и купить ей все, что там продается. Ему захотелось усадить ее на красную кожаную скамеечку, достать чековую книжку, призвать одну из девушек-продавщиц и сказать: «Размер пять с половиной. Мы берем по одной штуке из всего, что у вас есть. То есть по две штуки. В смысле, по одной паре!» Ему хотелось сказать Агате: «Смотри, вот сапожки с меховой опушкой, зимой ты будешь носить их каждый день и не будешь больше приходить на работу с замерзшими ногами. А вот туфельки на высоком каблуке – ты будешь надевать их, отправляясь со мной на танцы. А посмотри на это! И на это! Да, надо еще купить подходящие по стилю сумочки». Но вместо всего этого он сказал:
– Привет, Агата!
Она удивленно и обрадованно подняла глаза и шагнула ему навстречу, потом заставила себя остановиться.
– О, Тибо! Привет.
Тибо не нашел ничего лучше, чем спросить:
– Покупаете обувь?
– Да нет, просто смотрю. – Она указала на пару зимних сапожек на витрине. – Скоро зима. Как вы думаете?..
– Позвольте себе немножко безумия. Порадуйте себя, купите их.
– Может быть, и куплю – когда получу зарплату, но мне кажется, что это будет ужасной расточительностью. В конце концов, у меня есть замечательная пара галош, но…
– Но ноги у вас мерзнут.
– Да-да, именно так. А у вас? Каждый раз, когда у меня замерзают ноги, целая вечность уходит на то, чтобы их отогреть.
Тибо внезапно набрался храбрости и сказал:
– Вы всегда можете греть свои ножки об меня.
Но Агата не расслышала, потому что продолжала говорить:
– Знаете, я готова побиться об заклад, что в Далмации ни в одном обувном магазине нет ни галош, ни зимних сапог. Они там просто никому не нужны. В Далмации ни у кого никогда не мерзнут ноги. Извините, что вы сказали?
Тибо улыбнулся.
– Нет-нет, ничего.
По Альбрехтовской улице грохотали набитые трамваи, спешили автомобили, проехал в сторону завода по производству удобрений старый, серый от пыли грузовик, груженый бочками с отходами мясной лавки; а наверху, над самыми дешевыми и маленькими квартирками с покрытыми сажей бархатцами на подоконниках, летали птицы, маленькие точки на фоне неба. Они пели, но никто их не слышал. А на углу, там, где все лето устраивали свой медленный фейерверк одуванчики – желтые звезды и потом белые помпоны, – показалась и прошла мимо кошка с голубыми глазами. Ее никто не заметил. Но позже, вспоминая эти мгновения, Тибо обнаружил, что все это словно выгравировано в его памяти: и ярко-желтые цветы, и упитанная кошка с колокольчиком на шее, звяканье которого порой заглушала громкая птичья песня.
– А вы зачем сюда пришли? – спросила Агата.
«Чтобы познать тебя и наслаждаться тобою вечно» – должен был бы прозвучать ответ, но Тибо сказал:
– Чтобы купить костюм.
– А, да, помню-помню. Можно, я схожу с вами? – спросила Агата так, словно интересовалась, не желает ли он еще чашечку кофе. «Можно, я схожу с вами» – чтобы увидеть его тайное унижение! Все равно, что пойти вместе с ним к врачу, все равно, что наблюдать, как ему чистят уши или срезают мозоли.
– Можно, я схожу с вами?
– Да, конечно, – ответил Тибо и предложил ей руку.
