Текст книги "Каир: история города"
Автор книги: Эндрю Битти
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)
Великая пирамида
Крупнейшая из трех пирамид Гизы также является самой древней из них, и обычно именно с нее начинают свой обзор туристы. Возле нее разгружаются туристические автобусы, и рядом с ней крутая дорожка от отеля «Мена» выходит на плоскую террасу, нависающую над зеленой частью Гизы. Разумеется, Великая пирамида Хуфу привлекает всеобщее внимание. Когда подойдешь ближе, становится видно, что она сложена из каменных блоков, в нижней части острые грани камней сглажены ветром и песком, а выше остаются такими же четкими, как и тысячелетия назад. Амелия Эдвардс в книге «Тысяча миль вверх по Нилу» писала, что этот контраст придает пирамиде такой вид, будто «ее еще не достроили, будто рабочие вернутся на следующее утро». Всю пирамиду можно обойти вокруг, расстояние составит приблизительно полмили; с западной стороны вашему взгляду откроется пустыня, а затем вы минуете останки меньших пирамид и гробниц, втиснутых между восточной стороной Великой пирамиды и обрывом плато. Эти полуразвалившиеся сооружения, известные как Пирамиды цариц, служили усыпальницами для матерей, жен и сестер фараонов Четвертой династии.
Среди меньших пирамид продолжаются раскопки. Но вряд ли современные археологи решат надеть розовое нижнее белье – по крайней мере, не во время работы, – как поступал когда-то именитый археолог Флиндерс Петри (1853–1942). Петри, получивший прозвище «Отец египетской археологии», в пять лет выучил иероглифический алфавит, в двадцать с небольшим объехал наиболее известные достопримечательности Великобритании, включая Стоунхендж, но «родной древностью» не увлекся и посвятил свою научную карьеру Египту. Он проводил в Египте месяцы и годы, пользуясь финансовой поддержкой Амелии Эдвардс, которая сумела обеспечить ему и должность профессора египтологии в лондонском Юниверсити-колледже. В автобиографии «Семьдесят лет в археологии» (1931) Петри сообщает, что, когда он исследовал Великую пирамиду, «чаще всего оказывалось удобнее для работы раздеться догола… Снаружи, на жаре, я обычно надевал нижнюю рубашку и подштанники, а розовый цвет последних отгонял зевак, пугавшихся столь экстравагантного наряда».
Солнечная ладья
Флиндерс Петри и другие именитые (и не менее эксцентричные) британские археологи, исследовавшие пирамиды в «золотую пору» египетской археологии – XIX и начало XX столетия, – не дожили, к несчастью, до одного из самых значительных открытий, сделанных в песках Гизы. В 1954 году была найдена так называемая солнечная ладья, сегодня она находится в специально построенном (в форме лодки) элегантном павильоне рядом с южным фасадом Великой пирамиды, неподалеку от колодца, в котором ее нашли. В павильоне построены высокие подмостки, с которых возможно всесторонне разглядеть ладью, чьи деревянные палубы и мачты отлично сохранились в сухом песке. В ладье имеются весла, причем они в таком состоянии, что хоть сейчас отправляй их для регаты в Кембридж или Оксфорд; к пристани ладью пришвартовывали веревками, как и современные корабли. Весла закреплены на бортах и смотрят в небо, словно ладья приближается к берегу и гребцы наконец-то могут отдохнуть.
Разумеется, эта ладья никогда не плавала по воде и гребцы за ее веслами не сидели; сегодня она будто скользит по песчаному морю, гордясь тем, что давно осуществила задачу, для которой предназначалась. (Погребальные ладьи найдены также в Саккаре, а в каирском Музее древностей выставлены два погребальных челна фараона Сенусерта; они гораздо меньше по размерам и куда менее изящные, чем солнечная ладья, что отражает поздний приоритет Гизы перед Саккарой в качестве церемониального центра).
Относительно назначения этой ладьи между археологами и историками велись и ведутся ожесточенные споры. Ладью захоронили в разобранном виде; чтобы заново собрать 1224 фрагмента, потребовалось много лет. Рядом с ней погребена – и по-прежнему остается под песками – еще одна ладья, а с восточной стороны Великой пирамиды обнаружены несколько ям, формой повторяющих лодки. Первоначально считалось, что ладьи исполняли некую символическую роль в погребальных обрядах: возможно, египтяне верили, что фараон переправляется на такой ладье в загробный мир. В последние годы все больше сторонников получает гипотеза, гласящая, что ладьи использовались для финального «земного» путешествия фараона по Нилу, после чего их разбирали – вероятно, полагая «зараженными» негативной энергией смерти. Впрочем, убедительных доказательств того или иного назначения ладей до сих пор не найдено; иными словами, перед нами одна из великого множества «загадок пирамид».
Пирамиды Хафры и Менкауры
Хуфу наследовал фараон Джедефра, который правил всего восемь лет и построил себе пирамиду в Абу-Роаше, в пяти милях к северу от Гизы. От нее мало что сохранилось, а в самом Абу-Роаше смотреть не на что, так что мы поспешим вернуться в Гизу, ко Второй пирамиде, иначе пирамиде Хафры (Хефрена), преемника и двоюродного брата Джедефры и сына Хуфу.
Пирамида Хафры уступает высотой пирамиде его отца, однако построена на возвышенности, из-за чего (а также благодаря частично сохранившейся известняковой «облицовке») кажется чуть выше Великой пирамиды. От нее под уклон ведет дорога к Сфинксу, лицо которого, по легенде, есть лицо Хафры. Вокруг Сфинкса и пирамиды множество зданий церемониального назначения, в том числе храмов, среди которых есть храм с помещением, обнесенным колоннами из розового асуанского гранита, резко контрастирующего с известняком, наиболее распространенным строительным материалом в Гизе. Некогда поблизости находилась пристань – на давно исчезнувшем рукаве Нила; именно на ней разгружались лодки с каменными глыбами, и именно с нее тело фараона отправлялось в последний путь к пирамиде.
На месте пристани Огюст Мариет в 1860 году нашел великолепную статую Хафры, ныне хранящуюся в каирском Музее древностей. Выточенная из иссиня-черного диорита, который добывали далеко за Асуаном, эта статуя считается скульптурным шедевром Древнего царства; она изображает фараона восседающим на троне и сурово глядящего вдаль. Статуя имеет одну особенность, которую невозможно разглядеть анфас: за спиной фараона распростер крылья сокол – бог Гор, словно обнимающий Хафру.
Каждую годовщину смерти Хафры в храмах проводились поминальные церемонии, однако со временем жрецы и фараоны должны были осознать, что эпоха массового строительства гробниц мало-помалу заканчивается. Третья пирамида – Менкауры, сына Хафры – самая маленькая из трех. Ее построили достаточно быстро и, что примечательно, до конца строительство не довели. Правда, не будем забывать о том, что в XII веке некий султан, которому потребовались камни для собственных архитектурных проектов, велел разобрать верх пирамиды Менкауры. В этой пирамиде нашли базальтовый саркофаг, который позднее утонул в море во время транспортировки в Великобританию (уцелела только деревянная крышка, которая ныне находится в коллекции Британского музея).
Ученые придерживаются различных мнений относительно того, кому предназначался этот саркофаг; некоторые утверждают, что и саркофаг, и пирамиду строили не для самого Менкауры, а для его сына. Как бы то ни было, это третья и последняя из пирамид Гизы; позднее некрополем фараонов стал Абу-Сир, а затем царей вновь стали хоронить в Саккаре. В определенном смысле пирамида Менкауры подвела черту под историей древней Гизы. Многие туристы попросту не обращают на нее внимания, поскольку она отстоит дальше всего от стоянки автобусов, но те, кто все же приходит сюда, получают полное представление о пустыне: за пирамидой Менкауры пески раскидываются привольно и необозримо, а редкие следы раскопок и брошенная военная техника мнятся лодками, дрейфующими в бескрайнем море.
Подземные изыскания
В прошлом посетители пирамид отнюдь не удовлетворялись разглядыванием этих циклопических сооружений снаружи. В девятнадцатом и начале XX столетия тогдашние туристы наперебой рассказывали срывающимися голосами, как карабкались снизу до макушки и как бродили по темным и сырым туннелям внутри. Сегодня, разумеется, все иначе – к сожалению, не могу сказать, что стало лучше. Туристам уже не нужно нести с собой факелы, поскольку в туннели проведен электрический свет (а для доступа открыты наиболее безопасные из проходов); что же касается подъема на пирамиды, то едва успеешь взобраться на третий снизу камень, как отовсюду доносятся свистки и крики бдительных охранников.
Хотя подобные прогулки небезопасны (и отрицательно сказываются на состоянии памятников), трудно не пожалеть о старых добрых временах, когда подъемы на пирамиды и спуски в них были не только возможны, но считались едва ли не обязательными для всякого уважающего себя туриста. Полагаю, что стародавний турист разрывался между двумя желаниями и никак не мог решить, с чего начать – со спуска или с подъема. Оба занятия представлялись достаточно утомительными: в воспоминаниях путешественников неоднократно встречается слово «усталость»; тому, кто решал подняться по жаре на вершину пирамиды или нырнуть в ее сырые глубины, требовались крепкие ноги и умение терпеть.
Пирамиды изобилуют туннелями, штольнями и проходами, представляют собой нечто вроде системы известняковых пещер, пробитых не водой, а человеческими руками. Строители первоначально проложили туннели к погребальным камерам – и построили множество тупиковых проходов, чтобы одурачить возможных расхитителей гробниц. Уже к IX столетию грабители прокопали собственные туннели, в Средние века добавились новые, проложенные как ворами, так и исследователями. Ныне туристы, посещающие пирамиды, с равным успехом пользуются всеми этими проходами, не выбирая, какой, когда и кем был проложен.
Выше я упоминал о том, что многим посетителям пирамид внутри становится не по себе. Сто пятьдесят лет назад «Путеводитель по Египту» Мюррея (1858) советовал туристам помнить о том, что «пирамиды не являются приятным местом, подниматься наверх весьма утомительно, а внутри ожидают затхлый воздух, пыль и мрак». Мюррей рекомендовал брать с собой свечи, спички и магний, чтобы как следует осветить царскую камеру.
Современные туристы пользуются преимуществами электрического света, однако в большинстве нынешних путеводителей также говорится, что пребывание внутри пирамиды является, по сути, развлечением экстремального свойства. К примеру, в пирамиде Хафры придется пройти по длинному коридору, круто уводящему вниз, причем распрямиться во весь рост невозможно; вдобавок надо выбрать – двигаться ли вперед лицом, в направлении черного зева сырой камеры, или спиной, с тоскою глядя на постепенно отдаляющийся и уменьшающийся квадратик солнечного света. Только маленькие дети способны идти по этому коридору, не сгибаясь вдвое, а навстречу движется поток выходящих наружу, с которыми еще нужно разминуться. После первой камеры туристов ожидает клаустрофобическое продвижение по темным узким штольням к главной погребальной камере, где сыро, душно и – поверьте на слово – очень неприятно. (Не удивительно, что Флиндерс Петри предпочитал вести раскопки абсолютно голым). Положение усугубляет и то обстоятельство, что орды туристов, шастающие внутри пирамид, вредят последним ничуть не меньше, нежели те, кто на протяжении многих поколений карабкался на их макушки: каждый посетитель за время подземной прогулки выдыхает около двадцати граммов соли, которая оседает и копится на стенах, повреждая камень.
Наиболее поразительная деталь в царской погребальной камере пирамиды Хафры (не считая пустого саркофага) – надпись на стене: неровными печатными буквами намалевано имя Джованни Бельцони. Этот итальянский археолог первым обнаружил царскую камеру, о чем сообщил в своей книге «Описание исследований и недавних открытий в Египте» (1822). Собственное имя на стене камеры он написал из тех же побуждений, какими руководствуются современные вандалы, «украшающие» стены станций метро. На самом деле Бельцони – личность весьма любопытная: шести с половиной футов ростом, он поначалу собирался стать монахом, потом подался в инженеры, а закончил силовым акробатом в лондонском цирке. Посетив Египет (в пору увлечения инженерным делом), он всерьез заинтересовался пирамидами и принялся старательно изображать из себя специалиста-археолога. К списку его находок, помимо царской камеры Хафры, принадлежат гробница Сети I в Долине царей и источник реки Нигер в Западной Африке. О своих предпочтениях относительно манеры одеваться во время исследования пирамид он сведений не оставил, зато вот что счел нужным сообщить по поводу фундаментального открытия:
Я достиг двери в центре большой камеры. Медленно сделал два или три шага, потом остановился, чтобы осмотреться. Где бы я в точности ни находился, сомнений не было: я очутился в сердце пирамиды, в месте, которое с незапамятных времен служило предметом бесчисленных спекуляций и рассуждений исследователей былого и нынешнего. Мой факел, сделанный из связанных вместе восковых свечей, давал слишком мало света, однако я отчетливо различал обстановку. Конечно же, я перво-наперво обратил свой взгляд на запад, где должен был находиться саркофаг; признаться, я ожидал найти его в таком же состоянии, как и саркофаг в первой пирамиде… Представьте мое изумление, когда, приближаясь к западной стене камеры, я внезапно понял, что саркофаг находится заподлицо с полом…
Вверх
Теперь устремимся из мрачных и душных подземелий наверх, к освежающему ветру и простору. Подъем на пирамиды был некогда еще более популярен, чем спуск в них. В «Олеандре, палисандре» Пенелопа Лайвли упоминает, что стороны пирамид «кишели крохотными фигурками. Мы наблюдали за этими скалолазами с немалым интересом, ожидая, когда кто-нибудь из них сорвется, и обсуждали технику подъема; большинство пользовалось услугами проводников, один из которых тянул сверху, а другой подталкивал снизу, их белые галабии развевались на ветру».
«Путеводитель по Египту» Мюррея утверждает, что рекорд скорости при подъеме на пирамиду Хуфу – восемь минут, причем «подниматься нисколько не сложно, разве что утомительно для тех, кто не обучен скалолазанию.
Дам нередко приходится втаскивать наверх, это делают арабы, которых также можно попросить взять с собой приступку, чтобы подставлять под ноги у особенно высоких камней». Соперник Мюррея Бедекер также сообщает о готовности проводников помочь: они «тянут, подталкивают, поддерживают и едва ли позволяют отдохнуть, пока скалолаз не добрался до вершины. Дамам следует позаботиться о подобающем наряде…» Впрочем, Гарриет Прингл, героиня романа Оливии Мэннинг «Дерево опасностей», этот совет проигнорировала. Она отказалась от помощи проводников, оставила их у подножия пирамиды бессильно потрясать кулаками, а сама двинулась вверх – довольно необычным способом: «стоя спиной к стене, она прыгала вверх, на следующий уступ, а затем подтягивала ноги».
Американский романист Марк Твен может по праву считаться одним из первых туристов в современном значении этого слова. Он оставил нам весьма живописное описание своего восхождения на Великую пирамиду, которая показалась ему «неопрятной, уродливой грудой камня. Каждая из ее чудовищных сторон представляла собой гигантскую лестницу вверх. Ступень за ступенью эти лестницы сужались, пока не сходились на конус высоко в воздухе. Крошечные, как насекомые, мужчины и женщины отважно карабкались по головокружительным обрывам». Чтобы описать сам подъем, Твен прибегнул к нагромождению определений: это было «восхитительное, воодушевляющее, чреватое падением, требовавшее напряжения мышц, утомляющее до изнеможения, заставляющее скрежетать зубами и проклинать все на свете» восхождение к вершине пирамиды под палящими лучами солнца, словно стремившегося поджарить незадачливых скалолазов.
Другим туристом-романистом был Уильям Теккерей. Он писал, что ему помогал проводник-бедуин, перехвативший их отряд за две мили от пирамид, а подъем не был «ни романтичным, ни трудным, ни возвышающим душу: поднимаешься по гигантской каменной лестнице, отдельные ступени которой высотой четыре фута…» Элизабет Кэбот Керкленд отозвалась о восхождении на пирамиды столь же прохладно. В своей статье, опубликованной в «Записках Массачусетского исторического общества» за 1905 год, она заметила, что «усталость была велика, а расходы малы», и что трое бедуинов, ее сопровождавших, «выглядели весьма устрашающе, но держались безукоризненно вежливо и оказывали любую потребную помощь… Погода нас не баловала, ветер из пустыни обжигал, а солнце испепеляло». На восхождение миссис Керкленд затратила сорок минут, на спуск – вдвое меньше (эти цифры гораздо более похожи на правду, чем сведения Мюррея).
Наверняка те, кто достигал макушки пирамиды, испытывали потребность в длительном отдыхе. Однако условия наверху к этому не располагали. Путеводитель Мюррея сообщает, что «на вершине пирамиды долготерпение скалолазов примутся всерьез испытывать продавцы поддельных древностей и бесчестные менялы». Теккерей оставил нам описание ситуации, в которую уже не смогут угодить современные туристы: «Отовсюду слышались шутки и смех, крики проводников, требования позвать переводчика, препирательства из-за медяка… Мы словно разыгрывали фарс на фоне пирамид. Они возвышались прямо перед нами, и под их сенью творились совершенно нелепые в своей повседневности дела». Теккерей упоминает некоего майора бенгальской кавалерии, чье лицо, когда он поднялся на вершину, «побагровело и лоснилось», однако наверху его ожидали «холодная дичь и горячая яичница, а в следующее мгновение он уже окунул усы в стаканчик бренди с содовой. Что ж, теперь он сможет поведать всем и каждому, что поднимался на пирамиду».
Несмотря на подобные ситуации, вид с вершины пирамиды, должно быть, потрясал этих ранних туристов – если не всех, то большинство из них. Теккерей восхищался «бескрайним плоским ландшафтом, великой, плавно текущей рекой, багровым из-за знойной дымки городом с его фортами, куполами и шпилями, зелеными полями, рощами пальм и пестрыми деревушками… Пустыня уходила в бесконечность, тянулась далеко-далеко, пока не сливалась с золотым горизонтом». Однако когда Гай Прингл из романа «Дерево опасностей» добрался до вершины пирамиды, он «оглядел пустыню, над которой дрожало марево, и подивился тому, зачем кто-либо вообще сюда поднимается. Тут почти не на что смотреть. Вдалеке мерцали и переливались на жаре призрачные очертания пирамид Саккары. И больше ничего. Он словно очутился на плоту посреди желтого моря – или же на сковородке, под которой жарко полыхает пламя».
Прежде чем спуститься, туристы, насладившиеся видом, спешили вырезать на камнях свои имена. Думаю, если внимательно изучить надписи на камнях пирамид, мы найдем немало интересного. Достоверно известно, к примеру, что на Великой пирамиде запечатлено имя критика Уильяма Холмана Ханта (1827–1910), которого его спутник Седдон бросил внизу, а сам полез вверх. Хант не слишком обрадовался, узнав по возвращении Седдона, что его имя отныне вырезано на камне (вместе с именем Седдона) – и, быть может, наряду с именами других, намного переживет тех, кто оставил эти надписи.
Сфинкс
Он меньше, чем воображает себе большинство людей, этот памятник, почти затерянный среди развалин храмового комплекса при пирамиде Хафры, едва заметный из-за ограждений, экранов и оборудования для ежевечернего аудиосветового шоу. С пирамиды Хафры видна только тыльная часть его головы, этакий каменный горб над песками в том месте, где пустыня переходит в пригород. В отличие от пирамид, он не сложен из отдельных блоков, а вырезан из цельного камня; у него тело льва и человеческая голова. Вблизи становится возможным разглядеть выражение лица – эту легкую усмешку на губах, этот исполненный мировой скорби взор, устремленный за твою спину; он смотрит в никуда – и видит все.
Сфинкс ревниво хранит свои секреты. Чье лицо воспроизводит этот каменный гигант? Считается, что лицо фараона Хафры, но наверняка сказать нельзя; в период Нового царства Сфинкса отождествляли с богом Гор-эм-Амхетом («Гор на горизонте»). Для чего его построили? Возможно, чтобы охранять пирамиду. Зачем к нему прокопали туннели? Вероятно, это работа грабителей. Каков его возраст? Полагают, что Сфинкс – современник Хафры, однако приснопамятная «альтернативно-историческая» теория утверждает, что, судя по естественному износу статуи, ее изваяли свыше восьми тысяч лет назад. Куда, в конце концов, подевался его нос? Никто не знает точно; тщательное исследование показало, что нос Сфинкса то ли отбили зубилами, то ли отломали при помощи неких рычагов.
Древняя легенда гласит, что Сфинкс загадывал проходившим мимо путникам загадки и убивал тех, кто давал ошибочные ответы. Арабы называют его Абу-Хол, то есть «Отец страха». «Сфинкс» – слово греческое, возможно, производное от древнегреческого слова, означающего «незнакомец, чужак»; впрочем, по мнению некоторые ученых это название происходит от древнеегипетского «шесеп анх» – «живой образ». Борода Сфинкса ныне хранится в Британском музее, а некогда мамлюки и солдаты наполеоновской армии использовали ее в качестве мишени для учебных стрельб; неоднократно предпринимались попытки реставрировать бороду, не менее многочисленные, чем попытки различных исследователей расколоть ее, чтобы «проникнуть в тайны Сфинкса», – ни те, ни другие не удались. Статуя же и без бороды выглядит весьма величаво. Первая встреча со сфинксом многих разочаровывает, но некоторое время спустя понимаешь, что, сам того не заметив, поддался суровому очарованию этой благородной фигуры.
Так произошло, например, с А. У. Кинглейком (1809–1891), викторианским джентльменом и романистом-любителем, который побывал в Северной Африке в 1834 году, а через десять лет опубликовал книгу «Эотен: впечатления о путешествиях по Востоку», причем в первом издании автор указан не был. Он писал:
Сфинкс одинок. Безусловно, это существо привлекательно, но его привлекательность – не от мира сего; этот зверь, которому поклонялись древние, ныне представляется сущим дьяволом, гнусным чудовищем. И все же когда глядишь на эти губы, вытесанные согласно древнему канону красоты… Он, сей потусторонний зверь, повидал многое – стародавние династии эфиопских и египетских царей, греков и римлян, арабов и оттоманов, Наполеона с его мечтами о мировой империи, битвы и завоевания, горькую участь египетского народа, вынужденного прислуживать охочим до зрелищ путешественникам. Стоит вспомнить об этом, и всякое желание насмешничать пропадает.
В Средние века Сфинкс почти полностью скрылся под песками (и оставался в таком состоянии до 1920-х годов). Абдул Латиф, багдадский врач и путешественник, к рассказу которого о Мемфисе мы обращались выше, видел Сфинкса в 1220 году; он говорит о «колоссальной голове, выступающей из земли… Лицо отливает красным, словно статую совсем недавно покрасили. Это лицо необычайно красиво, особенно губы, и кажется, что существо лукаво улыбается». Завершается этот пассаж категоричным утверждением, что во всем Египте нет ничего более пропорционального, нежели голова Сфинкса.
Однако далеко не все поддавались очарованию Сфинкса. В книге «Сафари темной звезды» (2002) Поль Теру снисходительно упоминает «иссеченное песком безносое лицо, покоящееся на полуразрушенных лапах, будто фигурка из песка, на которую пролился дождь». Он цитирует воспоминания других путешественников, чтобы доказать, что не одинок в своем отношении к Сфинксу. Гюстав Флобер называл Сфинкса «курносым и потрепанным», а друг Флобера заметил, что «со спины он выглядит в точности как гигантский гриб». Марк Твен в «Простаках за границей» говорит, что Сфинкс «такой печальный, такой серьезный, такой тоскующий, такой терпеливый… При взгляде на него испытываешь те же ощущения, какие, должно быть, испытывает человек пред Господом»; для Теру этот отзыв – не более чем свидетельство буйной фантазии классика американской литературы. Что ж, каждому свое… Для всякого путешественника Сфинкс олицетворяет то, что этому путешественнику хочется, будь то величие или упадок.