Текст книги "Каир: история города"

Автор книги: Эндрю Битти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Американский университет Каира

Упомянув о Каирском университете, где преподавал Роберт Грейвс (и где учился Нагиб Махфуз), следует сказать хотя бы несколько слов и о другом каирском учебном заведении – Американском университете, который известен, пожалуй, немногим менее, чем университет аль-Азхар. Основанный в 1919 году Чарльзом Э. Уотсоном, этот университет создавался с двойной целью – во-первых, «содействовать интеллектуальному развитию народов Египта и Ближнего Востока через знакомство с английским языком и культурой», а во-вторых, улучшить отношение к Америке в регионе, который в те времена приобрел важное значение в мировой политике. Старое здание университета на площади Тахрир, в центре современного города, представляет собой кремово-зеленую виллу, прячущуюся за купой пальм.

За десятилетия учебный курс университета значительно расширился: начинали с востоковедения и английского языка и литературы, а ныне преподают и социологию, и антропологию, и компьютерные науки, и менеджмент, и журналистику. Исследовательская деятельность университета сосредоточена в таких областях, как изучение пустынь и социальная сфера, а университетское издательство выпускает ежегодно множество книг по истории и культуре Египта, равно как и публикует произведения Нагиба Махфуза на английском языке. Количество студентов университета возросло с 400 в 1960 году до 5000 человек, в основном из США и Египта; кроме того, не менее 30 000 человек каждый год посещают семинары и курсы повышения квалификации при университете. Сегодня, при том отношении к США, какое сложилось на Ближнем Востоке, этот университет называют то оплотом американского империализма и неоколониализма, то олицетворением терпимости и добрососедства во взаимоотношениях Запада и исламского мира. Если оставить в стороне антиамериканскую риторику, университет с полным на то правом можно считать важнейшим наследием колониальной эпохи Египта.

Больные лошади и «восточные безделушки»

Каирское общество периода между двумя мировыми войнами очень легко упрекнуть в безразличии к городу, и упрек будет справедлив. Но двое членов этого общества 1930-х годов стоят особняком. Они носили типично английские имена Дороти и Роберт, и эти людям – Дороти Брук и Роберту Гэйеру-Андерсону – многим обязан современный Каир.

Дороти Брук прибыла в Каир вместе с мужем, офицером британской армии. В начале 1930-х годов она организовала кампанию в защиту армейских лошадей; в ходе кампании удалось выкупить свыше 5000 лошадей, некогда списанных из армии после окончания Первой мировой войны, и обеспечить животным достойное существование, которого они не получали у египетских хозяев. В 1934 году забота об этих лошадях, равно как и о вьючных животных, которых она наблюдала на каирских улицах, побудила Дороти Брук основать клинику, где оказывали помощь больным животным.

Семьдесят лет спустя к ветеринарной клинике имени Дороти Брук с утра и до вечера люди ведут лошадей, ослов и мулов; животных здесь осматривают и лечат бесплатно. Расположенная в пригороде, среди дешевых муниципальных домов, к югу от центра города, эта клиника имеет конюшни и прекрасно оборудованные помещения для осмотра, лаборатории и операционные. В последних установлены лебедки – чтобы поднимать тяжелых животных – и огромные операционные столы, а обследование и лечение проводят дипломированные ветеринары.

Деятельность клиники имени Дороти Брук важна сегодня ничуть не менее, чем в те годы, когда эта клиника была основана. Всякому, кто бродит по Каиру, бросаются в глаза ослики и лошади, медленно, с трудом влекущие битком набитые тележки. Впрочем, участь этих животных все же благоприятна по сравнению с участью тех, о которых стало известно лишь благодаря усилиям персонала клиники.

Каир – один из самых стремительно развивающихся городов мира. В нем трудятся не менее 2500 осликов, причем зачастую обращаются с ними жестоко. Животных используют, чтобы перевозить кирпичи на тележках от машин, которые эти кирпичи изготавливают, к сушилкам, а затем – к печам для обжига. Ослики являются собственностью мастерских, а подросткам, которые их погоняют и следят за ними, нет дела до того, в каком состоянии находятся животные. Впрочем, точно так же владельцам мастерских нет дела до здоровья работников. Подростки работают шесть дней в неделю по одиннадцать часов за зарплату, составляющую в пересчете всего два американских доллара. Испепеляющий зной вкупе с жаром, которым пышут печи, – таковы условия, в каких приходится трудиться людям и животным. У многих осликов следы побоев, они едва не падают от измождения и жары. Стараниями врачей из клиники имени Дороти Брукс в мастерских появились поилки и навесы, защищающие от солнца; кроме того, клиника убеждает владельцев мастерских проявлять больше заботы о животных – поскольку (это единственный действенный довод) в таком случае труд последних окажется более эффективным.

Сегодня ветеринары и эксперты, которых приглашает клиника, вынуждены решать ту же проблему, с которой столкнулась в 1930-е годы Дороти Брук, а именно – отсутствие в Египте и других развивающихся странах той культуры обращения с животными, каковая сложилась на Западе. Улучшить ситуацию возможно лишь через пропаганду «ненасильственных методов» среди владельцев животных. Такую философию исповедует каирская клиника имени Дороти Брук, пять других египетских клиник, финансируемых благотворительным фондом Дороти Брук в Лондоне, и клиники этого фонда в Индии, Пакистане и Афганистане. Все они ставят своей целью обучение владельцев принципам ненасильственного обращения с животными. Что касается фонда, взносы в него делают 48 000 человек, и до 2002 года ответственным секретарем фонда являлся внук Дороти Брук. Фонд издает информационный бюллетень «Брук Ньюс», там, в частности, публикуются некрологи, лишний раз подтверждающие общеизвестную любовь британцев к животным: среди сообщений о кончине друзей и вкладчиков фонда регулярно встречаются извещения о смерти, например, «Мармадьюка, замяучательного кота», «Уильяма, любимого пуделя» или «Гиннеса, моего дорогого коня». В каирской клинике на настенных табличках запечатлены имена тех, кто делал пожертвования в фонд; нередко после имен следуют трогательные приписки: «В благодарность за моих собак и в знак признательности клинике» или просто «Памяти Спада».

Совершенно другого рода память о себе оставил в Каире майор в отставке Роберт Гэйер-Андерсон. С 1934 по 1942 год он жил в доме, «составленном» из двух особняков, XVI и XVIII столетий, примыкающем к мечети Ибн Тулуна. Этот дом известен как Бейт аль-Крейтлийя, «Дом критской женщины», поскольку с начала XIX века им владела мусульманская семья, приехавшая с Крита. Майор был страстным коллекционером «восточных безделушек» и наполнял дом всевозможными предметами, от китайской мебели до артефактов эпохи фараонов. Сейчас в его доме музей; кроме того, здание представляет собой образец османской архитектуры, служит хранилищем весьма эклектичной коллекции и является своего рода памятником бывшему владельцу.

Гэйер-Андерсон увидел этот дом вскоре после своего прибытия в Каир в 1907 году в качестве офицера Королевской военно-медицинской службы. Вот каким было первое его впечатление от дома:

Однажды я вышел из отеля «Шепердс» (Ну разумеется! – Э. Б)., чтобы прогуляться по окрестностям… Одной из первых, в которую мы заглянули, была мечеть Ибн Тулуна, построенная в IX веке… Вблизи мечети меня зачаровал великолепный каменный дом, самая настоящая крепость.

Некая женщина, говорившая с майором из-за декоративной решетки на окне первого этажа (сохранившейся по сей день), пригласила его зайти. Двор внутри, по описанию Андерсона, был «буквально завален мусором, в котором, абсолютно не мешая друг другу, копошились оборванные ребятишки, разгуливали куры, топтался баран и резвилась пара кошек», однако это зрелище не помешало майору представить, как он будет здесь жить и где разместит свою коллекцию. На осуществление мечты ушло 25 лет. На портрете в доме Гэйер-Андерсон выглядит суровым школьным учителем, но несложно догадаться, что эта суровость – напускная, так сказать, порожденная позированием для художника. Среди экспонатов его коллекции, между прочим, есть два слепка с лиц слуг, а на одном из автопортретов он изобразил себя в виде сфинкса.

Стены дома плотно обступают внутренний двор. По легенде, вода в колодце набралась во времена всемирного потопа, а сам колодец ведет во владения «султана Батского», семь дочерей которого спят колдовским сном на золотых ложах. Цитируя майора, интерьер представлял собой «лабиринт солнечного света и красоты, с его изысканными оконными проемами и деревянными стенными панелями». Гэйер-Андерсон, как и его предшественники-османы, жившие в этом доме ранее, предпочитали, чтобы в комнатах было прохладно, и избегали яркого света, поэтому на всех окнах были установлены решетки-машрабийя. Кроме того, из-за этих решеток на галерее женщины в османские времена наблюдали за саламиком – местом преимущественно мужских пирушек и встреч. Саламик – красивейшее помещение в доме, с богато расписанным потолком и роскошной мебелью, включая помпезные диваны со множеством подушек. (Недаром именно этот дом выбрали для съемок одного из фильмов о Джеймсе Бонде – «Шпион, который меня любил»).

Доживи Гэйер-Андерсон до наших дней, он узнал бы многие предметы обстановки, поскольку интерьер дома после него сберегали не менее тщательно, чем саму коллекцию. Пожалуй, следует признать: когда бы не страсть майора к коллекционированию и не его энтузиазм, Каир лишился бы этого замечательного шедевра османской эпохи в период очередной из многочисленных реконструкций. Одна из причин, по которым Гэйера-Андерсона привлек этот дом, заключалась в том, что, вновь цитируя майора, «он находился вдалеке от европеизированной каирской жизни». Однако любопытно было бы представить себе, насколько нынешний пейзаж за окнами отличается от того, который открывался из-за резных решеток в 1930-е годы. Улочки забиты тележками, загруженными доверху овощами и фруктами: выпавшие плоды гниют на мостовой, некоторые подъедают бродячие кошки и вечно усталые ослики. Над уличной толчеей нависают обшарпанные многоквартирные дома, на террасах сушится белье; непрерывно сигналят автомобильные клаксоны, горланят десятки детей в пестрых обносках (если не сказать – в лохмотьях), и время от времени сквозь этот шум и гам прорываются характерные звуки арабской поп-музыки, доносящейся из уличных кафе, в которых мужчины просиживают часами, попивая чая, играя в домино, покуривая кальяны и наблюдая за течением жизни.

Война

В промежутке между двумя мировыми войнами в Египте разыгрывалась партия политической игры, в которой король Фуад при поддержке британской администрации противостоял националистической партии Вафд. Однако едва началась Вторая мировая, Каир вновь наводнили англичане и солдаты из других стран Содружества, а политический курс снова приобрел пробританскую ориентацию.

Англичане как зеницу ока оберегали Суэцкий канал – главную транспортную артерию, по которой в Европу доставлялась ближневосточная нефть. Между тем Египет оказался в окружении враждебных государств – Ливии, Эфиопии и Сомали, которые были оккупированы итальянцами. Весной 1941 года, после падения Крита и высадки экспедиционного корпуса Роммеля в Ливии, война подошла к самым границам, и Каир волей обстоятельств превратился в центр оперативного управления войсками союзников на Ближнем Востоке.

Об обстановке в городе в годы войны оставили воспоминания многие люди, от Ноэла Кауарда до палестинского академика Эдуарда Саида и от «Крыс пустыни» [11]11
  Имеются в виду офицеры и солдаты британской дивизии «Крысы пустыни», в 1942 г. под Эль-Аламейном разгромившей корпус Роммеля. Ныне это прозвище британского спецназа.


[Закрыть]до Лоуренса Даррелла, Пенелопы Лайвли и Оливии Мэннинг. Эти годы выдались для города непростыми и принесли с собой значительные перемены, и не удивительно, что этот период в истории Каира – 1940-е годы в целом – описан (задокументирован, если угодно) наиболее полно и подробно.

Ноэл Кауард (1899–1973) приехал в Каир в 1943 году в рамках «писательского тура», призванного поддержать боевой дух английских солдат. Посол Великобритании в Египте представил драматурга королю Фаруку в «Оберж де Пирамид», знаменитом клубе, расположенном неподалеку от памятников эпохи фараонов. Когда король в конце ужина заявил, что оплатит счет, Кауард, по его собственному признанию, горько пожалел о том, что заказал только пиво и пачку сигарет. Во время пребывания в Каире он выступал по два-три раза в день, испытывая «сочувствие к этим изувеченным юношам», и радовался тому, что они, несмотря на ранения и увечья, не падают духом.

Остановился Кауард в отеле «Шепердс», где, как он записал в дневнике, «тягот военного времени почти не ощущалось: люди сидят за столиками, потягивают коктейли, болтают, сплетничают, между столиками снуют официанты в фесках с характерным для египтян непроницаемым выражением лиц. О войне свидетельствует разве что военная форма посетителей; глядя на нее, чисто умозрительно понимаешь, что где-то в мире ведутся боевые действия…» Богатые винные погреба отеля с их запасами шампанского в 1942 году еще не иссякли, и это обстоятельство приятно поражало всех тех, кто, подобно Кауарду, прибывал в Каир из разоренной войной Великобритании. Кауард записал, что отель «был последним оплотом прежнего космополитического мира». В «Шепердс» присутствовали все признаки былой роскоши: богатые бездельники, коктейли, званые ужины, драгоценности, вечерние платья, «роллс-ройсы», подкатывавшие ко входу… Арабы все так же торговали коврами и сувенирами; между столиками шныряли мальчишки, выкрикивавшие «Bourse! Bourse!», продавая египетскую версию лондонской «Таймс». По замечанию Кауарда, «единственным недостатком отеля был кинотеатр на открытом воздухе в садах Эзбекийя; в нем крутили кино для солдат, и тем постояльцам, которым достались южные номера, заснуть было довольно сложно».

Тем не менее остановиться в другой гостинице Кауарду просто не пришло в голову. С середины XIX столетия отель «Шепердс» приобрел репутацию самой фешенебельной гостиницы для иностранных гостей Каира и старательно ее поддерживал. Этот отель был для Каира тем же, чем «Раффлз» для Сингапура, и его история есть история расцвета и падения колониального режима в Египте.

Отель открылся в 1841 году под названием «Новая британская гостиница» в доме, в котором в начале столетия квартировал Наполеон. Четыре года спустя отель переименовали в честь его основателя Сэмюела Шеперда, и он стал называться «Шепердс Бритиш». Именно в этом отеле разместила своих первых туристов в 1880-е годы компания Томаса Кука. В 1891 году отель реконструировали, построили танцевальный зал, колонны которого были скопированы с колонн Карнакского храма (Пеннеторп Хьюз в романе 1949 года «Пока стоит "Шепердс"» назвал стиль танцзала «эдвардианским стилем Восемнадцатой династии»). Над знаменитым Мавританским залом появился купол цветного стекла, к которому вела роскошная лестница с кариатидами черного дерева.

Среди постояльцев отеля числились такие знаменитости, как магараджа Джодпура и религиозный глава исмаилитов Ага-хан. В расцвете колониальной эпохи на террасе отеля, где стоял рояль, за плетеными столиками собирался каирский высший свет. Утверждали, будто бармен-швейцарец по имени Джо знает всех и вся; он оказался немецким шпионом. Другой слух (неподтвержденный) гласит, что в 1942 году, в разгар немецкого наступления, Роммель позвонил в отель и велел забронировать себе лучший номер. Как известно, до Каира фельдмаршал так и не добрался, зато Черчилль останавливался в «Шепердс» и в августе 1942 года, отправившись на базу Королевских ВВС Бург аль-Араб в пустыне, заказал себе обед из отеля: заказ доставили оперативно, и британский премьер-министр смог насладиться изысканной едой в походных условиях.

Одним из тех, кого Черчилль отправил на Ближний Восток, одним из тех, кого приехал поддержать Ноэл Кауард, был Сирил Джоли. Он служил в дивизии «Крысы пустыни» и, будучи в увольнении, гулял по Каиру, обедал в закусочных и посещал теннисные поединки в спортклубе на острове Гезира, который уже давно стал районом колониальных чиновников и высших офицеров британской армии. Джоли также повидал и «темную сторону» присутствия в Каире множества молодых мужчин, рвущихся снять напряжение на улицах экзотического чужеземного города. В своей книге «Вот эти люди» (1955) он вспоминает:

Окраины Каира в полной мере ощутили все прелести военной жизни. Каждый день сотни мужчин – танкисты, пехотинцы, артиллеристы, инженеры и солдаты вспомогательных подразделений – устремлялись в город, рассчитывая повеселиться, напивались и дрались, устраивали дебоши в танцзалах и ночных клубах…

Британцы частенько посещали улицу Бирка, ныне Шария Клот Бет. В годы войны эта улица находилась в центре района, пользовавшегося исключительно дурной славой: женщины здесь прямо с балконов предлагали себя, а уличные зазывалы заманивали в сомнительные кабаре и прочие увеселительные заведения. В романе «Поражение и победа», части «Левантийской трилогии», Оливия Мэннинг описывает женщин, «стоявших в сумраке под итальянского вида арками… В этом квартале никто, казалось, не ложится спать. Женские лица виднелись из-за каждой двери… Стоило такси притормозить на запруженной людьми улочке, как к машине подскакивали мальчишки и начинали вопить наперебой: «Мистер, хочешь мою сестру? Очень хорошая, очень дешево!».

Не удивительно поэтому, особенно если вспомнить буйный солдатский нрав (особенно усердствовали американцы), что многие горожане выказывали недовольство присутствием солдат. Среди жителей Каира крепло убеждение, что солдаты ввергают город в хаос и еще больше подчиняют его европейскому влиянию. Дошло до того, что стало множиться число сторонников стран Оси; этим «грешили» прежде всего беднейшие слои населения. В «Дереве опасностей» Оливии Мэннинг упоминается, что «носильщики на вокзале дружно забавлялись… они громко хохотали и кричали: "Гитлер идет!"» Отношение других горожан к солдатам армии Содружества определялось не столько идеологией, сколько прагматизмом. Прибытие в город сотен чужаков, ничего не знающих и ни в чем не разбирающихся, означало для этих людей возможность быстро разбогатеть. При этом все горожане нередко высказывались в том духе, что, мол, они сами сюда солдат не звали. Это европейская война; просто так уж сложилось, что ее исход отчасти решается в песках Северной Африки. Гарриет Прингл, героиню Оливии Мэннинг, поначалу поразила нетерпимость множества египтян. Она приехала в Египет, «исполненная веры в ценности, в которых ее воспитывали… веры в то, что Британская империя есть величайшая сила добра, какую только знавал этот мир». Именно поэтому британское общество военного Каира «ожидало от египтян благодарности и было жестоко уязвлено, обнаружив, что их едва терпят».

С Каиром военных лет связана и судьба Лоуренса Даррелла, который до начала войны работал в Британском совете в Афинах. Оттуда его с женой эвакуировали на Крит, затем в Александрию, и в конце концов он поселился в квартире на острове Гезира. Из Каира он написал письмо, позднее воспроизведенное в романе «Дух места» и описывающее город, «полный уродств и увечий… На улицах попадаются лошадиные туши, раздавленные промчавшимся автомобилем, и трупы чернокожих, раны которых густо облеплены мухами…» Позднее Даррелл стал писать передовицы и вести колонку в газете «Иджипшн газетт», а потом его назначили пресс-атташе при британском посольстве. Он стал завсегдатаем каирского литературного клуба «Англо-египетский союз». В «Дереве опасностей» Оливия Мэннинг говорит, что это здание с библиотекой «окружали старые необыкновенно высокие деревья, заслонявшие от солнца столики и стулья снаружи». Именно в этом клубе Даррелл, в компании других английских литераторов, вынужденно оказавшихся в Каире, основал поэтический журнал «Персонал лэндскейп» (с 1942 по 1945 год вышло восемь выпусков). Печатали журнал на типографском станке во Французском институте археологии. В первый год существования журнала Дарреллу вновь пришлось переезжать – обратно в Александрию, на сей раз в связи со служебными обязанностями. Александрия и стала впоследствии тем фоном, на котором разворачиваются события его знаменитой тетралогии «Александрийский квартет», опубликованной после войны.

Английская романистка Пенелопа Лайвли родилась в Каире в 1933 году и выросла в этом городе; лишь в 1945 году, в самом конце войны, ее отправили в пансион в Англии. Действие многих ее романов и рассказов происходит в Египте; это относится и к «Лунному тигру», получившему в 1987 году премию Букера, и «Олеандру, палисандру» – автобиографии, увидевшей свет в 1994 году. Дом семейства Лайвли находился отнюдь не в том районе города, где подобало жить подданным британской короны, но в крохотной деревушке Булак Дхакрур, ныне полностью поглощенной мегаполисом. Название автобиографии отсылает к деревьям, которые росли вдоль дороги от дома до центра города (по этой дороге девочку обычно возили на машине). Жизнь юной Пенелопы была наполнена ритуалами, характерными для британской общины Египта. В центральном Каире она (подобно Роберту Грейвсу и большинству экспатриантов) пила чай с пирожными в кофейне Гроппи, где «сластей было не меньше, чем драгоценных камней в ювелирной лавке, и необходимость выбрать что-то одно частенько приводила меня в отчаяние… Что же предпочесть? Вон тех шоколадных медведей? Или пирожные с кремом и сахарной пудрой? Или эти симпатичные эклеры?» А еще, подобно Уинстону Черчиллю и персонажам Оливии Мэннинг, Пенелопа наслаждалась обстановкой отеля «Мена» недалеко от пирамид. «Здесь подавали лимонад и мороженое… И все было так стильно, что время до чая, очень ароматного и потрясающе вкусного, пролетало незаметно».

Как раз тогда (разумеется, Лайвли не могла этого знать) и именно в отеле «Мена» на секретной встрече в ноябре 1943 года Черчилль и Рузвельт обсуждали планы высадки американцев в Нормандии. Встреча продолжалась несколько дней, и лидеры союзников выкроили время на прогулку к пирамидам. Эти переговоры были окутаны такой завесой секретности, а Рузвельт привез с собой столь многочисленную свиту, что жителей близлежащих домов попросту выселили. В самом отеле установили коммутатор, который обслуживали три оператора, и печь для уничтожения бумаг.

Отелю было суждено сыграть важную роль и позднее, в 1970-х годах, когда в нем было подписано официальное соглашение о перемирии между Египтом и Израилем. Сегодня об исторической значимости здания, впрочем, мало что напоминает. В отличие от отеля «Виндзор», эта гостиница утратила колониальный шарм и превратилась в типичный каирский пятизвездочный отель, помпезный и безликий (если не считать немногих уцелевших деталей раннего архитектурного проекта). Вернувшись в Каир в конце 1980-х годов, Лайвли обнаружила, что отель «поддался давлению XX века… Он представляет собой теперь диковинную помесь мавританского стиля и бюргерской архитектуры эпохи Тюдоров». При этом миссис Лайвли не упомянула, что через дорогу от отеля, в тени кособоких конюшен, где держат верблюдов и лошадей для туристов, желающих посетить пирамиды, раскинулось принадлежащее отелю поле для гольфа, совершенно бесстыдная демонстрация богатства и роскоши, уникальная, пожалуй, даже для Каира.

Конечно, жизнь в Каире 1940-х годов состояла не только из чаепитий, и даже девятилетняя Пенелопа должна была понимать, что городу угрожает серьезная опасность. Девочка подружилась с английскими стрелками из зенитной батареи, стоявшей поблизости с их домом, и в ее воспоминаниях иногда попадаются рассуждения о солдатах, вынужденных воевать так далеко от родины. К 1941 году в Каире были расквартированы около 140 000 британских солдат и офицеров, носивших преимущественно «пустынную» форму – рубашки цвета хаки и шорты до колен. (В 1943 году к ним добавились свыше тысячи американцев, по прибытии которых все торговцы моментально взвинтили цены). Лайвли пишет, что британские военные «были в основном очень молоды, многие из них вообще впервые в жизни оказались за границей. Они испытывали культурный шок, с которым многие не могли справиться и потому выказывали ксенофобию и расизм, отличавшиеся от ксенофобии и расизма высшего общества только тем, что были более очевидными. Большинство солдат знали по-арабски всего два слова – йалла и имши, оба означавшие проваливай». Египтян солдаты наградили презрительной расистской кличкой «воги»; считается, что это слово первоначально представляло собой аббревиатуру английского словосочетания «working on government service» – «работающие на правительство» (есть и другая версия – «wily oriental gentlemen», то есть «хитрые восточные типы»).

Присутствие в городе такого количества солдат не могло не сказаться на жизни горожан, что подтверждают, в частности, и воспоминания Сирила Джоли. За событиями, которым Джоли был непосредственным свидетелем, Лайвли наблюдала глазами ребенка. Она пишет, что «многие египтяне, разумеется, не упускали случая поживиться. Это был настоящий рай для владельцев лавок и кафе, для уличных торговцев и ремесленников, для проституток с Бирки». По словам Лайвли, в годы войны она также поняла, что общество делится на классы. До того она вращалась среди «сливок» британской общины, ее водили в административные здания и спортивные клубы. С войной в город прибыли простые английские, шотландские, ирландские и австралийские парни; слушая, как они говорят, наблюдая за тем, как они себя ведут, девочка впервые в жизни осознала «загадочную глубину ощущения принадлежности к Британии» – которую постигла до конца лишь многие годы спустя, уже находясь в Великобритании.