Текст книги "Каир: история города"
Автор книги: Эндрю Битти
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)
Литературный туризм
Туристы тех времен, как и сегодняшние, отдавали предпочтение тому или иному путеводителю. Английский романист Уильям Теккерей, автор столь фундаментальных романов, как «Ярмарка тщеславия» и «Виргинцы», был, судя по его замечаниям, приверженцем «Карманных гидов» Мюррея: «Я получил большое удовольствие от путешествия и многое узнал благодаря своему путеводителю, наставнику и другу», – записал он в дневнике, имея в виду автора одного из мюрреевских «гидов». В своей книге «От Корнхилла до Большого Каира» Теккерей описал путешествие по Средиземноморью, предпринятое им в 1844 году. Как мы видели ранее, в этой книге много ценных замечаний о пирамидах. Кроме того, Теккерей подробно описал центр Каира и попытался убедить других путешественников повторить его маршрут. Особенное впечатление на него произвели «красота улиц… фантастическая роскошь, разнообразие фасадов, арок, крыш, балконов и портиков, завораживающая игра света и тени, шум и суета, яркие одежды, и эти восточные базары, которые невозможно обойти и которые поражают своим варварским великолепием! Художник способен сделать состояние на зарисовках из каирской жизни, а материала здесь достанет на целую художественную академию. Я никогда прежде не видел такого разнообразия архитектуры и самой жизни, такого буйства красок, такого яркого света и такой густой тени. Каждая улица как картина, и каждый лоток – как предмет искусства… Если эти строки по какой-либо случайности прочтет некий художник, обладающий досугом и средствами и желающий обрести новый опыт, ему следует набраться отваги и провести в Каире зиму, ибо здесь наиболее благоприятный климат и люди, которые буквально просятся на холст».
Другой путешественник XIX столетия, доверивший впечатления бумаге, – Бенджамин Дизраэли (1804–1881), побывавший в Каире в мае 1831 года, еще до того как его избрали членом парламента. В предыдущей главе упоминалось, что он воочию наблюдал возведение мечети Мухаммада Али. Дизраэли опубликовал свой очерк в журнале «Нью мансли мэгэзин» в июне следующего года. Из текста следует, что в Египет он приехал после того, как посетил Испанию и побывал в других странах Ближнего Востока, то есть его можно смело причислить к первым «гранд-туристам» [10]10
Гранд-тур, или Большой тур, – заграничное путешествие, в которое молодые люди из состоятельных английских семей отправлялись после окончания учебного заведения для завершения образования.
[Закрыть]. В очерке он вспоминает, в частности, как видел «гарем, возвращавшийся из бань… женщины ехали на ухоженных осликах», и замечает, что «храмы Стамбула не идут ни в какое сравнение с каирскими мечетями. Изящные своды последних и округлые купола, высокие резные минареты и причудливая вязь арабесок на стенах напомнили чудеса Альгамбры и фантастические по своим очертаниям альксары (дворцы) и храмы Севильи и Кордовы».
Впрочем, туристы XIX столетия посвящали время не только любованию мечетями и пирамидами. Некоторые из них знакомились и с «темной стороной» городской жизни. Облаченный в галабию англичанин Р. Р. Мэдден много путешествовал по Ближнему Востоку в 1820-х годах; его привело в ужас состояние Каира, опустошенного чумой и дизентерией.
Я в растерянности, ибо не знаю, в каком уголке Большого Каира могу найти хотя бы следы былого величия, – записал он в дневнике. – Здесь нет ни одной приличной улицы. Великолепные мечети, отдельные из которых превосходят, по моему разумению, константинопольские храмы, стоят в тупиках или на грязных извилистых улочках, усыпанных гниющими фруктами и прочим мусором; торговцы бросают негодный товар прямо под ноги прохожим. Первое, что изумляет чужестранца, попавшего в Каир, – это нищета арабов и показная роскошь турок.
Словам Мэддена вторит другой английский путешественник того времени, Джеймс Уэбстер, который писал:
Половина горожан настолько грязна и ходит в таких лохмотьях, что в Англии их незамедлительно отправили бы на принудительные работы за непристойное поведение. Грязь поистине неописуемая… Узкие улочки завалены мусором, кругом клубится пыль, режет глаза, которые и без того болят от ослепительного света солнца.
Уэбстер упоминает и об эпидемии чумы, «страх перед которой никогда не покидает европейцев. Счастлив тот человек, который уезжает отсюда, заразившись лишь чесоткой».
Эхо Парижа
После отплытия французского экспедиционного корпуса в 1802 году к египтянам в известной степени вернулось чувство собственного достоинства. У страны появился новый лидер, Мухаммад Али, чья мечеть в Цитадели олицетворяла уверенность в собственных силах и процветание. В длинном перечне зданий и сооружений, построенных Али, помимо мечети, присутствуют фабрики, а также железные дороги и каналы. Он оправлял египтян в Европу с наказом побольше узнать о промышленной революции и сам предпринимал попытки индустриализировать Египет. Его сын и преемник Саид-паша повелел сажать хлопок – эта культура по сей день остается одной из основных статей египетского экспорта и именно благодаря ей существует такая отрасль, как изготовление одежды. Однако «египетское промышленное чудо» обычно связывают с именем наследника Саида, хедива Исмаила.
Открытый в ноябре 1869 года, Суэцкий канал обеспечил беспрепятственный проход кораблей большого водоизмещения из Средиземного моря в Индийский океан. С самого окончания постройки этот канал являлся жизненно необходимым для Великобритании, поскольку значительно сокращал морской путь в Индию. Торжественное открытие канала, в присутствии императрицы Евгении, сопровождалось различными церемониями, в его честь возводились новые дворцы, прокладывались бульвары и было даже построено новое здание оперы. Еще никогда центр Каира не подвергался столь радикальной перестройке всего лишь ради того, чтобы отпраздновать некое событие, пускай даже столь знаменательное. Так или иначе, в конце 1860-х годов Каир пережил практически полную реконструкцию, сопоставимую по масштабам с той, которая предпринимается сегодня в связи с Олимпийскими играми.
В центре Каира до сих пор обнаруживаются следы этой реконструкции. Хедив Исмаил предполагал перестроить город по образу и подобию османовского Парижа. Эти строительные амбиции хедива ярче всего проявились в бульваре Талаат-Гарб, проложенном в 1860-е годы. Широкий и прямой, с деревьями вдоль тротуаров и высокими многоквартирными домами, этот бульвар выглядит вполне парижским. Не удивительно, что Саймону Болдерстоуну, герою романа Оливии Мэннинг «Дерево опасностей» (первой части «Левантийской трилогии»), молодому офицеру, попавшему в Каир в годы войны, показалось, будто он «очутился в другом Париже, не совсем реальном. Словно собранном наспех из кусочков и оставленном покрываться пылью».
Улица, на которую по воле автора вышел Болдерстоун, носила имя Сулеймана-паши и вправду знавала лучшие дни. Фасады домов покрывал вековой слой сажи, а деревьев, дающих благословенную тень, могло бы быть гораздо больше. Сегодня эта улица находится в центре торгового Каира. Бесчисленные магазины предлагают обувь, образующую затейливые конструкции в витринах, и одеждой западного стиля, в которую облачены манекены, прижатые друг к другу плотнее, чем пассажиры каирского метро. В одном месте фасады рубежа веков вдруг расступаются, чтобы освободить пространство для современного семиэтажного торгового комплекса, битком набитого эскалаторами, хромированными перилами, яркими огнями и все теми же обувью и одеждой, с целым подвальным этажом, отведенным под западный фаст-фуд, где посетители в перерывах между покупками поглощают бургеры и отсылают эсэмэски. Многие магазины на этой улицы закрываются на дневную «сиесту», чтобы открыться ранним вечером и работать до полуночи. Даже в одиннадцать часов вечера на Талаат-Гарб не менее многолюдно, чем на Оксфорд-стрит в субботний полдень; люди наслаждаются вечерним бризом, поедают мороженое и глазеют на витрины, озаренные вспышками неоновой рекламы. Эта улица всегда считалась частью «европеизированного» Каира, однако ее название, скорее, антиевропейское: Талаат-Гарб (1876–1941) – известный египетский адвокат-националист и основатель Египетского национального банка.
Площадь Оперы находится неподалеку от северной части улицы Талаат-Гарб и сохранила еще меньше следов реконструкции XIX столетия. Ее перестроили в 1860-е годы по европейским образцам, фасады отелей (включая «Шепердс» и «Континентал») и самого здания оперы выходят на симпатичный парк – сады Эзбекийя. Но уже в 1940-е годы эта площадь очутилась в запустении. Вот как описывает ее Оливия Мэннинг – от лица героини романа «Дерево опасностей» (и своего альтер эго) Гарриет Прингл:
Площадь служила разворотным кругом для трамваев, но на ней сохранилось несколько старинных домов, а ветви деревьев свешивались из-за стены сада, словно тянулись к воде, которой тут больше не было. Наполеон проживал в том доме, который переделали в отель «Шепердс». Ей почудилось, что в облике площади все же ощущается нечто восточное, донаполеоновское, несмотря на то, что теперь здесь собиралась подозрительная публика и торговали подозрительными лекарствами. На террасах возле большинства домов виднелись объявления, сулившие исцеление от «любовных хворей» и обещавшие импотентам «эрекцию как у жеребца». С вывесок дантистов скалились огромные зубы, кроваво-красные у корней…
Сегодня площадь окончательно пришла в упадок. Великолепное здание оперы, в котором публика лицезрела «Риголетто» (и где впервые была поставлена «Аида» Верди), сгорело дотла в 1971 году. Этот факт вряд ли покажется удивительным, если упомянуть, что здание почти целиком построили из дерева и покрыли слоем алой с золотом штукатурки. Теперь на месте оперы находится мрачный и сугубо функциональный многоэтажный гараж. Неподалеку прозябает медленно разрушающийся отель «Континентал», выходящий окнами на ухоженные, но почти всегда пустынные сады Эзбекийя. Некогда гости этого шикарного отеля бродили по садовым дорожкам, коротая время до начала спектакля. Ныне там пусто и мрачно, а по соседству возвышается громада дорожной развязки, из-за которой выступают серые фасады многоквартирных домов.
Еще одним напоминанием о грандиозных строительных проектах хедива служит нильский остров Гезира. На нем, помимо хижин феллахов, заселивших остров, едва тот образовался из наносов нильского ила, высился роскошный дворец Гезира. В 1869 году там селили гостей, прибывших на торжественное открытие Суэцкого канала, причем на расходы при строительстве дворца не скупились, ибо хедив желал произвести наилучшее впечатление на европейскую публику. Он пригласил венского архитектора Карла фон Дибича, который спроектировал чугунные портики, выходящие на знаменитый сад. Картины на стенах, мебель и подсвечники – все привезли из Европы (в том числе экспонаты Парижской выставки 1867 года). Сад спланировал француз Жан-Пьер Барийе-Дешам, с именем которого ассоциируются многие общественные парки Парижа (и каирские сады Эзбекийя).
Сегодня этот дворец является частью отеля «Марриот». Даже невзирая на реставрацию, с первого взгляда замечаешь, что отель, один из самых дорогих в Каире (ночь здесь стоит немногим меньше 200 долларов на человека), поглотил значительную часть очарования дворца. Более того, современные крылья отеля подавляют собой дворец и сады до такой степени, что великолепное здание XIX столетия словно проседает под бременем нынешней агрессивной архитектуры. Филигрань на портиках фон Дибича по-прежнему сверкает на солнце – и дает тень посетителям кафе при отеле. В небольшом, но милом европейском парке Барийе-Дешама сохранились отдельные статуи и фонтаны. Но в целом отель выглядит помпезно и вычурно, лишний раз подчеркивая «эксклюзивный статус», которым остров Гезира пользуется с XIX века. В начале XX столетия этот остров оказался своего рода «заповедником колонизаторов», поскольку здесь они жили и здесь находились их клубы и спортивные площадки. В этом отношении отель вполне соответствует «колонизаторскому духу» острова.
Как уже говорилось, хедив лелеял чрезвычайно амбициозные планы. Он не только построил Суэцкий канал, а затем потратил колоссальные средства на украшение города к торжественной церемонии открытия, но и прокладывал железные дороги, строил школы, телеграфные линии и ирригационные отводы. Когда торжественное открытие канала наконец состоялось, Египет, что называется, проснулся в тяжком похмелье – задолженность страны перед европейскими кредиторами составила сто миллионов фунтов. В 1875 году хедив предпринял попытку уменьшить долг, продав свою долю в канале правительствам Великобритании и Франции. Это событие ознаменовало собой начало полномасштабного утверждения европейцев в Египте.
«Завуалированный протекторат» лорда Кромера
Исмаилу наследовал его сын Тевфик. Номинально в те годы Египет входил в состав Османской империи, и турки попытались воспользоваться слабостью положения нового паши, чтобы укрепить собственные позиции. Однако их попытки сократить численность египетской армии встретили отпор – не со стороны Тевфика, но со стороны полковника Ахмед-бея Араби, поднявшего мятеж. В ситуацию не замедлили вмешаться британцы, защищавшие «своего человека» – Тевфика: 12 июля 1882 года Королевский флот подверг Александрию двенадцатичасовой бомбардировке. Хедив Тевфик официально обратился к британскому правительству с просьбой о защите от мятежников, и очень скоро в Александрии высадился британский десант; чуть позже были оккупированы город Исмаилийя на Суэцком канале и Каир.
Либеральное правительство Гладстона утверждало, что присутствие британского военного контингента в Египте будет кратковременным. Двадцать пять лет спустя французский писатель Пьер Лоти, пришедший к мечети Мухаммада Али, увидел около нее часовых в форме британской армии. «Сколь неожиданно видеть европейских солдат в этом священном для Египта месте! Красная униформа, бледные европейские лица… Англичане захватили обитель Мухаммада Али». В целом британское владычество над Египтом продлилось семьдесят лет. К началу Второй мировой войны в каирской Цитадели размещался многотысячный гарнизон, а конюшни, теннисные корты и площадки для смотров соседствовали с мечетью Мухаммада Али и дворцом аль-Гауара.
В первые годы после бомбардировки Александрии наиболее заметной фигурой в Египте был сэр Ивлин Бэринг (позднее лорд Кромер). Он занимал должность генерального консула Великобритании, но фактически управлял страной в качестве генерал-губернатора с 1882 по 1907 год. Бэринг говаривал, что рассматривает Египет как «завуалированный протекторат», как полноценную часть Британской империи. («Имперский статус» Египта всегда оставался неопределенным. В своих воспоминаниях «Олеандр, палисандр» Пенелопа Лайвли упоминает, что на географических картах той поры Египет изображался не просто розовым, как остальная империя, но «в розовую полоску – и это сбивало с толка»). В египетской администрации все ключевые посты волей Бэринга заняли британские чиновники.
Разумеется, насаждение «английских порядков» не могло не вызвать недовольства местного населения; в 1906 году лорду Кромеру пришлось пойти на некоторые уступки национальному движению во главе с Мустафой Камалем (впрочем, колониальные чиновники успешно контролировали деятельность этого движения). Османская империя слабела на глазах, британцы все прочнее утверждались в Египте, ревниво оберегали Суэцкий канал, экспортировали египетский хлопок, обеспечивая работу фабрик Ланкашира, и одновременно вынуждали египтян импортировать британское оборудование и товары.
Как ни удивительно, языком общения (или лингва франка, если угодно) делового сообщества Каира стал не английский, а французский язык. Во многом это объяснялось той значительной ролью, которую французы сыграли в прокладке Суэцкого канала и перестройке города в XIX столетии. Французский был языком прессы, на нем говорили члены правительства, на нем общались посетители кофеен и чайных. В каирской опере регулярно выступали знаменитости из «Комеди Франсез», французскому стилю отдавали предпочтение перед английским в убранстве интерьера (однако не в одежде). Чем крепче становилась британская «хватка», тем все больше египтян среднего класса говорили по-французски, выезжали на лето в Париж и нанимали французских нянь и гувернанток для присмотра за детьми.
При этом в Каире возникло и неуклонно расширялось сообщество англоговорящих – прежде всего колониальных чиновников и их жен. Постепенно тот район, в котором они жили, превратился в своего рода «маленькую Европу», где обувь продавалась в универмаге Роберта Хьюза, а мармелад и прочие сладости – в магазине Дэвида Брайана. Живописные картины тех времен мы находим в воспоминаниях Мэйбл Кайар, дочери главного почтмейстера Египта. Она прожила в Египте много лет и в 1935 году опубликовала автобиографию под названием «Вся жизнь в Египте».
Как человек, который жил в этой стране с детства, и как жена видного британского чиновника, Мэйбл Кайар имела возможность воочию наблюдать поразительные подробности жизни каирского «колониального общества» на рубеже столетий. Главным событием считался зимний бал во дворце хедива. Все «сливки» каирского света – и европейцы, и состоятельные египтяне, ощутившие вкус иноземных удовольствий, – считали для себя обязательным присутствовать на этом балу. Можно даже сказать, что бал хедива являлся для каирского высшего общества событием не менее значимым, нежели скачки в Аскоте – для общества английского.
На площади Оперы гостей ожидали экипажи, доставлявшие их во дворец Абдин. По роскошной парадной лестнице гости поднимались наверх, и церемониймейстер торжественно объявлял имена вновь прибывших. Сам бал, по словам Кайар, представлял собой «изумительное зрелище – восточная роскошь в сочетании с космополитической модой. Его высочество принимал гостей… в первой из длинной анфилады комнат, залитой ослепительным светом, который отражался в бесчисленных зеркалах». Представившись хедиву, гости переходили в просторный танцевальный зал, где «было чрезвычайно тесно, так что танцы в те времена оборок и жабо являлись скорее испытанием, чем удовольствием». За танцами следовал ужин – в огромном помещении, вмещавшем 700 человек; эта «людская масса» толпилась у столов с различными яствами, причем «лишь тем, кто стоял ближе всего к столам, удавалось добыть съестное. Элегантные европейские дамы аккуратно цепляли вилочками угощения с тех же блюд, с которых менее утонченные гости хедива брали еду пальцами; египтяне отворачивались, стоило им узреть очередное вызывающе бесстыдное декольте, – и звучно рыгали, проглотив особенно лакомый кусочек».
В отличие от здания оперы, ко дворцу Абдин судьба оказалась милосердной. Расположенный в полумиле к югу от площади Оперы, возведенный в те же 1860-е годы хедивом Исмаилом, этот европейского вида двухэтажный дворец является сегодня официальной резиденцией президента Египта. Но дни, когда в нем устраивались балы для колониальной элиты, давно миновали. Теперь во дворец попасть практически невозможно, хотя вокруг него и нет изгородей из колючей проволоки – характерной приметы других египетских правительственных зданий. Он словно притаился в глубине небольшого парка с аккуратно подстриженными лужайками, на которые смотрят сквозь ставни его окна. Площадь Абдин перед дворцом – тихое местечко, с клумбами, скамейками и припаркованными по всем правилам автомобилями; сюда не заезжают туристические автобусы, да и суматошный поток уличного движения течет по другим «руслам».
Протекторат и Первая мировая война
Не задумываясь над тем, во что выльется «колониальная мечта» в ближайшие десятилетия, состоятельные египтяне и их европейские «господа» продолжали вести светскую жизнь вплоть до Первой мировой войны. Во многих отношениях это был «золотой век» колониализма, хотя далеко не все, кто приезжал в те годы в Египет, были в восторге от происходящего.
Один из осуждающих голосов принадлежал мелкому чиновнику Рональду Сторрзу, чьи сетования по поводу массового туризма мы уже цитировали.
Количество британских официальных лиц неуклонно возрастает, клубы и спортивные площадки множатся на глазах… между египтянами и иностранцами наблюдается все меньше взаимопонимания… иначе говоря, налицо классическая схема колонизации, – размышлял Сторрз в своих записках «Впечатления». – Все становится чище, богаче, лучше, делается более подобающим… но былой радости не осталось. Снова, в который раз, мы пожинаем то, что посеяли.
По описанию Сторрза, типичный британский чиновник в Египте был «добропорядочным и усердным работником, пунктуальным в мелочах, трудился в своем отделе или министерстве с раннего утра до наступления вечера. Потом он брал экипаж или садился на велосипед и ехал обедать – домой или в клуб "Турф", после чего до темноты играл в теннис или гольф, затем возвращался в клуб, чтобы поужинать и обсудить события дня с коллегами». Из комментариев Сторрза следует, что ни о какой социальной интеграции британцев и египтян речи не шло: наличествовала только интеграция политическая и экономическая. Сторрза угнетала ситуация, которую он охарактеризовал как «целенаправленное унижение дружелюбного, благородного и щедрого народа». В особенности его возмущал тот факт, что жены британских дипломатов и чиновников не предпринимают ни малейших усилий для того, чтобы «познакомиться, не говоря уже о том, чтобы подружиться, с женами и дочерьми коллег и подчиненных их мужей; подобное высокомерие проявляется во всем – достаточно увидеть, с каким мученическим выражением лица англичанка наносит вынужденный визит египтянке или турчанке, пускай та благороднее по происхождению, лучше воспитана, лучше образована, лучше одета и вообще лучше выглядит».
В 1914 году на короткий миг показалось, что британским чиновникам придется пожертвовать своим уютным существованием, поскольку война, охватившая Европу и затронувшая другие страны Восточного Средиземноморья, вдруг приблизилась к границам Египта. Турция вступила в войну на стороне Германии. Египет, несмотря на то, что им управляла британская колониальная администрация, по-прежнему считался частью Османской империи. Кризиса удалось избежать, объявив Египет государством под протекторатом Великобритании. Вскоре в Каире и других египетских городах появились солдаты имперской армии, офицеры стали заглядывать в облюбованные колониальными администраторами и бюрократами бары отелей «Шепердс» и «Континентал». Хотя сама страна в боевых действиях не участвовала (в отличие от следующей войны), высадка в Галлиполи и операции в Палестине организовывались именно из Египта.
Среди сотен британских офицеров и чиновников, побывавших в Каире в годы Первой мировой войны, был некий Т. Э. Лоуренс, прославившийся под именем Лоуренса Аравийского, археолог, герой войны, переводчик «Одиссеи» и вождь арабского восстания против турок. В Каире он некоторое время занимал малозначимую должность – и отчаянно скучал, как следует из письма, отправленного им домой 16 июня 1915 года (на бланке Управления военной разведки):
Что ж, прошла еще неделя, и ничего не произошло… Если что-либо и происходит, то не у нас. Здесь очень жарко, задувает хамсин (горячий ветер из пустыни), так что приходится закрывать окна и двери. Температура на улице в тени 45 градусов. Вчера было 43, ночью холодает до 40 и даже до 38 градусов. На солнце же все 50 градусов; в общем, жара, как в Персидском заливе, но, надо признать, почему-то не такая изнуряющая. Мы очень заняты – правда, не знаю толком чем: потоком валятся шифрограммы, с которыми надо разбираться, да и другой работы хватает, а еще мне требуется начертить шесть карт. Вчера забегал Уэйнрайт: он несколько недель проводил тут раскопки и теперь возвращается в Англию.
Действие романа Нагиба Махфуза «Среди дворцов» (первая часть «Каирской трилогии») происходит именно в эти годы. Эта трилогия, повторюсь, считается величайшим произведением самого известного среди египетских романистов. По сюжету сообщение об окончании войны поступает в Каир в тот самый день, на который назначена свадьба героини романа, красавицы Хадиджи. «Твоя свадьба совпала с благословением, которого так заждался весь мир! – восклицает брат Хадиджи Фахми. – Ты разве не знаешь, что заключено перемирие?» Мать героини, помогающей дочери готовиться к церемонии, более прагматична: «И что это значит? Австралийцы наконец уберутся восвояси, а цены упадут?» Реакция интересующегося политикой Фахми показательна для умонастроений египтян тех лет, примыкавших к различным националистическим движениям, которые объявляли своей целью создание истинно египетского правительства. Прежде чем прислушаться к словам родных, требующих от него забыть о политике хотя бы на сутки ради сестры, Фахми замечает: «Германию разбили… Кто бы мог подумать?!.. Значит, не стоит и надеяться, что вернутся хедив Аббас или Мухаммад Фарид (лидер националистов. – Э. Б.). Мусульманский халифат нам не восстановить. Звезда англичан восходит все выше, а наша закатывается. Что ж, такова воля Аллаха».
Миллионы египтян вместе с Фахми уповали на то, что мирные переговоры между европейскими державами приведут к отмене протектората. «Англия ввела протекторат по собственной воле, никого не спрашивая и ни с кем не советуясь. Это была военная необходимость. И теперь, когда война закончилась, протекторат больше не нужен». Вставляя эти фразы в школьное сочинение своего младшего брата Камаля, Фахми цитирует речь египетского националиста Саида Заглула перед законодательным собранием в 1918 году. Эта речь, по словам Фахми, была «всплеском праведного гнева перед лицом льва, не ведающего справедливости и милосердия».
Однако британский лев отказывался «усмиряться». Тому же Саиду запретили выступить с обращением к английскому парламенту. Протекторат существовал до 1922 года, и даже после этого британские чиновники сохраняли контроль над судебной системой, коммуникациями и армией Египта (а также над «жемчужиной Ближнего Востока» – Суэцким каналом). В рамках «ограниченного суверенитета» династия египетских наместников, основанная Мухаммадом Али, получила статус королевской – тем паче что Османская империя распалась. Трон занял король Фуад, Саид Заглул стал премьер-министром – и вместе с соратниками по националистической партии Вафд боролся против британцев до своей смерти в 1927 году.
Именно в ту пору, точнее, в 1925 году, профессором английской литературы в Каирском университете был назначен Роберт Грейвс (год спустя он отказался от должности, разочарованный низким уровнем преподавания). В мемуарах «Все прощай» Грейвс упоминает, что, хотя протекторат официально отменили, он и не представлял, «до какой степени британцы управляют Египтом. Страна считается независимым королевством, однако у меня сложилось ощущение, что я тружусь не на короля Фуада, утвердившего мое назначение и определившего жалование, а на верховного комиссара, которому подчиняются пехота, кавалерия и авиация. Меня уверяли, что египетского народа как такового не существует. Поэтому у британцев столько же прав на управление страной, сколько их было у греков, турок, сирийцев или армян… Национализм, это тлетворное и пагубное следствие современного западного образования, доступного местным, следует воспринимать, говорили мне, как признак растущего благосостояния страны».
Грейвс также отметил, что «в Египте нечем заняться, разве что пить кофе со льдом у Гроппи» (это сеть кофеен, основанная в Каире в 1924 году александрийским семейством выходцев из Швейцарии). Кофейни Гроппи быстро сделались модными, невзирая на дороговизну; сладости и торты, которые в них подавали, многим европейцам напоминали о доме. Кофейня на улице Шария Адли, с внутренним двориком и клумбами, пользовалась особой популярностью. «Это кафе словно утонуло среди жилых домов», – говорит о нем Оливия Мэннинг в романе «Дерево опасностей», действие которого происходит двумя десятилетиями позже. Кофейня Гроппи была «садом наслаждений, куда левантийские дамы приходили, чтобы полюбоваться на штабных офицеров, для которых она стала вторым домом». Кофейня сохранилась до наших дней и предлагает уют и спасение от суеты, царящей в деловом центре города. Сегодня заведения сети «Гроппи» разбросаны по всему городу и, как и прежде, обслуживают зажиточных египтян и иностранных гостей.