Текст книги "Тайная алхимия"
Автор книги: Эмма Дарвин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)
– В самом деле? – изумленно качает головой дядя Гарет.
– Энтони, должно быть, казался им угрозой даже после того, как они убили его…
– Они были слишком молоды для того, чтобы сражаться за королевство. Помню, как меня удивило, когда я обнаружил, что шекспировскому Горбатому Дику, [25]25
Горбатый Дик – Ричард III. (Прим. ред.).
[Закрыть]от которого мне обычно снились кошмары, был всего тридцать один год, когда он погиб при Босворте…
– И вовсе он не был горбатым. По крайней мере, настоящий Ричард, герцог Глостер, не был горбуном… Но ты прав. Эдуарду Четвертому было восемнадцать лет, когда он победил в битве при Таутоне, которая покончила с бедным старым Генрихом Шестым как с королем. И у Эдуарда были братья, а потом сыновья. Все они знаменитые сторонники Йоркской династии. Хотя ни один из них не побился бы об заклад, что Ричард в конце концов сядет на трон. Эти люди – пока были молоды – ценились в качестве наследников могущественных правителей земли. Вот почему женщины из мелкопоместного дворянства выходили замуж так рано – иногда в двенадцать-тринадцать лет – и так же рано заключали браки мальчики.
– Но такие мальчики должны были помимо всего прочего показать, на что они годны. Их ценность заключалась и в том, что они могли делать.
– Конечно. Но тем не менее это трудно увидеть в случае с бедным старым Генрихом. Он сошел с ума, и это едва ли было его виной. Правда, он и до безумия мало на что годился. Ты знаешь, что в то время это называлось «Войной кузенов»?
– Нет, я не знал. Но конечно, в этом есть смысл. Полагаю, никто не спрашивал Генриха, хочет ли он быть королем. Таким был удел рода Ланкастеров… У тебя уже есть тезисы? Какая-то определенная линия?
– Нет, пока нет. В центре моей работы – их книги, но я не знаю, о чем эти книги мне расскажут. Политика – столь огромная и сложная вещь, что имеет склонность доминировать во всех отношениях. Однако я уверена: в реальном времени это чувствовалось совсем по-другому. Я намерена обратиться к обычной жизни, к рождению детей, ежедневному ведению хозяйства. Никто не затрагивал этот вопрос так, как намерена затронуть я. У меня есть незанятая ниша.
– Много ли известно о тогдашних книгах?
– Существует одна хорошая работа о том, что известно о книгах Елизаветы, а известно о них очень мало. И мы можем выяснить куда больше об Энтони, потому что он, конечно, много переводил. И библиотека Эдуарда широко известна. Он был великим коллекционером, имел специальный ларец для любимых книг, чтобы возить их из дворца во дворец. Даже на войну. Но никто не собрал вместе эти разрозненные факты.
– А потом ведь еще были принцы в Тауэре. Что скажешь по этому поводу?
– О том, кто их убил? И когда? Полагаю, мы никогда об этом не узнаем, хотя подозреваю, какой вариант вероятней всего. В известном смысле это не столь важно для той библиографической работы, которой я сейчас занимаюсь. Она о том, каково это было для них – для Энтони и Элизабет: так никогда и не узнать, что же случилось. Где мальчики. Живы они или мертвы… – Я не смогла удержаться, чтобы не продолжить: – Ты вообще ничего не слышал о Марке?
– Ничего.
– Просто… Просто Иззи гадает, что же с ним сталось.
– Дорогая Иззи. Она все время говорит, что мне нужно заручиться чьей-то помощью. Я… я полагаю, это и заставляет ее… думать о Марке.
– Да, – соглашаюсь я, уважая его уклончивый ответ.
Подходящий момент для того, чтобы спросить его, как же он справляется один… Но слова застревают у меня в горле.
– Она убеждена, что «Пресс» пойдет к чертям, только потому, что один из ее прирученных обозревателей невысокого мнения о «Вестях ниоткуда». Этот обозреватель пишет, что они «предают дух „Келмскотт-Пресс“ [26]26
«Келмскотт-Пресс» – частная печатня, основанная Уильямом Моррисом в 1891 г.; книги, изданные в ней, оказали большое влияние на возрождение книгопечатания высокого качества. (Прим. ред.).
[Закрыть]самого Морриса».
Дядя Гарет произносит эти слова отрывисто, как будто они по-настоящему ранят его.
– Тебя это заботит? Не похоже, чтобы тебе нравились работы «Келмскотт».
– Мне не нравилось оформление Морриса, но ты не можешь оспаривать важность его издательства, – вздыхает дядя Гарет. – Полагаю, если взглянуть честно, то у обозревателя была причина написать такое. Кое в чем оформление было немного неуместным, а бумага была настолько тонкой, что можно было видеть две несовпадающие стороны. Очень прискорбно. Был ноябрь – ты помнишь, каким он выдался хмурым? – ухмыляется дядя Гарет. – Ах да, для тебя же это лето.
– Он был хмурым, – возражаю я, и он похлопывает меня по плечу, прежде чем подлить в наши бокалы.
– Такого не должно было случиться. Одна из лампочек перегорела, а запасные у меня кончились. Стояла такая ужасная погода, что я не пошел в магазин, просто смирился с плохим освещением. Это было ошибкой, конечно. Я нанял бы помощника, если бы мог. Но настоящие печатники не растут на деревьях и стоят соответственно. И такая работа слишком однообразна для молодых. Но в общем и целом «Вести из ниоткуда» неплохо соответствовали стандартам. Трудно достать бумагу для печатной машины. Даже так называемые прекрасные прессы превращаются в инструмент для печатания фотолитографий, а еще есть компьютеры и так далее. А после поставщики бумаги говорят, что нет спроса.
Я собираюсь сказать, что видела очень хорошую фотолитографию, но тут в нашу тихую беседу врывается рок-музыка – достаточно громкая, чтобы заставить меня подпрыгнуть.
– Это арендаторы, не беспокойся.
– Святые Небеса! А соседи не возражают?
Это не настоящий, необузданный рок времен моего отрочества, а более чувствительный хеви-метал, но он звучит слишком громко.
– Да, соседи приходят и жалуются мне вместо того, чтобы жаловаться арендаторам. Соседи убеждены, что их обругают, если они войдут в дом, хотя на самом деле это случалось всего пару раз. Когда это Элтхэм стал таким буржуазным?
– Он всегда таким был. Дедушка обычно только и рассказывал, как после Великой войны одноквартирные дома росли, словно грибы после дождя. А раньше на этом месте были сады и заливные луга.
– Но тогда они не были буржуазными, это были дома, построенные для героев. И на самом деле арендаторы очень хорошие люди. Стоит мне с ними поговорить – и у нас царит мир несколько дней. Но в настоящий момент их только двое, хотя я бы не поручился за подружек, которых они приводят. И они всегда предупреждают меня, когда собираются закатить вечеринку.
Дядя Гарет тянется, чтобы налить еще виски, и, когда рукав его пиджака задирается, я вижу скверные нашлепки из пластыря на его предплечье.
– Ты поранился?
Он кончает наливать виски, пробка звякает, когда он вставляет ее обратно в бутылку.
– Ах, это. Просто задел руку утюгом.
– Утюгом?
– «Стирка в понедельник, глажка во вторник». Дорогая Элейн хорошо меня обучила.
– Да, благослови ее Бог.
– Иззи и Лайонел хотят, чтобы я продал дом Чантри, – внезапно произносит он.
– Иззи мне так и сказала. А чего хочешь ты?
– Полагаю, это будет к лучшему, – вздыхает он. – Очевидно, за дом можно много выручить.
«Все равно он там больше не живет», – сказала Иззи.
– Это будет ужасным ударом, – говорю я.
Для меня это тоже будет ударом – знать, что дом ушел, хотя я и вернусь на другую сторону планеты. Даже в сравнении со смертью Адама…
– Но у тебя останется мастерская, – добавляю я, сглатывая комок в горле. – И будет много денег. Ты сможешь привести ее в порядок. Получить помощь.
– Я же сказал: печатников больше не найти.
– Я имела в виду другую помощь, если ты и в самом деле не можешь найти печатника. Но зато найдешь уборщицу. Садовника. Будешь выращивать овощи.
– Уна, ты ведь знаешь, что я ничего не могу вырастить. Это всегда было делом Элейн. Но это было бы мило… – замечает он, оглядываясь по сторонам. – Хотя не знаю… Сомневаюсь, чтобы я смог кого-нибудь найти. Все соседи говорят, что в наши дни садовника днем с огнем не сыщешь. И я не стану держать рядом с «Пресс» уборщицу, которой не смогу доверять.
Дядя Гарет спорит против каких-либо изменений с живостью человека, который не хочет, чтобы его уговаривали, ведь корни его упрямства лежат слишком глубоко, чтобы их можно было вырвать с помощью простого здравого смысла. Я смотрю на дядю и в гаснущем свете вижу за его плечом фотографию Марка.
– Ты не хочешь продавать дом, верно?
– Уна, дорогая, мне семьдесят восемь, и я не становлюсь моложе. Я смотрю этому факту в лицо, так же как смотрел в лицо всему остальному. Мне думалось, я смог бы поглядеть в лицо и продаже дома.
– Тебе думалось? А сейчас ты так уже не думаешь?
– Лайонел звонил перед самым твоим приходом.
– Я собираюсь повидаться с ним завтра.
– Он так и сказал. Он с таким нетерпением предвкушает это. Но он звонил не насчет вашей встречи, а насчет продажи дома. Он говорит, что дом нельзя продать без мастерской. Мы должны продать весь Чантри, а не только дом. Мастерскую, сад. Все.
– Что?!
– Это как-то связано с доступом к дороге и разрешением на перепланировку, потому что здесь хотят начать строительство.
– Но…
– Знаю. Мне придется переехать. В многоквартирный дом или в какое-нибудь другое здание.
– А ты не мог бы… – пытаюсь я сказать, но что-то мешает. – Ты не мог бы купить что-нибудь, где было бы достаточно места? Или даже с отдельной мастерской?
– Я слишком стар, чтобы начинать все сызнова… – качает головой дядя Гарет. – Нет. Если все это будет продано, выхода не будет: это станет концом «Солмани-Пресс».
Елизавета – Тридцать третий год царствования короля Генриха VI
В конце концов, по прошествии многих месяцев, каждый из которых приносил только разочарование, я решила отправиться в паломничество. Джон был слишком занят делами манора [27]27
Манор – феодальная вотчина в средневековой Англии. (Прим. ред.).
[Закрыть]и бесконечной борьбой за то, чтобы сохранить королю трон и удержать королеву от подталкивания всех колеблющихся в верности Ланкастерам в сторону мятежников Белой розы. Но к моей радости, вместе со мной отправился Энтони. Он путешествовал в поисках благодати. Казалось, он всегда ее жаждал, хотя я знала некоторых мальчиков и мужчин, которые так же жаждали благодати. Все мили путешествия я молила Бога о сыне.
Два года брака, а я все еще не родила. Я не понимала, почему так происходит. Джон ложился со мной всякий раз, когда бывал дома, и с помощью небольших советов Мэл я научилась доставлять ему удовольствие и в свою очередь получать удовольствие от него. Мэл сказала, что это поможет появиться ребенку. Кроме того, она сказала: и без того достаточно трудно быть женщиной и нет нужды отказывать себе в любой радости, какую только можно найти.
Такие темы были для нас тайными, настолько тайными, насколько может быть жизнь хозяина и хозяйки манора. Но поскольку моя талия оставалась тонкой, а груди – сухими, в глазах всего мира я все еще была плохой женой. И в каждый свой визит в Астли леди Феррарс выглядела все более кисло, а втайне все больше радовалась, потому что, если у меня не будет ребенка, земли Астли будут возвращены ей.
Графтон лежал на пути моего следования из Астли в Волсингам, и я провела несколько счастливых дней, играя с детьми, сняв тем часть домашних забот с плеч матери, потому что она недавно чуть не слегла из-за Элеоноры. С каждым новым ребенком, сказала матушка, как будто уходит все больше недель на то, чтобы снова собраться с силами. Я ничего не ответила, но она подалась вперед и похлопала меня по руке.
– Все будет хорошо, ma fille. Имей веру.
Потом мы с Энтони отправились в Норфолк. Мы проехали через Нортхемптон, Питерборо и Уизбеч и остановились в Линне у кузена Хоута, чтобы обменяться новостями, отдохнуть самим и дать отдых лошадям. Энтони боролся с кузенами и играл в цитаты, пока я спрашивала совета у тети Хоут о том, как завести детей.
Потом мы поехали дальше. На дороге теперь было полно пилигримов, направлявшихся в Кастл Райзинг, Фличхам, Нью-Хоутон. В Фэкенхэме мы оставили лошадей и пошли пешком по Дороге пилигримов.
Дул горько-соленый ветер из Уоша. Он как будто пытался сорвать с нас одежду, всю, до последнего лоскутка. Я дрожала и потуже стягивала у горла плащ. Но Энтони, казалось, был равнодушен к холоду. Ему было не больше тринадцати или четырнадцати лет – еще мальчик с несерьезными грехами и надеждами, в то время как я была взрослой женщиной, молившейся о рождении сына. И все-таки с такой же ясностью, как если бы я коснулась его, я знала: не было ни единой его частицы, ни единого шага по Дороге пилигримов, ни единого взгляда, которые он не посвящал бы Богу.
В часовне, где мы преклонили колени, было тихо, хотя ветер без устали дул снаружи. Я сосредоточилась мыслями на Богородице и, не сводя глаз со святого лика, молилась, чтобы волею ее мне был дарован сын – или даже дочь, потому что в таком случае я могла бы надеяться со временем родить и сына. Песнопения вздымались и опадали, воздух был так густо насыщен ладаном, что мне казалось, будто он пропитывает мою плоть, мое по-прежнему узкое лоно, готовясь оживить его семенем Джона.
Потом я взглянула в сторону.
Глаза Энтони были открыты, он смотрел на Богородицу, протянув к ней руки, и его худенькое тело наклонилось вперед, почти готовое к полету.
Когда Джон сообщил своей матери, что я жду ребенка, та волей-неволей изобразила радость, но еще долго говорила кислым тоном. От нее мне было мало помощи в первые недели, когда меня все время тошнило, но Мэл сказала, что тошнота предвещает рождение мальчика, и надежда на это дала мне сил не обращать внимания на страдания. К четвертому месяцу мне стало лучше, и, казалось, все шло хорошо.
В понедельник перед Троицей, когда оставалось всего недели две до родов, я, лежа поздно вечером в постели, услышала суету и звяканье колокольцев – лошадь во весь опор промчалась по двору. Я села слишком быстро, и у меня закружилась голова. Мне пришлось подождать, прежде чем я смогла накинуть поверх ночной рубашки халат и тяжело спуститься вниз по лестнице.
Когда я вошла в зал, посланец – один из людей отца Джона – уже все рассказал, и его отпустили, чтобы он помылся у насоса, поужинал на кухне и нашел постель на сеновале.
Джон швырнул на стол клочок бумаги, где было нацарапано несколько слов, в которых его умоляли выслушать доставившего послание человека, а потом поспешить сделать то, о чем просил сэр Эдуард.
– В чем дело, муж? Ваша матушка больна?
– Отец говорит, что король Генрих направляется в Лестер, потому что там собирается Совет. Но Ричард Йоркский сейчас на дороге из Ладлоу, чтобы перехватить их. Мы должны поспешить присоединиться к королю, собрав столько сил, сколько удастся. Если бы только твой отец не командовал гарнизоном Кале! Нам понадобится каждый человек, все еще верный королю и Дому Ланкастеров.
– Знаю. Но Кале нужно удержать, и мой отец лучше всего подходит для этого. И в Графтоне все еще достаточно людей. Ваш отец послал туда весточку?
– О да. Мы должны встретиться там. На лондонской дороге мы получим известия, где сможем встретиться с королем.
– Но, Джон, разве не быстрее было бы поехать прямо в Лестер?
– Король Генрих может и не добраться до Лестера. И если его перехватит Ричард Йоркский… Конечно, с королем его светлость Сомерсет, но, кроме него, мало стоящих людей, лишь горстка воинов – эскорт, а не армия. Йорк умеет двигаться быстро, его людей обучали во время французских войн. Предполагается, что к нему присоединится граф Уорик. Дело может дойти до битвы. Мы должны как можно быстрее добраться до короля и молиться, чтобы остальные поступили так же. Или же мы можем медлить в ожидании приказов Уорика… Иди в постель, жена, – похлопал меня по плечу Джон. – Ты должна отдохнуть, а я – подготовиться.
Но той ночью я так и не прилегла, как и Джон и большинство наших домашних. Требовалось уложить припасы в дорогу, подготовить еду, прежде чем отряд двинется в путь. Кухарка разворошила очаг, возродив вчерашний тусклый огонь. Потом я послала ее в кладовую, чтобы принести мясо и сыр, а сама поставила варить кашу и вытащила не один кувшин со слабым элем. Дважды меня звали помочь починить камзолы и найти перчатки и уговорить нерешительного арендатора присоединиться к нам, чтобы защитить его величество короля. Дважды я возвращалась на кухню и обнаруживала, что каша пригорела, а огонь почти погас.
Они уехали, когда рассвет успел лишь перекрасить небеса из черных в серые, и, хотя Мэл настояла на том, чтобы я вернулась в кровать, до полудня я лежала не смыкая глаз. Тем утром мой ребенок, казалось, состоял сплошь из локтей и коленок, сперва он тыкал в мой туго натянутый живот, потом толкал вверх до тех пор, пока я едва могла дышать, а потом вниз – так сильно и долго, что мне пришлось встать и позвать на помощь Мэл, чтобы я могла помочиться. А когда наконец он утих, я все равно не смогла уснуть.
В голове у меня гудело. Во мне проснулись новый страх за Джона и стародавний страх, что ребенок окажется девочкой, а еще смущение: как это я могу одновременно радоваться и сожалеть о том, что Энтони недостаточно взрослый, чтобы присоединиться к остальным в походе с целью защитить короля.
Позже тем же днем, насколько я помню, от моей матери пришел пакет. Я спросила человека, который привез его из Кале, какие новости, но он высадился в Ипсвиче и ничего не знал о том, что происходит в Лондоне. Я бы дала ему деньги, еду и оставила бы с нами, чтобы он присоединился к остальным, будь он одним из людей моего отца, но он был из гарнизона Кале, получившим отпуск домой, в Нанитон, с целью позаботиться о делах своей старой матери.
Моя матушка писала по-английски и вложила в пакет копию «Lancelot, ou Le Chevalier de la Charette». [28]28
«Ланселот, или Рыцарь Телеги» (фр.) – роман Кретьена де Труа (ок. 1135 – ок. 1185), средневекового французского мастера куртуазного романа.
[Закрыть]Я была тронута тем, что она больше заботится о том, как доставить мне удовольствие, чем о моем образовании.
Дочь, приветствую тебя и шлю тебе Божье благословение и мое. Я молюсь, чтобы ты и все в Астли пребывали в добром здравии. Завтра я отплываю и, да будет на то воля Господня, буду с тобой в субботу после Пятидесятницы. Часто говорят, что первенец ждет полнолуния, дабы появиться на свет, и я обнаружила, что сие правдиво. Поэтому приливы и ветра да пожелают, чтобы я была в этот миг с тобой. Но, моя дорогая дочь, ежели боли начнутся до моего прибытия, молись Деве Марии, но не бойся. Мэл мудра и расторопна – разве не спасла она мою маленькую Марту, когда та не дышала? – и Господь да пошлет тебе сына. И все будет хорошо, я знаю. С тем же самым человеком я послала в Графтон распоряжение, дабы Маргарет как можно быстрей явилась к тебе в Астли. Она вполне может обойтись без Графтона, если найдется человек, который сумеет ее сопроводить, или даже два – ведь времена нынче беспокойные. Поэтому, возможно, вместо меня компанию тебе составит она. Твой отец поглощен делами, и до нас дошли новости от его светлости Сомерсета и от моего брата, твоего дяди из Люксембурга, о великих делах, которые я не доверяю бумаге. Но я расскажу о них, когда буду с тобой. Катерина, Элеонора и Марта в добром здравии, но для них будет лучше пребывать подальше от Кале, прежде чем тут станет жарко. Мы думаем послать их обратно в Графтон до праздника Успения Богородицы, поэтому я улажу все дела по прибытии. «Ланселот» – роман, доставивший мне большое у довольствие, и я верю, что тебе он тоже понравится и прогонит все грустные мысли и страхи, которые могут в противном случае возрасти в праздности твоего заточения. Я заставила писца сделать книгу небольшой, чтобы ты могла легко держать ее лежа. Дочь, да сохранит тебя Господь. Я молюсь, чтобы ты пребывала в хорошем настроении, пока не смогу прибыть к тебе.
Написано спешно в Кале, в субботу после дня святого Иоанна ad Portam Latinam. [29]29
«Ad Portam Latinam» традиционно добавлялось всякий раз после имени святого Иоанна в память о совершенном им чуде: Иоанна отправили в Рим пленником, где он избежал мученичества, появившись невредимым из котла с кипящим маслом. Произошло это перед Латинскими воротами (ante Portam Latinam). До того как в 1960 г. это событие было изъято из римского календаря, оно отмечалось Западной церковью 6 мая.
[Закрыть]Джакетта де Люксембург де Сен-Пол
Я не смогла удержать слез, навернувшихся на глаза, готовая теперь, когда близилось время родов, плакать по самым маленьким, глупым причинам. Думаю, дело было даже не в словах матушки и не в том, что письмо ее было написано по-английски, хотя она куда чаще писала всем своим детям по-французски, чтобы мы получили лучшее образование. Дело было в ее подписи, большой, черной, начертанной ее собственной рукой под аккуратным почерком секретаря.
Когда спустя два дня появилась Маргарита, мы еще не получили вестей от Джона.
– Тебе придется спать с Мэл, – сказала я, с трудом поднимаясь по лестнице. – Я прикажу ее служанке лечь в мансарде.
Когда мы добрались до спальни Мэл, та начала распаковывать Маргаритин багаж. Маргарита привезла миндальные конфеты, мед из ульев Графтона, корзинку ранних роз, записку от Энтони, деревянную овечку размером с большого котенка, которую мой брат Джон вырезал для ребенка, и сверток рубашонок, чепчиков и нагрудничков, сшитых моими сестрами.
– Надо надеяться, твой ребенок не будет таким кривым, как этот чепчик, сделанный Джакеттой, – заявила Маргарита, поднимая чепчик. – Анни уверена, что родится девочка, поэтому сшила два платьица вместо рубашек.
– О нет, я молю Бога, чтобы родился мальчик, – сказала я, поднимая глаза от записки Энтони.
В ней говорилось, что погода еще слишком дождливая для охоты, но он ловит силками кроликов, и рыбачит, и читает «Épîtres du débat sur le Roman de la Rose». Он рекомендовал мне прочесть «La Cité des Dames» какой-то Кристины Пизанской. [30]30
Кристина Пизанская (1364/1365-1430) – французская средневековая писательница итальянского происхождения. Ей принадлежат «Épîtres du débat sur le Roman de la Rose» (фр.)– «Полемика против „Романа о Розе“»«и „La Cité des Dames“ (фр.)– „Книга о граде женском“».
[Закрыть]
Мэл покачала головой и поцокала языком.
– Это очень глупо со стороны госпожи Анни. Младенец есть младенец, нет никакой разницы в одежках, мальчик он или девочка. Рубашка или платье, лишь бы ему было тепло. Или ей. А теперь хватит портить хорошее полотно, – продолжала она, так как Маргарет все пыталась натянуть чепчик на деревянную овечку и хихикала. – Дайте это сюда и ступайте вниз. Госпоже Изе нужно отдохнуть, а я хочу знать, как поживают остальные. И есть ли у вас известия о маленьких девочках в Кале?
Я и в самом деле очень устала и была более чем готова отправиться в свою спальню.
– Ой, чуть не забыла, – сказала Маргарита, когда я уже взялась за щеколду. – Наша матушка написала, что она послала в кафедральный собор Личфилда, умоляя одолжить тебе пояс святой Маргариты Антиохийской, который там хранится. Дома овцы так хорошо ягнились, что она смогла предложить за пояс даже больше золота, чем надеялась. Они согласились послать его, как только смогут. На нем вышит дракон, но надеюсь, он не укусит ребенка. Спи спокойно! – С этим возгласом она побежала вниз по лестнице вслед за Мэл.
Я могла расслышать только, как Мэл бранит ее за то, что она так легкомысленно говорит о подобных святых вещах, да еще и о своем ангеле-хранителе.
Уже много недель я не могла удобно улечься, но меня согревало счастье при мысли о том, что Маргарита здесь, внизу.
Я как раз задремала, как вдруг у меня свело живот. Я тут же проснулась, но боль прошла. Потянувшись за молитвенником, я начала читать «Аве Мария» и «Отче наш», надеясь, что снова смогу заснуть, несмотря на то что страх за Джона не покидал меня. Но не успела я прочесть и одно десятистишие, как боль возобновилась.
«Неужели пришло время родов?» – гадала я, пока боль медленно утихала. Мы еще не приготовились к ним. Может, все пройдет, если я буду лежать тихо и продолжать читать молитвы.
Закончив молиться, я повернула голову и посмотрела на гобелен с Мелузиной, который моя мать, верная своему слову, велела сделать и повесить над моей кроватью. С Мелузиной в ее драконьем обличье. Ее предки и мои, как подтверждает история Франции, были сильными в родах и охраняли ее потомков.
Меня снова скрутила боль, куда более сильная, и я поняла – началось.
После Мэл сказала, что я родила быстро, но быстрее – не значит легче. Я позвала Мэл и Маргариту, и одного из людей отрядили в деревню за матушкой Гудер, повитухой.
Как я могу рассказать о нескольких последующих часах? Я едва могу их вспомнить, однако не могу забыть. Но то, что мне вспоминается, перепутывается с воспоминаниями о последующих годах и других родах. Я точно знаю, что ни одна женщина, пережившая роды, не может полностью их забыть и не может как следует вспомнить. И те роженицы, которые умерли причащенными, да встречусь я с ними, если будет на то Божья воля, на Небесах, – я знаю, они тоже никогда не забудут.
Иногда я гадаю, что думают святые, да простят они меня, когда слышат, как мы обсуждаем проклятие, которое Бог в Его мудрости наложил на Еву и ее дочерей.
К тому времени, как появилась матушка Гудер, схватки как будто крушили меня, ударяя о скалу. В промежутках между ними я переводила дух, Маргарита вытирала мне лоб лавандовой водой, а матушка Гудер заваривала над огнем отвар из трав, чтобы я понемногу прихлебывала его. Потом, как только я начинала забывать о боли, расслабляться и дремать, все начиналось сначала. Меня крушило все сильней, все дольше, до тех пор, пока я не подумала, что должна умереть, что дьяволы утащат меня вниз, к горящим скалам ада.
А потом я почувствовала прохладу и тишину, и в полной боли полудреме услышала, как кто-то появился в зале внизу, услышала топот ног. Маргарита выбежала из моей спальни прежде, чем меня скрутили новые схватки.
Эта боль была такой отчаянной, что казалось, прошла целая вечность, прежде чем я увидела, как Маргарита держит что-то перед моими глазами: полоску из кожи и шелка, темную, запятнанную временем. На ней были вышиты странные буквы, которые я не могла прочитать, и толстый улыбающийся дракон.
– Это пояс, Иза! Пояс святой Маргариты. Теперь все будет хорошо.
Мэл перекрестилась.
– Теперь, госпожа, мы должны обвязать им твой живот, – сказала матушка Гудер.
Она с кряхтеньем нагнулась надо мной – я сидела на табурете, положив голову на руки, вцепившиеся в кроватный столбик.
– Встаньте, чтобы мы могли сделать это с благоговением.
Я слегка приподнялась, и меня тряхнул новый приступ боли. После этого казалось невозможным двинуться снова, но мне пришлось.
Во время передышки между схватками я перенесла вес на ноги и привстала. Мэл задрала мой подол, а матушка Гудер обвязала меня поясом, приподняв мои набухшие груди, лежащие на животе. Помню, какими холодными были ее руки.
Мэл выпустила мой подол. Должна была прийти очередная боль, но ничего не происходило, и внезапно я почувствовала такую усталость, что мне пришлось еще сильнее вцепиться в изголовье кровати, чтобы не упасть.
– Видите, что может сделать благословенная Маргарита? Теперь уже недолго, госпожа, – подбодрила меня матушка Гудер. – Ложитесь обратно в постель.
Спотыкаясь, я подошла к кровати и попыталась сесть, но меня швырнуло на четвереньки. Боль завладела мной и сжала так сильно, что мое чрево, казалось, вот-вот взорвется.
Остальные звали меня, молились, велели толкать, стараться, и я сделала это один раз, потом еще раз – а боль была бесконечной, такой же сильной, как раньше, – потом толкнула еще раз, и еще… До тех пор, пока боль не стала вырывать из меня крики – режущая, разрывающая мое лоно боль, и мне ничего больше не осталось, кроме боли, кроме воя… А потом заскользило что-то горячее, скользкое, и я рухнула на живот в луже крови и дерьма и услышала крики, которые раньше не раздавались, – негромкие, не мои.
Я лежала с Томасом у груди, когда услышала крик у ворот, топот лошадей и шарканье ног горстки усталых людей во дворе.
Матушка Гудер запретила мне вставать с постели до десятого дня, но я попыталась сесть, не потревожив Тома. Он начал хныкать, и, покачивая его, чтобы успокоить, я увидела внутри пеленок маленькие дергающиеся кулачки.
– Иза! Иза! – Маргарита поднималась по лестнице, ведущей из зала. – Это Джон, он дома!
По его походке я могла сказать, как сильно он устал. Он стоял в дверях в свободно зашнурованном панцире, под которым виднелся кожаный камзол, потемневший от пота.
– Йорк победил. Сомерсет мертв. Его величество король ранен, но не смертельно. Его забрали в Лондон.
– Что? О, всемогущий Иисус! Да защитит Господь короля Генриха. Да упокоит Господь души погибших.
Я села и вынула руки из-под головы Тома, чтобы перекреститься. Я сделала это так резко, что твердые, жадные десны ребенка выкрутили мой сосок и я чуть не закричала.
– Я возьму его, Иза, – сказала, выйдя вперед, Маргарита.
– Нет, он еще не наелся.
Я снова поднесла грудь ко рту малыша и, как всегда, поневоле поджала пальцы на ногах и стиснула руки, когда он вцепился в сосок.
Темное лицо Джона застыло от усталости и горечи поражения, но он все-таки улыбнулся.
– Мне сказали, что у меня сын.
– Да, – ответила я. – Маргарита, пожалуйста, спустись вниз и присмотри за тем, чтобы людей накормили и напоили и позаботились обо всем, что им нужно.
Маргарита вышла с таким видом, словно предпочла бы остаться.
Томас усердно сосал, а потом внезапно уснул, все еще приоткрыв ротик, его головка свесилась на мою руку. Я натянула рубашку на грудь, чтобы прикрыться.
Джон наконец-то прошел вперед и сел на край кровати, а потом наклонился, чтобы меня поцеловать.
– С ним все в порядке? С моим сыном?
– Спасибо Господу – да. Мэл говорит, он хороший, крепкий парнишка. Мы… я… думаю назвать его в честь святого Томаса Бекета. Но он еще не окрещен. Это назначено на завтра. Мы не… мы не думали, что следует ожидать твоего возращения. Но если тебе не нравится имя…
– Нет, Томас – хорошее имя. Томас Грэй. Со временем – сэр Томас Грэй, да будет на то Божья воля, и лорд Феррарс Астли и Гроуби, в конце концов. Это хорошо. Как ты себя чувствуешь?
– Да, я молюсь об этом. И чувствую себя неплохо.
Он кивнул, но молчал так долго, что я начала испытывать страх.
– Муж, что с королем? Он все еще в здравом уме?
– Не знаю, – покачал Джон головой, как бык, которого беспокоит муха. – Но раз такое случилось… Кто знает, что последует за этим? Йорк отправил его под эскортом обратно в Лондон, вот все, что нам известно.
Он протянул руку и прикоснулся к щеке Томаса.
– Мой сын. Это хорошо.
Не просыпаясь, Томас повернул головку так, что его губы прикоснулись к широкому пальцу Джона, словно поцеловав. Ребенок тихо засопел.
– Йорк и герцог Уорик схватили его величество короля, – продолжал Джон. Он не только снова объяснял мне, но и повторял эти слова, чтобы заставить себя самого поверить в случившееся. – Его светлость Сомерсет мертв, погибли и многие другие.
– Господь да упокоит их души, – отозвалась я. – И да хранят Небеса живых. Но как это произошло?
– Мы поехали на юг от Графтона и нашли короля в Сент-Олбансе – он защищал дорогу на Лондон. С ними были лишь его советники, а Йорк был всего в полумиле или около того к востоку. Йорк предложил подчиниться королю в обмен на то, чтобы Сомерсет сдался, потому что сторонники Йорка утверждали, что во всем виноват Сомерсет. Но когда Сомерсет отказался, они напали. Его величество король отдал приказ щадить простых людей, но не щадить знатных.
Слова моего мужа были тяжелыми, как стук копыт. Он говорил все быстрей, будто снова слышал звуки труб и барабанов, сопровождающие атаку.
– Такие люди, как мы, закалились во Франции и на границах с Шотландией, и бойцы Уорика не смогли ни прорвать наши ряды, ни зайти с фланга. Наши стояли, как скала, но врагов было слишком много. Потом лучники Уорика прошли мимо Чекерс-Инн. Приближаясь, они сломали наш фронт, и мы сражались на главной улице. Под конец мы удерживали только гостиницу «Замок» – ты помнишь ее?
