Текст книги "Тайная алхимия"
Автор книги: Эмма Дарвин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)
Но как же мои маленькие мальчики? Дикон? Вырастет ли он, ненавидя своего брата Неда, будущего короля, как Джордж Кларенс ненавидел Эдуарда? Потребует ли он больше богатств и власти, хотя их и не заслужил? Прибегнет ли, наконец, к предательству?
Дикон навестил брата в Ладлоу, а Нед приезжал в Лондон: когда Эдуард отправился во Францию, Нед был здесь много месяцев как Хранитель королевства. Но мои младшие мальчики не могли иметь общего детства, какое было у Томаса и Ричарда Грэев в Астли, какое некогда было у Эдуарда и Эдмунда, росших вместе в Ладлоу.
Не только разница в возрасте, но и обучение будущего короля стояли между ними.
Наконец-то несколько месяцев назад я повидалась с Недом в Ладлоу. Я не взяла с собой Дикона, как собиралась сделать, потому что он заболел. Мне было жаль, что я не смогла его взять.
Нед опустился передо мной на колени, я подняла его и увидела, какой он рослый для своих восьми лет. Волосы его были цвета бледного золота, лицо немного похудело и загорело из-за рыцарских упражнений, которыми он занимался длинными жаркими днями. Нед с гордостью показал мне свои навыки у тренировочного столба, а когда я спросила, как проходят его занятия, он был еще более горд своими переводами Горация. По моей просьбе он прочитал несколько фраз, и хотя раз или два запинался, но не из-за незнания, а из-за застенчивости.
Энтони улыбнулся: он знал причину моей снисходительности.
В течение четырех дней мы сидели на собраниях Совета принца, выслушивали прошения и давали пир в честь тех людей, которые этого заслужили, и некоторых, которые этого не заслужили.
Когда я увидела, как Нед сидит во главе стола Совета, сердце мое перевернулось.
Он внимательно слушал, как мы обсуждаем дарование рыночных грамот, донесение из Ирландии, дело двух приходов, которые не чинили свои мосты, и полномочия oyer et terminer.
Невинный человек был убит теми, кто охотился за изгоями, по слухам, совершившими убийство. Ходили разговоры, что смерть эта была не случайной ошибкой, а частью междоусобиц, длившихся со времен Глендура. [99]99
Оуайн Глендур (1359 – ок. 1416) – последний валлиец, носивший титул принца Уэльского. Поднял неудавшееся восстание против английского владения Уэльсом.
[Закрыть]
Такие дела подпитывали беспорядки, с ними следовало покончить.
Когда вдова встала на колени и воззвала о помощи, прося, чтобы зять вернул ей единственную корову, Нед выслушал ее не с отцовскими шуточками и сердечными словами, но с серьезной вежливостью, воспитанной в нем Энтони. Когда вдова добралась до конца своего рассказа, он поднял ее и поблагодарил.
– Миссис Гриффин, вас рассудят по справедливости, – заботливо сказал он. – Секретарь моего Совета проследит за этим. А теперь ступайте с ним, и даю вам слово, что все будет хорошо.
На пятый день Энтони объявил, что будет праздник.
Сокольничий и уличный торговец были посажены верхом так же, как тяжеловооруженные всадники и остальные, ведь мы должны были добраться до места назначения к полудню.
– Из-за недостатка церемониальное™ вы не пострадаете от нехватки уважения, – сказал Энтони. – И Неду пойдет на пользу, если он увидит, что даже его царственная мать не нуждается в поклонении.
Мы выехали из ворот замка и, чтобы переправиться через реку, обогнули Динхам.
Когда прикрывавшие нас стены остались позади и мы начали выбирать путь, спускаясь вниз по склону холма, нас стал обдувать ветер, и два ястреба забили крыльями и закричали.
– Ты помнишь мою Джуно? – спросил Энтони.
– Я думала, ты умрешь от восхищения ею.
– Кто такая Джуно, сир? – обернулся Нед.
– Ястреб, которого я держал, когда был чуть постарше тебя. Ястреб-тетеревятник. Когда ты подрастешь и руки твои станут сильнее, ты тоже сможешь завести такую птицу.
Это напомнило мне о маленьком поручении Эдуарда.
– Брат, здесь есть достаточно открытые места, чтобы охотиться с соколами? Король хочет подарить Неду птицу и пошлет своего человека, когда в Валкенсваарде [100]100
Валкенсваарде – город в Голландии.
[Закрыть]снова будет ярмарка, чтобы ее купить.
Мы рысью проехали через мост, за которым тропа вилась по утесам, их вершины густо поросли лесом.
– Сын, – повернулась я к Неду, – для тебя будет счастьем или разочарованием иметь сокола, которого ты сможешь отпустить в полет только через полдня езды верхом?
Нед, казалось, не сразу нашел слова для ответа.
– Мадам, – наконец сказал он, – я благодарен моему царственному отцу за такую идею, но я… я не так сильно увлекаюсь охотой, как мои братья.
Я уставилась на Неда, и он, словно прочитав мои мысли, взглянул на Энтони и сказал:
– Конечно, я научился тому, что должен знать об охоте. Но…
В другое время я бы продолжила расспросы, но голос Неда звучал надломленно, а я ни за что на свете не хотела испортить наш праздник. Я продолжила путь, а когда тропа достигла ровной земли, пустила лошадь галопом. Нед с готовностью последовал за мной, и мы поехали через лес колено к колену, в то время как остальные держались позади.
То было счастливое время, и весь следующий год, перед тем как уснуть, я все чаще и чаще вспоминала те дни.
Предательство Кларенса было бесспорным: он даже пытался обвинить мою мать в черной магии. И все-таки Эдуард не подписывал приговора.
Когда настал канун Крещения, весь мир как будто был сделан изо льда. Хотя в очаге высоко громоздились и горели огромные бревна, это все равно не могло смягчить резкого холода, который нас пробирал, и процессия на Сретение была сущим наказанием.
На вторую неделю Великого поста лорды, желая тепла хороших угольных очагов, которые не могли быть зажжены, пока они занимаются делами парламента, подали петицию, чтобы вынесенный ими приговор был приведен в исполнение.
Было уже поздно, осталось позади повечерие, и после сурового, по-прежнему морозного дня крепчал ветер.
Я отпустила секретаря и отправилась в свои покои. Я слишком устала, чтобы, как обычно, сплетничать со служанками и придворными дамами, с которыми мы обсуждали минувший день и готовились ко сну. Я подумала, что возьму новую работу Энтони «Нравоучительные пословицы Кристины», чтобы почитать, пока они трудятся, но не могла сказать, о чем читаю. Я встала, позволив дамам выполнять свою работу, и они, услышав, что я молчу, тоже держались тихо. Они поворачивали меня то туда, то сюда, распуская шнуровки, расстегивая пряжки, вынимая булавки из моих волос, расстегивая мой корсаж, развязывая подвязки, снимая с меня чулки, – и все это с должными поклонами и опусканием на колени.
Когда я осталась лишь в рубашке и чепце, меня закутали в самый толстый из моих ночных халатов – из вельвета и норки, с капюшоном, но все равно из-за сквозняков мне пришлось накинуть в придачу шаль.
Я села, и мне вымыли руки: всего минут пять назад я видела, что вода в их кувшинах исходит паром, однако теперь она была почти холодной. Мне почистили зубы и сняли с меня капюшон, чтобы расчесать завитки волос.
Потом Маргарита начала заплетать их – прядка вправо, прядка влево, прядка вправо, прядка влево, – тихо шипя сквозь зубы, чтобы никто, кроме меня, не мог этого услышать, словно помощник конюха, ухаживающий за лошадью. Ее пальцы бежали вниз, вдоль моей спины, и, когда она добралась до поясницы, я, как всегда, встала, чтобы она могла дотянуться до конца косы, не ложась на холодный пол.
Мы не поскупились на молитвы, хотя я надеялась, Спаситель простит, что я читала их так быстро, ведь холод, пробиравший нас до костей, был достаточным наказанием за подобную поспешность.
Когда мне согрели постель и уложили, забрали мой ночной халат и опустили полог кровати, я отпустила всех, кроме Маргариты.
Я лежала на подушках, под тяжелой грудой мехов и одеял, и все равно до меня добирались сквозняки.
Маргарита подрезала фитиль лампы, которая всю ночь горела на каминной полке, забралась в постель рядом со мной, и вскоре по тому, как она расслабилась, я поняла, что она спит.
Но как часто случалось в последнее время, я слишком устала, чтобы спать. Ноющая боль дня и мои годы пришли, и ушли, и снова пришли. Непрошеные мысли донимали меня, как крошечные сквознячки, которые покалывали мое лицо, словно острыми иголками. Я свернулась под покрывалами калачиком, но поняла, что не могу дышать.
Я должна написать соседу в поместье Барнвуд, сэру Уильяму Стонору, – его видели охотящимся на моих землях. Но он хороший человек и сосед, которого не следует сердить настолько, чтобы он отрекся от вассальной верности. Мэл написала, что ей задерживают выплату пенсии, значит ли это, что остальным задерживают тоже? Я должна это выяснить.
В кровати было слишком тепло, воздух был слишком холодным, мое тело ныло и казалось неуклюжим.
Сколько времени прошло с тех пор, как Эдуард приходил ко мне в постель? Он не являлся с Нового года? Я так не думала. Собрался парламент, верные люди являлись со всех концов страны, чтобы заседать в Вестминстере, неотложные дела домашнего хозяйства короля и домашнего хозяйства королевы требовали срочных решений, как и дела двора и казначейства. Нет, и вправду с Нового года? Столько недель?
Может, мне не стоит этому удивляться. Я была старше короля, а в последнее время мое тело слишком исхудало, слишком пострадало от родов, чтобы быть красивым. Хотя в песнях и рассказах меня все еще называли красавицей, я больше не чувствовала себя красивой: как же мог считать меня красивой он?
Моей груди коснулся ледяной воздух, послышался скрип дерева. Я села и выглянула из-за полога кровати: занавески окна непрерывно шевелились, словно ставни не были закрыты.
Я было подумала разбудить Маргариту, но она храпела, и мне стало жалко ее будить. Я соскользнула с постели, ноги ударились о циновки столь же холодные, как камень кафедрального собора.
Однажды, давным-давно, еще в Графтоне, я сняла в новогодний день перчатку и сунула руку сквозь лед в мельничный пруд, потому что Джон поспорил с Энтони, что тот не сможет переплыть этот пруд, и я, как старшая, не могла не внести свой вклад в доблестные свершения. Сегодня ночью холод ударил меня так же, как те осколки льда. Мой ночной халат висел на кресле на другом конце комнаты, так же далеко от кровати, как и окно, потому что никто не думал, что мне понадобится добираться до халата самой. Принести его – означало слишком долго мерзнуть. Я пошла к окну в одной ночной рубашке.
Конечно, ставни не были заперты на засов, и ветер распахнул их.
По другую строну двора в апартаментах короля все еще горел свет. В этом не было ничего нового.
Я захлопнула ставни, заперла их и снова задернула занавески – одну поверх другой. Даже если Эдуард пьет или распутничает, он еще и занимается делами, потому что Гастингсы и мои сыновья были компаньонами короля во всех трех занятиях. Ничего нового. Но именно этой ночью…
Я почти побежала обратно к постели и забралась в нее. Мои ледяные ноги коснулись теплых ног Маргариты. Я отодвинулась, но все-таки невольно подалась к ее теплу настолько, насколько могла, не будя ее.
– В чем дело? – спросила она. Голос ее заглушали меха.
– Ставни не были заперты на задвижку.
– А…
Потом, как тюлень, которых мы, бывало, видели в волнах Волсингама, Маргарита приподняла голову и посмотрела на меня.
– Я могла бы сама их запереть. Ты больна?
– Нет.
– Тогда в чем дело?
– Не могу уснуть, вот и все.
Она продолжала смотреть на меня.
– Ты же знаешь, со мной это бывает, сестра. Спи.
Маргарита покачала головой и прикоснулась своей теплой рукой к моей холодной.
– Ты выглядывала из окна? Видела что-нибудь?
– Ничего, только… В апартаментах короля все еще горит свет.
– И ты тревожишься?
– Сестра, говорят, нынче ночью он все-таки подписал смертный приговор.
Маргарита кивнула, но ничего не сказала, а я внезапно поняла: для того, что было сделано, нет слов – ни песен, ни историй, ни поговорок. Может, нет даже молитв, разве что «Pater noster… dimitte nobis debita nostra..» – «Отец наш… прости нам долги наши…»
Хотя мы не прощаем тех, кто согрешил против нас, а предпочитаем убивать их согласно постановлению парламента.
Я не могла вовремя остановить свои мысли. Мне следует просить прощения за такое богохульство.
– Ты могла бы послать к нему кого-нибудь. Спросить, не… – начала Маргарита.
– Не – что? – спросила я, сев на кровати. – Не сожалеет ли он о том, что сделал? Как он может сожалеть? Но если он сожалеет…
– Ну, тогда просто пошли к нему. Скажи, что ты его верная жена и любишь и почитаешь его как своего господина. Больше тебе ничего и не требуется говорить.
Прошло уже много лет с тех пор, как мы посылали друг другу гонцов с такими словами. Между нами сновало много посланцев, но теперь слова, которые они передавали, всегда касались дел, требующих исполнения. Наши жизни превратились в сплошные дела. К делам относилось даже, когда мы будем обедать, не заболел ли ребенок, в какой день недели будет праздник какого святого. Даже зачатие детей превратилось в дело.
– Если ты не хочешь разбудить кого-нибудь из слуг, я могу сходить сама, – сказала сестра.
– Бродить по дворцу в ночной рубашке? Ты не станешь!
– Я накину ночной халат. А почему бы и нет? Что в этом может быть плохого?
– Твое доброе имя…
– Чепуха! Раньше ты была слишком умна для этого.
– Я и сейчас умна. – Я снова села. – Достаточно умна, чтобы заботиться о твоем добром имени, когда господина Малтреверса тут нет. Я пойду сама.
– Ты?!
– Да, – ответила я, отбрасывая меха.
– Если ты не желаешь посылать меня или одну из служанок, тогда пошли часового, дежурящего у дверей. Я напишу за тебя, если у тебя нет чиновника, который знает, что ты хочешь сказать.
– Нет.
Меня покалывал мороз, как в Графтоне, побуждая скакать по полям с красными щеками, с носом, посиневшим от холода. Я не смогла бы высидеть в своих покоях, ожидая возвращения Маргариты.
– Пойду, – заявила я, вставая. – Я королева, и такова моя воля. Никто не оспорит ее.
– Но… но что, если…
Маргарита была права.
Если Эдуард не один, это будет для меня оскорблением, о котором к утру узнает весь дворец.
– Ты можешь пойти со мной и спросить, примет ли тебя его величество. Я пойду, укрывшись под капюшоном: никто не подумает, что идет королева. А если он тебя примет, я тоже войду.
Сонные стражники подняли глаза и увидели, как мы проходим мимо. Маргарита, которая шла впереди, кивнула им, а мое лицо было скрыто под капюшоном. Ледяной ветер свистел по коридорам и трепал наши ночные одеяния, как будто мы стояли на пустоши.
Через приемную короля, где пажи и вооруженные люди беспокойно спали вокруг огня, через большой покой, через личный кабинет, к двери его спальни. Когда стражник открыл эту дверь, чтобы доставить послание Маргариты, огонь внутри озарил пол у наших ног и как будто согрел их.
Эдуард сидел у огня в ночном халате, наброшенном поверх рубашки и рейтуз. С ним были Гастингс и паж Грэй – мой самый старший внук, хотя я признавала его только тайно.
Я не видела, играют они в кости, или поют, или просто пьянствуют. Когда мы вошли, они оглянулись, потом встали.
Сделав реверанс, я откинула капюшон.
– Мадам, – удивленно произнес Гастингс. Он поклонился, хотя и нетвердо, но так низко, как того требовали приличия.
– Ступай в постель, Уильям, – приказал Эдуард, шагнув вперед, чтобы поднять меня, но выпустив мою руку, как только я встала. – Мальчик, проводи леди Маргариту в ее покои.
Они вышли, а король махнул рукой, веля мне сесть, но сам остался стоять.
Эдуард возвышался надо мной, его огромный торс был затянут в бархат и золото, глаза были маленькими и яркими.
– Что привело вас сюда, Иза? – наконец спросил он.
– Я… – начала я, но не смогла продолжить.
Обо всем, что было у меня на уме, я не могла заговорить, если только он не заговорит об этом первым.
– Вам не спится?
– Не больше чем в любую другую ночь.
– Так почему же вы пришли? По такому холоду, одна.
– Я была не одна, со мной была сестра. Я пришла потому…
Откуда-то неподалеку раздалось хихиканье. Этот звук был как удар по лицу.
– Нет, Иза, это не то, что вы думаете!
– Не то?
– Нет… О, бога ради, вы же меня знаете! Если бы это была женщина, это все равно бы ничего не значило, как вам известно!
Я проглотила обиду.
– Кроме того, это не женщина, а мальчишка, с которым спит молодой Хаттон, – добавил Эдуард. – Выпьете рейнского? Или желаете, чтобы я приказал подать другого вина?
– Нет, нет. Немного рейнского, если вас не затруднит, мой господин.
Он наполнил два кубка и дал один мне. Свой кубок он не взял, протянув вместо этого правую руку ладонью вверх.
– Вы знаете, что сделала эта рука?
– Да.
– Скажите это!
– Она подписала приговор, – ответила я.
– Какой именно?
– Законный приговор, согласно которому его светлость герцога Кларенса надлежит предать смертной казни.
– Моего брата. Я убил своего брата.
– У вас не было выбора.
– О, но у меня был выбор, Иза! Я мог бы сделать такой выбор, какой уже делал раньше, – сказал он, отвернувшись, потом жадно выпил, глядя в огонь.
– Вашим выбором было доверять ему, а он предавал вас, снова и снова.
Рейнское стало согревать мои щеки, но руки все еще были холодны. Я держала их у огня.
– Многим мужчинам – многим королям – не требовался бы столь серьезный повод. Вы отдали ему все, что он хотел, и все равно он сделал то, что сделал. Пришло время покончить с этим. Теперь с этим покончено.
– Может быть, – произнес Эдуард тихим голосом, словно обращаясь к адским глубинам огня, – если бы Эдмунда не убили…
– Может быть. Кто знает? Мы не можем знать того, что могло бы быть.
– Клянусь Богом! – воскликнул он, гордо подняв голову. – Когда ты так говоришь, ты похожа на своего брата Энтони. Теперь ты философ, Иза?
– Нет, по правде говоря, я не философ.
– Думаю, вы были рождены, чтобы стать королевой, – улыбнулся король. Он налил нам обоим еще вина. – Вы знали это, когда были маленькой девочкой?
– Нет. Я знала, что моя судьба будет такой, какой она явилась мне сначала: быть женой какого-нибудь доброго рыцаря, – ответила я, делая глоток пахнувшего цветами рейнского. – Такой женой я и была. Хотя иногда отец шутил, что моя мать воистину могла бы стать королевой благодаря первому мужу, если бы тот не был… – Я замолчала, но ухитрилась сохранить такое выражение лица, словно я шучу.
Эдуарда это не одурачило.
– Если бы тот не был верен Генриху? [101]101
Джон, герцог Бедфорд, первый муж матери Елизаветы, был дядей слабоумного Генриха VI и сам провозгласил его королем.
[Закрыть]
Я молчала.
– Итак, я дважды убийца?
– Нет! – выкрикнутая. – Со всем этим надлежит покончить, во имя всего, что является благом. Покончить навсегда! Иногда в битве. Иногда… другим образом. Великие дела – дела королевства, дела мужчины и кончина мужчины… – Я встала с кресла и двинулась к Эдуарду, достаточно медленно, чтобы продолжать смотреть ему в глаза. – А вы мужчина, сир. Более чем мужчина.
Я приложила ладонь к его щеке. В эти дни она располнела и обрюзгла, потрескалась от солнца и мороза, покрылась пятнами из-за пьянства. Но вдоль челюсти по-прежнему ярко блестело золотое и красное, а под моими пальцами чувствовались толстые мышцы шеи.
Я заметила, как его глаза приковались к моим, как возликовали, когда я повернула голову так, что пламя свечей озарило мою щеку и локон, выбившийся из-под чепца и упавший мне на грудь.
– Мужчина и король.
– В этом освещении вы снова можете быть леди Грэй. – Он отвел мою руку от своей щеки и поцеловал в ладонь. – А я парнем, сходящим с ума от вожделения.
Я прижалась к нему тесней.
– Если бы я была леди Грэй, меня бы здесь не было.
– Не было бы? – спросил Эдуард, улыбаясь так, как он улыбался моим служанкам и моим дамам, женам моих братьев.
– Вы знаете, что меня бы тут не было, – подавив гнев, произнесла я.
Король прижал меня к себе, его пальцы сильно впились в мою талию.
– Да, вас бы тут не было. Но вы здесь, и я вас хочу.
Он делал мне больно, но я прижалась губами к его губам. От него пахло несвежим дыханием, рейнским вином и усталостью.
– Вы не боитесь целовать убийцу? – отодвинувшись, спросил он.
– Вы не убийца, сир, а потому я буду вас целовать.
Я снова его поцеловала, но он опять отодвинулся.
– Иза, мне жаль. Я плохая компания нынче ночью. Я позову мальчика, чтобы он проводил вас в ваши апартаменты.
Я была близка к слезам, он они не помогли бы ни мне, ни ему, поэтому я взяла себя в руки.
– Сир, я бы не побеспокоила вас ни за что на свете, когда вы печальны или устали. Но думаю, что вам не следует оставаться одному в эту ночь, и, если пожелаете, я могу вынести ваше общество. А в большем нет нужды.
Спустя мгновение он притянул меня к себе, положив подбородок мне на макушку, и тяжело вздохнул.
– Да, я устал, Иза, и, думаю, вы тоже. Но с вами я смогу спать так, как не спал уже много дней.
Я взяла его за руку. Свободной рукой потушила все свечи, кроме одной, зажав фитили между большим и указательным пальцами.
– Тогда пойдем в постель, муж мой.
Он позволил себя вести, кроткий, словно ягненок, и, когда мы очутились в постели, обхватил меня руками, как ребенок обнимает самую любимую игрушку. Я поцеловала его в лоб, но ничего не сказала, а просто лежала, наблюдая за огнем очага, окрашивавшим комнату в ярко-красный цвет.
Я думала, король заснул. Но потом он вдруг заговорил:
– Его спросили, как именно он хочет умереть. Мой брат пошутил, что желает утонуть в бочке хорошего сладкого вина.
Часы пробили три часа ночи.
Эдуард приподнялся на локте, и на меня пахнуло холодом.
– Так и было сделано.
– Ох, любовь моя, – только и могла произнести я, приподнимаясь, чтобы его поцеловать. – Тогда вы можете наконец заснуть.
– Иза, мой брат мертв. Я причина его смерти. Как я вообще когда-нибудь смогу спать?
– Его исповедовали и причастили, – сказала я. – Он был осужден по закону. Теперь он покоится в мире, в большем мире, чем когда-либо знал при жизни.
– Да, так и есть, – улыбнулся Эдуард, повернувшись ко мне. – Он покоится в мире… Ох, жена, я вас люблю.
Король наклонил голову и поцеловал меня, и внезапно мы словно снова стали молоды, его рот сделался жадным до моего тела, а мое тело выгнулось от желания.
Мы так хорошо знали друг друга, что, находясь рядом, могли забыть самих себя и весь мир. Мы думали только об искусстве желания – и наши тела, наши члены идеально подходили друг к другу. «И наши души тоже», – отозвалось в моем сердце. Наши души, как два лютниста, сплетали звуки своих песен, потом играли порознь и вновь сплетали их. Разве не потому король все еще желал меня, а не десяток других женщин, моложе и милее, которых без труда мог бы заполучить?
Нам было жарко среди бархата и мехов постели. Льняная ткань Эдуарда прилипла к его потной широкой спине, глаза затуманились от желания. А когда он толкнул меня в живот, я снова засмеялась.
За окном раздался хриплый крик.
Я почувствовала, как Эдуард вздрогнул, все его мускулы напряглись, сердце бешено застучало. Потом морозный воздух разорвали стук сапог, крики сержантов, лязг оружия – шла стража. На мгновение я подумала, что все еще будет хорошо. А потом поняла, что не будет.
Его желание прошло. Он отодвинулся от меня и лег лицом вниз.
– Наша любовь… – Я протянула руку и коснулась его шеи.
Он покачал головой, как будто мои пальцы были мухой, слегка потревожившей его.
– Мы должны оставить друг друга в покое, Иза. Я не мальчишка, а вы – не сочтите за бестактность – не девушка, чтобы мы бултыхались вместе, не заботясь ни о чем на свете. Мы должны прекратить заниматься любовью. Вы должны вернуться к детям, а я – к моей бухгалтерии, и больше мы не должны думать о таких глупостях.
Потом он повернулся ко мне спиной и натянул покрывало на плечи, как человек, желающий заснуть.
Чем я могла его утешить, если мое тело не было для него достаточным утешением? Я дура, если думала, что он все еще желает меня, хотя мы женаты уже десять лет и у нас восемь детей. Мое тело не могло больше прогнать все сожаления и тревоги, оставив только желание, как бывало когда-то. Какие слова я могла произнести, чтобы утешить его вместо былого утешения?
Его женщины, без сомнения, бормотали льстивые слова, пока он наставлял рога их мужьям или отбирал их девственность. Но я не могла опуститься до такой фальши, потому что он распознал бы ее, сорвись она с моих губ. Такие слова не рассеяли бы его отчаяния, как красивая игра на флейте не спасла бы корабль от гибели в морской пучине.
Я отвернулась от Эдуарда и зарылась в ледяные простыни на самом дальнем краю кровати, чтобы он не смог почувствовать дрожи, когда горячие слезы клокотали в моем горле и проливались на подушку.
– Иза?
Если я подам голос, я буду всхлипывать до рассвета.
– Иза, вы плачете?
Я кивнула.
Я почувствовала, как постель качнулась подо мной, а потом его грудь прижалась к моей спине. Он обхватил меня рукой и притянул к себе. Его тело полностью окутало меня, я погрузилась в глубины его плоти.
Эдуард поцеловал меня в уголок рта, и я почувствовала, как моя дрожь утихает благодаря его теплу.
– Милая, не надо плакать. Мы с вами совершили великие дела, вы и я. Мы сделали королевство богатым и мирным. Мы избавились от врагов. И вы… – Он нежно повернул меня к себе. – Вы родили трех прекрасных наследников престола и вырастили дочерей почти таких же красивых, как вы сама, которых вся Европа пожелает заполучить в жены. Что бы я делал без моей королевы?
Я улыбнулась, хотя слезы все еще холодили уголки моих глаз. Король поцеловал меня в губы, и я вцепилась в него, так что поцелуй не прервался, ускоряя приход моего желания и его. Вся ловкость, все уловки вытекли из меня со слезами.
Эдуард передвинулся на середину кровати и потянул меня за собой. На мгновение моя щека коснулась его подушки: она вся была влажной от его слез. Теперь мы не прибегали ни к какому искусству желания. Мы обнимали друг друга и целовали, и, когда наконец он овладел мной, а я им, наша любовь казалась простой и милой.
