Текст книги "Тайная алхимия"
Автор книги: Эмма Дарвин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)
– Да, тот самый колледж. Очень хорошо финансированный. Оказалось, мой знакомый сейчас здесь по делам «Пресс». Я пригласил сегодня его и Иззи на ланч. Шампанское, все виды салатов. Короче, как я и надеялся, он заказал ей книгу о реставрации Чантри, и она согласилась.
– О… – Я слишком удивлена, чтобы сразу сообразить, каковы будут последствия.
Лайонел смеется, и я понимаю, что он определенно наслаждается всем этим. Он ни разу не смеялся, пока я была у него с визитом.
– Я сказал Иззи, что эту книгу стоит писать только в том случае, если Чантри будет отреставрирован настолько полно, насколько возможно. Все, принадлежащее любому из нас, возвращается домой. Все. Включая те вещи, которые она хочет продать в Сан-Диего.
– Лайонел, ты гений! – Я тоже начинаю смеяться, потому что это я хорошо понимаю.
– Ну, она согласилась только в принципе, но я уверен, что все в порядке. Никакого аванса, конечно, и он не смог вдаваться в детали – сказал, что в наши дни ему не дозволяется подсчитывать возможные доходы на обратной стороне конверта. Но это будет щедрой сделкой, они всегда делают хорошую работу, тем более если считают, что речь идет об одном из них. Все самое лучшее для Уильяма Приора и «Солмани-Пресс». А роялти поделят между Иззи и «Трестом Чантри». Роялти будут чисто символическими. Вряд ли это будут серьезные деньги.
– Но дело не в этом, верно? И такая небольшая реклама поможет собрать средства.
– Именно. Поэтому не думаю, что нам стоит беспокоиться насчет Иззи.
– Ты сказал, она согласилась только в принципе.
– Да, но я знаю свою дорогую старшую сестру полвека. Она не передумает.
Я вспоминаю об абсолютной уверенности Иззи насчет своей работы.
– Да, ты прав. – Теперь сказанное Лайонелом начинает все больше доходить до моего сознания, и я слегка дрожу от шока и облегчения. – Ты просто сокровище, Лайонел. Ты уже сказал Марку?
– Я пытался до него дозвониться, но его нет дома. По крайней мере, я получил только сообщение автоответчика. Ты хочешь ему сказать?
Вчера полностью возвращается ко мне, и у меня перехватывает дыхание.
– Нет… ты сам скажи. Я ужасно занята. Просто позвони ему позже. Он… Ты объяснишь все гораздо лучше.
– Да, конечно. Послушай, Уна, если я не увижу тебя перед отлетом, приятного путешествия.
– Спасибо, – отвечаю я. – Боюсь только, не знаю, когда вернусь.
– Да, понимаю. Хотя я подумываю присоединить свой домашний компьютер к сети, чтобы обмениваться электронной почтой. У тебя есть компьютер в университете?
– Да. Это было бы хорошо. Дай мне знать, когда это сделаешь. И я очень тебя люблю.
– И я тебя тоже. До свидания, Уна.
– До свидания, Лайонел. Удачи со всеми делами с Чантри!
В конце концов только во вторник днем, по пути в аэропорт, мне удается устроить встречу с дядей Гаретом.
– Я уже заказал тебе такси, – говорит он, обнимая меня. – И упаковал «Рассвет в Ист-Эгге», хотя тебе лучше взять эту картину как ручной багаж. Я никогда не доверял грузчикам. Ну, входи и расскажи мне, как поживает Фергюс, и обо всех местах, которые повидала. Я никогда не бывал в Шерифф-Хаттоне, хотя и знаю Йорк.
– Насколько я могу судить, с Фергюсом все отлично. Иззи слегка его потрясла…
– Знаю. Думаю, она всех нас потрясла. Но… похоже, все будет хорошо, – говорит дядя о радостном, но голос его звучит устало и печально. – Я никогда не смогу себе простить, если мое желание возродить «Пресс» расколет вас всех.
– Но если верить Лайонелу, таковы уж семейные дела, – быстро говорю я, следуя за ним в мастерскую и устраиваясь на подлокотнике кресла. – Ты сам сказал, что думал иногда: каково все было бы, если бы мой отец был жив.
– Знаю. Семейные дела… Насколько я помню, Тоутон, тысяча четыреста семьдесят первый год, так? Твой отец… Дорогой Кай. Кто знает? Знаешь, ты очень похожа на него, Уна. Особенно глаза, нос.
– Знаю. Но всегда приятно, когда об этом напоминают. Если не считать того, что я всегда думаю о тебе как о своем отце.
– Ох, Уна, – произносит он дрожащим голосом. – Это… Хорошо. Да. Что ж. Ты и Марк…
Голос его прерывается.
И тогда я понимаю, что должна сделать, хотя не знаю, как об этом сказать. Это опасно, но я, вероятно, никогда больше не увижу Марка или не увижу многие годы. А тогда это будет уже неважно. И я могу доверять дяде Гарету. Он поступит наилучшим образом с тем, что, как я внезапно понимаю, мне нужно ему рассказать.
– Дядя Гарет, Марк сказал… Когда мы были в поездке, Марк сказал… Он рассказал, почему ушел. И не вернулся. Кажется, он хотел закончить все правильно… Окончание. Мы говорили об окончании…
Я не знала, как собираюсь изложить все это, и теперь запинаюсь. Я избегаю взгляда дяди Гарета.
– Я… я думаю, что закончить что-то… закончить что-то правильно – это тоже важно… Хотя, думаю, это его… личное дело вообще-то. Но мне бы хотелось тебе рассказать.
Взгляд его становится острым. Я думаю: знает ли он, о чем я собираюсь рассказать. Но если бы знал, то так бы и сказал, чтобы избавить нас обоих от неловкой ситуации. Но вместо это Гарет спрашивает:
– Он ведь не рассказал тебе это по секрету, Уна? Потому что если так, ты не должна…
– Нет, нет, ничего подобного. Я бы никогда не обманула его доверие. Но… вообще-то он сказал, что ему хотелось бы рассказать об этом тебе. Он сказал: «Я не могу рассказать ему, во всяком случае не в лицо».
– Ладно, – говорит дядя Гарет.
Итак, я продолжаю. Как можно точнее я передаю слова Марка и Лайонела, потому что так легче, чем укладывать этот рассказ в собственные слова. И все равно история выходит достаточно шокирующая, о чем говорит ласковое, задумчивое лицо Гарета.
– И… и такое ему никогда не приходило в голову раньше. Марк… Он был тогда очень юным, – пытаюсь я не говорить умоляющим голосом. – Все мы тогда были очень юными.
Гарет долго сидит совершенно неподвижно.
– Мне следовало бы знать или догадываться, надо было сказать что-нибудь и прояснить ситуацию… Ведь я любил его, потому что он был для меня как сын. Может быть, я надеялся, что никто в мире не подумает ничего другого, если я ничего не скажу. Ты же знаешь, как мир относится к голубым.
– Может, он был так потрясен, потому что он… он так тебя любил. «Гарет был для меня все равно что отец», – сказал он.
По лицу дяди начинают катиться слезы, они задерживаются в складках, которые проложил на его лице возраст, и катятся снова. Гарет вытаскивает из кармана брюк носовой платок и промокает глаза, а я молчу, потому что после похорон тети Элейн не видела его плачущим. Но я наклоняюсь и беру его за руку, и так мы сидим долгое время.
Наконец, после того как он сморкается и засовывает платок обратно, я говорю:
– Стоило ли мне рассказывать об этом?
– Да, – отвечает он. – Я рад, что ты рассказала. Больше он ничего не говорит, и я тоже молчу.
– Ты приедешь на открытие? – спрашивает он спустя некоторое время.
Он спрашивает это с полуулыбкой, которая означает: я должна знать, что он родился не вчера и все понимает, ведь многие другие попытки спасти «Пресс» кончались ничем.
– Конечно.
Но я думаю: смогу ли я встретиться с этим лицом к лицу. Я не знаю, не могу сказать. Все, что произошло… Я хочу домой и готова начать плакать, но я не должна плакать – ни перед дядей Гаретом, ни в такой ситуации, ни после того, о чем я ему рассказала.
Раздается отдаленный хруст гравия, гудит машина.
– Наверное, это твое такси, – говорит дядя Гарет.
Мы встаем, я поворачиваюсь, чтобы поднять свои сумки, и провожу рукавом по глазам.
– Ох, дорогая, так грустно, что ты уезжаешь. Ты и Марк… Да… Он… Но неважно. Кто знает, что произойдет?
– И в самом деле – кто знает? Я все еще хочу, чтобы ты приехал погостить в Сиднее и погреться на солнышке. И на пирушку в честь моего дня рождения. Там есть много всего, что я хочу тебе показать.
– Посмотрим, – говорит он, и я знаю, что он думает о старости. – Bon voyage, дорогая Уна.
Летние каникулы в этом году как будто начались раньше, и на регистрации в Хитроу полно путешественников. Я лечу домой, где зима серая и холодная, но это ничего. А дом без Адама – он… он просто такой, каков есть.
Но я все равно кожей чувствую ноющую пустоту, которая ожидает меня.
Я выуживаю книжку из сумки.
– «Нам мало известно о детстве и воспитании Елизаветы, нам даже неизвестна точная дата ее рождения…» – читаю я и вздыхаю раздраженным вздохом ученого, у которого нет самых элементарных фактов.
– Такая скучная? – спрашивает за моим плечом Марк.
Я роняю книгу. Он подбирает ее и возвращает мне.
– Что ты тут делаешь? – интересуюсь я, приходя в себя.
– Мне позвонил Гарет. Я подумал, что если сумею добраться сюда, пока ты проходишь регистрацию, то смогу тебя найти. Он сказал: ты передала ему то… то, что я рассказал тебе.
Я поворачиваюсь к Марку лицом, потому что это очень важно.
– Я ошиблась? Не должна была ему рассказывать? Прости, если…
– Нет, ты не ошиблась. Я бы и сам сказал, если бы не хотел, чтобы это сделала ты. Мы с ним потолковали. А если бы ты промолчала, этого разговора могло бы и не быть. Я пришел, чтобы поблагодарить тебя: ты сделала этот разговор возможным.
– Ты… прости, это не мое дело, но вы все уладили? С Гаретом?
Марк кивает, но тут подходит моя очередь проходить регистрацию, и начинается нервотрепка – не велика ли картина «Рассвет в Ист-Эгге» для ручного багажа. Хотя оказывается, что она невелика, потому что Гарет слишком умен: картина входит в проверочную раму с зазором в несколько миллиметров. Я беспокоилась, что Марк уйдет, ведь он уже сказал все, что хотел, но он не уходит.
– Кофе? – спрашивает Марк. – Или тебе уже нужно идти на самолет?
– Было бы хорошо выпить кофе, – отвечаю я.
Почему-то мое сердце сильно бьется, хотя я отказываюсь думать, будто это из-за смущения. У меня начинает слегка кружиться голова.
– Рейс не объявят еще целую вечность, и в ближайшие двадцать четыре часа у меня будет достаточно времени, чтобы изучить стены зала ожидания.
Он коротко смеется, и мы начинаем пробираться через терминал.
Это мир-чистилище, непрерывно движущийся и всегда одинаковый, ничто здесь не трогает меня. Мы поднимаемся по лестнице, Марк движется неуклюже, без своей обычной легкости и уверенности искусного мастера.
Мы находим уголок в кафе-баре, не многолюдном и не грязном, и я отпускаю глупое замечание насчет того, что таможенный контроль, надо надеяться, не потребует показать документы на картину моего отца, ведь она не настолько дорогая, а он не настолько знаменит. Но тут Марк кладет ладонь на мою руку и крепко ее сжимает. Я замолкаю на полуслове.
– Да, я вроде бы все уладил с Гаретом, – говорит Марк, а потом умолкает, его взгляд уходит в себя, как будто он все еще слышит ту беседу. – Но, Уна, он сказал еще кое-что.
– Что?
Сердце мое начинает гулко стучать, как будто рука Марка сжимает именно его.
– Он… он сказал, что ты упомянула о том… о том, чтобы закончить все правильно.
– Да… Мы говорили об этом. Я пыталась объяснить, почему ты рассказал мне, как оставил «Пресс». Чтобы он не подумал, будто я просто выдаю сказанное по секрету.
– Знаю. Ты бы так не поступила. Но… но… Прости, скажи, если все это не мое дело. Я думал о той воскресной ночи. Это все, о чем я думал с тех пор, как… И Гарет сказал, что он думает… Ты… Я понимаю, что для тебя… это… Дело было в том, чтобы все закончить? Все, связанное с Чантри? Все, связанное с Англией? И главным образом с Адамом? Я знаю, что… Но я надеюсь, ты простишь меня, если я скажу… Конец пути, как ты сказала. Для тебя. Но это не конец для меня. И я осознал, что я… я…
Он замолкает.
У меня нет слов, мне нечего сказать, ничего такого, что способно удержать бурлящие во мне чувства. Все, чего я боялась, кажется, вот-вот произойдет. И я не знаю, как это остановить. И не знаю, хочу ли останавливать это.
Я отвожу взгляд, потому что, когда гляжу в глаза Марку, на его губы, на его красивые руки, которые дрожат так же сильно, как и мои, это заставляет мой разум срываться с якорей.
– Я… – откашливается Марк. – Вряд ли я должен говорить то, что мне хочется сказать…
И тогда я не могу удержаться – я поднимаю глаза, и то, как он наблюдает за мной, внезапно напоминает мне Морган.
– Столько всего случилось. И до сих пор – Адам. Поэтому я не скажу этого. Пока. Но если… Я уверен, что мы будем поддерживать связь друг с другом через Чантри. Если в ближайшие несколько месяцев я окажусь в Австралии, можно мне будет повидаться с тобой?
Внутри меня все замирает. Хорошие манеры велят сказать: «Да». Страх за себя – и за Адама – велят ответить: «Нет».
Но то, что я любила в Адаме, я сперва научилась любить в Марке. Если Марк приедет повидаться со мной… тогда, что бы ни случилось, я все еще смогу держаться за Адама. Никаких битв. Он всегда будет там… Что бы ни случилось.
Я улыбаюсь Марку, хотя вижу: он замечает, что я чуть не плачу от облегчения.
– Мне бы этого хотелось, дорогой Марк. Мне бы очень этого хотелось.
Когда шум самолетного двигателя переходит из вопля в рев и выключаются огоньки ремней безопасностей, я встаю, чтобы открыть багажное отделение у себя над головой.
В смятении я чуть не пропустила рейс, и сосед мрачно смотрит на меня, как будто я уже и так причинила достаточно неприятностей тем, кто летит вместе со мной. Я выкапываю свою сумку и в конце концов нахожу в ней записную книжку, а потом ручку и фотокопию рукописи Манчини [141]141
Доминико Манчини (1434–1491) – уроженец Рима, монах, автор ряда теологических и этических трактатов. Написал о перевороте, совершенном Ричардом III, находясь во время этих событий в Англии, которую покинул после коронации последнего.
[Закрыть]о государственном перевороте Ричарда III. Но перед этим я обдираю костяшки пальцев о дерево. На деревянном ящике, в который так точно вошла картина «Рассвет в Ист-Эгге», дядя Гарет написал: «Собственность профессора Уны Приор». Он, как всегда, красиво пишет, и теперь на ящике великое утверждение, видное всем. Только это не моя собственность, не совсем моя. С другой стороны, это и не собственность Гарета, согласно моему праву наследования. Но кто будет знать об этом, кроме меня самой?
Я сажусь и как можно удобнее пристраиваю книги на столике. Даже моя работа изменилась, хотя и не стала легче. Смогу ли я выполнить ее? Смогу ли?
Дело не в том, что я не знаю, что произошло. Вооружившись терпением, можно искать почти везде и всюду. Даже теперь можно раздобыть новые клочки информации или случайно наткнуться на нее, как мы наткнулись на письмо Энтони, увидеть новые взаимосвязи, прийти к новым заключениям. Пробелы, которые нужно заполнить, становятся меньше.
Но заполнение пробелов – не совсем то, чем я занимаюсь.
– Ты должна сделать это целым, – сказал Марк.
Может быть, я нашла некий ответ, некий способ рассказать правду в пустотах между фактами, где до сих пор не было ничего. Способ, который не является ни правдой, ни фальсификацией, но единым целым. Но осмелюсь ли я? Для этого у меня нет ни полномочий, ни ссылок, ни прецедентов, ни прошедших экспертную оценку журналов. Нет знакомых троп, где действуют знакомые правила. Мои единственные полномочия – то, что я решила написать. Свобода пугает, подобная дорога странна: Нарроу-стрит, Ист-Смитфилд и Чантри, Сент-Олбанс и Графтон, от Астли до Понтефракта и Йорка и оттуда снова к Шерифф-Хаттону и письму, которое все время там находилось…
Я знаю, что путешествие имеет начало, середину и конец, оно единое целое, но Энтони и Елизавета не могли этого знать. Для них оно было паломничеством: прошлое было прошлым, будущее неизвестным. Все, что у них имелось, – это мгновение настоящего.
Каждый момент, каждую остановку на перекрестке они от меня не дальше, чем Адам. Но со вчерашнего дня я размышляла, медленно и нерешительно, что есть только один способ дотянуться до них, только один. Я должна осмелиться сделать это, иначе никогда до них не дотянусь.
Слова Гарета о моем отце: «Мне думается, он просто хотел поступить так, как ему хотелось. Ему не приходилось придерживаться точной правды. Он мог создавать узоры с помощью красок и таким образом выражать то, что хотел сказать».
То, что я напишу, будет моими словами или их словами? Моей жизнью или их жизнью? Это не будет историей.
«Видно с расстояния в два фута и не видно с расстояния в четыре фута», – сказал друг Марка Чарли во дворце Элтхэма.
И откуда же мне начать? С начала, как Иззи начинает свою историю «Солмани-Пресс»? Или с того момента, когда, после ссылки и отчаяния, Бог все исправил?
Я думаю о Марке, и пустота, которая ждет меня в Сиднее, кажется теплее и не такой невыносимой, потому что она не продлится вечно.
Я понимаю: начну с Елизаветы, уже не ребенка, которая едет домой и знает: то, что ожидает ее, – новая жизнь и новое место в мире.
«Елизавета» – подписалась она сама, но я должна отыскать ее голос и наделить ее им.
Медленно я начинаю писать…
Всегда было весело ехать домой, в Графтон. То, что у семей нашего круга имелся обычай отсылать детей в другие семьи для приобретения навыков и знаний, приличествующих их сословию, не делало мою ссылку в Гроуби более легкой. Сэр Эдуард Грэй из Гроуби был довольно дружелюбен, но его жена, леди Феррарс, – отнюдь нет. Кроме того, какая девочка семи-восьми лет не скучает по дому и сестрам? Для маленького ребенка небольшое утешение, что подобная ссылка сулит выгодный брак. Когда в Гроуби ко мне присоединилась моя сестра Маргарита, стало легче. К тому же я достаточно подросла, чтобы научиться скрытности, и леди Феррарс не могла придраться ни к моим словам, ни к тому, как я выполняла свои обязанности, а меньше всего – к нарочитой покорности, с которой я подчинялась ей во всем.
В тот год мы остановились на ночлег в Харбороу, потому что человек сэра Эдуарда Грэя, отправившийся из Гроуби вместе с нами, сказал: вот-вот может пойти снег, и нет необходимости лететь сломя голову, чтобы застрять где-нибудь, когда стемнеет.
ИСТОРИЧЕСКИЙ КОММЕНТАРИЙ
На мой взгляд, библиография и список источников неуместны в беллетристике, но принцип Гейзенберга касается авторов исторических романов так же, как историков. Описывая Елизавету и Энтони Вудвиллов в определенные моменты их жизни, я понимаю: читатели могут задуматься обо всей истории.
Итак, история эта была такова.
Елизавета (Элизабет) Вудвилл (Вудвиль) родилась, вероятно, в 1437 году, а Энтони (Антони) – четыре года спустя. Их мать, Джакетта Люксембургская, сначала вышла замуж за Джона, герцога Бофорта, который был регентом при своем племяннике, короле Генрихе VI, и выбивался из сил, пытаясь удержать обширные владения Англии во Франции. Отец Елизаветы и Энтони, сэр Ричард Вудвилл, был сенешалем, или представителем, герцога в Нормандии. Его тайное бегство с овдовевшей герцогиней Джакеттой вызвало скандал при дворе.
Но вскоре Вудвиллов простили, они стали деятельно служить королю, у них появилось шестеро детей.
Ричард командовал разными войсками, наиболее примечательно его командование в Кале, а Джакетта состояла придворной дамой при своей подруге-француженке, королеве Маргарите (Маргарете), дочери короля Анжу.
Король Генрих VI был ласковым, набожным и совершенно неспособным контролировать правящий класс, который больше не предъявлял традиционных для англичан требований на Францию, служивших безопасной отдушиной для соперничающей знати. Поэтому Маргарита, будучи умной женщиной, волей-неволей стала проявлять политическую активность.
Поместье семьи Вудвилл находилось в Нортхемптоншире, в Графтоне. Примерно в 1452 году Елизавета вышла замуж за сэра Джона Грэя, старшего сына рыцарской семьи, проживавшей чуть дальше к северу, в Гроуби, как раз рядом с Нортхемптоном.
Елизавета и Джон жили, по всей вероятности, в Астли, в Уоркшире. Елизавета родила двух сыновей: Томаса (Тома) и Ричарда (Дикона, как его зовут в первой половине романа) Грэев. Тем временем Энтони последовал по стопам отца и стал хорошо известен как удачливый воин и участник рыцарских турниров. Он женился на девушке из богатой семьи, Елизавете, леди Скейлз, и стал по праву мужа называться лордом Скейлзом.
Вудвиллы и Грэи были стойкими приверженцами Генриха VI и королевской династии Ланкастеров. Но в 1454 году Генрих VI впал в безумие, по-видимому, это была кататоническая форма шизофрении. Его кузен Ричард, герцог Йорк, который благодаря своему происхождению имел больше прав на трон, стал регентом. А кузен Ричард Невилл, граф Уорик, был главным сторонником последнего. В это время Маргарита Анжуйская родила сына, Эдуарда Ланкастера, принца Уэльского. Когда Генрих VI оправился от приступа болезни, Ричард, герцог Йорк, отказавшись от регентства, заявил свои права как наследник Генриха вместо малютки Эдуарда Ланкастера – и победил.
Маргарита не захотела смириться с тем, что ее сына лишили наследства, и добилась еще большей поддержки от своего союзника герцога Сомерсета. Нация в политическом отношении раскололась на две части: приверженцы Дома Йорков и приверженцы Дома Ланкастеров.
Несмотря на вихри и крутые повороты того, что стало известно как Война кузенов, Вудвиллы и Грэи поддерживали Генриха VI. Сэр Джон Грэй был убит во второй битве при Сент-Олбансе в 1461 году, оставив Елизавету вдовой с двумя маленькими сыновьями.
Ричард, герцог Йорк, погиб в битве в 1460 году, и его восемнадцатилетний сын Эдуард унаследовал его претензии на трон. В битве при Тоутоне в 1461 году армии Генриха и Маргариты были уничтожены. Вместе со многими Вудвиллы перешли на другую сторону, примкнув к победоносному королю Эдуарду. Генрих был взят в плен, заточен в лондонский Тауэр, а Эдуард коронован как Эдуард IV. Ричард и Энтони Вудвиллы вскоре стали деятельно ему служить.
В1464 году Эдуард IV влюбился в Елизавету Вудвилл, и они тайно обвенчались. Ему было двадцать два, ей двадцать семь. За следующие пять лет она родила ему трех дочерей: Бесс, Мэри и Сесили. Отец Елизаветы, возвысившийся до звания пэра как граф Риверс, и все ее братья были известными фигурами на службе короля, а сестры ее заключили выгодные браки.
Неизбежно возникло напряжение между различными придворными фракциями, включая фракцию Вудвиллов. Все мирились как с тем, что семья короля извлекала выгоду из своей власти и подаренных земель – в то время власть и земли были почти синонимами, – так и с их приносящими богатство браками. Но Елизавета была первой королевой-консортом, урожденной англичанкой, и не существовало прецедента для должного обращения с семьей королевы, особенно такой большой, как эта.
Сына Елизаветы Томаса Грэя сделали маркизом Дорсетским, ему было дано место в королевском Совете и некоторый политический вес, в то время как младший сын Елизаветы, сэр Ричард Грэй, мало участвовал в королевских делах и соответственно получил небольшое вознаграждение.
Энтони выполнял главным образом обязанности придворного, находя, однако, время для литературы и изучения философии даже в те времена, когда занимался политической, дипломатической или военной службой. Еще он управлял запутанными делами состоятельных людей. Отстаивал честь Англии на знаменитом рыцарском поединке с защитником Бургундии, и событие это имело как рыцарское, так и политическое значение.
Один из его оруженосцев на этом турнире был из гасконского мелкопоместного дворянства, его звали Луи де Бретейлл – в то время он служил в Англии. Через несколько лет, как известно, Луи принял участие в дипломатической и религиозной деятельности Энтони в Португалии и в Сантьяго-де-Компостела в Испании.
К 1469 году Эдуард стал менее зависим от суждений графа Уорика, и тот начал плести интриги вместе с младшим братом Эдуарда, Джорджем, герцогом Кларенсом, а потом вместе со своим прежним врагом, королевой Маргаритой. В результате последовал ряд предательских восстаний, и, когда Эдуард осознал, что на своих приверженцев нельзя больше положиться, он бежал вместе с Энтони и другими в Брюгге, во Фландрию, бывшую тогда частью владений герцога Бургундского, недавно женившегося на сестре Эдуарда, Маргарите Йоркской.
Отец Елизаветы, граф Риверс, и ее брат Джон были убиты кликой Уорика. Елизавета вместе с дочерьми укрылась в убежище в Вестминстере. Там она родила сына Эдуарда (Неда), которого с рождения титуловали принцем Уэльским.
Вероятно, именно в ссылке Энтони перевел с французского антологию «Наставления и пословицы философов», и почти наверняка в Брюгге он встретился с Кэкстоном, который основал там печатное дело.
В1470 году Эдуард вторгся в Англию, доверив командование лондонским Тауэром Энтони, и в ряде битв победил войска Маргариты Анжуйской. Сын Маргариты и наследник Генриха, Эдуард Ланкастер, погиб в битве, Генрих же умер в Тауэре при загадочных обстоятельствах.
Линия Ланкастеров, основанная узурпатором трона Генрихом IV, казалось, перестала существовать. Единственный представитель ее по мужской линии, Генрих Тюдор, граф Ричмонд, в жилах которого текла королевская кровь – благодаря его матери, Маргарите Бофорт, а не его отцу, Эдмунду Тюдору, – вел жизнь беженца в Уэльсе и Бретани.
Малыш Эдуард, принц Уэльский, был послан в Ладлоу, в один из главных фамильных замков семьи Йорков, чтобы придать тамошнему Совету, правившему зачастую неспокойной Валлийской маркой, королевский авторитет. Энтони был назначен главой Совета и опекуном принца. Даже часто путешествуя по своим и королевским делам, он много времени проводил в Ладлоу.
Его «Наставления и пословицы философов» были первой книгой, которую Кэкстон напечатал в Англии после своей собственной. Энтони и Елизавета стали знаменитыми покровителями печатного дела Кэкстона.
Между тем Елизавета родила еще детей: Маргариту, умершую восьми месяцев от роду, Ричарда (маленького Дикона во второй части романа), который, как второй сын короля, был немедленно титулован герцогом Йоркским, Анну, Джорджа, умершего, когда ему не исполнилось и двух лет, Катерину и Бриджит.
Вторая дочь Елизаветы, Мэри, умерла в 1482 году в возрасте пятнадцати лет.
В 1475 году Эдуард вторгся во Францию, чтобы поддержать традиционные притязания английских монархов на французский трон, и сделал Елизавету душеприказчицей своего завещания и опекуншей принца Уэльского.
Кризис 1478 года, когда герцог Кларенс обвинил в колдовстве Елизавету и ее мать Джакетту, исчерпал терпение Эдуарда, слишком долго сносившего брата-изменника. Джордж был допрошен пэрами и приговорен к смерти.
Тем временем младший брат Эдуарда, Ричард, герцог Глостер, правил от имени короля на севере Англии, как Энтони правил на западе.
В это время было внесено предложение, чтобы Энтони, жена которого умерла в 1473 году, женился на сестре шотландского короля, что должно было стать частью союза с Шотландией. Но вскоре англо-шотландские отношения сделались весьма прохладными, и этот брак так и не был заключен. Позже Энтони женился на Мэри Фиц-Льюис, юной девушке из богатой семьи с большими связями. Но единственный его ребенок, о котором известно, – это Маргарита Стрэдлинг, чья мать, Гвентлиан Стрэдлинг, происходила из семьи валлийского мелкопоместного дворянина.
В 1483 году, на сорок первом году жизни, Эдуард IV скончался. В завещании он назначал Елизавету своим главным душеприказчиком, она также получала место в королевском Совете. Единственный оставшийся в живых брат Эдуарда, герцог Глостер, был назначен протектором до тех пор, пока двенадцатилетний сын Эдуарда не достигнет совершеннолетия.
Все было подготовлено к тому, чтобы Энтони привез Эдуарда из Ладлоу в Лондон для коронации.
30 апреля 1483 года Ричард и герцог Бэкингемский встретились, как и было условлено, в Нортхемптоне. Они арестовали Энтони и сына Елизаветы Ричарда Грэя, отправив их в замок Ричарда в Шерифф-Хаттоне, и захватили контроль над новым королем и его эскортом.
Услышав об этом, Елизавета снова укрылась в убежище в Вестминстере со своими пятью дочерьми и младшим сыном, Ричардом, герцогом Йоркским. Ее старший сын, Томас Грэй, бежал во Францию, в то время как ее брат Эдуард Вудвилл, адмирал флота, некоторое время хранил корабли именем короля Эдуарда, но в конце концов тоже бежал во Францию. Их брат Лайонел Вудвилл, епископ Солсберийский, был в относительной безопасности.
Убежище было окружено войсками, и Елизавета больше не могла принимать участие в делах королевского Совета, который управлял двором совместно с Ричардом Глостером в качестве протектора. Она также не могла устроить коронацию своего сына.
Уступив давлению Совета, Елизавета в мае дала разрешение на то, чтобы юный Ричард присоединился к своему брату Эдуарду в королевских апартаментах Тауэра.
Спустя восемь недель после ареста Энтони переправили в Понтефракт, где 25 июня 1483 года его и Ричарда Грэя казнили, а потом похоронили в общей могиле у соседнего монастыря. Энтони был сорок один год.
Ричарда, герцога Глостера, провозгласили королем на следующий день.
Начиная с этого времени мальчиков – Эдуарда, принца Уэльского, и его брата Ричарда, герцога Йоркского, – видели все реже и реже, а количество их слуг было резко сокращено. Последнее появление мальчиков было зарегистрировано в июле того же года. Вскоре распространились слухи об их смерти, хотя так и не было выяснено, что же с ними случилось: когда они умерли и от чьих рук.
Елизавета и ее дочери, вероятно, покинули убежище в марте 1484 года и поступили под опеку Ричарда III, но где они жили, неизвестно. Позднее в том же году Елизавета разрешила двум старшим из своих выживших дочерей, Елизавете Йоркской (под таким именем она была известна) и Сесили, отправиться ко двору Ричарда, в то время как трое младших остались с ней.
С тех пор как исчезли ее братья, Елизавета Йоркская имела веские притязания на то, чтобы стать королевой Англии. Спустя несколько месяцев девушек послали в Шерифф-Хаттон, где долго держали детей Джорджа, герцога Кларенса.
Между тем беглый представитель Дома Ланкастеров граф Ричмонд, Генрих Тюдор, предъявил собственные права на трон и обязался жениться на Елизавете Йоркской, когда преуспеет в своих притязаниях.
Вторая попытка Генриха вторгнуться в Англию, в августе 1485 года, увенчалась успехом, и в битве при Босворте Ричард III был убит.
Только благополучно короновавшись в Англии, Генрих Тюдор женился на Елизавете Йоркской и короновал ее как консорта.
Елизавете Вудвилл как вдовствующей королеве и королеве-матери было обеспечено место при дворе, но на практике она во многом подчинялась Маргарите Бофорт, матери короля Генриха.
В 1487 году Елизавета удалилась в традиционный королевский приют аббатства Бермондси, отдав дочери свои имения и имущество, что тоже было традиционно, а взамен получив от короля пенсию.
Она умерла в Бермондси 8 июня 1492 года в возрасте пятидесяти пяти лет и была похоронена рядом с Эдуардом в королевской часовне, которую тот построил в Виндзоре.
