355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эмма Дарвин » Тайная алхимия » Текст книги (страница 23)
Тайная алхимия
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 06:28

Текст книги "Тайная алхимия"


Автор книги: Эмма Дарвин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

Меня будит Марк, ласково прикасаясь к моему плечу.

– Уна, нам пора идти. Уже поздно, а нам еще долго ехать.

Елизавета – Шестой год царствования короля Генриха VII

В эти дни я сплю лучше, чем спала многие годы, и все-таки, как и всю свою жизнь, просыпаюсь рано.

Этим утром, в день святого Иоанна, в канун смерти моего брата Энтони, погибшего несколько лет назад, я стою, наблюдая, как восходит солнце над Темзой, и слушаю последние звуки утрени, доносящиеся из часовни на другой стороне сада аббатства.

Когда солнце восходит во всем своем великолепии, я отворачиваюсь.

Я не узница, я живу здесь по праву королевы-вдовы, и этого для меня достаточно. Теперь такие покои – все, что мне требуется в жизни. Четыре шага в ширину, шесть шагов в длину, противоположные стены одинаковы, и за этой комнатой есть еще одна, где спим я и моя прислужница. Я знаю величину этой комнаты, потому что, впервые явившись в Бермондси, измерила ее шагами, чтобы посмотреть, которые из моих вещей подойдут к моей новой жизни. Четыре добротные стены из бледно-серого камня и окно достаточно высокое, чтобы пропускать воздух и божий свет. Аббатство Бермондси – огромное строение, его щедро снабжают. Каждая балка массивна, из хорошо выдержанного дерева, каждый камень хорошо обтесан и выровнен, прекрасной работы часовня сверкает золотом.

Здесь у меня есть все, чего требует тело и душа: мясо и хлеб, крыша над головой и огонь, чтобы согреть мои тонкие старые кости, святая месса и личный молебен.

Солнце и луна проливают на меня свой свет, и у меня есть часослов и изображение святой Бригитты, нарисованное на слоновой кости, сделанное как ювелирное украшение. И у меня есть книги. Здесь, под рукой, мудрость святого Фомы Аквинского и переводы Кристины Пизанской, сделанные Энтони, моя книга «Часы ангела-хранителя», истории о святом Николае, о Тристане и Изольде, а еще песни о любви, красоте и отчаянии, которые пелись при дворе великой королевы Элеоноры Аквитанской.

У меня нет письма, которое Энтони написал в ночь перед смертью. Я взяла это письмо и кольцо из замерзшей руки парнишки и дала ему мяса и золота, после чего отослала согреться у очага, потому что в том году осень рано пришла в Вестминстер и каменные стены убежища дышали холодом. Парнишка рассказал мне о кончине Энтони, а когда мальчик ушел, я читала письмо снова и снова, до тех пор, пока слова не запечатлелись в моем сердце. Потом, поскольку не осмеливалась его хранить, я поднесла бумагу к пламени, та вспыхнула и сгорела дотла, а кольцо я поместила за корсажем, рядом с сердцем.

Это случилось почти за два года до того, как Генрих Тюдор отплыл из Сены и высадился в Уэльсе. И все-таки тот день настал, а потом пришли вести о том, что Ричард Глостер убит. Мы услышали об этом в Хейтредсбури и не потрудились скрыть свое ликование от Несфилда.

Я все еще бывала при дворе Генриха Тюдора, когда мы впервые услышали о восстании, которое поднял мальчик, провозглашенный Ричардом, герцогом Йоркским, младшим сыном покойного короля Эдуарда IV. При этих новостях я сперва возликовала, потом впала в глубокую печаль. Я знала, что герцог этот поддельный, однако душа моя жаждала утешения, жаждала того, чтобы это оказалось правдой: хотя Нед потерян, Дикон жив и дышит. Час или два я надеялась, пусть даже надежда моя означала, что я должна бояться за Бесс, короля и крошку Артура, моего внука. Потом люди, которые тянули за ниточки самозванца, изменили историю: теперь они кричали, что это сын Джорджа Кларенса. Но я знала – мы все знали, – что сын Кларенса живет в Тауэре, он узник Генриха Тюдора, и это так же верно, как то, что там жили мои мальчики.

Все дело было раздуто из ничего, хотя понадобилась битва при Стоке, чтобы показать это.

Да, у меня есть мои книги, и они утешают меня и заставляют меня улыбаться, смеяться, размышлять о вечном или дышать вместе с теми любовниками, чья любовь была столь сильна, что весь остальной мир для них не существовал.

Но иногда мне больше нечем заняться, кроме как сидеть у окна и смотреть на крыши у реки и на Тауэр на другом берегу. Я не знаю, там ли могила моих сыновей, но Тауэр – единственная их могила, которую я могу вообразить.

Когда ничего другого не остается, всегда остается молитва. Каждая бусина моих четок отмечает молитву, помогающую заполнить пустоту.

Меня навещают дочери, и я бываю при дворе. Но я нахожу там слишком мало того, чего желала бы найти, кроме моих внуков. Придворные льстят не мне, матери королевы-консорта, а Маргарите Бофор, матери короля. Я знаю Маргариту всю жизнь, и такое положение вещей меня не удивляет. Но это оставляет мне мало дел – мне, которой раньше приходилось заниматься делами королевства.

Ведение дел моего поместья утомляло меня так, как не утомляло со времен моих первых дней в Астли. Поэтому я отдала Бесс свои полученные в приданое земли в обмен на королевскую пенсию. И вместе с этими землями отдала все, что еще привязывало меня к этому миру и втягивало в сеть интересов и обязанностей, власти и предательства.

Накануне коронации Бесс я наблюдала, как церемониальная барка плывет вниз по Темзе от Гринвича к Тауэру, и молилась, чтобы дочь познала счастье, какое знала я, и никогда не узнала выпавшего на мою долю горя.

Это было два года тому назад. Теперь я сижу у окна, положив на колени нетронутую работу, глядя через реку, которая лежит, как серый, скомканный шелк, вокруг стен Тауэра.

Входит послушница.

– С вашего позволения, ваша светлость, некий господин Ясон находится в приемной и жаждет вашей аудиенции.

Это для меня загадка: я не знаю такого человека. Но много лет назад я научилась у Эдуарда, что мы с ним можем забыть многих людей, которые никогда не забудут встречи с нами. Поэтому я зову прислужницу и спускаюсь в приемную.

Я вижу господина Ясона – невысокого человека, – посмотрев через стекло, которое вставлено в дверь приемной, чтобы никого из монахинь не могли обвинить в том, что она секретничала или занималась неподобающими делами с теми, кто еще принадлежит к этому миру.

Этот человек наверняка еще принадлежит к этому миру, хотя облачен в простую темную одежду: вы можете увидеть дюжины таких людей на улицах Лондона и поклясться, что не видели ни одного.

Когда я вхожу, он обнажает голову, но, прежде чем встать передо мной на колени, глядит мне в глаза острым взглядом, словно желая убедиться – я та самая, кого он ищет.

Я поднимаю его, и оказывается, что он выше, чем я думала, и шире в плечах. У него сильные руки и блестящие темные глаза, которые я внезапно узнаю.

– Вы… – Он поднимает руку, и я замолкаю и поворачиваюсь к прислужнице: – Вы можете идти.

– Мадам… – говорит она.

– Я не монахиня, и у господина Ясона ко мне личное дело. Вы можете наблюдать через стекло, если хотите, – добавляю я, потому что у меня нет ни малейшего желания дать повод для пустых пересудов насчет этого визита.

– Да, мадам, как пожелаете.

Когда дверь за ней закрывается, я говорю по-французски:

– Вы должны простить недостаток церемоний и то, что я говорю по-французски, а не на гасконском, но тем не менее добро пожаловать, монсеньор шевалье де Бретейлл.

– Мадам, я не вижу никакого недостатка церемоний в такой царственной предусмотрительности. Молю вас простить мою прямоту, но у меня мало времени, и я должен перейти прямо к делу. Думаю, вы знаете, что ваш брат был человеком, которого я любил больше всех на свете.

– Я знаю это, – говорю я.

И хотя прошло восемь лет с тех пор, как убили Энтони, мне приходится тяжело сглотнуть, чтобы удержаться от слез, потому что любовь, которую я питала к брату, очень походила на ту, которую питают друг к другу близкие товарищи по оружию, и слова де Бретейлла о его любви пробуждают мою собственную.

Бывали времена, когда казалось, что Энтони больше заботится обо мне и любит меня более преданно, чем Эдуард или любой другой мужчина. Точно так же и я любила брата и заботилась о нем. Человек, стоящий передо мной, должно быть, почувствовал в Энтони то же постоянство перед лицом житейских битв.

Если Луи де Бретейлл и ощутил, как пробудилось мое горе, я этого не чувствую.

– Я должен рассказать, – спустя мгновение говорит он, – когда господина Энтони схватили, я был с принцем, вашим сыном, в Стоуни-Страдфорде. Я… Рядом с принцем Эдуардом было много хороших людей, в особенности ваш сын сэр Ричард Грэй. И я молю, чтобы вы не сочли меня трусом за то, что я предпочел остаться на свободе и сделать втайне все возможное, чтобы не превратиться в еще одного узника, которому суждено быть похороненным в феоде герцога Глостера.

– Нет, я воистину рада, что вас не схватили.

– Mais oui, [138]138
  Правильно (фр.).


[Закрыть]
мадам. Сожалею, что не мог явиться к вам раньше, но в такие изменчивые времена любой мужчина, известный при дворе своей секретной службой, считается подозрительным. Только услышав вести о великой победе короля Генриха над самозванцем при Стоке и о том, что королю и впрямь ничто не угрожает, я решил, что и для меня нет никакой угрозы.

– Вы поступили мудро. Вы, должно быть, знаете: король счел времена столь опасными, что даже заключил в тюрьму моего сына Томаса, хотя мой брат Эдуард сражался во имя короля и был ранен.

– Я слышал об этом. Но, мадам, у меня мало времени, и я должен поведать свою историю.

– Конечно.

– Когда я увидел, что ничего не могу сделать во время путешествия в Лондон нового короля Эдуарда, я поскакал вперед. Но вскоре понял, что немногое можно сделать и для того, чтобы опрокинуть принца Ричарда. Он слишком крепкой хваткой держал людей и войска, и хватка его стала еще прочнее, как только его короновали. Я знал… знал, что господин Риверс мертв… Я остался в Лондоне, слушая и наблюдая, ловя новости о принцах, ваших сыновьях.

Я кивнула и снова сглотнула.

– Но я не осмеливался явиться к вам в Вестминстер, потому что там многие знали, кто я такой. Я жил под личиной миланца, учителя фехтования, и стал известен также как завсегдатай питейных домов Смитфилда и Хаундз-Дича.

Он замолкает, словно в замешательстве, не зная, как продолжить, и тогда мое сердце начинает бешено стучать.

– И?

– Я не мог ничего сделать для принцев, только оставаться там, где я мог услышать нужный разговор. Это случилось через два дня после праздника Вознесения. Я повстречался в таверне с человеком – думаю, лучше не упоминать названия таверны и имени этого человека. Мне подумалось, что лицо его знакомо мне по двору герцога Бретани, и я оказался прав: он только недавно приплыл сюда из Бреста. [139]139
  Брест – здесь:город и порт на северо-западе Франции, на п-ове Бретань.


[Закрыть]
Считая, что у него могут иметься новости о том, кто собрался вокруг Генриха Тюдора, поскольку тот был тогда в Ренне, [140]140
  Ренн – город во Франции, в Бретани.


[Закрыть]
я заказал вина. Думаю, тому человеку было одиноко, и он был счастлив поговорить по-французски. Ему было мало известно о каких-либо планах, зато он внезапно начал говорить о том, что привело его в Лондон. Не напрямую, вы понимаете. Он не сказал мне поначалу, в чем заключается его собственное поручение. Но заговорил о секретных делах, касающихся Тауэра, о встрече с человеком Ричарда Глостера, сэром Джеймсом Тиреллом. Он сказал мне, что для короля Ричарда небезопасно короноваться, пока известно, что принцы живы…

– И… – пришлось сказать мне, хотя я страшилась узнать ответ – точно так же, как человек боится своей смерти, но еще больше боится не знать ее часа. – И эта встреча? Что на ней было решено?

– На ней было решено всё. Однажды мы с ним увиделись… Он к тому времени был уже пьян… И сказал мне… Ах, мадам, вы хотите, чтобы я продолжил? – Его голос был ласковым и сломал мою оборону.

– Да, я должна знать, должна! Все, что угодно, лучше, чем эта мука, все, что угодно… Вы должны сказать мне!

– Этот человек сказал, что король Ричард в безопасности.

– О Господи, помилуй!

– Но, мадам, это еще не все… Не вся история. Он сказал мне… что он доставил послание из Ренна – вы понимаете?

Я кивнула.

– Из Ренна, да, с золотом для сэра Джеймса Тирелла, и письмо, в котором… В Ренне тоже соглашались – будет безопаснее, если станет известно, что ваших сыновей нет в живых. И золото было предназначено для того, чтобы вдвойне подстраховаться, что это будет сделано, и сделано быстро… И милосердно.

Меня захлестывает горе, я не могу стоять.

Луи де Бретейлл опускается на колени перед моим сиденьем, стискивая мои руки, как будто только таким образом может убедиться, что я выслушаю его рассказ.

– Мадам, так это и было сделано: милосердно. То было накануне праздника Вознесения, что дало повод послать к ним тем вечером духовника. Они исповедались, причастились и получили благословение. Потом вместе легли спать, в тот святой канун, и ничего не узнали до тех пор, пока не проснулись уже рядом с Богом.

Я молча плачу, хотя и недолго: я познала столько горя, что научилась останавливать слезы быстро, когда это нужно.

– Мадам, простите меня. Я слишком долго медлил ради вашей безопасности и своей. Вы должны знать, что их смертные останки в безопасности, их должным образом похоронили в Тауэре, хотя я не знаю, где именно. Простите меня, я должен идти.

– Конечно. Месье, я благодарна вам всем сердцем… и буду благодарна всю жизнь. Я знаю… вы молитесь задушу моего брата так же, как я за нее молюсь.

– Oui, мадам, – произносит он, и теперь я слышу в его голосе горе.

– Простите меня, – говорю я и отворачиваюсь.

Когда я вновь посмотрела на него, он уже натянул плащ и взял шляпу.

– У меня есть кое-что, принадлежавшее Энтони. Он послал это… с письмом, которое написал накануне смерти. Он молил меня простить его за то, что случилось, и теперь… Могу я считать вас его представителем на земле и вручить вам это в знак благодарности?

Я протягиваю кольцо Энтони. Тяжелое кольцо лежит на моей ладони, теплое от крови моего сердца. Раковина пилигрима блестит, потом маленький корабль внутри ободка тоже ловит отблеск света, и я вспоминаю, каким именем назвался Луи де Бретейлл.

– Думаю, вам это кольцо знакомо.

– Мадам… – Он с поклоном берет его у меня и прижимает к губам. Потом откашливается: – Ваш брат дал мне его много лет тому назад. То был знак нашей дружбы и путешествий, которые мы совершили вместе. Когда я увидел, что затевается в Стоуни-Страдфорде, то ухитрился передать кольцо вашему сыну, Ричарду Грэю. Сэр Ричард – думаю, вы пожелаете узнать, что он был одним из самых отчаянных храбрецов перед лицом вражеской силы… должно быть, он поступил так, как я надеялся, тайно передав кольцо Энтони. И… я не могу выразить словами свою благодарность за то, что получил это кольцо.

– Тогда довольно слов, монсеньор. Думаю, больше нечего сказать, хотя есть многое, за что следует молиться. Я вечно буду вам благодарна. Прощайте, и a Dieu!

Он прощается со мной со всей вежливостью, но к тому времени, как открывается дверь и прислужница появляется в комнате, он снова превращается в обычного господина Ясона. Судя по немногим словам, которые он произносит, прежде чем уйти, можно подумать, что он никогда не путешествовал дальше Дептфорда.

Я ухожу из приемной, иду в свою комнату и плачу.

Спустя много часов черный горький камень, поселившийся в моем сердце столько лет назад, начинает смягчаться, как будто горячее новое горе – это огонь алхимика.

Я решила поверить тому, что сказал Луи де Бретейлл: не только тому, что мои сыновья мертвы, но и тому, как именно они умерли. Но той ночью я не сплю, даже не ложусь в постель, хотя прислужница умоляет меня до тех пор, пока я не отсылаю ее прочь.

Я сижу у окна с распахнутой створкой, и пусть в нее врывается любой дурной воздух – неважно. Я сижу и чувствую пустоту рядом с сердцем, там, где до сего дня было спрятано кольцо Энтони, и смотрю сквозь ночь туда, где умерли мои мальчики, туда, где они лежат.

Я думаю и о своем сыне Ричарде Грэе и плачу о нем, о том, кто в свои последние дни сослужил эту маленькую службу, не зная, что она принесет утешение трем людям.

Но мои мысли и слезы не в силах надолго оставить Неда и Дикона. Узнать их судьбу – такое новое горе, такое утешение, что я едва могу поверить в него. Иногда, пока тянется ночь, я думаю, что не заслуживаю подобного утешения, ведь именно я отдала Дикона на волю его судьбы. Иногда я думаю: сказал ли Луи де Бретейлл правду. Но я должна верить.

Медленно, час за часом, тянется ночь. Каждый час отмечен звоном колокола в тяжелом воздухе, криком ночного сторожа и окликом часового: «Кто идет?»

Медленно, милостью Божьей, я начинаю полностью верить.

Тьма рассеивается: на востоке, вниз по реке, земля окаймлена серо-жемчужным.

Внизу, на землях аббатства, я слышу резкое шарканье и бормотание послушниц, просыпающихся, чтобы приступить к работе в саду, на кухне, в огороде.

Молчание монахинь зовет меня присоединиться к ним.

Засов поднимается: прислужница приходит, чтобы помочь мне одеться, хотя до заутрени еще час или больше. На то, чтобы одеться, уходит время, несмотря на мои старые простые платья и вдовий чепец вместо головных украшений, – потому что мы обе стары. Мои кости ноют, на них осталось мало плоти. Я двигаюсь медленно.

Но я вижу в этом милость Божью: боль и усталость тела позволяют разуму отвлечься от боли и усталости всего мира, терзаемого бесконечными поворотами колеса Фортуны. Это Божья милость, потому что милость может быть даже в смерти надежды: Господь принес мне вести с тем, чтобы мои дни и ночи наконец-то смогли стать спокойными.

И еще большая Его милость в том, что каждый из этих спокойных дней все больше приближает меня к смерти, и я счастлива, зная, что на Небесах вся усталость исчезает, вся жизнь там будет радостью и там наконец я увижу своих мальчиков.

Уна – Воскресенье

Мы подобрали Морган по дороге из Хэворта, и Фергюс помахал нам вслед, стоя по колено в траве своего мятежного сада.

Хотя летний свет еще не угас, мы не стали медлить после объятий и прощаний, закинув Морган домой.

Морган свистнула Бет, отзывая ее с дороги машины, катящейся по траве.

Прокладывая путь по тропам к автостраде, я вдруг понимаю, как Морган проясняет то, что Фергюс унаследовал от Чантри. В ней искусство и ремесло базируются на обычных семейных делах вроде еды, разговоров и нежности, которые давно были потеряны для нас – для Иззи, Лайонела, Марка и меня, – с тех пор, как нас разбросало в разные стороны.

Езда сквозь ночь слегка напоминает пребывание в чистилище: все, что ты видишь, – это освещенные места, мимо которых проезжаешь, и маленький кусочек дороги впереди, освещенный фарами твоей машины. Шум дороги и ветра завораживает: я слышу голос дяди Гарета, читающего мне сказку на ночь, низкий и глубокий голос. Мои пальцы невольно трогают свежую дыру в пуховом одеяле, и медвежонок Смоуки пристроился сбоку. В этой сказке что-то говорится о днях, похожих на нитку бус, но дни, проведенные в пути, нанизаны на другую нитку. Откуда была эта книжка? Я не помню. Но в ней была написана правда, и я внезапно думаю о четках.

Теперь в нашем паломничестве нет тихих пунктов: шумная магистраль проходит мимо Ноттингема и Дерби, Лестера, Нортхемптона, Сент-Олбанса. Дорога переполнена транспортом, хотя всего одиннадцать часов. Мы медленно делаем крюк, чтобы въехать в Лондон мимо Барнета и Хайгейта.

Мы с Марком почти не разговариваем. Сейчас больше нечего сказать об Иззи, хотя в понедельник, прежде чем я улечу, будет другое дело. Нужно еще сказать и о Марке, и обо мне, это тоже придется отложить до утра.

И Адама.

Уже почти полночь, когда мы скатываемся с конца магистрали и пристраиваемся в хвост пыхтящих машин на Арчвэй.

– Ты, должно быть, очень устала, – говорит Марк. – Почему бы тебе не поехать прямо к Лаймхаузу, а там я возьму такси… Илинг не по пути.

– Ну, если ты уверен… Признаться, я и впрямь устала.

В Лаймхаузе я подъезжаю к своему дому и тяну за ручной тормоз, и тут Марк кладет руку на мою ладонь.

– Ты хороший водитель.

– Заходи. Мы вызовем такси и выпьем, пока ты его ждешь.

Я отпираю переднюю дверь, и мы входим в ту же знобящую пустоту, которая ожидала меня, когда я явилась из Австралии. Будильник показывает, что уже миновала полночь. Сейчас понедельник. Я пробыла в Лондоне ровно неделю, а завтра вечером улетаю домой, в Сидней. Будет ли там так же пусто?

Разница в том, что Марк здесь, за моей спиной, высокий, теплый. Он следует за мной в дом, его голос заполняет пустоту, руки умело справляются с багажом и сумкой. Вещи Марка остаются у передней двери, мои оказываются у лестницы. В кухне я включаю яркий свет, включаю горячую воду и обогреватель, нахожу бутылку и штопор и отдаю их Марку.

Телефон вызова такси в моей английской записной книжке, которая где-то в недрах моей сумки. Когда я выпрямляюсь и поворачиваюсь, чтобы вернуться на кухню, Марк еще не налил вина, он просто стоит в ярком свете, наблюдая за мной.

Внезапно я так сильно его хочу, что это как удар в живот. Я хочу его губы, его руки, хочу почувствовать его вес на мне, его запах и прикосновения, ощущение того, как он наполняет мой разум, и тело, и мою кровать. Не успеваю спросить себя: почему именно теперь, не успеваю ничего вспомнить или забыть и говорю:

– Ты не хотел бы остаться переночевать?

Он может не захотеть… Это глупо, он хочет остаться. Я достаточно повидала в глазах мужчин этот жар. Но он все-таки может отказаться. Или он не уверен, какую именно ночевку я имею в виду. Мне следовало подождать до тех пор, пока мы удобно устроимся, выпьем, подождать до более позднего часа, подождать до… никогда.

Мое сердце колотится, а Марк не отвечает. Если он…

Он защищает себя, или меня, или думает о других утешительных причинах, которые не унизят ни его, ни меня. Я чувствую, как унижение ползет вверх, из живота, по груди, добирается до лица, пока голова моя не начинает гудеть от унижения.

Марк очень осторожно откладывает бутылку и штопор, подходит ко мне и берет меня за руки, держа на расстоянии.

– Уна, ты уверена?

Это уменьшает один из моих страхов.

Я киваю.

Он притягивает меня ближе, наклоняется и целует меня.

– Мне бы очень этого хотелось.

Его прикосновения смывают прочь остальные мои страхи.

Мы уносим вино в гостиную и зажигаем огонь, хотя холода вовсе не чувствуется. После езды у меня сна ни в одном глазу, но я вовсе не устала, и он тоже. Мы устраиваемся вместе на софе, и я чувствую тепло огня на лице и наблюдаю, как огонь золотит лицо Марка. На этот раз дело не в утешении, это больше, чем утешение: я все больше оживаю, стоит его мускулам шевельнуться или напрячься под моими руками. Его прикосновения на моих шее, плече, талии, его губы и язык пробегают по моей коже, слабый соленый вкус его пота и шуршание его волос по моей щеке.

Когда мне хочется сильнее прижаться к нему, я распрямляюсь и встаю, протянув руку. Марк тоже встает, и мы идем тихо и просто вверх по лестнице, в мою спальню.

От реки льется свет, водянистые клочки света – и нам не нужно ни больше ни меньше, не нужно задергивать занавески и отгораживаться от него.

Его рубашка уже расстегнута. Я распахиваю ее и стаскиваю с его плеч, а потом, пока вожусь с пряжкой своего ремня, Марк ловит мои руки и стягивает через голову мой топик. Как это легко! Даже глупая возня с молниями и крючками, даже смехотворность носков: нам легко друг с другом, со всем, связанным с желанием, связанным с телом другого и своим собственным.

Мы не торопимся, наслаждаясь каждой пуговицей, каждой складкой кожи, каждой смятой деталью одежды, отпихнутой в сторону, даже деликатным откровением: мягкой кожей сгибов моих рук, которые находит его язык, впадинками под ребрами друг друга, где мускулы уходят внутрь, его еле слышным стоном, когда я пощипываю темную плоть у основания его большого пальца, моим судорожным вздохом, когда он касается моей груди. Потом он обхватывает груди ладонями, их вес и жар наполняют его руки, и взгляд его затуманивается.

На что бы это было похоже тогда? Если бы я получила его – желание моего сердца, когда впервые в него влюбилась? Или это было бы таким, какой бывает молодая любовь: неуклюжим, приводящим в смущение, нетерпеливым, неловким? Это тайна – что могло бы быть, почти вызов. Уступили бы мы требованию наших тел даже тогда, схватив друг друга, как это делают другие молодые люди? Это зрелость достаточно мудра, чтобы смаковать каждое движение языка, каждый поцелуй, каждую дрожь.

Хочу ли я этого теперь так сильно, потому что слишком долго ждала? Так остро, что мое тело кричит: схвати его немедленно и тащи в себя до тех пор, пока мы оба не взорвемся – раз не смогла схватить его тогда?

Это… это конец, а не начало? А если конец, важно ли это? Я одна в мире, я сама по себе. Разве не могу я получить удовольствие там, где его нахожу, даже в конце?

– Профессор Уна Приор, – мягко произносит Марк, растягивая слога, смакуя их, смакуя и меня тоже.

Дыхание со свистом вырывается меж его зубов, и это заставляет меня отчаянно его хотеть: единственное существо, которое я хочу, единственное, что важно.

– Вы всегда были великолепны, Уна Приор…

И для него это тоже конец? Наслаждается ли он мной или самим собой? Ведь он наконец овладел – до конца овладел – тем, в чем моя семья отказывала ему так долго. Не потому ли он хочет меня?

Не потому ли он меня хочет?

При мысли об этом меня охватывает дрожь. Жар в животе утихает.

Я прикрываюсь, и холодею, и делаю над собой усилие, чтобы не откатиться в сторону.

Марк видит это, или чувствует, или и то и другое. Его руки оставляют меня, он отодвигается.

– Ты в порядке? Замерзла?

– Немножко.

– Вот, – говорит он, – давай залезем под одеяла.

Но когда я откатываюсь в сторону и он набрасывает на нас пуховое одеяло, я не поворачиваюсь, чтобы очутиться в его руках, я не могу заставить себя это сделать. Это было бы все равно что позволить ему овладеть моей душой.

Я чувствую, как он колеблется, его нерешительность – словно дрожь между моими лопатками. Потом он ложится за мной и обхватывает меня руками.

– Все в порядке. Мы не должны этого делать, если ты не хочешь.

– Я… – пытаюсь я заговорить, но что я могу сказать?

– Дело в Адаме?

Я киваю, потому что не могу лгать вслух, и, кроме того, если я заговорю, то заплачу. А потом усталость снова наваливается на меня, и, что еще хуже, мили дороги, езда за рулем и разговоры, глаза Гарета, который смотрит на конец своей рабочей жизни, зазубренные балки и тени Шерифф-Хаттона, Энтони, которого я никогда не знала, Елизавета, которая познала мое вдовье горе лучше, чем я знаю его сама, и Адам, владевший моим сердцем, хотя и не моей душой, и чьим сердцем владела я сама.

– Ты хочешь, чтобы я ушел? – спрашивает Марк, очень нежно, после долгого молчания.

– Прости.

– Ничего. Я понимаю.

Он скользит прочь от меня и, только одевшись, присаживается на корточки рядом с кроватью, чтобы посмотреть мне в глаза.

– Но ты уверена, что ты в порядке? Я мог бы остаться внизу, если ты не хочешь быть в доме одна.

– Нет, со мной все будет в порядке. Мне просто нужно поспать.

– Конечно.

Он гладит меня по голове, всего один раз, потом наклоняется, чтобы поцеловать меня в лоб перед уходом.

– Спи спокойно.

К тому времени, как я слышу звук закрывшейся передней двери, я проваливаюсь в сон.

Посреди ночи я просыпаюсь, в жару и в поту, и встаю, чтобы пойти в ванную. На лестничной клетке, сразу за дверью комнаты, стоят мои сумки. Марк, должно быть, тихо внес их вверх по лестнице и поставил здесь перед тем, как ушел.

«Ты в порядке?» – спросил он.

Он делал, что мог, до самого конца.

«Полагаю, это конец», – глупо думаю я, но горе так утомительно. Я засыпаю.

Когда я просыпаюсь снова, полуденное солнце врывается в комнату яркими пятнами. Я потягиваюсь, чувствуя, как мое окоченение смягчается и оттаивает, потом вспоминаю.

Итак, похоже, это был конец, с какой стороны ни посмотри. Мягкий, печальный свинец в моем животе так хорошо знаком мне, что я даже не должна спрашивать, что это такое.

«И все-таки я буду относиться ко всему легче и спокойней, тщательно оденусь», – думаю я.

Технически это тоже знакомо.

Может, стоит пойти в один из новых-старых пабов, чтобы пообедать там или просто поужинать, расслабиться после нескольких хлопотливых дней.

Именно.

У меня было несколько хлопотливых дней. Вот и все.

Позже я позвоню Гарету: договорюсь приехать завтра, чтобы с ним попрощаться. У меня немного вещей, которые нужно уложить. Может, я побалую себя и возьму такси до аэропорта.

Я принимаю долгую горячую ванну, распаковываю маленькую сумку, которую брала в нашу небольшую поездку. Осталось немного чистой одежды, но на сегодня хватит: джинсы и свитер.

Я прибираюсь, бросаю кое-что в стирку. К тому времени, как я пью кофе и ем тост, уже три часа, и я думаю, что полностью проснулась, но звонок телефона заставляет меня чуть ли не выпрыгнуть из кожи. Я беру трубку.

Может быть, это…

– Алло?

– Уна? Лайонел. – Его голос ощущается как удар. – Ты получала вести от Иззи?

Я пытаюсь вернуть себе хоть каплю здравого смысла.

– Она позвонила, когда мы были у Фергюса. Сказала, что организовала перевозку на корабле. Конечно, она против всего этого дела, но я понятия не имела, что она так поступит.

– Никто из нас этого не ожидал. Как бы то ни было, не паникуй, Фергюс позвонил мне позже, сказал, как мило было повидаться с тобой и с Марком, между прочим, и с падчерицей Марка. Как ее зовут?

– Морган. Да, это был приятный визит. Мне показалось, Фергюс выглядит хорошо.

– Думаю, он уже пришел в себя. Морган, господи, как только люди не называют себя в эти дни.

Я удерживаюсь от замечания, что имена нашей семьи тоже не совсем обычные.

– Как бы то ни было, завтра мы можем получить судебный запрет на земли, которые являются предметом разногласий владельцев.

– О господи, здорово! Ты ей уже сказал? Но мне ненавистна мысль о подобной войне.

– Знаю. Иногда семейные дела могут пойти вкривь и вкось, – замечает Лайонел.

Теперь я уже достаточно проснулась и понимаю: хотя Лайонел предпочел бы, чтобы Иззи была на нашей стороне, он наслаждается перспективой боя.

– Но судебный запрет только временный, – продолжает Лайонел. – И если она решит сражаться, это будет очень дорого стоить. Глупо, ведь мы могли бы потратить эти деньги, чтобы как следует разработать план насчет Чантри. Кроме того, благоразумие – лучший признак доблести в подобных делах, тебе не кажется? Когда это касается семьи?

– Без сомнения, – соглашаюсь я, и меня слегка веселит то, как я соскальзываю на его стиль разговора.

– Абсолютно. Итак, за последние дни я позвонил в несколько мест. В общем, разыскал знакомого издателя, который работает на «Геспериум-пресс», – ты знаешь Геспериум, большой свободомыслящий колледж искусств в штате Мэн?

– Да, я читала там лекции. Там большой факультет дизайна. Великолепный библиографический архив.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю