Текст книги "Облажаться по-королевки (ЛП)"

Автор книги: Эмма Чейз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

– Мне отправить парней в их номер? – спрашивает он.

Я бросаю ему из рюкзака футболку с «Бисти Бойз» и рваные джинсы.

– Они могут остаться – я доберусь до них через секунду.

Николас надевает костюм – его маскировку на весь день. Я держу толстую золотую цепочку с висящим крестом, и он наклоняет голову, чтобы я могла повесить ее ему на шею. Затем я выливаю на ладонь гель и поднимаюсь на цыпочки, чтобы втереть ему в волосы – взъерошив их сверху и скользнув по бокам. Идеально.

– Как ты относишься к тому, чтобы проколоть себе ухо? – спрашиваю я, поддразнивая.

Он шепчет:

– Иглы пугают меня.

Затем подмигивает. Глаза Николаса уже сверкают от возбуждения – следующая часть сведет его с ума.

– Ты умеешь водить мотоцикл?

Вчера вечером он упомянул, что был пилотом во время службы в армии, так что я сделала вполне обоснованное предположение.

– Конечно.

– Идеально.

Я достаю из рюкзака шлем с полностью тонированным щитком и поднимаю его.

– Байк Марти внизу. Он просил передать тебе: разобьешь, купишь новый... Дукати.

В комнату, за дверью которой он стоял, входит Логан, поднимая руку, как регулировщик дорожного движения.

– Подождите, сейчас...

Николас берет шлем.

– Все будет хорошо, Логан.

– И... – осторожно говорю я, поворачиваясь к трем большим, сильным, вероятно, имеющим лицензию на убийство парням. – Я хочу, чтобы мы с Николасом отправились на эту прогулку вдвоем. Вы, ребята, оставайтесь здесь.

Томми произносит, «Иисус, Мария и Иосиф».

Джеймс крестится.

Логан выбирает другой путь.

– Ни в коем случае. Это невозможно.

Но выражение лица Николаса говорит, что чертовски возможно.

– Нет, – снова настаивает Логан, его голос напряжен с легким намеком на отчаяние.

– Генри все время ускользал от охраны, – говорит Николас.

– Вы не принц Генри, – возражает Логан.

– У меня есть маршрут! – я подпрыгиваю от возбуждения, как Боско, когда ему нужно пописать. – Я все для вас записала, на всякий случай – где именно мы будем, каждую минуту.

Я достаю из рюкзака запечатанный конверт и протягиваю его Логану. Но когда он начинает его вскрывать, я кладу свою руку на его.

– Ты не можешь открыть его, пока мы не уйдем – это испортит сюрприз. Но я обещаю, что все будет хорошо. Клянусь своей жизнью. – Я перевожу взгляд с Логана на Николаса. – Доверьтесь мне.

И я очень хочу, чтобы он это сделал. Хочу сделать это для него, дать ему то, чего у него не было. То, что он всегда будет помнить: свободу. Николас смотрит на шлем, потом на Логана.

– Что может случиться в худшем случае?

– Э-э... вас могут убить, а нас троих повесят за измену.

– Не говори глупостей, – усмехается Николас. – Мы уже много лет никого не вешали. – Он шлепает Логана по спине. – Это будет расстрельная команда.

Томми смеется. Логан – нет, Джеймс изображает Швейцарию.

– Сэр, пожалуйста... если бы вы только послушали...

Николас использует то, что я называю «голосом».

– Я не ребенок, Логан. Я способен один день прожить без тебя. Вы трое оставайтесь здесь, и это приказ. Если я хоть мельком увижу вас или узнаю, что вы за нами следили – а я узнаю, – то отправлю домой охранять гребаных гончих. Я ясно выражаюсь?

Парни недовольно кивают. И всего через несколько минут он надевает шлем, чтобы его никто не узнал, пока мы идем через вестибюль к выходу из отеля.

– Добро пожаловать на Кони-Айленд! – Я широко раскидываю руки, пока Николас блокирует мотоцикл. – Известный своими эпическими американскими горками, просто довольно чистыми пляжами, и хот-догами, которые могут обеспечить вам спонтанный сердечный приступ, но вкусными достаточно, чтобы рискнуть.

Он посмеивается. И держит меня за руку, пока мы идем к «Циклону». Никто к нам не приглядывается, но Николас все равно смотрит вниз или на меня.

– Так... каково это – выйти на улицу... без них?

Он щурится от солнца.

– Странно. Будто я что-то забыл. Как в том сне, когда приходишь в класс без штанов. Но это... тоже волнующе.

Он целует мне тыльную сторону ладони, как в то первое утро, снова вызывая покалывание.

После катания на американских горках и поедания хот-догов мы возвращаемся к байку, чтобы взять покрывало, которое я туда уложила, и направляемся к амфитеатру.

– «Kodaline» выступают, – говорю я ему.

У Николаса есть куча их песен в плейлисте телефона. Он останавливается, и его лицо становится почти непроницаемым, но глаза горят ярко-зеленым светом. Затем одним движением он притягивает меня к себе и целует, лишая меня дыхания. Он прижимается своим лбом к моему.

– Это абсолютно лучшее, что кто-либо когда-либо делал для меня. Спасибо, Оливия.

Я улыбаюсь – и знаю, что сияю. Потому что именно так я себя и чувствую. Прямо сейчас – в его объятиях. Освещенная изнутри, как светящаяся падающая звезда, которая никогда не погаснет.

В помещении, когда мы стоим в очереди за напитками, из динамиков льется «Everything I Do» Брайана Адамса.

– Я люблю эту песню, – говорю я ему. – Это была моя песня на выпускном, но я на него не пошла.

– Почему? – спрашивает он.

Я пожимаю плечами.

– У меня не было ни времени, ни платья.

– Разве твой парень... Джек... не хотел представить тебя всем?

– Он не настолько увлекался танцами.

Николас издает звук отвращения.

– Определенно чертов эгоист.

Потом я замечаю, что он держит голову опущенной, пытаясь скрыть лицо. Я поднимаю его подбородок.

– Эта штука с прятками работает только в том случае, если ты не ведешь себя так, будто пытаешься что-то скрыть. – Он слегка смущенно улыбается, и на щеках появляются ямочки. М-м-м. – Большинство людей тут никогда бы не подумали, что ты здесь объявишься, а тем немногим, кому взбредет это в голову, вероятно, слишком пофиг, чтобы делать из этого большое событие. Жители Нью-Йорка прохладно относятся к знаменитостям.

Он смотрит на меня как на сумасшедшую.

– Не те, что видел я.

Я пожимаю плечами.

– Они, наверное, из Джерси.

Николас смеется – глубокий смешок, заставляющий меня закрыть глаза в надежде расслышать его еще лучше. Но тут сзади раздается голос – хрипловатый, вероятно курильщицы, определенно со Стейтен-Айленда.

– Божечки, ты хоть знаешь, на кого похож?

Ладонь Николаса в моей руке застывает, но я сжимаю ее, потому что... у меня есть это.

– На принца Николаса, да? – говорю я своим нью-йоркским акцентом блондинке в очках-авиаторах.

– Совершенно верно! Знаешь, я слышала, что он в городе, – она указывает на Николаса, —и ты вполне можешь быть им!

– Знаю! Я постоянно ему говорю, что мы должны переехать в Вегас – он мог бы получить работу в качестве пародиста – но он меня не слушает. – Я трясу руку Николаса. – Детка, изобрази акцент.

С нежным взглядом он говорит своим обычным голосом.

– У меня нет акцента... детка.

Я громко смеюсь, а женщина позади нас сходит с ума.

– О, Божечкиии, это безумие!

– Правда ведь? – я вздыхаю. – Если мне повезет, может, я обнаружу, что он какой-то давно потерянный родственник.

Справа открывается касса, и я направляюсь к ней, бросая женщине:

– Оторвитесь.

– Хорошенько выпейте, – отвечает она.

Николас обнимает меня за плечи своей сильной рукой, и я наклоняюсь, прижимаясь носом к его футболке, вдыхая его удивительный аромат. Затем смотрю на него.

– Видишь, я же тебе говорила.

Он целует меня в губы, покусывая так, что я стону.

– Ты чертов гений.

– Бываю моментами.

После выпивки – по паре пива из красных стаканчиков – мы гуляем по траве, пока не находим идеальное место.

– И что теперь? – спрашивает мой думаю-он-мог-быть-моим парень.

– Ты когда-нибудь пил дешевое пиво, слушал хорошую музыку и целовался весь день под теплым солнышком на покрывале на поляне, окруженный парой сотен людей?

– Никогда не имел такого удовольствия.

Я поднимаю вверх стакан.

– Сегодня будешь.

Николас

Мы с Оливией, спотыкаясь, проходим через вращающуюся дверь в вестибюль «Плазы», держась за руки, украдкой целуемся и хихикаем, как два похотливых подростка, прогуливающих занятия ради быстрого секса в чулане для метел.

Лежа с ней на покрывале весь день, долго и медленно целуя ее, не заботясь о том, кто на нас смотрит – потому что никто и не смотрел – заставило меня отчаянно нуждаться в ней. И сильно. Господи, так сильно, что если в нашу сторону повернутся головы или камеры телефонов, мне плевать. Все, что меня волнует – это мой член, вжавшийся в джинсы, большой, горячий и изнывающий.

Ожидание. Было ли когда-нибудь слово более сладкое? Мне никогда не приходилось ждать – не этого. Я понятия не имел, что нагнетание, часы шипящего, дразнящего отсроченного удовлетворения, может быть таким пьянящим афродизиаком. Моя кровь кипит, а глаза Оливии сверкают-от страсти, игривости и голода.

Мы входим в лифт, и в тот момент, когда двери за нами закрываются, я приподнимаю ее, прижимаю к стене и опустошаю ее рот – глубже, чем раньше. Она стонет вокруг моего языка, когда я трусь о нее, наслаждаясь давлением, которое не принесет никакого облегчения. Но оно прекрасно – даже волнующе – потому что я знаю, что скоро она будет обнажена и распростерта на моей кровати, и я смогу снова и снова входить в ее тесноту, пока мы оба не устанем. Или не развалим эту чертову кровать – смотря что случится раньше.

Пока лифт поднимается, я отклоняюсь назад и смотрю вниз, наблюдая, как моя обтянутая джинсами промежность намеренно упирается в ее разгоряченное средоточие. Мой член изящно скользит прямо туда – к ее мягкой, сладкой плоти, скрытой под тонкой тканью ее черных хлопчатобумажных леггинсов. Но я чувствую ее. И это чувство грандиозно.

Впившись ногтями мне в затылок, Оливия приподнимается, прижимаясь губами к моей челюсти и царапая зубами щетину.

– Я хочу, чтобы ты оттрахал меня везде, Николас, – задыхается она.      – Кончил куда угодно. Между ног, на груди, в рот, в горло... о, это будет так хорошо. Везде, Николас.

– Черт, да, – шиплю я, с каждым словом чувствуя себя еще безумнее. Надо отметить, дешевое пиво делает Оливию дикой. Следует пополнить запасы.

Со звоном, лифт в пентхаус открывается. Дом, милый дом.

Оливия кладет свои лодыжки мне на поясницу, и я несу ее, поглаживая и разминая эту аппетитную задницу, через фойе, направляясь в спальню.

Мое путешествие прерывается в гостиной – главой моей службы безопасности, ожидающим на диване, прямым, как сердитая доска, и хмурым. И вдруг я чувствую себя не просто подростком – я чувствую себя подростком, которого поймали, когда он пробирался после комендантского часа, воняя сексом, куревом и алкоголем.

– Итак... вы вернулись? – Логан встает.

– Э... да. Это было грандиозное шоу, – говорю я ему. – Никаких инцидентов не произошло; казалось, никто меня не узнавал.

Он вскидывает руки, подражая сытой по горло матери. И говорит так же.

– Вы могли бы и позвонить! Я провел здесь весь день – наполовину сошел с ума от беспокойства.

И я знаю, что это грубо, но удивительный день и уверенность в том, что скоро я буду по самые яйца в Оливии, делают меня слишком счастливым, чтобы волноваться. Я смеюсь.

– Прости, мам.

Логана это не забавляет. Его зубы скрипят так сильно, что мне кажется, я это слышу.

– Это не смешно, Мой Господин. Это опасно. – Он на мгновение переводит взгляд на Оливию, потом снова на меня. – Нам нужно поговорить. Наедине.

– Ладно, успокойся уже. В данный момент у меня руки заняты кое-чем восхитительным. – Я сжимаю задницу Оливии, заставляя ее хихикать и прятать лицо у меня на шее. – Мы поговорим утром, первым делом, обещаю.

Его взгляд мечется между нами, все еще выглядя несчастным. Но он кивает.

– Желаю вам... приятного вечера, – с трудом выговаривает он и направляется к лифту.

Как только он уходит, Оливия выглядывает из своего укрытия.

– Не думаю, что я ему стала нравиться больше.

Я целую кончик ее дерзкого носика.

– Ты нравишься мне. – Затем я толкаюсь бедрами вперед, притягивая ее ближе – позволяя почувствовать каждый твердый сантиметр. – Хочешь, покажу тебе насколько?

Жар поднимается по ее щекам.

– Да, пожалуйста. – Затем она прикусывает губу и добавляет с мягким акцентом. – Мой Господин.

Когда я слышу это из уст Оливии, мне становится не по себе. Это заставляет меня хотеть делать с ней грязные, порочные вещи. Без дальнейшего промедления несу ее в спальню, чтобы выполнить свои намерения.

Оливия

Большую часть времени Боско спит в комнате Элли. Она берет его с собой и закрывает дверь – просто чтобы убедиться, что наш папа, шатаясь, не споткнется о него... или Боско не найдет способ открыть дверцу холодильника и есть, пока не лопнет.

Но иногда, Элли встает посреди ночи, чтобы пописать и забывает закрыть за собой дверь. И в такие ночи Боско обычно оказывается в моей комнате. Если мне повезет, он тихо свернется калачиком в ногах на кровати или зароется поближе ко мне, чтобы согреться, как пушистый, уродливый птенец.

Обычно мне не везет. Потому что обычно Боско голоден, когда находит дорогу в мою комнату, а я кормилец. Поэтому ему хочется разбудить меня. Но он не облизывает мне лицо и не лает. А пристально на меня смотрит. Своими черными глазками-бусинками он смотрит пристально и долго – и хотя это прозвучит странно – громко.

И точно такое же ощущение я испытываю позже той ночью, когда сплю рядом с Николасом. Будто кто-то или что-то смотрит на нас так пристально, что это оглушает. Я чувствую это еще до того, как открываю глаза. Но когда я это делаю, то вижу женщину в белом, стоящую в изножье кровати и смотрящую на нас сверху вниз.

Мои легкие скрежещут, чтобы сделать шокированный, испуганный вдох. Это больше, чем вздох – это прелюдия к крику. Но потом я чувствую руку Николаса на своей груди, под одеялом. Спокойного, сильного нажатия достаточно, чтобы обратить внимание. Чтобы сказать мне, что он тоже ее видит и что мне нужно держать себя в руках.

Лунный свет из окна заливает огромную комнату голубоватым светом, заставляя кожу женщины мерцать молочным сиянием. Волосы у нее темные, коротко подстриженные до плеч, лицо костлявое, заостренное на подбородке и носу, но не некрасивое. Ее глаза устремлены на Николаса, темные и блестящие – и чертовски сумасшедшие – психически сумасшедшие.

– Ты проснулся. – Она вздыхает. – Я ждала, когда ты проснешься.

Горло Николаса работает рефлекторно, но его голос – этот пленительный голос – мягкий и успокаивающий.

– Правда?

– Да. Так приятно снова тебя видеть.

Его пальцы слегка касаются моей грудины, говоря, что все в порядке – все в порядке.

– Я тоже рад тебя видеть, – отвечает Николас. – Как ты пробралась в этот раз?

Она улыбается, и у меня по коже бегут мурашки.

– Все было так, как мы и договаривались. Работать в отеле, притворяться горничной, пока ты не подашь мне сигнал. Эти парни всегда находились с тобой, так что я поняла, когда ты начал отсылать их по ночам, это был знак мне.

Дерьмо.

Ее глаза устремляются на меня, будто я сказала это вслух – но я не говорила.

– Кто она? – спрашивает она, и голос ее звучит так же безумно, но далеко не так радостно.

– Никто, – говорит Николас. Так холодно. Настолько уверенно. Это останавливает мое сердцебиение на полсекунды. – Она никто.

Николас наклоняется, поднимает с пола брюки, затем натягивает их и встает.

– Хочу послушать, как у тебя дела. Давай выйдем в гостиную и поболтаем.

– Но я хочу остаться здесь. – Она дуется. – В спальне.

– Там есть охлажденная бутылка брюта «Krug Vintage». А этот случай определенно требует шампанского.

Николас легко улыбается. Он действительно хорош. Если с принцем ничего не получится, он вполне может стать актером.

– Ладно.

Женщина хихикает, загипнотизированная им.

Как только они выходят из комнаты, я надеваю первое, что касается моих рук – рубашку Николаса – и ныряю за телефоном к тумбочке, чтобы позвать на помощь. Но тут из гостиной раздается истошный крик – пронзительный и душераздирающий.

– Что ты делаешь? Отпусти меня!

Никогда я не бегала так быстро и не была так напугана.

В гостиной Николас прижимает к дивану женщину, лежащую на животе, заломив ей руки за спину. Увидев меня, он говорит:

– Мой мобильник на прикроватной тумбочке. Набери семь – это соединит тебя с охраной.

Женщина плачет и воет, словно призрак.

– Ты все портишь!      Ты все портишь!

Она вырывается из его рук, а Николас пытается ее успокоить.

– Ну же, тише. Не делай этого – ты навредишь себе. Все будет хорошо.

Не знаю, почему я не двигаюсь. Будто мой мозг отсоединили от ног.

– Оливия. – Резкость в его тоне заставляет меня моргнуть. – Мобильный.

– Точно. Точно.

А потом я бегу по коридору и делаю в точности то, что он сказал.

Кажется, только спустя несколько часов женщину забирают, и в дополнение к обычным охранникам в номере появляются полицейские и персонал отеля. Николас, одетый в мягкую серую футболку и спортивные штаны, разговаривает с ними в гостиной. Я, чувствуя себя более собранной в своей собственной одежде – джинсах и старом топе – жду в спальне.

С Логаном.

Логан Сент-Джеймс, глава личной охраны Николаса, – сильный, молчаливый тип. Но в этот момент ему действительно не нужно ничего говорить – его глаза говорят за него. Они темно-коричневые, почти черные, и смотрят на меня испепеляющим жаром тысячи темных солнц.

Я нервно сглатываю.

Где люк в полу, когда он вам нужен?

– Это моя вина, не так ли? – нахожу я в себе смелость спросить.

– Вы не можете вбить ему в голову мысль о том, что ему не нужна охрана. – Ну, вот и ответ на этот вопрос. – Он очень важный человек, Оливия.

– Я понимаю.

– У него должна быть своя голова на плечах. Если что-то случится...

– Я знаю, что...

– Вы не знаете! Вы бы никогда не втянули его в подобное дерьмо, которое произошло сегодня, если бы знали. – Логан закрывает глаза и часто дышит, словно пытается обуздать свой взрывной характер. – Он не может себе позволить, чтобы какая-нибудь Нью-Йоркская дырка делала из него дурака.

Прежде чем успеваю осознать эти мерзкие слова, Логана оттаскивают за воротник и прижимают к стене – достаточно сильно, чтобы загремели светильники. Потому что внезапно появляется Николас, прижимая руку прямо к горлу Логана.

– Еще раз так с ней заговоришь, и тебе придется собирать зубы с пола. Ты меня понял? – когда ответ не приходит достаточно быстро, он прикладывает его о стену еще раз, от чего голова Логана отскакивает от гипсокартона. – Понял?!

Логан смотрит на него сверху вниз, его гордый подбородок напряжен и упрям. Затем он резко кивает.

Николас делает шаг назад, расставив руки в стороны.

– Мы оба знаем, что это моя вина, так что если хочешь на кого-то поругаться, то ругайся на меня.

Логан поправляет воротник своего костюма обиженным рывком.

– Надев шлем, вы не можете изменить то, кто вы есть – не можете ходить и притворяться, что это так.

– Да, я это понимаю.

Логан поджимает губы и нервно постукивает большим пальцем по бедру.

– Я хочу сменить отель. Незаметно.

– Хорошо.

– И я хочу, чтобы здесь было больше парней. Мне нужен кто-то в кофейне – это безумие, что вы так часто ходите в незащищенное место.

Николас соглашается, и Логан продолжает.

– Я хочу следить за мисс Хэммонд и ее сестрой. Это чистая, глупая удача, что пресса еще не заполучила их фотографии, и я хочу, чтобы они были под прикрытием, когда это произойдет.

– Согласен.

– И больше никаких ночей в номере, или посещений концертов днем, или чего бы то ни было, черт возьми, без охраны. Если хотите, чтобы вас убили, только не в мою смену. Вы позволите мне делать мою работу правильно или найдете для этого кого-то другого.

Глаза Николаса тускнеют, как у животного, запертого в загоне.

– Я не должен был ставить тебя или себя в такое положение. Это было глупо и больше не повторится.

Через некоторое время, Логан кивает, а затем кланяется Николасу. Он идет к двери, но потом останавливается и поворачивается ко мне.

– Прошу прощения. Мне не следовало разговаривать с вами подобным образом. Я не часто теряю самообладание, но когда я это делаю, из моего рта вываливается глупое дерьмо, которое я не имею в виду. Все это не по вашей вине. Вы можете меня простить, барышня?

Я медленно киваю, все еще ошеломленная всем этим.

– Конечно. Все в порядке, Логан. Я... я понимаю.

Он кивает, быстро улыбается мне и уходит, закрыв за собой дверь.

С усталым вздохом Николас садится в кресло у стола. Он потирает глаза ладонями. Затем опускает руки – и открывает их.

– Иди сюда, любимая.

Я жадно бегу к нему. Сажусь на колени, обнимаю и испытываю огромное облегчение, когда он отвечает мне тем же. Я дрожу рядом с ним – потрясенная до глубины души.

– С тобой все в порядке? – спрашивает он, его теплое дыхание касается моей шеи.

– Думаю, да. Все это так странно. – Я выпрямляюсь у него на коленях, пытаясь разобраться в своих мыслях. – Не могу поверить, что эта женщина... как она себя вела... будто была уверена, что знает тебя. Это когда-нибудь случалось раньше?

– Давным-давно один человек пробрался во дворец, в личную столовую моей бабушки. – Мое сердце сжимается от беспокойства за женщину, которую я никогда не встречала. Но я понимаю, что поскольку она так много значит для Николаса, она уже много значит и для меня. – Он не хотел ничего плохого – он был похож на девушку сегодня вечером. Словно был в бреду.

Я держу его мужественное, красивое лицо в своих ладонях.

– Думаю, я только сейчас начинаю это понимать. Как и сказал Логан – ты важен. И я знала это, но... я не думаю о тебе как о принце Пембрука, наследнике бла-бла-бла... – мои глаза касаются каждого сантиметра его лица. – Для меня ты просто Николас. Удивительный, сексуальный, милый, забавный парень... который мне действительно не безразличен.

Его большой палец касается моей нижней губы.

– Мне нравится, что ты так обо мне думаешь. – Затем он откашливается и отводит взгляд. – И я знаю, это была адская ночь, но... есть кое-что, что я должен сказать тебе, Оливия, прежде чем это зайдет дальше. Нам нужно кое о чем поговорить.

Что же, звучит не очень хорошо.

Но после того, что было, насколько все может оказаться плохо?

Глупые, глупые, глупые прощальные слова.

Я играю с волосами на затылке Николаса, расчесывая пальцами густые темные пряди.

– В чем дело?

Руки Николаса сжимаются, как два железных обруча, словно он не хочет, чтобы я уходила. И через секунду я понимаю почему.

– Я собираюсь жениться.

 

ГЛАВА 12

Николас

Наверное, я мог бы сформулировать это лучше. Черт. Оливия застывает в моих объятиях, глядя на меня большими темными глазами на посеревшем лице.

– Ты помолвлен?

– Нет. Ещё нет.

Она пытается встать, но я крепко прижимаю ее к себе.

– У тебя есть девушка?

– Позволь мне объяснить.

Она сопротивляется еще сильнее.

– Позволь мне встать, и тогда ты сможешь все объяснить.

Я сжимаю ее еще крепче.

– Ты мне нравишься там, где ты есть.

Ее голос превращается в камень.

– Мне плевать, что тебе сейчас нравится – я хочу встать. Отпусти меня, Николас!

Мои руки падают, и она отскакивает от меня, часто дыша, глядя так, словно не знает, кто я. И никогда не знала. И на ее лице будто идет гражданская война – половина хочет убежать, другая половина хочет услышать, что я должен сказать.

После нескольких мгновений нерешительности другая половина побеждает. Она скрещивает руки на груди и медленно садится на край кровати.

– Ладно. Объясняй.

Я рассказываю ей всю историю. О бабушке, о списке – обо всех зайцах, которых нужно убить, и о том, что я пуля, которая должна сделать дело.

– Ух ты, – бормочет она. – А я думала, это у меня багаж. – Она качает головой. – Это... безумие. Я имею в виду, на дворе двадцать первый век, а ты должен делать все по договоренности?

Я пытаюсь пожать плечами.

– Все уже не так устроено, как раньше. В первый раз, когда мои бабушка и дедушка оказались одни в комнате вместе, было в их брачную ночь.

– Ух ты, – снова говорит Оливия. – Нелепость.

– По крайней мере, у меня есть шанс узнать женщину, на которой я женюсь. Я принимаю решение – но есть определенные требования, которые должны быть выполнены.

Она наклоняется вперед, упираясь локтями о колени, ее шелковистые волосы падают на плечи.

– Какого рода требования?

– Она должна быть благородного происхождения, хотя бы отдаленно. И она должна быть девственницей.

Оливия морщится.

– Господи, это же архаично.

– Знаю. Но подумай, Оливия. Когда-нибудь мои дети будут править страной, и не потому, что они заслужили это или были избраны – просто потому, что они мои. Архаичные правила – это единственное, что делает меня тем, кто я есть. Я не могу выбирать, за кем последую. – Я пожимаю плечами. – Такова жизнь.

– Нет, не такова, – тихо говорит Оливия. – Это моя жизнь.

Когда она смотрит на меня, выражение ее лица становится жестким, а глаза стальными, от чего я вжимаюсь в стену.

– Почему ты мне не сказал? Все эти ночи, почему ты ничего не говорил?

– Не было никаких причин говорить тебе... поначалу.

Она быстро встает, повышая голос.

– Честность – вот причина, Николас. Ты должен был мне рассказать!

– Я не знал!

– Чего ты не знал? – усмехается она.

– Не знал, что я буду так себя чувствовать! – кричу я.

Презрение исчезает с ее лица вместе с гневом.      На смену им приходит растущее удивление, может быть, немного надежды.

– Как ты себя чувствуешь?

Эмоции клубятся внутри меня – такие новые и незнакомые, что я едва могу выразить их словами.

– У меня чуть больше четырех месяцев. И когда я вошел в ту кофейню, я не знал, что в конечном итоге захочу каждый день проводить... с тобой.

В уголках ее глаз собираются морщинки, а губы растягиваются в едва заметной улыбке.

– А ты хочешь?

Я касаюсь ее щеки и киваю.

– Разговаривать с тобой, смеяться вместе с тобой, смотреть на тебя. – Затем я ухмыляюсь. – Желательно быть похороненным глубоко в кое-какой части тебя.

Она фыркает и толкает меня в плечо. А потом я становлюсь серьезным.

– Но это все, что я могу предложить. Когда закончится лето, наши отношения тоже закончатся.

Оливия проводит рукой по волосам, слегка дергая их. Я снова сажусь в кресло и добавляю:

– И это еще не все.

– О Господи, что еще? Где-то есть давно потерянный ребенок?

Я вздрагиваю – хотя знаю, что она шутит.

– Логан был прав насчет прессы. То, что они еще не заполучили твое фото – просто глупая удача и вопрос времени. И когда они это сделают, твоя жизнь изменится. Они будут говорить со всеми, кого ты когда-либо знала, копаться в финансовом положении «У Амелии», рыться в твоем прошлом...

– У меня нет прошлого.

– Тогда они его придумают, – огрызаюсь я, сам того не желая. Это из-за разочарования—разочарования, что времени мало... и стены давят со всех сторон. – Нелегко быть моим другом; еще труднее быть моей любовницей. Думай обо мне как о ходячей бомбе – все, что находится рядом со мной, в конечном итоге попадет под раздачу.

– А ты показался мне такой находкой, – шутит она, качая головой. Затем встает и поворачивается ко мне спиной, размышляя вслух.      – Значит, это будет как... в фильме «Дорогой Джон», или у Сэнди и Зуко в «Бриолине»? Летний роман? Интрижка? А потом... ты просто уйдешь?

– Именно.

Я смотрю ей в спину и жду. Мой желудок скручивает от нервов. Потому что я не помню, чтобы хотел чего-то так же сильно, как хочу ее.

– Если тебе нужно время, чтобы подумать об этом, я...

Оливия быстро поворачивается, прерывая мои слова настойчивым прикосновением губ, ее сладкие губы горячие и требовательные. Мои руки автоматически находят ее бедра, притягивая к себе между коленями. Затем она выпрямляется и проводит пальцем по губам, глядя на меня сверху вниз.

– Ты это почувствовал?

Искра, электричество. Желание, которое питается само собой, наслаждение, которого всегда мало.

– Да.

Она берет мою руку и кладет себе на грудь, где бешено бьется ее сердце.

– А это чувствуешь?

Мое сердце колотится в том же ритме.

– Да.

– Некоторые проводят всю свою жизнь, не чувствуя этого. У нас это будет четыре месяца. – Ее глаза искрятся в лунном свете. – Я в деле.

Через несколько дней у меня запланирован ужин в Вашингтоне, округ Колумбия – благотворительный вечер Фонда Мейсона – и Оливия соглашается сопровождать меня. Когда она беспокоится, что ей нечего надеть, я устраиваю поход по магазинам в «Barrister’s» на Пятой авеню, после закрытия.

Поскольку я не джентльмен, то помогаю ей в примерочной, когда продавщица занята чем-то другим – протягиваю ей руку помощи, чтобы она смогла влезть и вылезти из всей этой одежды – в основном вылезти из нее.

Она останавливается на платье насыщенного сливового цвета, которое подчеркивает все лучшее в ней, и босоножках на каблуках с золотистыми ремешками. Ей показывают простое бриллиантовое ожерелье, которое будет выглядеть с нарядом фантастически. Но Оливия не позволит мне купить его для нее. Она говорит, что у сестры Марти есть что-то более подходящее, что она может одолжить.

После того, как мы уходим, оно не дает мне покоя – ожерелье. По чисто эгоистическим причинам. Потому что я хочу видеть ее в нем. В нем и больше ни в чем.

Но когда наступает вечер ужина, и я впервые вижу Оливию на вертолетной площадке, я забываю об ожерелье – потому что она настоящее видение. Ее губы темно-розовые и блестящие, волосы полуночного цвета элегантно зачесаны вверх, грудь высокая и потрясающая. Я беру ее за руку и целую тыльную сторону ладони.

– Ты выглядишь потрясающе.

– Спасибо.

Она сияет. Пока ее взгляд не останавливается на вертолете позади меня. Тогда она выглядит нездоровой.

– Значит, мы действительно это делаем, да?

Я летаю всякий раз, когда у меня есть возможность, а это не так часто, как мне бы хотелось. А Оливия вообще никогда не летала – ни на самолете, ни на вертолете. Так здорово быть ее первым.

– Я же сказал, что буду нежен.

Веду ее к обычному вертолету, который генеральный директор Международного банка, который дружен с моей семьей, был достаточно добр – и проницателен – чтобы одолжить мне на вечер.

– Если только ты не в настроении для жесткой езды?

Я подмигиваю.

– Медленно и спокойно, ковбой, – предупреждает она. – Или я никогда больше не поеду с тобой.

Я помогаю ей сесть на мягкое кожаное сиденье, пристегиваю ремни и аккуратно надеваю наушники, чтобы мы могли говорить во время полета. Ее глаза круглые от ужаса.

Неужели тот факт, что это меня заводит, делает меня больным ублюдком? Я немного боюсь, что так оно и есть.

Быстро поцеловав ее в лоб, обхожу машину и забираюсь внутрь. Томми сидит сзади; Логан и Джеймс выехали раньше, чтобы подтвердить детали безопасности и встретят нас, когда мы приземлимся. Подняв большой палец наземной команде, мы взлетаем.

Оливия рядом со мной замирает. Будто боится пошевелиться или заговорить. Пока мы не сворачиваем направо. Затем она кричит как резаная.

– О Боже! Мы убьемся!

Она хватает меня за руку.

– Оливия, мы не убьемся.

– Нет, убьемся! Наклони! Наклони в другую сторону!