Текст книги "Облажаться по-королевки (ЛП)"

Автор книги: Эмма Чейз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

– Я не могу, – словно тысяча гирь садится мне на плечи, сгибая позвоночник, пытаясь переломить меня пополам.

– Я прощу тебе все, Оливия. Ты знаешь это? Что угодно. Но... я не хочу, чтобы мне лгали.

– Я не лгу.

– Может, ты кому-то рассказала, случайно. Может, говорила об этом своей сестре, Марти или отцу?

Она делает шаг назад.

– Значит, мешок с дерьмом не я, а моя семья?

– Я этого не говорил.

– Это именно то, что ты сказал.

Я бросаю на стол выписку из банка.

– Вот уже десять лет в прессе об этом не было ни слуху ни духу. А потом, через несколько недель после того, как я все тебе рассказал, это попало в газеты, и так случилось, что одновременно ипотека твоей семьи была погашена? И что я должен думать?

Оливия вздрагивает, проводя рукой по лбу.

– Я не знаю, что сказать.

Мой голос гремит.

– Скажи, что ты этого не делала!

Она смотрит мне прямо в глаза, подбородок поднят, глаза горят.

– Я этого не делала. – Но затем, когда я ничего не говорю, ее лицо сникает, словно рухнувший карточный замок. – Ты мне не веришь.

Я отвожу взгляд.

– Поставь себя на мое место.

– Я пытаюсь. – Ее губы дрожат. – Но я бы тебе поверила, поэтому не могу этого сделать, – она качает головой. – Когда это я давала тебе повод думать, что мне нужны деньги?

– Возможно, вам и не нужны были деньги... вначале, – вставляет Уинстон, как адвокат, задающий вопрос во время судебного процесса. – Но потом вы приехали сюда и воочию увидели богатство, которое могли бы получить. Возможно, в связи с приближающимся отъездом, вы сделали выбор, чтобы успеть получить то, что могли.

– Закрой свой рот!

Оливия бросается на него. Но я хватаю ее за руку и тяну назад.

– Достаточно.

Наши глаза встречаются, ее такие большие и умоляющие. Умоляющие меня поверить ей. И, Господи, я хочу этого. Но неуверенность скручивает мое сердце, мешая дышать.

– Я позвоню отцу, – заявляет Оливия. – Он скажет тебе, что это ошибка.

Она достает из кармана телефон, набирает номер и ждет. Спустя время, которое кажется чертовой вечностью, она нервно смотрит на меня.

– Не отвечает. Попытаюсь еще раз.

Пока она набирает номер, я спрашиваю Уинстона:

– Откуда взялись деньги?

– Мы еще не смогли отследить передачу, мы над этим работаем.

Мой голос сильный, повелительный.

– Мне нужна эта информация, Уинстон. Это единственный способ узнать наверняка.

Оливия медленно убирает телефон от уха. И пристально смотрит на меня, как на незнакомца. Нет – хуже – будто я монстр.

– После всего, что произошло, после всего, что я готова отдать ради тебя, после всего, что мы говорили друг другу последние пять месяцев... тебе нужно больше информации, пока ты не решишь, что я не из тех людей, которые могут взять один из самых болезненных секретов твоей жизни и продать его дешевым газетенкам?

Внутренний голос предупреждает меня остановить все это. Прямо здесь, прямо сейчас – не идти дальше. Он говорит, что у меня нет причин не доверять ей. Что она никогда не сможет так со мной поступить. Не та Оливия, которую я знаю.

Но я не обращаю внимания на этот голос. Потому что он лжет. Я слушал его раньше – снова и снова, когда был молод, глуп и не прав. Я больше не ошибусь. Не в этом… не в ней. Это бы... сломало меня.

Мое лицо словно маска – холодное и пустое.

– Да. Мне нужно больше информации.

И она взрывается, разлетаясь вдребезги, как оконное стекло, по которому ударили кулаком.

– Да пошел ты! – она делает шаг назад, кричит, плачет и качает головой. – Пошел ты и это долбаное место, где тебя вырастили. Ты так запутался. У тебя внутри все искажено… из-за этих игр и этих людей. Ты этого даже не видишь. И сейчас я даже смотреть на тебя не могу.

– Тогда уходи! – кричу я в ответ. – Вон дверь… проваливай! Если на меня так тяжело смотреть, возвращайся в гребаный Нью-Йорк!

Как только эти слова слетают с моих губ, мне хочется запихнуть их обратно. Я не это хотел сказать. Но со словами такое не провернешь. После того, как их услышат, их не удастся вернуть назад.

Все, что они могут сделать, это отдаваться эхом.

Краска отливает от щек Оливии, и ее глаза закрываются. Лицо обращается к полу, а плечи опускаются. Словно с нее... хватит. Словно у нее вообще не осталось сил.

Она судорожно вздыхает и, не поднимая головы, даже ни разу на меня не взглянув, поворачивается и выходит.

Целую минуту никто не произносит ни слова. Я стою там – как идиот – уставившись в пространство, где она только что стояла. Слова Генри заполняют тишину.

– Ты совершаешь ошибку. И это было жестоко, Николас, даже для тебя.

Я смотрю на Уинстона.

– Выясни, откуда взялись деньги. Сейчас же.

Уинстон кланяется и уходит.

Я чувствую взгляд Генри на своем затылке, но не оборачиваюсь. Мне нечего сказать. Он не чувствует того же самого.

– Эй? – он обходит меня и пытается стукнуть по голове. – Есть там кто-нибудь живой? Кто ты сейчас такой?

Он кажется мне каким-то другим, выше или старше. Более серьезным. Не знаю, почему я не замечал этого раньше и почему, черт возьми, вижу сейчас.

– О чем ты говоришь?

– Ну, ты выглядишь, как мой брат, и говоришь, как он, но ты не он. Ты какая-то его альтернативная версия – тот, кто действует по этим сценариям, давая бессмысленные ответы в интервью. Железный Дровосек.

– Я не в настроении играть с тобой в игры, Генри.

Он продолжает так, будто я вообще ничего не говорил.

– Мой настоящий брат знал бы, что Оливия не сделала бы такого, не смогла бы. Он бы понял вот этим. – Он тычет меня в грудь. – Так что, либо ты слишком боишься доверять своим инстинктам, либо слишком боишься доверять ей, но в любом случае, ты просто позволяешь самой лучшей чертовой вещи, которая когда-либо случалась с тобой, выйти за дверь. А с теми жизнями, что есть у нас, это действительно важно.

Я с трудом сглатываю, чувствуя внутри холод и онемение. Чувствуя... пустоту. Мой голос такой же пустой, как и мое сердце.

– Если она этого не делала, то это чертовски странное совпадение. Я буду знать, что делать, как только Уинстон получит больше информации.

– Тогда будет слишком поздно!

Больше я не говорю ни слова. Мне надоело это обсуждать. Но мой брат еще не закончил.

– В моей жизни было много случаев, когда я думал, что маме было бы за меня стыдно. Сейчас я впервые подумал, что ей было бы стыдно за тебя.

А потом он тоже уходит.

Оливия

На обратном пути в свою комнату я не дышу. Я пропаду, если сделаю это. Поэтому прикусываю губу и обхватываю себя руками за талию, проходя по коридорам мимо охранников, кивая служанкам. Но как только выхожу за дверь, я отпускаю это.

Рыдания вырываются из меня, сотрясая плечи и царапая легкие. Это ярость и опустошение, смешанные вместе, худший вид разбитого сердца.

Как он мог так поступить? После всего, что я сделала… всего, что я готова была сделать для него.

Я видела это в его глазах – этих прекрасных, измученных глазах. Он хотел мне поверить, но не мог. Тот крошечный фитиль доверия, который все еще есть в нем, поджигали слишком много раз.

Доверял ли он мне когда-нибудь по-настоящему? Верил ли когда-нибудь, что мы сможем продержаться... вечно? Или какая-то его часть просто ждала, наблюдала, пока я не налажаю?

Ну и хрен с ним. К черту его и его гребаный дворец. Всё. С меня хватит.

– Могу я принести вам чаю, мисс Хэммонд? – я громко ахаю, и мне кажется, что мое сердце останавливается.

Это горничная из моей комнаты – кажется, ее зовут Мелли. Я не видела ее, когда вошла, потому что плакала, уткнувшись в ладони. Ее чистое лицо переполнено сочувствием.

Но я устала быть окруженной – устала от горничных и охраны, и... от засранцев из Твиттера... и от этих долбаных секретарей и помощников. Я просто хочу побыть одна. Хочу забиться в угол, где меня никто не увидит и не услышит, чтобы я могла дышать... и выплакивать свои чертовы глаза.

Икота пронзает мою грудь.

– Н-нет. Нет, спасибо.

Она кивает, опустив глаза – как послушная маленькая служанка. Она незаметно проскальзывает мимо меня, закрывая за собой дверь. Обученная, ох, как хорошо.

Я запираю дверь. Затем иду к книжному шкафу, соединяющему эту комнату с комнатой Николаса, и запираю его тоже.

Направляюсь в ванную и на полную мощность включаю душ. Когда вокруг меня поднимается пар, я срываю с себя одежду, давясь слезами. Захожу в душ, сползаю на пол и кладу голову на колени. И когда вода обрушивается на меня, я позволяю слезам вылиться наружу.

Николас

Однажды я посетил детскую больничную палату, специализировавшуюся на лечении самых редких и запутанных болезней. Там была молодая девушка – крошечное, перебинтованное, прекрасное создание – которая не могла испытывать боль. Что-то связанное с тем, как ее нервы взаимодействуют с мозгом.

На первый взгляд можно было бы подумать, что жизнь без боли была бы благословением – у нее никогда не болели бы зубы, живот, ее родителям никогда не пришлось бы вытирать слезы после того, как она упадет.

Но на самом деле боль – это дар. Предупреждение о том, что что-то не так и необходимо принять меры для исправления ситуации. В противном случае, без боли, незначительная травма может привести к смертельным последствиям.

Чувство вины действует точно так же. Это сигнал от совести, что что-то чудовищно не так. Мое съедает меня – одним медленным, резким укусом за раз – в те минуты, когда я остаюсь в пустом офисе.

Оно цепляется за внутренности моего живота, когда я возвращаюсь в свою комнату. Оно собирается у меня в горле, когда я наливаю себе виски, что делает способность его проглотить почти невозможной.

Я не могу отделаться от него, не могу перестать видеть… выражение лица Оливии, когда я смотрел на нее в последний раз. Уничтоженную. Раздавленную.

Она не должна чувствовать себя так.

Я – пострадавшая сторона. Я тот, кому солгали. Предали.

Тогда почему я чувствую себя таким чертовски виноватым?

Вина вонзается в меня, как зазубренный край сломанного ребра.

Стакан звенит, когда я ставлю его на стол, затем иду к книжному шкафу и по коридору, ведущему в комнату Оливии.

Но когда я нажимаю на книжный шкаф, он не поддается – не сдвигается ни на сантиметр. Я совсем забыл про задвижку. Мама сама ее установила. Это был единственный раз, когда я видел ее с отверткой в руке – и единственный раз, когда слышал, как она называла моего отца гребаным придурком.

Они уладили все, о чем спорили, но задвижка осталась.

И, по-видимому, теперь ею снова воспользовались.

Я поправляю волосы и выхожу из комнаты в коридор, направляясь к двери Оливии. Стучу по ней изо всех сил. Но ответа нет.

Проходя мимо, молодая горничная кивает мне, и я отвечаю ей тем же.

Я дергаю ручку, но дверь тоже заперта, и я снова стучу, изо всех сил стараясь подавить нарастающее с каждой секундой раздражение.

– Оливия? Я хотел бы поговорить с тобой.

Я жду, но ответа нет.

– Оливия. – Я снова стучу. – Все вышло... из-под контроля, и я хочу поговорить с тобой об этом. Не могла бы ты открыть дверь?

Когда мимо проходит охранник, я чувствую себя полным идиотом. И именно так я и должен выглядеть. Стучать и умолять за дверью в моем собственном чертовом доме. В этот раз я стучу по двери кулаком.

– Оливия!

Через тридцать секунд, когда ответа все еще нет, моя вина превращается в дым.

– Ладно, – я смотрю на закрытую дверь. – Будь по твоему.

Я спускаюсь по лестнице и замечаю в фойе Фергюса.

– Пусть подгонят машину.

– Куда вы едете?

– Подальше.

– Когда вернетесь?

– Поздно.

Его взгляд скользит по мне.

– Похоже на чертовски глупый поступок.

– Оказывается, я поступал чертовски глупо в течение последних пяти месяцев. – Я выхожу за дверь. – Зачем останавливаться сейчас?

Оливия

После душа я надеваю свою одежду – свою настоящую одежду: серые спортивные штаны и белую футболку с V-образным вырезом.

Я не сушу волосы, а скручиваю их в мокрый пучок на макушке. Мои глаза покраснели и опухли, и, вероятно, выглядят еще хуже.

Я вытаскиваю свои чемоданы из шкафа и начинаю собирать вещи, не забыв оставить все до единой вещи, которые принесла мне стилист Сабина. Они уже думают, что я охотница за деньгами; будь я проклята, если вложу в их руки еще больше оружия.

Когда я заканчиваю, то собираюсь спуститься в офис секретаря бюро путешествий, чтобы взять машину до аэропорта и билет домой. Но у моих ног есть другие идеи.

Они ведут меня через книжный шкаф в комнату Николаса. Там тихо, видимо, никого нет. Я вижу на столе стакан виски. Касаюсь его кончиками пальцев – потому что его касался он. Потом подхожу к его кровати – большой, красивой кровати. Утыкаюсь лицом в подушку Николаса, глубоко вдыхая его запах – этот удивительный мужской запах, принадлежащий ему – намек на океан и специи. Он заставляет мою кожу покалывать. Заставляет глаза гореть.

Мне показалось, я выплакала все, но, видимо, нет.

С дрожащим вздохом я кладу подушку обратно.

– Его здесь нет, мисс, – говорит Фергюс с порога. – Он недавно ушел.

– Он не сказал, куда направляется?

– Нет.

Я подхожу к хрупкому, милому человеку.

– Вы были добры ко мне все время, пока я была здесь. Спасибо вам за это.

Когда я поворачиваюсь, чтобы уйти, его рука опускается на мою руку.

– Он хороший парень – иногда он может вести себя опрометчиво, но у него есть свои причины. Пусть он придет в себя. Он любит тебя, девочка – это ясно как Божий день. Не спеши сейчас уходить. Дай ему еще немного времени.

Слова королевы эхом отдаются в моей голове.

– Время ничего не изменит, Фергюс. – Я наклоняюсь и целую его морщинистую щеку. – Прощайте.

Джейн Стилтонхаус, секретарь бюро путешествий, сидит за своим столом, когда я возникаю в ее дверном проеме.

– Теперь я готова отправиться домой.

Сначала она удивляется – а потом приходит в восторг.

– Чудесно. – Джейн встает со стула и достает из ящика стола папку. – У меня уже готов ваш билет первым классом до Нью-Йорка – разумеется, благодаря дворцу. Я пошлю двух девушек в Гатри Хаус, чтобы они собрали вам вещи.

– Вам не обязательно этого делать. Я уже их собрала.

Ее улыбка напоминает мне ядовитые фрукты – опасно сладкие.

– Все, что Дворец предоставил вам взаймы – платья, драгоценности и так далее, и тому подобное, – остается во Дворце.

– Единственное, что я собиралась взять, – это ожерелье, которое подарил мне Николас.

Она всплеснула руками.

– В частности, и это ожерелье.

Эти слова ударили меня, как турникет в метро, вонзившийся в живот.

– Но Николас сам спроектировал для меня его дизайн.

– Принц Николас заказал ожерелье, а он член королевской семьи, поэтому оно является собственностью Короны. Оно остается.

– Он мне его подарил.

Одна из ее заостренных, нарисованных бровей противно приподнимается.

– И скоро он может подарить его кому-нибудь другому. Оно остается. У нас будут с этим проблемы, мисс Хэммонд?

Хотела бы я показать ей, как мы решаем такие проблемы, вроде нее, там, откуда я родом. Но я этого не делаю – потому что, в самом деле, какая разница?

– Нет, мисс Стилтонхаус. Никаких проблем не будет.

И ее рот принимает изумительное выражение, как у акулы Брюса из мультфильма «В поисках Немо».

– Отлично. Ваш билет будет у водителя, обязательно возьмите с собой паспорт. Приезжайте еще, – ее осуждающий взгляд скользит по моей одежде, – если у вас когда-нибудь будут средства.

И мне не удается покинуть это место достаточно быстро.

 

ГЛАВА 24

Николас

В ту ночь, после вечера в одиночестве, проведенного в забытьи в углу «Козла», мне не снилась мама, как в прошлый раз, когда я напился и был зол. Мне снится, что я нахожусь на корабле – скрипучем, деревянном пиратском корабле – с потрясающей темноволосой женщиной с идеальной грудью и бледной кожей. В эпицентре гигантского шторма. Меня мотает то влево, то вправо, пока одна могучая волна не опрокидывает все это – отправив меня дрейфовать в море.

Когда я ударяюсь головой о твердый деревянный пол, я понимаю, что нахожусь не на корабле.

И мотание не было сном.

Это был мой младший брат.

Упав на диван, я отключился, и теперь свалился своей жалкой задницей на чертов пол. Когда мне удается открыть глаза, я вижу его, стоящего надо мной, как утренний ангел апокалипсиса, – с Саймоном рядом.

– Какого хрена, Генри?

– Я же говорил тебе, что ты ошибаешься. Я же говорил, что Оливия этого не делала.

Эти слова мгновенно приводят меня в полное сознание.

Генри бросает взгляд на Саймона.

– Расскажи ему.

Саймон выглядит бледным – бледнее, чем обычно. И ни капельки не виноватым.

– Рассказать что? – хриплю я.

Он прочищает горло.

– Да... видишь ли – я начал новое семейное дело…

Когда он не продолжает, я толкаю его локтем:

– И?

– Пироги.

Может быть, я все-таки сплю.

– Пироги?

– Да, свежие и замороженные – их можно доставить в любую точку мира. Мы собираемся надрать задницы Мари Каллендер и Саре Ли. А ты знаешь, как мне понравились пироги «У Амелии», когда мы были в Штатах, так что... я купил рецепты у отца Оливии. Все рецепты.

Мой желудок все еще пребывающий во сне, вздымается.

– За сколько?

– Больше шести нолей.

Я медленно сажусь, гнев нарастает.

– А ты не думал, что должен был сказать мне об этом?

Он потирает затылок.

– Мистер Хэммонд хотел, чтобы все было тихо. Он приводил себя в порядок – делал двенадцать шагов и все такое. Он хотел удивить Оливию, когда она вернется домой, тем, что у нее больше нет долгов и ей не придется управлять всем этим в одиночку. – Саймон съёживается. – И, черт возьми, я никогда не скрывал ничего от Фрэнни, поэтому подумал, будет лучше, если ты не будешь... – его слова затихают, когда он оглядывает меня. – Что ты сделал, Ник?

Что я сделал?

Осознание того, что я сделал, приземляется, как удар лося по яйцам.

Я мгновенно вскакиваю на ноги. И с ужасными словами, которые я бросил ей, звенящими в ушах, я бегу по коридору – рубашка распахнута, ноги босые.

Но в тот момент, когда мои руки касаются ручек, еще до того, как я открываю двери, я знаю… я чувствую это.

Ее здесь нет.

Я стою посреди комнаты Оливии – именно так я теперь ее и представляю, – а не «белой спальней» или «прежней комнатой моей матери». Она принадлежит Оливии.

Теперь это пустая комната Оливии.

Кровать застелена, но незанята. Белые стены и мебель, которые вчера выглядели такими чистыми и красивыми, теперь кажутся серыми и безжизненными. Я проверяю ванную и шкаф – не знаю почему – но за исключением нескольких дизайнерских нарядов, упакованных в прозрачный пластик, которые, как я знаю, не принадлежат Оливии, они такие же пустые, как и все остальное. Все ее следы – шампуни, безделушки и маленькие заколки для волос, которые она всегда оставляет после себя, – были стерты.

Как будто ее здесь никогда и не было.

Возвращаюсь в спальню, и мое внимание привлекает блеск на комоде. Ожерелье со снежинкой. Оно принадлежало ей – оно было сделано для нее; я отдал его ей.

Чтобы оно всегда было с ней.

Думаю, даже это было эгоистично с моей стороны. Мне нравилась мысль о том, что у нее есть что-то осязаемое, что-то, к чему она может прикоснуться, чтобы вспоминать меня... после.

И она оставила его.

Нельзя было выразиться более громко и ясно.

Мимо открытой двери в коридор проходит горничная, и я рявкаю на нее.

– Приведи сюда Уинстона. Сейчас же!

Я держу ожерелье на ладони, когда входят Генри и Саймон… а затем Фергюс.

– Когда? – спрашиваю я своего дворецкого.

– Мисс Оливия уехала вчера вечером.

– Почему мне не сказали?

– Вы велели ей уезжать. Я сам слышал, как вы ей это сказали. Весь дом слышал, ваш крик.

Я вздрагиваю.

– Мы просто выполняли приказ. – И его слова сочатся сарказмом.

Не в этот раз, старина.

Уинстон входит в комнату, на его губах застыла непрестанная самодовольная ухмылка. И я хочу ударить его по лицу. Почему я не сделал этого вчера? Когда он предположил, что Оливия когда-нибудь... черт возьми, я идиот.

– Верните ее.

– Она уже прибыла в Нью-Йорк, – говорит Фергюс.

– Тогда привезите ее из Нью-Йорка.

– Она ушла, Николас, – отмечает Саймон.

И Генри начинает:

– Ты не можешь просто…

– Верните ее назад! – кричу я так громко, что дрожат рамы на стенах.

– О, ради всего святого. – Генри хватает меня за плечи. – Скажешь людям, чтобы они вернули ее, и они вернут ее любым способом. А потом мы добавим в твое резюме «международный похититель». Она не кость, Николас – ты не можешь приказать, чтобы ее принесли.

– Я могу делать все, что захочу, – шиплю я.

– Черт возьми, – выругался Генри. – Я что, тоже так разговариваю?

Паника. Она поднимается, как дым, к моему горлу, душит меня, заставляя руки сжимать кулон, как спасательный круг. Заставляя возникать у меня в голове диким мыслям и говорить идиотские вещи.

Потому что... что, если Оливия не вернется? Что же мне тогда делать?

Без нее.

Мой голос превращается в прах.

– Она вернется с ними. Они ей все объяснят. Скажут ей... что я совершил ошибку. Что мне очень жаль.

Мой младший брат смотрит на меня так, словно я сошел с ума, а может, и сошел.

Саймон делает шаг вперед, хватая меня за руку.

– Скажи ей сам, приятель.

Недостатком ответственности и долга является то, что они дают вам туннельное видение – вы не видите общую картину, варианты, потому что варианты никогда не были вашей возможностью. Вы видите только след, на котором вы зациклены, тот, который ведет вас через туннель.

Но иногда, даже самые надежные поезда сходят с рельс.

– Принц Николас, вам туда нельзя. – Кристофер выскакивает из-за стола, пытаясь встать между мной и закрытой дверью кабинета королевы. – Ваше Высочество, пожалуйста.

Я врываюсь в дверь.

Японский император быстро встает, и его охранники хватаются за портупеи. Император останавливает их жестом. Я вижу все это боковым зрением.

Потому что мои глаза прикованы к глазам королевы – и если бы взгляды могли убивать, Генри только что получил бы повышение.

– Я отменяю пресс-конференцию, – говорю я ей.

Не моргая, она плавно поворачивается к гостю.

– Прошу, примите наши искренние извинения за вторжение, император Химура. Такой грубости нет оправдания.

Император кивает.

– У меня шестеро детей, Ваше Величество. Я понимаю все о вторжении. – На последнем слове он смотрит в мою сторону, и я рефлекторно опускаю подбородок и кланяюсь – в знак уважения.

Бабушка смотрит через мое плечо на дверь.

– Кристофер, проводи императора Химуру в Голубую гостиную. Я сейчас же присоединюсь к нему.

– Да, Ваше Величество.

Как только мы с бабушкой остаемся одни, ее безразличный фасад падает, как валун, катапультировавшийся через вражескую стену.

– Ты что, с ума сошел?

– Я отменяю пресс-конференцию.

– Ни в коем случае.

– Я еду в Нью-Йорк увидеться с Оливией. Я причинил ей ужасную боль.

– Об этом не может быть и речи, – шипит она, сверкая взглядом, острым, как лезвие ножа.

– Я делал все, что ты хотела! Стал таким, каким ты хотела меня видеть, и никогда ни о чем тебя не просил! Но я прошу тебя об этом. – Что-то ломается внутри меня, заставляя мой голос дрожать. – Я люблю ее. Это не может закончиться так.

Несколько мгновений она молча смотрит на меня, а когда заговаривает, ее голос звучит мягче, но все еще решительно.

– Именно так все и должно закончиться. Думаешь, я дура, Николас? Что я не знаю, о чем ты думал?

Я открываю рот, чтобы ответить, но она продолжает:

– Ты думал, что можешь отложить свадьбу на некоторое время, и, возможно, так бы и было. Но факт остается фактом, придет день, когда ты станешь мужем и отцом. Ты станешь королем. И кем же тогда будет Оливия?

– Моей, – рычу я. – Она будет моей.

Я вижу ее в своей голове – эти улыбающиеся, розовые губы, то, как ее глаза искрятся, когда она смотрит на меня. Когда она счастлива – когда я делал ее счастливой. Я думаю о том, как ее густые темные ресницы веером ложатся на ее идеальную кожу, когда она спит – мирно, потому что она спит в моих объятиях. Я помню ощущение ее мягкого прикосновения и чистое, чудесное удовлетворение, которое я чувствую, когда просто лежу рядом с ней.

– Слово «любовница» уже не имеет такого веса, как раньше, но все равно оно не очень приятно, Николас. И в этом мире больше нет никаких секретов. У тебя будет цель, которую нужно выполнить, судьба. Ты будешь обладать восхищением и преданностью страны. А Оливии... достанется презрение. Возможно, насмешка всего мира. Ты видел, как это происходит – снова и снова. Няни, которые связываются со своими женатыми работодателями-кинозвездами, молодые ассистентки, пойманные в ловушку влиятельными мужчинами. Мужчина никогда не бывает опозорен и раздавлен. Это всегда оказывается женщина – другая женщина – которую сжигают на костре.

И у меня нет ответа. Потому что я не задумывался так далеко. Будущее не имело значения – все, что имело значение, это обладать Оливией, удержать ее, иметь возможность целовать ее каждое утро, а каждую ночь говорить, показывать ей, как она мне дорога.

Брови моей бабушки сходятся вместе, будто она обижена.

– Неужели ты такой эгоист, мой мальчик? Это та жизнь, которую ты хочешь для нее?

Жизнь, которую я хочу для нее?

Я хочу положить весь мир к ногам Оливии.

Я хочу показать ей каждый его уголок, исследовать его, держа ее за руку. Я хочу достать для нее звезды – и Луну, и Рай – и все, что между ними.

И на мгновение я действительно подумал, что могу отдать их ей. Я верил, что есть способ.

Глупец.

Фрэнни назвала меня глупцом. Дважды проклятым идиотом. На этот раз я с ней согласен.

Когда я отвечаю, мой голос звучит глухо – опустошенно, пустая имитация моего собственного.

– Нет.

– Тогда отпусти ее. Если ты действительно любишь ее, пусть она ненавидит тебя. Так ей будет легче. – Она кладет свою руку на мою, сжимая с силой, которая все еще меня удивляет. – И тебе тоже.

Я тру глаза, внезапно почувствовав такую... усталость.

– Список у Кристофера. Я сократила количество до пяти. Посмотри его. Они замечательные женщины, Николас. Любая из них сделает тебя счастливым, если ты только им позволишь.

Я выхожу из ее кабинета, не говоря ни слова, чувствуя себя ошеломленным. Останавливаюсь перед столом Кристофера, и он протягивает мне список. Одна страница, пять имен, пять симпатичных улыбающихся личиков размером с большой палец. Мне всё равно. Все бессмысленно.

С трудом сглотнув, возвращаю его секретарю королевы.

– Выбери одно.

Он переводит взгляд с меня на страницу и обратно.

– Я?

– Да.

– Э-э... кого же мне выбрать, Ваша Светлость?

И я говорю самые правдивые слова, которые когда-либо говорил в своей жизни.

– Это не имеет значения.

 

ГЛАВА 25

Оливия

Месяцы, проведенные в Весско, пролетели в мгновение ока, по щелчку пальцев – так всегда движется время, когда ты счастлив. Но последние два дня хромали, ползли в бесконечных, скрежещущих зубами мучительных секундах. Я думала, что покинуть Весско – это самое трудное, что я когда-либо делала.

Но я ошибалась. Жить без Николаса намного труднее.

Я позвонила Элли из аэропорта, сказала ей, что возвращаюсь домой, попросила меня встретить, когда приземлюсь. Но когда я вышла из ворот, там была не она.

Там был мой отец.

Его глаза были ясными – трезвыми и серьезными. И понимающими.

Когда он добрался до меня, я уже плакала. Даже не пыталась сдерживаться.

Он говорил мне, что все будет хорошо; обещал, что со мной все будет в порядке. Сказал, что я сильная – как моя мама – и что я пройду через это. Он укачивал меня и держал так крепко.

Мой герой.

Но это была борьба. Мне приходилось бороться с желанием свернуться в клубок и заплакать, потому что все болело. Моя грудь сжималась под тяжестью сердца, голова пульсировала от сомнений – всего того, что я могла бы сделать иначе. Руки и ноги болели от желания броситься к нему, исправить положение, обнять его и никогда, никогда не отпускать. Желудок скручивало и тошнило. Так тошнило, что вчера на долю секунды я подумала о том, что, возможно, беременна – и эта мимолетная мысль принесла облегчение и радость. Это худшая причина, чтобы хотеть ребенка, но это будет означать, что у нас все еще есть связь. И у меня была бы причина вернуться, чтобы увидеть его снова.

Знаю, я говорю, как отчаявшаяся, жалкая женщина, но мне все равно.

Вырванное из груди сердце, сделает вас такой.

Слишком рано для утренней тошноты, но даже если бы это было не так, я знаю, что не беременна. Это волшебство случается только в любовных романах и мыльных операх. В реальной жизни контроль над рождаемостью надежен, иногда душераздирающе эффективен.

– Это действительно вы! О Боже, можно с вами сфотографироваться? – спрашивает статная двадцатилетняя девушка, голосящая рядом со мной.

– Нет. Извините, никаких фотографий, – бормочу я, уставившись на грязные тарелки в своих руках.

Бизнес процветает. Очередь «У Амелии» выстраивается за дверь и дальше по кварталу. Они здесь не ради пирогов – мой отец рассказал мне о своей тайной сделке с Саймоном Барристером в тот вечер, когда я вернулась домой. Контракт эксклюзивный, а это значит, что мы навсегда вышли из пирогового бизнеса. И я очень этому рада, правда. Рада, что мой отец трезв и здоров. Счастлива, что Элли сможет поступить в колледж без груза денежных проблем на своей спине.

Счастлива даже за себя – что теперь у меня есть выбор, что моя жизнь не будет потрачена на то, что я ненавижу, ради семьи, которую люблю.

Но Николас был прав. У каждого есть цена, и все продается.

Толпа, которая заполняет кофейню каждый день, ищет частичку Николаса. Они все хотят увидеть стол, за которым он сидел, – Элли привинтила к спинке одного из стульев табличку: «Здесь была Его Королевская Задница». Рядом Марти нацарапал на дереве: «И она была прекрааасна».

Я не раздаю автографы и не фотографируюсь, но это не мешает людям спрашивать.

Я работаю каждый день – стараюсь быть занятой, но в основном остаюсь в задней части кафе.

Подальше от жадных глаз и назойливых вопросов.

Я сваливаю посуду в раковину на кухне, в то время как табличка «ТРЕБУЕТСЯ ПОСУДОМОЙЩИК» по-прежнему висит на окне. Болтовня толпы перед входом настолько громкая, что я не слышу, как позади меня появляется человек. Не раньше, чем разворачиваюсь и врезаюсь ему в грудь.

Логан удерживает меня, хватая за локоть.

– Простите, мисс Оливия.

Ужасное чувство сжимает мою грудь, потому что, глядя на его лицо, в мою голову пробиваются воспоминания.

– Зачем вы здесь, Логан?

Он бросает на меня растерянный взгляд.

– Сегодня моя смена. У Томми выходной.

– Нет. Я имею в виду, почему вы все еще здесь?

От Николаса не было ни слова – ни звонка, ни СМС. Я ожидала, что Логан и Томми отправятся обратно в Весско, как только станет ясно, что я вернулась.

Насовсем.

Его рот сжимается, в глазах тлеет сочувствие.

– Принц Николас попросил меня охранять ваш бизнес, присматривать за вашей сестрой. До тех пор, пока я не получу новые приказы, это то, что я буду делать.

– Может... он забыл, что вы здесь?

Логан усмехается.

– Он не забывает о своих людях. Если мы с Томми здесь, то только потому, что он хочет, чтобы мы были здесь.