Текст книги "Облажаться по-королевки (ЛП)"
Автор книги: Эмма Чейз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)
Десятки любопытных, недобрых глаз оценивают меня, проплывая мимо, болтая группами, смеясь по двое и по трое. Поэтому я приподнимаю подол своего мерцающего платья и подхожу ближе к стене, чтобы быть менее заметной.
Достаю телефон из сумочки и пишу Элли, спрашивая, как она. Я разговаривала с ней и Марти вчера вечером, сразу после того, как они закрыли кафе. Казалось, у них все хорошо.
Я послала им фотографии своей комнаты и дворцовой территории – Марти ответил таким количеством смайликов, что, вероятно, сломал палец. Он такой эмоциональный.
Когда спустя несколько минут она не отвечает, я убираю телефон. И я не хочу подавлять Николаса, но все же – где он, черт возьми? Проходит еще пять минут, и мой желудок скручивается. Он знает, что я никого здесь не знаю – почему оставил меня одну?
К черту все.
Ставлю бокал с шампанским на поднос проходящего мимо официанта и отправляюсь на его поиски.
Каждая комната, по которой я прохожу, выглядит как внутренность хрустальной люстры – блестящей и сверкающей. И там шумно: раздаются звуки игровых автоматов и ликующей толпы. Королевские особы тоже любят выигрывать деньги – даже когда они уже у них есть. Поди разберись.
Одна комната темная, за исключением цветных стробоскопов, светящегося танцпола и грохочущей клубной музыки, доносящейся из динамиков ди-джея. Посреди комнаты я замечаю безошибочно узнаваемую белокурую голову Генри, окруженного кружащимися женщинами, и почти подхожу к нему, чтобы спросить, не видел ли он своего брата. Но тут – я не могу объяснить почему – мое внимание привлекает дверь на дальней стороне. Она ведет наружу, на балкон с балюстрадой.
К тому времени, как я добираюсь до него, мои ладони потеют и становятся липкими. Мои каблуки стучат по кафельному камню снаружи – я делаю всего несколько шагов – и вот тогда вижу их, в дальнем углу балкона в мягком ореоле светильника в виде капли.
Николас и... Люси.
Чувствую в горле привкус желчи. Она стоит ко мне спиной, ее светлые волосы ниспадают каскадом, голова запрокинута к нему, а руки покоятся на тех широких плечах, к которым я так люблю прикасаться. Не могу сказать, отталкивает ли он ее или притягивает ближе – и кислое ощущение в моем животе просачивается мне в кости.
Гнев смешивается с растерянностью – и бегство надирает задницу сражению.
Когда я открываю дверь, мне кажется, что я слышу свое имя, но звук заглушается басом, гремящим по стенам. Я быстро иду через танцпол обратно в главный игорный зал. Выхожу через дверной проем – и тут на моей руке смыкается железная хватка, словно кандалы.
– Куда это ты собралась? – спрашивают меня с легким Вэссконским акцентом.
Я смотрю на женщину, и из меня буквально выбивают весь воздух. Потому что это самая потрясающе красивая женщина, которую я когда-либо видела. На полфута выше меня, с блестящими темно-каштановыми волосами, ониксовыми глазами, идеальными кукольными чертами лица и бледной, гладкой кожей.
– А? Дай угадаю – ты вышла на балкон и увидела Люсиль и Николаса, почти целующихся, но и не почти тоже?
– Откуда ты знаешь?
Она фыркает – и ухитряется сделать это так, чтобы прозвучало восхитительно.
– Потому что Люси – самая неоригинальная сучка, которую я когда-либо знала. – Она касается моего носа. – Но ты ведь не собираешься убегать – совершенно нет. Ты не можешь доставить ей такое удовольствие. – Она берет два бокала шампанского, с проносимого мимо подноса, протягивает один мне и чокается. – Пей и улыбайся – за тобой следят.
Я оглядываю комнату.
– Кто следит?
– Все, конечно. Ты новенькая, сияющая и... бедная. И у тебя в руках то, чего хочет каждая женщина здесь, кроме меня и Эсмеральды – сокровище королевской семьи. – Она наклоняет голову. – Ты действительно официантка?
Почему все меня об этом спрашивают? Я пью шампанское – точнее, выпиваю весь чертов бокал; я это заслужила.
– Э... да.
– Вот идиот. Не могу поверить, что он привел тебя сюда. – Она с сожалением качает головой. – Мир полон задниц, дорогуша, – некоторые просто воняют сильнее, чем другие. Помни об этом, и они никогда не смогут причинить тебе боль.
Я пристально смотрю на нее.
– Кто ты?
Ее улыбка делает ее еще красивее.
– Я леди Фрэнсис Элоиза Олкотт Барристер... но ты можешь называть меня Фрэнни.
Фрэнни.
– Фрэнни! Фрэнни Саймона – девушка из ванны с пузырьками!
Фрэнни надувает губы.
– Он включил громкую связь перед всеми? Я собираюсь серьезно поговорить с этим моим мужем.
– Серьезно поговорить о чем, голубка? – спрашивает Саймон, вставая рядом с ней, его рука ласково обвивается вокруг ее талии. Фрэнни улыбается ему.
– Помяни дьявола, и он явится.
Саймон пальцами делает дьявольские рога на своей рыжей голове. Затем улыбается мне, в его голубых глазах пляшет веселье.
– Оливия, рад снова тебя видеть.
В нем есть какая-то теплота, неподдельная нежность, которая заставляет меня чувствовать... утешение – даже без усилий с его стороны. Саймон Барристер – из тех парней, кто даже в ливень остановится, чтобы помочь кому-то со спущенной шиной, или помочь старой леди нести продукты, или, гримасничая, успокоить ребенка.
– Привет, Саймон, я тоже рада тебя видеть.
– Как поживаешь, дорогая?
– Что за вопрос, Саймон! – Фрэнни шлепает его. – Посмотри на бедную девушку. Она взвинчена. Люсиль снова играет в свои грязные игры разума.
Саймон морщит нос.
– Ты не должна обращать внимания на Люси, Оливия – она подлая стерва.
– Она задница, – повторяет Фрэнни. – Мой любимый слишком добр, чтобы сказать такое. – Она гладит меня по руке. – Но не я.-
Нервозное, тошнотворное чувство снова начинает подкрадываться ко мне.
– Думаю, мне просто нужно подышать свежим воздухом.
– Блестяще, – говорит Фрэнни, беря меня за руку и ведя к большим французским дверям. – Давай выйдем на террасу покурить. У меня совсем недавно появилась привычка – в попытке сбросить килограммы, которые я набрала за медовый месяц.
Подозреваю, что Фрэнни немного сумасшедшая. Веселая сумасшедшая, а не пугающая. На улице она курит, пока Саймон разговаривает о делах с мужчиной рядом. Затем она быстро гасит сигарету о железные перила, ее глаза сосредоточены на открытых дверях, которые ведут в бальный зал.
– Он нашел тебя.
Хочу повернуться, чтобы посмотреть.
– Николас?
Она не дает мне смотреть.
– Да, он идет сюда. – Она хлопает в ладоши. – Сейчас, когда он подойдет, ты должна изящно улыбнуться и притвориться, что ничего не случилось.
– Зачем мне это делать? – спрашиваю я.
– Он не будет знать, что с этим делать. Это сведет его с ума. Женское оружие массового уничтожения – это равнодушие и недоумение.
Чувствую, я должна это записать.
– Он идет. Приготовься. – Она шлепает меня пониже спины. – Подбородок вверх, сиськи вперед.
Будто имея собственный разум, мой подбородок приподнимается и плечи распрямляются, выталкивая грудь вперед. И верите или нет, но это действительно заставляет меня чувствовать себя сильнее. Более могущественной.
– Оливия.
До тех пор, пока он не зовет меня по имени. От этого звука я закрываю глаза. То, как он его произносит – не будет и дня, когда я перестану любить звук моего имени на его губах.
Собравшись с духом, я поворачиваюсь к Николасу, но на самом деле не смотрю ему в лицо – вместо этого я смотрю прямо через его правое плечо на яркие, блестящие огни золотой люстры. Я чувствую его взгляд на своем лице, наблюдающий за мной, читающий меня. Мне не выпадает шанса притвориться, что все в порядке. Потому что, не говоря больше ни слова, Николас хватает меня за руку и тянет к ступенькам, ведущим с террасы в сад.
– Пойдем.
Он ведет меня по извилистой тусклой тропинке к белой беседке на эстакаде. Садовые лампочки звенят, отбрасывая мягкое свечение, но под крышей темно и уединенно. Я придерживаю платье, поднимаясь по ступенькам.
– Почему тебе не нравится Фрэнни?
Он сказал мне в Нью-Йорке, что они не ладят, что он ее терпеть не может. Но он удивлен моим вопросом.
– А... Саймон влюбился в нее с первого взгляда, но она снова и снова отмахивалась от него. В ту ночь, когда он сказал ей, что любит ее, она сказала, что никогда не сможет быть с ним – а когда я вернулся домой, нашел ее в своей постели. Голую.
Ревность, горячая и жгучая, жалит меня. И шок.
– Ты спал с ней?
– Конечно, нет, – говорит он тихо и ворчливо. – Я бы никогда так не поступил с Саймоном. Я рассказал ему об этом, но ему было все равно. Он сказал, что они «работают над своими проблемами». Вскоре после этого они стали парой... и несколько месяцев назад поженились. Я перестал пытаться понять это.
Я сажусь на скамейку.
– Иисусе. Она не похожа на кого-то... кто мог бы сделать подобное. Она была добра ко мне.
Николас стоит передо мной, его лицо частично скрыто темнотой.
– Рад, что она была к тебе добра, но здесь не всегда все такое, каким кажется. Я должен был сказать тебе это раньше. – Он проводит рукой по волосам. – Мне следовало многое тебе рассказать, Оливия. Но я не привык... говорить... вслух.
Я не понимаю, что это значит. Он садится рядом со мной, его голос приглушен.
– Я хочу рассказать тебе о Люси. Хочу объяснить.
Хочу вести себя как взрослая женщина – из тех, кто говорит, что он не обязан мне ничего объяснять. Наши отношения временные. Но мое сердце... мое сердце стучит громко от того, что он делает.
– Почему ты был с ней? Почему оставил меня одну? Ты целовал ее, Николас? Было похоже, что мог бы.
Его рука касается моего подбородка.
– Сожалею, что ты осталась одна… я не хотел, чтобы это случилось. Нет, я не целовал ее. Клянусь тебе памятью родителей ничего не было.
Облегчение ослабляет клещи, сжавшие мое сердце. Потому что я знаю, он никогда бы не упомянул своих родителей, если бы не говорил правду
– Тогда что же произошло?
Он наклоняется вперед, упираясь локтями в колени и глядя в землю.
– Я познакомился с Люси в школе, в Брайар-Хаусе, когда мы оба учились в старших классах. Она была самой красивой девушкой, которую я когда-либо видел. Такой хрупкой, что мне хотелось защищать ее. Мы начали встречаться... СМИ пришли в неистовство, и я боялся, что это отпугнет ее. Но это ее не беспокоило, и я помню подумал, что она сильнее, чем я считал. – Он делает глубокий вдох, потирая затылок. – Она забеременела, когда нам было по семнадцать. Я был глуп – беспечен.
– О Боже мой.
Он кивает, глядя на меня.
– Беременность в таком возрасте трудна для всех, но добавь...
– То, что ты будущий лидер страны, – заканчиваю я за него фразу.
– И это было шоу ужасов. Ее семья хотела немедленно начать планировать свадьбу, хотела, чтобы Дворец объявил о нашей помолвке. Моя бабушка потребовала провести повторные анализы и тесты, чтобы подтвердить, что она действительно беременна и что действительно от меня.
И снова меня поражает странность жизни Николаса – архаичные правила, загоняющие его в угол.
– Чего хотел ты? – спрашиваю я, потому что у меня такое чувство, что никто другой этого не сделал.
– Я хотел... сделать все правильно. Я любил ее. – Он трет лицо. – В конце концов, это не имело значения. Всего через несколько недель после того, как она узнала о беременности, она потеряла ребенка, выкидыш. Она была убита горем.
– А ты?
Он отвечает не сразу. Затем тихо произносит:
– Я был... свободен. Я не хотел брать на себя такую ответственность. Пока нет.
Я поглаживаю его по плечу.
– Это понятно.
Он сглатывает и кивает.
– Когда учебный год закончился, бабушка отправила меня на лето в Японию… с гуманитарной миссией. Мы с Люси сначала разговаривали по телефону, переписывались... но я был так занят. Когда осенью я вернулся в школу, все было по-другому. Я был другим. Я заботился о ней, но мои чувства изменились. Я порвал с ней так мягко, как только мог, но она все равно восприняла это... плохо.
Печаль накатывает на меня волной.
– Насколько плохо?
– Спустя неделю она попыталась покончить с собой. Ее семья отправила ее в больницу. Хорошее место, но в школу она так и не вернулась. И я всегда чувствовал себя... виноватым из-за всего этого. Ответственным. Это не попало в газеты – не знаю, кому дворец должен был заплатить или кого убить, чтобы сохранить все в тайне, но об этом не было написано ни одной строки.
– Поэтому ты так осторожен? Насчет презервативов?
– Да.
Он притягивает меня к себе на колени и крепко обнимает. И я знаю, что для него это было нелегко.
– Спасибо, что рассказал мне. Объяснил.
Мы остаемся сидеть, окутанные тенями и пахнущим землей воздухом. Затем я спрашиваю:
– Может, вернемся на вечеринку?
Он раздумывает об этом. И слегка прижимает меня к себе.
– У меня есть идея получше.
«Рогатый Козел».
Он напоминает мне паб в Нью-Йорке: удобно, знакомо и немного липко.
После того, как Николас собрал Саймона и Фрэнни, Генри и симпатичную рыжеволосую девушку, которая цеплялась за его руку, мы вшестером бросили вечеринку в казино и провели остаток ночи в «Рогатом Козле».
Мы с Фрэнни пили текилу. Генри пел караоке. Симон и Николас оскорбляли навыки друг друга в метании дротиков.
К концу ночи, в ранние утренние часы, мы с Николасом ввалились в его комнату, упали на кровать – и, обнявшись, заснули, полностью одетые... и счастливые.
ГЛАВА 18
Николас
Следующая неделя проходит в блаженном спокойствии. Днем я занимаюсь дворцовыми делами, а ночами Оливией – это гораздо больше, чем блаженство.
Днем она расслабляется, как я этого и хочу. Гуляет по территории, и она нашла друга в лице Фрэнни. Они уже несколько раз обедали вместе, что меня несколько волнует, но, по крайней мере, я знаю, что с женой Саймона она в безопасности. Фрэнни и ее раздвоенный язык защитят Оливию от людей, подобных Люси, которые хотят ранить ее своими полуправдами.
В тех редких случаях, когда мой брат трезв, он становится все более взволнованным – будто не может сидеть спокойно, выносить свое собственное общество или любой звук, напоминающий тишину.
В конце концов, он решает устроить для себя вечеринку по случаю возвращения домой.
И вот я, приняв душ, стою у себя в ванной с полотенцем вокруг бедер готовлюсь к его королевской вечеринке на яхте, соскребая остатки крема для бритья с челюсти, когда в дверях появляется Оливия.
Она с первого взгляда показалась мне прелестной.
Но здесь, сейчас – ее обнаженная, нежная кожа, прикрытая розовым шелковым халатом, ее отдохнувшее лицо, сияющее счастьем... она великолепна.
– Так... у вас тут, народ, есть что-то вроде сувенирного магазина или мини-маркета?
Я смеюсь.
– Сувенирного магазина?
Она держит в руках светло-голубую одноразовую бритву.
– У меня закончились бритвы. Эта настолько тупая, что я могу провести ею по языку, не пролив ни капли крови.
– Давай не будем проверять эту теорию. Мне слишком нравится твой язык. – Я вытираю подбородок полотенцем. – Могу попросить прислугу принести бритву в твою комнату.
Дьявол на моем плече – и Ангел тоже – ударяют меня по голове. И нашептывают гораздо лучшую идею.
– Или... тебе могу помочь я.
Ее брови сходятся на переносице.
– Помочь мне? Я не умею пользоваться твоей бритвой.
– Нет, определенно нет – ты порежешь себя на кусочки. – Я тычу пальцем в острое, тяжелое прямое лезвие. – Я имею в виду... я могу побрить тебя.
Ее глаза темнеют, как бывает, когда она стоит на краю – прямо перед тем, как кончить. И придвигается ближе ко мне.
– Ты... хочешь сделать это?
Мой взгляд скользит вниз, по каждому роскошному сантиметру ее тела.
– О, да.
– Хо... хорошо, – соглашается она, напряженно и задыхаясь.
Уголок моих губ приподнимается, когда я осторожно снимаю халат с ее плеч и спускаю его вниз. Открывая бледные, округлые изгибы, такие нежные и аппетитные.
Я подхватываю Оливию на руки и сажаю ее на туалетный столик, ее ноги свешиваются. Холодный мрамор заставляет ее взвизгнуть, и мы оба смеемся. Потом она тянется ко мне для поцелуя – но я сдерживаюсь.
– Нет-нет, не сейчас. Мне нужно сосредоточить все свое внимание... – я провожу рукой по ее бедру, накрывая ладонью ее между ног, – …здесь.
Глаза Оливии закатываются от этого прикосновения, а бедра слегка приподнимаются, прижимаясь к моей ладони. Все, что мне хочется сделать, это скользнуть пальцем в ее влажный, тугой жар. Чтобы ее желание сомкнулось на моем члене.
Я выдыхаю. Это, черт возьми, будет сложнее, чем я думал.
Я облизываю губы, взбивая крем для бритья в теплую густую пену, чувствуя, как ее глаза следят за каждым моим движением. Опускаю полотенце под теплую воду, обматываю его вокруг ее икры, чтобы согреть и смягчить кожу.
А затем провожу по ней кашемировой кистью. Направляясь вверх по ноге, по рельефу ее скульптурной икры, оставляя за собой белый след из крема. Я дышу ровно, успокаивая себя, подношу бритву, нежно веду ею по ее коже. Промываю лезвие, затем медленными движениями повторяю все снова и снова.
После того, как обе икры и ее колени готовы, я приступаю к работе над каждым бедром.
Оливия задыхается, когда щетина щекочет нежную кожу между ног у вершины ее бедер. Когда по тому же пути следует бритва – достигая места их соединения – она стонет.
И все, что я хочу сделать, это сорвать полотенце со своих бедер и бесконечно трахать ее на столике в ванной. Член ноет, истекая влагой, и каждая мышца в моем теле натянута так сильно, что это граничит с болью.
Лучшее я оставляю напоследок.
Ее сладкую, прекрасную киску.
Повторяю процесс – сначала теплое полотенце – кладу его на нее, потирая клитор под ним, потому что как я могу этого не сделать? Она начинает ерзать, извиваться, и мне приходится ее увещевать.
– Сиди спокойно. Мне придется прекратить, если ты не будешь сидеть спокойно.
Да, я дразню ее – мучаю. Потому что сейчас, черт возьми, я не могу остановиться.
Оливия вцепилась в край стола так, что костяшки ее пальцев побелели, и уставилась на меня блестящими глазами, остекленевшими от безумного вожделения.
Как только она вся покрыта кремом, я бросаю кисть в раковину. Прижимаю бритву к ее плоти, внизу – к этим набухшим, идеальным губам. И останавливаюсь, глядя ей в глаза.
– Доверься мне.
Она кивает, почти отчаянно. И я провожу бритвой вверх, удаляя едва заметные крошечные ростки волос. Двигаюсь к ее вагине, ведя вниз маленькими, осторожными движениями – будучи уверенным, что оставляю ее прекрасный, мягкий островок, который мне так нравится.
Закончив, я откладываю бритву в сторону и беру еще теплое полотенце. Потом опускаюсь перед ней на колени. Смываю с ее кожи остатки крема и смотрю ей в глаза. И наблюдая, как она смотрит на меня, наклоняюсь вперед и накрываю ее киску своим ртом.
– Да, да... – шипит она.
Я сосу, облизываю и пожираю ее, как безумец – и, возможно, так оно и есть. Она такая скользкая, гладкая и горячая на моих губах, на моем языке. Я мог бы остаться здесь – делать это с ней – вечность. Но вечность – слишком долго для моего страдающего члена.
Тяжело дыша, с колотящимся сердцем, я встаю и срываю с себя полотенце. Подталкиваю колени Оливии вверх, ставя ее ноги на край стола рядом с ее руками, раскрывая ее себе.
Так чертовски красиво.
Беру свою длинную, горячую эрекцию в руку и провожу головкой по ее влаге, дразня кончиком клитор, потирая им розовый бутон. И у меня нет ни капли беспокойства, ни единой мысли о последствиях или ответственности. Потому что это Оливия – и это все меняет.
– Ты уверен? – спрашивает она.
Я веду член вниз к ее тугому входу, скользя по нему, чувствуя призыв войти жестко и глубоко.
– Да, да, уверен.
Оливия кивает, и я погружаюсь в нее. Она сильно сжимается вокруг меня, заставляя меня громко стонать.
– О Боже...
Неприкрытость – плоть к плоти – поразительна. Намного сильнее. Скольжение плотного жара, которое приносит столько удовольствия. Я наблюдаю, как толкаюсь в нее, чувствуя каждый великолепный сантиметр. Это самое эротическое зрелище, которое я когда-либо видел. Оливия стонет – мы оба стонем. И без малейшего сомнения я знаю, что мы очень сильно опоздаем на вечеринку Генри.
Оливия
К тому времени, когда мы действительно покидаем дворец, уже настолько поздно, что Николас попросил Бриджит позвонить и сказать, чтобы они придержали для нас трап.
Он говорит, что мы просто будем курсировать по заливу, но я надеюсь, что Генри не злится на нас за то, что мы задержали его вечеринку.
Мне не стоило волноваться. После того, как мы всходим на борт, сразу видно, Генри слишком пьян, чтобы заметить – или волноваться. Он небрежно обнимает нас обоих, словно не видел несколько недель.
– Так чертовски рад, что ты это сделал! – вопит он, широко раскинув руки. – Я люблю эту гребаную лодку!
Глаза Николаса озабоченно сужаются.
– Вообще-то, это корабль, братишка.
Генри закатывает глаза и чуть не падает.
– Тебе никогда не надоедает поправлять людей? Выпей, черт возьми.
Именно это мы и делаем.
Я попыталась представить себе, как будет выглядеть королевская яхта, но, как и практически любой другой опыт в этом безумном путешествии, мое воображение, к сожалению, не дотягивает до увиденного.
На «корабле» есть все мыслимые виды роскоши. Это плавучий дворец – и почти такой же большой. Вереницы лампочек усеивают небо над палубой, и некоторые из гостей – тоже пьяные, но не так сильно, как Генри – превращают ее в импровизированный танцпол. Они кружатся в такт музыке, доносящейся из динамиков ди-джея. Играет Канье Уэст – и я смеюсь про себя, вспоминая наше с Николасом первое свидание.
Кажется, это было так давно. Столько всего произошло. Так много изменилось.
С бокалами в руках мы с Николасом вливаемся в толпу. Он знакомит меня со всевозможными аристократами: герцогами, баронами, леди и одной маркизой, или как их там.
Мы находим Фрэнни и Саймона и держимся довольно близко к ним. Примерно через час мы стоим у перил, легкий ветерок развевает мои волосы, но не настолько, чтобы причинить какой-либо урон прическе, а Саймон начинает рассказывать о своих планах по расширению «Barrister's».
Я смотрю на Николаса, и мое сердце замирает. Потому что он не слушает Саймона – его внимание сосредоточено на другом конце палубы, на противоположных перилах.
Я никогда раньше не видела Николаса таким испуганным. Но именно эта эмоция застыла на его лице.
– Генри, – шепчет он, но только самому себе. А потом кричит: – Генри!
Он бросается вперед, пробегая по палубе, и я поворачиваюсь как раз вовремя, чтобы увидеть, что напугало его до смерти.
Генри смеется, слишком сильно перегнувшись через перила. А потом... молча... он переваливается через них.
Кто-то кричит. Николас вновь выкрикивает имя брата. Охранник делает ошибку, пытаясь остановить его и… получает локтем в нос. Когда Николас достигает того места, где только что стоял его брат, он не останавливается ни на секунду, а хватается за перила и прыгает вниз ногами.
И оба принца Вэсско оказываются за бортом.
Охранники в черных костюмах ждут за дверью частной больничной палаты. Кто-то принес Николасу сухую смену одежды – джинсы и простую черную футболку. Он переоделся после того, как врачи сообщили ему и советнику королевы последние новости о Генри.
Они считают, что он ударился головой по пути вниз. Легкое сотрясение мозга, все признаки указывают на отсутствие серьезных повреждений. Но Николасу от этого не легче.
Он сидит в кресле в изножье кровати, стиснув зубы, наклонившись вперед, упершись локтями в колени, натянутый как струна. Его глаза не отрываются от лежащего без сознания брата, будто он может разбудить его своим пристальным взглядом.
В комнате царит мертвая тишина, если не считать глубокого ровного дыхания Генри и мерцания пульсометра. Мы вдвоем, но я не чувствую себя неловко или не в своей тарелке.
Нет никакого желания предлагать ему что-нибудь поесть или выпить чашечку кофе. Потому что я знаю, сейчас Николас хочет только меня, нуждается во мне. Так что на Земле нет иного места, где бы я предпочла быть.
Я кладу руку ему на плечо, разминая твердую как камень мышцу. Он поворачивает голову, и его глаза встречаются с моими – и, Боже, в них горит столько эмоций. Переполненные печалью, виной и гневом – будто он не может решить, хочет ли заплакать или выбить дерьмо из своего брата.
Я бы чувствовала то же самое, если бы это была Элли. Мне бы захотелось одновременно встряхнуть ее и задушить. Поэтому я слегка улыбаюсь ему и киваю.
И как будто почувствовав, что внимание Николаса сосредоточено не только на нем, Генри шевелится. Его густые светлые брови сходятся на переносице, и он стонет, затем медленно его глаза – так похожие на прекрасные серо-зеленые глаза его брата – с усилием открываются. Расфокусированый взгляд медленно сканирует комнату, прежде чем остановиться на Николасе, с каждой секундой становясь все более настороженными. Сухим, надтреснутым голосом он бормочет:
– Дурацкая гребаная лодка.
Через мгновение Николас качает головой, пригвоздив брата взглядом к кровати, его слова звучат тихо и отрывисто.
– Не надо больше, Генри. Мы все, что от них осталось, ты и я. и ты не можешь... не надо больше.
Боль морщит лицо Генри, прогоняя маску веселья, которой он всегда прикрывался.
– Что случилось? – спрашивает Николас. – Я знаю, что-то случилось. Это постепенно съедает тебя, и ты расскажешь мне, что это. Сейчас же.
Генри кивает, облизывает губы и просит воды. Я наполняю стакан из пластикового кувшина, стоящего на столике. После нескольких долгих глотков через соломинку он отставляет его в сторону и трет глаза.
Начав говорить, он отводит взгляд от брата в дальний угол комнаты, словно видит, как перед ним разыгрывается его рассказ.
– Это случилось примерно за два месяца до окончания моей службы. Они держали меня подальше от всего, что напоминало военные действия – это было похоже на вечеринку в саду. Ты же знаешь, как это бывает.
Николас объяснил мне это. «Цель высокой важности» – вот кем были они с братом.
Хотя их подготовка была такой же, как и у других солдат, при развертывании они получали специальные задания, потому что находились под особой угрозой. Потому что из принцев получился бы очень блестящий трофей.
– А потом однажды Темные Костюмы сказали, что у них есть моральная миссия – возможность пропаганды. Они хотели, чтобы я посетил аванпост, все еще находящийся в безопасной зоне, но за пределами основного объекта. Группу мужчин, проведших там некоторое время, нуждавшихся в поддержке. Визите их принца. Награде за хорошо выполненную службу.
Генри терзает зубами губу – почти кусает.
– Мы выехали, и я встретился с ними, их было всего человек пятнадцать. Они были хорошими парнями. Один был похож на старого сварливого бульдога – он хотел свести меня со своей внучкой. Другой... ему было всего восемнадцать... – слезы наворачиваются на глаза Генри, и его голос срывается. – Он ни разу не целовался с девушкой. И с нетерпением ждал возвращения домой, чтобы изменить это.
Он трет лицо, втирая слезы в кожу.
– В общем, я рассказал пару шуток, заставил их смеяться. Мы сделали кучу фотографий, а затем отправились обратно. Мы находились в пути, наверное... минут семь... когда прилетели первые ракеты. Я велел водителю развернуться и ехать обратно, но он меня не слушал. Какой смысл во всем этом, если они не слушают? – спрашивает он мучительным голосом. – Я ударил кулаком парня рядом с собой, переполз через его колени и выкатился из «Хаммера». И побежал... – Генри давится рыданиями. – Клянусь, Николас, я бежал изо всех сил. Но когда добрался туда – там ничего не осталось. Это были просто... кусочки.
Я закрываю рот рукой и плачу вместе с ним. Генри глубоко вздыхает, шмыгая носом, и снова вытирает лицо.
– И я не могу от этого избавиться. Может, я и не должен. Может, это должно съесть меня по кусочкам. – Он смотрит на Николаса, и в его голосе появляется горечь. – Эти люди погибли из-за меня. Они умерли ради фотооперации.
Сначала Николас ничего не говорит. Он смотрит на своего брата с массой эмоций, бурлящих на его лице. А потом встает. И его голос – особый голос – успокаивает, но он тверд. Требуя, чтобы его выслушали.
– За этой дверью стоят два человека, которые готовы умереть за тебя. Сотня во дворце, тысячи по всему городу – все они умрут за тебя или за меня. За то, что мы представляем. Это наше бремя, плата за жизнь, которую мы должны вести. Ты не можешь это изменить. Все, что ты можешь сделать, это почтить память этих людей, Генри.
– Не говори мне, чтобы я жил ради них! – набрасывается Генри. – Это глупо – они мертвы! Я сойду с ума, если ты это скажешь.
– Я не собираюсь этого говорить, – мягко отвечает ему Николас. – Мы не можем жить ради них. Все, что мы можем сделать, это попытаться стать людьми, за которых стоит умереть. Мы те, кто мы есть – когда ты умрешь, на твоем надгробии будет написано: «Генри, принц Вэсско». А если бы ты убился сегодня ночью, там было бы сказано: «Генри, принц Вэсско, он упал с гребаной лодки». И все это было бы напрасно.
Николас подходит ближе, наклоняется, чтобы заглянуть брату в глаза.
– В мире так мало людей, у которых есть шанс и сила его изменить. Но мы можем, Генри. Так что если ты возьмешь себя в руки и сделаешь что-то удивительное со своей жизнью, то эти люди умрут за что-то удивительное. Это все, что мы можем сделать.
Они оба замолкают. Генри, кажется, успокоился, обдумывая слова Николаса.
– Ты связался с их семьями? – мягко спрашиваю я. – Возможно... помощь им поможет тебе. Окажи им поддержку, посмотри каково их финансовое…
– Это цинично. – Генри качает головой.
– Ты так говоришь только потому, что у тебя есть деньги, – отвечаю я ему. – Когда испытываешь нужду – это вовсе не цинизм, а благословение. И я имею в виду не только деньги. Ты мог бы поговорить с ними... стать другом... может быть, начать заполнять пространство, которое осталось после их ухода. Не потому что ты принц, а потому что ты очень классный парень.
Генри на мгновение задумывается. Шмыгая носом и вытирая щеки.
– Я очень классный.
И я смеюсь. Мои глаза все еще влажные, но я смеюсь. Николас с Генри тоже. Затем Николас садится на кровать и наклоняется вперед, крепко обнимая своего младшего брата. Точно так же, как в тот момент на видео, в ужасный день похорон их родителей.
Как и в тот день, Николас говорит ему, что все будет хорошо.
ГЛАВА 19
Николас
На следующей неделе мы с Генри должны играть в поло. Он отказался, сославшись на предписание врача – из-за недавнего сотрясения мозга. Моя бабушка не дает ему ни намека на то дерьмо с «инцидентом на корабле», хотя в прессе сообщалось, что «дикий, пьяный принц Генри снова в нем».
Думаю, она чувствует, что он борется с чем-то и что, играет он или нет, он не готов к публичному появлению на матче по поло.
У меня же, с другой стороны, нет причин от него отказываться. И я не так уж и сильно возражаю.
Поло – это сложная, напряженная, странно расслабляющая игра, так как у вас нет времени думать о чем-то еще.
