Текст книги "Облажаться по-королевки (ЛП)"
Автор книги: Эмма Чейз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)
ОБЛАЖАТЬСЯ
ПО-КОРОЛЕВСКИ
ЭММА ЧЕЙЗ
Перевод: Алла
ПРОЛОГ
Мое первое воспоминание ничем не отличается от любого другого. Мне было три года, и это был мой первый день в детском саду. По какой-то причине мама проигнорировала тот факт, что вообще-то я мальчик, и одела меня в ужасный балахон, рубашку с оборками и лакированные башмаки. Я планировал намазать краску на одежду при первой же возможности. Но это не то, что больше всего мне запомнилось. В то время видеть направленный в мою сторону объектив камеры было так же привычно, как видеть птицу в небе. Я уже должен был привыкнуть к этому – и, думаю, привык. Но в тот день все было по-другому. Там были сотни камер. Выстроившись вдоль каждого сантиметра тротуара и улиц, они сгрудились у входа в мой детский сад, словно море одноглазых монстров, ожидающих нападения. Помню голос своей матери, успокаивающий и размеренный, когда я цеплялся за ее руку, но не мог разобрать слов. Их заглушал рев щелкающих объективов и крики фотографов, зовущих меня по имени.
– Николас! Николас, сюда, улыбнись! Посмотри вверх, парень! Николас, сюда! – это была первая догадка, что я... что мы... другие. В последующие годы я узнал, насколько отличается моя семья. Всемирно известные, мгновенно узнаваемые, наша повседневная деятельность рождала заголовки в прессе. Слава – странная штука. Мощная вещь. Обычно она похожа на приливы и отливы. Она увлекает людей, их ею захлестывает, но, в конце концов, известность идет на убыль, и прежний объект привязанности становится тем, кто когда-то был кем-то, но больше им не является.
Со мной такого никогда не случится. Меня знали еще до моего рождения, и мое имя вошло в историю еще задолго до того, как я стану прахом. Бесчестье временно, известность мимолетна, но королевская власть... королевская власть вечна.
ГЛАВА 1
Николас
Можно подумать, я привык к тому, что за мной наблюдают, и на меня не действует ощущение, что кто-то смотрит на меня, пока я сплю.
Это было бы неправдой.
Мои глаза распахиваются, и всего в нескольких сантиметрах от своего лица я вижу тощее морщинистое лицо Фергюса.
– Черт побери!
Вид не из приятных. Один его здоровый глаз смотрит неодобрительно, в то время как другой – косящий, который, как мы с братом всегда подозревали, вовсе не был «ленивым», а обладал причудливой способностью видеть все сразу, смотрит в противоположную сторону комнаты.
Каждый стереотип начинается с чего-то, с какой-то смутной, но затяжной крупицы истины. Я давно подозревал, что стереотип снисходительного, сварливого слуги начался с Фергюса.
Видит Бог, этот сморщенный ублюдок достаточно для этого старый.
Он выпрямляется у моей кровати, насколько позволяет его сгорбленный древний позвоночник.
– Потребовалось достаточно времени, чтобы вас разбудить. Думаете, у меня нет дел важнее? Я как раз собирался вас пнуть.
Он преувеличивает.
О том, что у него есть дела поважнее, а не о том, чтобы пнуть меня.
Я люблю свою кровать. Это был подарок короля Дженовии на восемнадцатый день рождения. Это четырехстолпное сверкающее произведение искусства, вырезанное вручную в шестнадцатом веке из цельного массива бразильского красного дерева.
Мой матрас набит мягчайшими венгерскими гусиными перьями, простыни из египетского хлопка настолько тонкого плетения, что в некоторых частях света это было бы незаконно, и все, чего я хочу, это перевернуться и зарыться под ними, как ребенок, решивший не вставать в школу.
Но предупреждение Фергюса скрежещет по моим барабанным перепонкам, как наждачная бумага.
– Вы должны быть в Зеленой гостиной через двадцать пять минут.
И нырнуть под простыни больше не вариант. Они не спасут вас от психопатов с мачете в руках... или плотного графика.
Иногда мне кажется, что я шизофреник. С диссоциативным расстройством. Возможно, с раздвоением личности. Это не было бы сюрпризом. Всевозможные расстройства проявляются в древних генеалогических древах – гемофилии, бессонницы, лунатики... рыжие. Полагаю, мне повезло, что я не один из них.
Моя проблема – голоса. Не такие голоса – скорее ответы в моей голове. Ответы на вопросы, которые не соответствуют тому, что на самом деле выходит из моего рта.
Я почти никогда не говорю то, что думаю. Иногда я настолько полон дерьма, что мои глаза могут стать карими. И, возможно, это к лучшему.
Потому что я думаю, что большинство людей – гребаные идиоты.
– И мы возвращаемся к разговору с Его Королевским Высочеством принцем Николасом.
Кстати, об идиотах... светловолосый, тонкокостный мужчина в очках, сидящий напротив меня и ведущий это захватывающее телевизионное интервью? Его зовут Тедди Литлкок («Little Сock» в пер. с англ. – маленький член). Нет, правда, это его настоящее имя – и, насколько я слышал, это не оксюморон. Представляете, каково ему было в школе с такой фамилией? Этого почти достаточно, чтобы мне стало его жаль. Но не совсем. Потому что Литлкок – журналист, а я испытываю к ним особое отвращение. Миссия средств массовой информации всегда заключалась в том, чтобы отыметь сильных мира сего всеми способами, и засунуть их проступки в их аристократические задницы. Что, в некотором смысле, прекрасно – большинство аристократов первоклассные придурки, это всем известно. Меня беспокоит, когда это происходит не заслужено. Когда это даже не правда. Если вокруг нет грязного белья, СМИ будут тащить свежую накрахмаленную рубашку по дерьму и создавать свои собственные истории. Вот вам оксюморон: журналистская честность. Старик Тедди не просто репортер – он одобрен Дворцом. Это означает, что в отличие от своих подкупающих, шантажирующих, лживых братьев, Литлкок получает прямой доступ – как и это интервью – в обмен на самые глупые чертовы вопросы.
– Чем вы занимаетесь в свободное время? Какие у вас хобби? – теперь понимаете, что я имею в виду?
Это похоже на интервью девушек для «Playboy»: «мне нравятся ванны с пеной, бои подушками и долгие прогулки голышом по пляжу». Нет, ей это не нравится. Но суть вопросов не в том, чтобы сообщить, а в том, чтобы усилить фантазии парней, дрочащих на нее. То же самое и со мной. Я ухмыляюсь, сверкнув намеком на ямочки – женщины падают с ног, засматриваясь на ямочки.
– Что же, обычно по вечерам я люблю читать. – Я люблю трахаться. Это, вероятно, тот ответ, который мои поклонники предпочли бы услышать. Дворец, однако, выжил бы из ума, если бы я сказал это. Так, где я остановился? Точно – трахаться. Мне нравится долго, жестко и часто. Удерживая руками упругую, округлую задницу, притягивая какой-нибудь прекрасный лакомый кусочек к себе, слыша ее сладкие стоны, отражающиеся от стен, когда она кончает, сжимаясь вокруг моего члена. Эти столетние комнаты обладают фантастической акустикой. В то время как некоторые мужчины выбирают женщин из-за их таланта держать ноги широко раздвинутыми, я предпочитаю тех, кто умеет держать рот на замке. Благоразумие и железное соглашение о неразглашении скрывают большинство реальных историй из газет.
– Я люблю верховую езду, поло, стрельбу по тарелочкам с королевой. – Я люблю скалолазание, ездить так быстро, как только могу, чтобы не разбиться, летать, хороший скотч, второсортные фильмы и язвительный пассивно-агрессивный словесный обмен с королевой.
Скрещиваю руки на груди, демонстрируя загорелые руки под закатанными рукавами моей бледно-голубой рубашки оксфорд. Мне сказали, что в Твиттер они пользуются бешеной популярностью – наряду с несколькими другими частями моего тела.
– В мае этого года исполнится тринадцать лет со дня трагической авиакатастрофы, унесшей жизни принца и принцессы Пембрук. – Вызов сделан. Я молча киваю. – Вы часто о них думаете?
Резной браслет из тикового дерева давит мне на запястье.
– У меня много счастливых воспоминаний о моих родителях. Но для меня важнее всего то, что они живут в тех делах, которые отстаивали, благотворительности, которую поддерживали, пожертвованиях, которые носят их имя. Это их наследие. Создав фонды, которые они защищали, я гарантирую, что их всегда будут помнить. – Слова, слова, слова. У меня это хорошо получается. Говорить много, но ничего не отвечать. Я думаю о них каждый день. Быть чрезмерно эмоциональным – это не для нас – крепость духа, вперед и только вперед, Король мертв – да здравствует король. Но в то время как для всего мира они были Их Королевским Высочеством, для меня и моего брата Генри они были просто мамой и папой. Они были хорошими, веселыми и настоящими. Часто нас обнимали и шлепали, когда мы этого заслуживали, что тоже случалось довольно часто. Они были мудры, добры и горячо любили нас, а это большая редкость в моем кругу. Интересно, что бы они сказали обо всем и как бы все изменилось, если бы остались живы. Тедди снова заговорил. Я не слушаю, но мне и не нужно – последние несколько слов – это все, что мне необходимо услышать.
– ...Леди Эсмеральдой в прошлые выходные? – я знаю Эззи со школьных времен в Браяр-Хаус. Она молодчина – шумная и буйная.
– Мы с Леди Эсмеральдой старые друзья.
– Просто друзья?
Она также убежденная лесбиянка. Факт, который ее семья хочет скрыть от прессы. Я ее любимая «борода». Наши взаимовыгодные свидания организуются через секретаря Дворца. Я очаровательно улыбаюсь.
– Я взял за правило не рассказывать о личной жизни. – Тедди наклоняется вперед, уловив запах истории. Истории с большой буквы.
– Значит, между вами может возникнуть что-то более глубокое? Страна так радовалась, наблюдая за ухаживаниями ваших родителей. Люди как на иголках ждут, что вы, «Ваше Королевское Великолепие», как они называют вас в социальных сетях, найдете свою возлюбленную и остепенитесь.
Я пожимаю плечами.
– Все возможно.
За исключением этого. Я не собираюсь остепеняться в ближайшее время. Он может поставить на это свой Литлкок.
Как только жаркий луч освещения и красный сигнал на камере гаснут, я встаю со стула, снимая микрофон, прикрепленный к воротнику.
Тедди тоже встает.
– Спасибо, что уделили мне время, Ваша Светлость.
Он слегка кланяется – таков протокол. Я киваю.
– Всегда рад, Литлкок.
Бриджит, моя личная секретарша – полная, средних лет, хорошо организованная женщина, появляется рядом со мной с бутылкой воды.
– Спасибо. – Я откручиваю крышку. – Кто следующий?
Темные костюмы думали, что это хорошее время для пиара – что означает дни интервью, туров и фотосессий. Мой личный четвертый, пятый и шестой круги ада.
– На сегодня он последний.
– Аллилуйя.
Она идет рядом со мной по длинному, устланному коврами коридору, который, в конце концов, приведет меня в Гатри-Хаус – мои личные апартаменты во Дворце Вэсско.
– Лорд Эллингтон скоро прибудет, и все приготовления к обеду в Бон-Репасе подтверждены.
Дружить со мной труднее, чем вы думаете. Я имею в виду, я-то отличный друг; а вот моя жизнь, наоборот, заноза в заднице.
Я не могу в последнюю минуту просто зайти в паб или в новый клуб в пятницу вечером. Эти вещи должны быть заранее спланированы, организованы.
Спонтанность – единственная роскошь, которой я не могу наслаждаться.
– Хорошо.
С этими словами Бриджит направляется к кабинетам дворца, а я вхожу в свои личные покои.
Три этажа, полностью модернизированная кухня, утренняя комната, библиотека, две гостевые комнаты, комнаты для прислуги, две хозяйские спальни с балконами, с которых открываются самые захватывающие виды на территорию. Все полностью отреставрировано и обновлено – цвета, гобелены, каменная кладка и лепнина сохраняют свою историческую целостность.
Гатри-Хаус является официальной резиденцией принца или принцессы Пембрук – наследника – кем бы он ни был. Он принадлежал моему отцу до того, как стал моим, бабушке до ее коронации.
Члены королевской семьи большие любители подержанных вещей.
Направляюсь в хозяйскую спальню, расстегиваю рубашку, с нетерпением ожидая горячего душа, стучащего по мне из восьми леек, включенных на полную мощность. Мой душ чертовски фантастический. Но не могу пройти дальше. Фергюс, мой слуга, встречает меня на верхней площадке лестницы.
– Она хочет вас видеть, – хрипит он. И «она» не нуждается в дополнительном представлении. Провожу рукой по лицу, почесывая темную пятичасовую щетину на подбородке.
– Когда?
– А как вы думаете? – усмехается Фергюс. – Вчера, конечно.
Конечно.
В старые времена трон был символом власти монарха. На иллюстрациях он был изображен с восходящим солнцем позади него, облаками и звездами под ним – место для нисхождения самого Бога.
Если трон был эмблемой власти, то тронный зал был местом, где этот суверенитет осуществлялся. Там, где издавались указы, объявлялись наказания, и приказ «принесите мне его голову» эхом отдавался от холодных каменных стен.
Это было тогда. Сейчас работа ведется в королевском кабинете – тронный зал используется для общественных экскурсий.
А вчерашний трон – это сегодняшняя исполнительная власть.
Сейчас я сижу напротив него. Он блестящий, массивный красного дерева и смехотворно огромный. Если бы моя бабушка была мужчиной, я бы заподозрил, что она кое-что компенсирует.
Кристофер, личный секретарь королевы, предлагает мне чай, но я отказываюсь, махнув рукой. Он молод, лет двадцати трех, такого же роста, как и я, и привлекателен, наверное, как звезда боевика. Он не ужасный секретарь, но и не слишком умный. Думаю, королева держит его здесь ради забавы – потому что ей нравится смотреть на него, грязная старушенция. Мысленно я называю его Игорем, потому что, если бабушка велит ему до конца жизни есть только мух, он спросит: «с крыльями или без?» Наконец, дверь, ведущая в Голубую гостиную, открывается, и на пороге появляется Ее Величество Королева Ленора. В Колумбийском тропическом лесу есть вид обезьян, который является одним из самых очаровательных животных, которых вы когда-либо видели – их милота бесчестит пушистых хомячков и маленьких собачек в Pinterest. За исключением скрытых острых как бритва зубов и аппетита к человеческим глазным яблокам. Те, кого привлекает благородная внешность зверя, обречены их потерять. Моя бабушка очень похожа на этих злобных маленьких обезьян. Она похожа на бабушку – на любую бабушку. Невысокая и миниатюрная, с мягкими пушистыми волосами, маленькими красивыми ручками, блестящим жемчугом, тонкими губами, которые могут посмеяться над грязной шуткой, и мудрым лицом. Но глаза ее выдают. Темно-серые глаза. Из тех, что в прежние времена заставили бы противоборствующие армии бежать. Потому что это глаза завоевателя... непобедимого.
– Николас. – Я встаю и кланяюсь.
– Бабушка. – Она проносится мимо Кристофера, даже не взглянув на него.
– Оставь нас. – Я сажусь после нее, закинув лодыжку на противоположное колено и небрежно положив руку на спинку стула. – Я видела твое интервью, – говорит она мне. – Тебе следует больше улыбаться. Ты казался таким счастливым мальчиком.
– Я постараюсь запомнить, чтобы притворяться быть счастливым. – Она выдвигает средний ящик стола, достает клавиатуру и стучит по ней с большим мастерством, чем можно было бы ожидать от человека ее возраста.
– Ты видел вечерние заголовки?
– Нет. – Она разворачивает экран ко мне. Затем быстро щелкает один новостной сайт за другим.
ПРИНЦ ВЕЧЕРИНКИ В ОСОБНЯКЕ PLAYBOY
ГЕНРИ СЕРДЦЕЕД
ДИКИЙ, БОГАТЫЙ И МОКРЫЙ
На последнем снимке мой брат ныряет в бассейн – голый, как в день своего рождения. Я наклоняюсь вперед, щурясь.
– Генри придет в ужас. Освещение кошмарное – здесь едва можно разглядеть его татуировку. – Губы бабушки вытягиваются в тонкую линию.
– Ты находишь это забавным?
В основном меня это раздражает. Генри незрелый, немотивированный бездельник. Он плывет по жизни, как перышко по ветру, куда бы тот его ни унес. Я пожимаю плечами.
– Ему двадцать четыре, он только что уволился со службы…
Обязательная военная служба. Каждый житель Вэсско – мужчина, женщина или принц – обязан отдать ей два года.
– Его отпустили несколько месяцев назад. – Обрывает она меня. – И с тех пор он объехал весь мир с восьмьюдесятью шлюхами.
– Ты пробовала звонить ему на мобильный?
– Конечно, пробовала. – Кудахчет она. – Он отвечает, издает этот нелепый статический звук и говорит, что не слышит меня. Потом говорит, что любит меня, и вешает трубку.
Мои губы растягиваются в улыбке. Негодник умеет устроить представление – надо отдать ему должное. Глаза королевы темнеют, как надвигающаяся буря.
– Он в Штатах, в Лас-Вегасе, и скоро собирается на Манхэттен. Я хочу, чтобы ты поехал туда и привез его домой, Николас. Мне все равно, даже если тебе придется стукнуть его по голове и засунуть в мешок.
Я побывал почти во всех крупных городах мира, и из них Нью-Йорк я ненавижу больше всего.
– Мое расписание…
– Изменено. Во время твоего пребывания там, ты будешь присутствовать на нескольких мероприятиях вместо меня. Я нужна здесь.
– Полагаю, будешь работать в Палате общин? Убедишь этих засранцев наконец-то выполнить свою работу?
– Рада, что ты заговорил об этом. – Бабушка скрещивает руки на груди. – Ты знаешь, что происходит с монархией, у которой нет стабильной линии наследников, мой мальчик?
Мои глаза сужаются.
– Я изучал историю в университете – конечно.
– Просвети меня.
Я поднимаю плечи.
– Без четкой преемственности неоспоримых наследников может произойти захват власти. Диссонанс. Возможно, гражданская война между различными домами, которые видят возможность взять власть на себя. – У меня волосы на затылке встают дыбом. Ладони начинают потеть. То чувство, когда ты почти на вершине первого подъема американских горок. – Куда ты клонишь? У нас есть наследники. Если нас с Генри настигнет какая-нибудь катастрофа, всегда есть кузен Маркус.
– Кузен Маркус – идиот. Он женился на идиотке. Его дети – дважды проклятые идиоты. Они никогда не будут править этой страной. – Она поправляет жемчуг и вздергивает нос. – В парламенте ропщут по поводу перехода к церемониальному суверенитету.
– Ропот есть всегда.
– Нет, – резко отвечает она. – Здесь совсем другое дело. Они задерживают торговое законодательство, безработица растет, зарплаты снижаются. – Она стучит по экрану. – Эти заголовки не помогают. Народ беспокоится о еде на своих столах, в то время как их принц скачет из одного роскошного отеля в другой. Мы должны предоставить прессе что-то позитивное. Должны дать людям повод что-то отпраздновать. И мы должны показать парламенту, что мы четко контролируем ситуацию, так что им лучше играть по правилам, или мы будем грубо с ними обращаться. – Я киваю. Соглашаюсь. Как глупый мотылек, радостно хлопающий крыльями в сторону пламени.
– А как насчет Дня гордости? Мы могли бы открыть залы для публики, парад? – предлагаю я. – Народ любит подобные вещи.
Она постукивает себя по подбородку.
– Я думала о чем-то... большем. Чем-то, что привлечет внимание всего мира. Событие века. – Ее глаза сверкают предвкушением, как у палача перед тем, как он взмахнет топором. А потом топор опускается. – Свадьба века.
ГЛАВА 2
Николас
Все мое тело сжимается. И такое чувство, что мои органы начинают схлопываться. Мой голос хриплый от бессмысленной, нелогичной надежды.
– Бабушка Мириам снова выходит замуж?
Королева складывает руки на столе. Ужасный знак. Это говорит о том, что она приняла решение, и даже штормовой ветер не сможет сбить ее с курса.
– Когда ты был мальчиком, я обещала твоей матери, что дам тебе возможность самому выбрать себе жену, как твой отец выбрал ее. Влюбиться. Я наблюдала и ждала, а теперь перестала ждать. Твоя семья нуждается в тебе, твоя страна нуждается в тебе. Поэтому ты объявишь имя своей невесты на пресс-конференции... в конце лета.
Ее заявление выводит меня из шока, и я вскакиваю на ноги.
– Через пять чертовых месяцев!
Она пожимает плечами.
– Я хотела дать тебе тридцать дней. Можешь поблагодарить дедушку за то, что он меня отговорил.
Она имеет в виду портрет на стене позади нее. Дедушка умер десять лет назад.
– Возможно, тебе следует меньше беспокоиться о моей личной жизни и больше о том, чтобы пресса не узнала о твоей привычке разговаривать с картинами.
– Это меня утешает! – теперь она тоже встает – руки на столе, наклоняется ко мне. – И это всего лишь картина – не будь таким несносным, Ники.
– Ничего не могу поделать. – Многозначительно смотрю на нее. – Я учился у лучших.
– Я составила список подходящих молодых леди – некоторых из них ты уже встречал, некоторые – окажутся для тебя незнакомы. Это наш лучший план действий, если только ты не дашь мне повод думать иначе.
А у меня ничего нет. Мой ум покидает меня так быстро, что в мозгу остается пыльный след. Потому что с политической точки зрения, с точки зрения связей с общественностью, она права – королевская свадьба убивает всех зайцев одним выстрелом. Но зайцам наплевать на то, что правильно – они просто видят, как пуля приближается к их гребаным головам.
– Я не хочу жениться.
Она пожимает плечами.
– Я тебя не виню. Я не хотела надевать тиару твоей прапрабабушки, королевы Бельведер, на свой двадцать первый день рождения – она была безвкусная и тяжелая. Но все мы должны выполнять свой долг. Ты знаешь это. Теперь твоя очередь, принц Николас.
Есть причина, по которой долг – это омофон слову «дерьмо».
И она спрашивает не как моя бабушка, а как моя королева. Пожизненное воспитание, сосредоточенное на ответственности, наследстве, праве по рождению и чести, не позволяет мне отказаться.
Мне нужно выпить. Прямо сейчас.
– Это все, Ваше Величество?
Она смотрит на меня несколько секунд, потом кивает.
– Да. Хорошей дороги; мы поговорим, когда ты вернешься.
Я встаю, опускаю голову и поворачиваюсь, чтобы уйти. Как только дверь за мной закрывается, я слышу вздох.
– О, Эдвард, где мы ошиблись? Почему с ними должно быть так трудно?
Час спустя я снова в Гатри-Хаусе, сижу перед камином в утренней гостиной и протягиваю свой пустой стакан Фергюсу, чтобы он его наполнил. Еще одна порция. Не то чтобы я не знал, чего от меня ждут – весь мир знает. У меня одна работа: передать свою кровь победителя следующему поколению. Зачать наследника, который однажды заменит меня, как я заменю свою бабушку. И управлять страной.
– Вот он где!
Я могу по пальцам пересчитать людей, которым доверяю, и Саймон Барристер, четвертый граф Эллингтон, один из них. Он приветствует меня крепким объятием и светящейся улыбкой. И когда я говорю «светящийся», я имею в виду буквально – его лицо ярко-красное и с хрустящей корочкой.
– Что, черт возьми, случилось с твоим лицом?
– Проклятое Карибское солнце ненавидит меня. Независимо от того, сколько солнцезащитного крема я использовал, оно нашло способ поджарить меня, как чипс! – он толкает меня локтем. – Готов для креативного медового месяца, если понимаешь о чем я. Процесс нанесения крема от ожогов может быть довольно чувственным.
Саймон женился в прошлом месяце. Я стоял рядом с ним у алтаря, хотя изо всех сил пытался заставить его сбежать.
У него большое сердце и блестящий ум, но ему никогда не везло с женщинами. Медные волосы, молочно-белая кожа и пузико, которое не уходит ни от тенниса, ни от езды на велосипеде. А потом появилась Фрэнсис Олкотт. Фрэнни меня не любит, и это чувство взаимно. От нее захватывает дух – надо отдать ей должное: темные волосы и глаза, лицо ангела, кожа фарфоровой куклы. Из тех, чья голова крутится на шее прямо перед тем, как утащить тебя под кровать, чтобы задушить.
Фергюс приносит Саймону выпить, и мы садимся.
– Итак, я слышал, что Стреляный Воробей наконец-то обрушила молот на всю эту историю с браком.
– Как быстро.
– Ты же знаешь, как здесь это происходит. У стен есть уши и большие рты. Какой у тебя план, Ник?
Я поднимаю бокал.
– Быстро напиться. – Потом пожимаю плечами. – Кроме этого, у меня нет плана.
Я бросаю ему бумаги.
– Она составила мне список потенциальных кандидаток. Очень мило с ее стороны.
Саймон листает страницы.
– Это может оказаться весело. Ты мог бы проводить прослушивания, как в «Х-Факторе»: «Покажите мне таланты своего четвертого размера».
– И вдобавок ко всему, мы должны поехать в чертов Нью-Йорк и отыскать Генри.
– Не знаю, почему ты так не любишь Нью-Йорк: хорошие шоу, вкусная еда, длинноногие модели.
Мои родители возвращались из Нью-Йорка, когда их самолет упал. Это ребячество и глупость, я знаю – но что я могу сказать, я держу обиду.
Саймон поднимает ладонь.
– Погоди, что ты имеешь в виду, говоря, что нам надо ехать в чертов Нью-Йорк?
– Страдание любит компанию. Значит – поездка.
Кроме того, я ценю мнение Саймона, его суждения. Если бы мы были мафией, он был бы моим советником.
Он смотрит в свой стакан, будто в нем хранятся тайны мира… и женщин.
– Фрэнни не обрадуется.
– Подари ей что-нибудь блестящее из магазина.
Семья Саймона владеет «Barrister's», крупнейшей сетью универмагов в мире.
– Кроме того, вы провели вместе целый месяц. Ты, должно быть, уже устал от нее.
Секрет долгих, успешных отношений – частые отлучки. Это сохраняет новизну, забаву – нет времени для неизбежной скуки и раздражения.
–В браке не бывает тайм-аутов, Ник. – Он хихикает. – Ты и сам скоро в этом убедишься.
Я показываю ему палец.
– Ценю твое сочувствие.
– Я здесь для этого.
Осушаю свой стакан. Снова.
– Кстати, я отменил наши планы на ужин. Потерял аппетит. Я сказал охране, что мы проведем остаток ночи в «Козле».
«Рогатый козел» когда-то был публичным домом, сегодня это паб. Стены покосились, крыша протекает, но, по-моему, это лучший паб в стране. Не знаю, как Макалистер – владелец – делает это, но после ночи в «Козле» ни одна история обо мне или моем брате ни разу не появлялась в прессе.
А они были дикими.
Мы с Саймоном уже пьяны в стельку, когда машина подъезжает к дверям. В пабе пахнет несвежим пивом и сигаретами, но это так же приятно, как свежее печенье из духовки. Мы с Саймоном сидим в баре, а Мэг – дочь Макалистера – вытирает стойку и сексуально улыбается.
– Добрый вечер, Ваше Высочество. – Саймон получает кивок, но менее сексуальную улыбку. – Лорд Эллингтон.
Затем ее светло-карие глаза возвращаются ко мне.
– Видела тебя по телевизору сегодня днем. Ты хорошо смотрелся.
– Спасибо.
Она слегка качает головой.
– Я и не знала, что ты читаешь. Забавно, за все время, что я провела в твоих покоях, я не видела ни одной книги.
Я ухмыляюсь.
– Ты, должно быть, не заметила их. Тебе было неинтересно смотреть на книги, когда ты была там, милая.
Женщины, живущие от зарплаты до зарплаты, могут справиться с одной или тремя ночами лучше, чем те, кто в моем классе. Благородные дамы избалованы, требовательны – они привыкли получать все, что хотят, – и становятся мстительными, когда им отказывают. Но такие девушки, как моя хорошенькая барменша, привыкли знать, что в жизни есть вещи, которые никогда не смогут произойти.
Мэг улыбается – тепло и понимающе.
– Что бы вы хотели выпить? Как обычно?
Не знаю, был ли это день, наполненный интервью или пинта виски, которую я проглотил, но внезапно меня пронзает адреналин, сердцебиение учащается – и ответ так ясен.
Королева держит меня за яйца, но, кроме того, у меня еще есть время.
– Нет, Мэг. Я хочу чего-то другого… чего-то, что я раньше не пробовал, удиви меня.
Если бы вам сказали, что мир, каким вы его знаете – жизнь, какой вы ее знаете – закончится через пять месяцев, что бы вы сделали?
Конечно, постарались бы использовать оставшееся время по максимуму. Делали бы все, что хотели – имели всех, кого хотели – так долго, как это возможно. Пока время не истечет.
Ну... похоже, у меня все-таки есть план.
ГЛАВА 3
Оливия
Дни, меняющие вашу жизнь, почти никогда не случаются с обычными людьми. Я имею в виду, знаете ли вы кого-нибудь, кто бы выиграл в лотерею, кого в торговом центре обнаружил бы голливудский агент, кто унаследовал бы от давно потерянной, умершей двоюродной бабушки готовый к проживанию особняк без налогов? Я тоже.
Но дело вот в чем, когда для редких счастливчиков эти дни наступают, мы даже не узнаем их. Мы не знаем, что происходит что-то эпичное, грандиозное. Меняющее жизнь.
Только позже – после того, как все будет идеально или же все развалится – мы оглянемся назад, проследим наш путь и осознаем точный момент, разделивший нашу историю и наши сердца на две части – до и после.
В «после» меняются не только наши жизни. Меняемся мы сами. Навсегда.
Мне бы следовало это знать.
День, изменивший всю мою жизнь, был одним из таких. Из дерьмовых. У обычных людей их много.
Все начинается, когда я открываю глаза – на сорок минут позже, чем положено. Дурацкий будильник. Он должен был знать, что я имела в виду четыре утра. Кому, черт возьми, нужно просыпаться в четыре вечера? Никому, вот кому.
Мой день продолжает свой нисходящий виток, когда я надеваю единственную одежду, которую ношу в эти дни, свою рабочую одежду – белую блузку, выцветшую черную юбку, слегка порванные колготки – затем сворачиваю массу непослушных черных кудрей в пучок и иду в нашу мини-кухонку, все еще прикрыв глаза. Насыпаю себе чашку хлопьев из злаков с корицей – лучшего завтрака на свете, но когда поворачиваюсь, чтобы взять молоко, мои хлопья за три секунды поглощаются нашим дьявольским псом Боско.
– Ублюдок! – говорю я шепотом, потому что моей сестре и отцу не нужно вставать еще несколько часов.
Боско был бродягой, дворнягой, и выглядит он соответственно. Тело чихуахуа, широко расставленные глаза мопса и каштановая шерсть лысеющего ши-тцу. Он один из тех псов, кто так же уродлив, как и мил. Моя мама нашла его в переулке за нашей кофейней, когда он был еще щенком.
После завтрака, состоящего из яблока и тостов, хватаю розовый блестящий поводок Боско, купленный моей сестрой – будто у бедняжки и так недостаточно причин для комплексов – и защелкиваю его на ошейнике.
Наш дом был построен в 1920-х годах и был многоквартирным, до того как первый этаж переоборудовали в ресторан, примерно в то время, когда президентом был избран Джон Кеннеди. Есть еще одна лестница, ведущая на кухню кафе, но Боско туда не пускают, поэтому я веду его к входной двери и спускаюсь по узким, выкрашенным в зеленый цвет ступенькам, ведущим на тротуар рядом с входом в кафе.
И ни хрена ж себе, как холодно!
Это один из тех странных мартовских дней, которые приходят после того, как безрассудность теплой погоды убаюкала вас ложным чувством безопасности, что зима закончилась. Не успеешь ты сложить свитера, ботинки и зимние пальто в ящик, как мать-природа говорит: «Извините, лошары», – и швыряет тебе под задницу ледяной северо-восточный циклон.
Небо серое, а ветер пронизывающе резкий. У моей бедной блузки, криво застегнутой только на две пуговицы, не было ни единого шанса.
Она распахивается.
Прямо перед Питом, извращенцем-мусорщиком. Мой белый кружевной бюстгальтер прозрачен донельзя, и мои соски провозглашают арктические температуры во всей их остроконечной славе.
