Текст книги "Облажаться по-королевки (ЛП)"
Автор книги: Эмма Чейз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)
– Хорошо выглядишь, детка! – кричит он с таким сильным бруклинским акцентом, что можно подумать, будто он пытается высмеять людей с бруклинским акцентом. Он шевелит языком. – Дай мне пососать эти сладкие кувшинчики. Мне не помешало бы немного горячего молочка к кофе.
Фууу.
Одной рукой он держится за кузов грузовика, а другой потирает промежность. Господи, парни отвратительны. Но я – жительница Нью-Йорка, родилась и выросла здесь. Так что есть лишь одна подходящая реакция.
– Иди нахрен! – кричу я во всю глотку, поднимая обе руки над головой с гордо выставленными средними пальцами.
– В любое время, милая!
Когда грузовик грохочет по улице, я выпускаю все непристойные жесты, которые знаю. Единственная проблема в том, что, когда я хлопаю себя по руке, я также бросаю поводок, и Боско вырывается, словно летучая мышь из ада. Застегивая блузку, и одновременно пытаясь бежать, я думаю: «Боже, какой паршивый день». А ведь еще нет и пяти утра.
Но это была только верхушка дермоайсберга.
Мне требуется пробежать три квартала, чтобы поймать мелкого негодника. К тому времени как я возвращаюсь домой, маленькие снежинки начинают падать, словно перхоть с неба. Раньше мне нравился снег, я его обожала. Как он покрывает все сияющим алмазным блеском, делая все чистым и новым. Превращает фонарные столбы в ледяные скульптуры, а города – в волшебную зимнюю страну чудес.
Но это было раньше. Раньше не надо было платить по счетам и заниматься бизнесом.
Сейчас, когда я его вижу, то думаю только о том, какой это будет длинный день, как мало денег он принесет... единственное волшебство будет заключаться в том, что все клиенты исчезнут. Хлопающий звук заставляет меня повернуть голову и обнаружить бумагу, приклеенную снаружи к двери кафе. Уведомление об изъятии имущества – второе, нами полученное, не считая десятков телефонных звонков и электронных писем, которые в двух словах можно описать так: «Сучка лучше отдай мои деньги». Что же, у этой сучки их нет. В течение нескольких месяцев я старалась посылать в банк как можно большие суммы, даже если они были ничтожно малы. Но когда дело дошло до заработной платы наших сотрудников и оплаты заказов поставщиков, я перестала что-либо отправлять. Срываю «Алую букву» с двери, радуясь, что добралась до нее до прихода клиентов. Затем оставляю Боско за дверью квартиры и направляюсь на кухню. Вот реальное начало моего дня.
Включаю старую духовку, разогревая ее до четырехсот градусов. Затем надеваю наушники. Моя мама была большой поклонницей 80-х – музыки и кино. Она говорила, что такое больше не повториться. Когда я была маленькой, я сидела на табуретке на кухне и смотрела, как она делает свое дело. Она была словно художник, создавая один съедобный шедевр за другим, под баллады о силе женщин в исполнении «Heart», «Scandal», Джоан Джетт, Пэт Бенатар и Литы Форд, взрывающихся на заднем плане.
Те же самые песни заполняют и мой плейлист и стучат в барабанные перепонки. В Нью-Йорке более тысячи кофеен. Чтобы оставаться на плаву против таких тяжеловесов, как «Starbucks» и «Coffee Beanery», у нас, небольшого семейного бизнеса, должна быть своя ниша – что-то, что отличало бы нас. Здесь, «У Амелии», это наши пироги. Ручной работы, свежие каждый день, по рецептам моей мамы, переданным ей от бабушки и двоюродных бабушек в «старой стране». Что это за страна, мы точно не знаем. Моя мама называла нашу национальность «Хайнц 57» – всего понемногу. Но пироги – это то, что держит нас на плаву, хотя с каждым днем мы погружаемся все глубже и глубже. Когда «Vixen» поет о том, что находится на краю разбитого сердца, я смешиваю все ингредиенты в массивной миске – котле, на самом деле. Затем замешиваю липкое тесто, сжимая и сжимая. Это довольно хорошая тренировка для мышц предплечья – никаких вам цыплячьих ручонок.
Как только оно приобретает нужную консистенцию и ровный темно-золотистый цвет, я переворачиваю миску на бок и выкатываю гигантский шар на середину большого, покрытого мукой разделочного стола. Расплющиваю его в большой прямоугольник, сначала ладонями, затем скалкой, останавливаясь каждые несколько минут, чтобы снова посыпать мукой. Как только он равномерно раскатан, нарезаю его на шесть идеальных кругов. Этого хватит на три пирога с двойной корочкой – и до открытия кафе я сделаю еще четыре захода.
По вторникам, четвергам и воскресеньям для начинки я смешиваю обычные яблоки, вишню, чернику и персик вместе с лимонным безе, шоколадом и банановым кремом. Я мою руки и направляюсь к холодильнику, откуда достаю шесть пирогов, которые сделала вчера, и ставлю их в духовку, чтобы разогреть до комнатной температуры. Эти будут поданы сегодня – пироги всегда лучше на второй день. Дополнительные двадцать четыре часа дают корке достаточно времени, чтобы впитать подслащенный коричневым сахаром сок.
Пока они разогреваются, перехожу к яблокам, очищая и нарезая их так же быстро, как японские повара в ресторане хибати. Я безумно ловко управляюсь с ножом, но фокус в том, что лезвия должны быть острыми как бритва. Нет ничего опаснее тупого лезвия. Если вы хотите потерять палец, это способ сделать это.
Я высыпаю горсть белого и коричневого сахара на яблоки, затем корицу и мускатный орех, и бросаю в содержимое большой миски, чтобы покрыть ломтики. Я не следую рецептам и не измеряю ингредиенты – я могла бы сделать это с закрытыми глазами. Раньше этот процесс был сродни медитации, бессознательная компоновка пирогов – покрывать фрукты под рыхлым слоем верхней корки, будто они устраиваются для сна, придавая краям форму совершенного гребешка, а затем делая красивый узор вилкой.
Но сейчас в этом нет ничего расслабляющего. С каждым движением у меня в голове звучит пронзительная тревога – как сирена полицейской машины – что эти пироги даже не будут проданы, а водонагреватель внизу, наконец, сдастся, и мы окажемся на улице. Мне кажется, я чувствую, как морщины расползаются по моему лицу, словно злобные микроскопические родинки. Знаю, что за деньги счастья не купишь, но возможность купить душевное спокойствие относительно недвижимости сейчас была бы очень кстати.
Когда густой маслянистый сок, как карамель, пузырится через надрез в форме цветка в центре пирогов, я вынимаю их и ставлю на стол. В этот момент моя сестра прыгает вниз по лестнице на кухню.
Все в Элли бодрое – ее длинный светлый хвост, энергичная личность... свисающие серебряные с жемчугом серьги.
– Это мои серьги? – спрашиваю я, как может спрашивать только сестра.
Она хватает чернику из миски на столе, подбрасывает ее в воздух и ловит ртом.
– Mi casa en su casa. Технически это наши серьги. (Прим. переводчика: «Mi casa en su casa» в переводе с испанского – «Мой дом – твой дом»).
– Они лежали в шкатулке в моей комнате! – Они единственные, от которых у меня не зеленеют мочки.
– Пффф. Ты их даже не носишь. Ты в них никуда не ходишь, Ливи.
Она не пытается быть засранкой – ей всего семнадцать, так что это неизбежно.
– А жемчуг любит, чтобы его носили, это факт. Если он лежит в темной коробке слишком долго, то теряет свой блеск.
Она всегда выбалтывает странные маленькие факты, которые никто, кроме Опасность! участниц конкурсов не знал. Элли «умная» – подготовительные занятия, Национальное почетное общество, ранний прием в Нью-Йоркский университет. Но книжный ум и здравый смысл – две разные вещи. Кроме того, что моя сестра умеет пользоваться стиральной машиной, она понятия не имеет, как устроен реальный мир.
Она засовывает руки в поношенное зимнее пальто и натягивает на голову вязаную шапочку.
– Мне надо идти – у меня первый урок по математике.
Элли выскакивает через заднюю дверь как раз в тот момент, когда в нее входит Марти, наш официант, посудомойщик, вышибала и превосходный ремонтник.
– Кто, черт возьми, забыл сказать, что зима закончилась? – он стряхивает с кудрявых черных волос дюйм белой слякоти, как собака после ванны. Она действительно обрушивается стеной белых крапинок. Марти вешает пальто на крючок, а я наполняю первый за день фильтр свежемолотым кофе.
– Лив, ты же знаешь, что я люблю тебя, как сестренку, о которой всегда мечтал...
– У тебя есть сестренка.
Вообще-то у него их трое... тройняшки ... Биббиди, Боббиди и Бу. Мама Марти все еще летала высоко, когда заполняла свидетельства о рождении, немного перепутав лекарства во время родов. А отец Марти, раввин из Квинса, был достаточно умен, чтобы не спорить с женщиной, у которой только что вырвали эквивалент трех арбузов.
– Ты меня не бесишь, как они. И потому что я люблю тебя, я чувствую себя вправе сказать, что ты не выглядишь так, будто только что вылезла из постели – ты выглядишь так, словно только что вылезла из мусорного бака.
То, что хочет услышать каждая девушка.
– Это было тяжелое утро. Я поздно проснулась.
– Тебе нужен отпуск. Или хотя бы выходной. Тебе следовало сходить выпить вчера вечером. Я поехал в новое заведение в Челси и встретил самого фантастического мужчину. Глаза Мэтта Бомера с улыбкой Шемара Мура. – Он шевелит бровями. – Мы должны встретиться сегодня вечером.
Я передаю ему кофейный фильтр, когда в переулок въезжает грузовик. Затем следующие двадцать минут я провожу за спором с толстошеим качком о том, почему я не принимаю или не плачу за плесневелый мать его, товар, который он пытается мне втюхать.
И день становится все лучше.
Я включаю свет у входа и переворачиваю табличку «ЗАКРЫТО» на «ОТКРЫТО», чтобы сделать это ровно в шесть тридцать. Я по привычке поворачиваю замок на двери – он сломан уже несколько месяцев; у меня просто не было возможности купить замену.
Сначала не похоже, что снег будет полной катастрофой – мы получаем наших, жаждущих кофе по пути на работу, местных жителей. Вместе с маленькой миссис Макгиллакатти, девяностолетней женщиной, живущей за два квартала отсюда, которая каждый день ходит сюда для утренней разминки.
К девяти часам я включаю телевизор в конце стойки, чтобы не было слышно посторонних звуков, и мы с Марти смотрим в окно, наблюдая, как снежная буря превращается в метель века. Там нет даже слабого намека на клиентов – все умерли – так я это называю.
– Как насчет того, чтобы вместе со мной почистить холодильник и кладовку и помыть духовку?
Марти поднимает кружку с кофе.
– Показывай дорогу, подруга.
В полдень я отправляю Марти домой. В час объявляют чрезвычайное положение – на дорогу допускаются только служебные автомобили. В два моя семнадцатилетняя сестра Элли, как вихрь, врывается в магазин, ликует, что школу так рано закрыли, а затем сразу же уносится прочь, чтобы устроить бурю в квартире своей подруги. Во второй половине дня несколько случайных клиентов останавливаются, запасаясь для себя пирогами, чтобы перезимовать во время шторма. В шесть я работаю над счетами – то есть раскладываю бумаги, гроссбухи и банковские извещения на одном из столов перед входом и смотрю на них.
Стоимость сахара – охренительно высока. Кофе и того больше. Я отказываюсь экономить на фруктах. Еженедельно посылаю Марти в Максвелл-Фармс – они выращивают лучшие продукты в штате. К половине десятого мои глаза начинают закрываться, и я решаю, что на сегодня хватит. Я нахожусь в задней части дома, на кухне, засовываю завернутый в пластик пирог в холодильник, когда слышу звон колокольчика над дверью и голоса – два разных голоса входят, споря, как это делают мужчины.
– Знаешь, у меня замерзли пальцы. Об обморожении не может быть и речи – мои пальцы – третья любимая часть тела у Фрэнни.
– Твой банковский счет – первая, вторая и третья любимые части Фрэнни. И ты ворчишь, как старуха. Мы даже не шли так долго.
Мое внимание привлекает голос второго парня. У них обоих акцент, но его голос глубже и мягче. Звук похож на теплую ванну после долгого дня, успокаивающую и блаженную.
Выхожу из кухонной дверь. И думаю, что мой язык вывалиться изо рта. На нем смокинг, черный галстук небрежно болтается на шее, две верхние пуговицы белоснежной рубашки расстегнуты, дразня видом бронзовой груди. Смокинг облегает его так, что под ним видны твердые, рельефные мышцы и упругую, разгоряченную кожу. Его челюсть словно высечена из теплого мрамора. У него волевой подбородок под выступающими скулами, за которые модель с обложки GQ могла бы убить. Прямой нос, полные губы, идеально подходящие для того, чтобы шептать темные непристойности. Мужественные брови нависают над серо-зелеными глазами, обрамленными длинными ресницами. Его волосы темные и густые – несколько прядей падают на лоб, придавая непринужденный, резкий, лучше-со-мной-не-шути вид.
– Привет.
– Ну... привет. – Уголок его губ приподнимается. И это выглядит... игриво. Мужчина рядом с ним – рыжеволосый, немного пухлый, со светлыми искрящимися голубыми глазами – говорит:
– Скажите, что у вас есть горячий чай и все мое состояние ваше.
– Да, у нас есть чай, и он обойдется вам всего в $ 2,25.
– Вы официально моя любимица.
Они выбирают столик у стены, темноволосый двигается уверенно – как хозяин заведения, как хозяин всего мира. Он садится в кресло, откинувшись на спинку, расставив колени, его глаза скользят по мне, словно у парня рентгеновское зрение.
– Вам тоже нужен столик? – спрашиваю я двух мужчин в темных костюмах, стоящих по обе стороны двери. Держу пари на чаевые, что это телохранители – в городе я видела достаточно богатых и знаменитых людей, чтобы их узнать – хотя эти двое слишком молоды.
– Нет, только нам, – говорит темноволосый.
Интересно, кто он. Может, сын какого-нибудь богатого иностранного инвестора? Или актер – для этого у него есть тело и лицо. И... представительный вид. Это безымянное качество, говорящее: «Обрати внимание – ты захочешь вспомнить меня».
– Вы, парни, довольно храбры, чтобы выйти в такую погоду. – Я кладу на стол два меню.
– Или глупы, – ворчит рыжий.
– Я вытащил его, – говорит темноволосый, его язык слегка заплетается. – Улицы пусты, так что я могу прогуляться. – Его голос заговорщически понижается. – Меня выпускают из клетки всего несколько раз в год.
Понятия не имею, что это значит, но то, что он сказал, может быть самым волнующим событием за весь день. Черт, звучит жалко. Рыжий просматривает меню.
– На чем специализируетесь?
– Пироги.
– Пироги?
– Я делаю их сама. Лучшие в городе.
Темноволосый произносит нараспев.
– Расскажи мне еще о своем великолепном пирожке. Он вкусный?
– Да.
– Сочный? – я закатываю глаза.
– Оставьте это.
– То есть?
– Я имею в виду, можете оставить свои намеки с пирожком. – Мой голос делается ниже, имитируя жуткие реплики, которые я слышала слишком много раз. – «Ты подаешь пирог с шерсткой, я буду поедать твой пирожок всю ночь, детка» – я поняла.
Он смеется, и его смех звучит даже лучше, чем его голос.
– А как насчет твоих губ? – мои глаза устремляются на него.
– А что с ними?
– Они – самое милое, что я видел за очень долгое время. На вкус они так же хороши, как выглядят? Держу пари, так и есть. – У меня пересыхает во рту, и мое остроумие сникает.
– Не обращайте внимания на эту жалкую развалину, – говорит рыжий. – Он надирается уже три дня подряд.
«Простите развалину» поднимает серебряную фляжку.
– И на пути к четвертому.
Я повидала немало неряшливых пьяных парней из братства, попавших в рабство после вечеринки и ночных попоек. Этот парень хорошо это скрывает. Рыжий закрывает меню.
– Я буду чай и пирог с вишней. И с персиком. А, черт возьми, давайте еще и чернику а-ля мод.
Его друг фыркает, но не извиняется.
– Я люблю пироги.
Поворачиваюсь к другому.
– С яблоком, – тихо произносит он, стараясь, чтобы слово звучало сексуально. Мои бедра падают в обморок, как героиня любовного романа, которая только что увидела своего Брэда Питта в «Легендах осени», когда герой едет к ней верхом. Либо у него есть амулет, голосом вызывающий похоть, либо я серьезно нуждаюсь в перепихоне. Ох, кого я обманываю – конечно, мне нужен перепих. Я получила свой членский билет, когда мне было семнадцать, с парнем из своей школы. После Джека у меня никого не было – вполне возможно, что моя девственная плева снова заросла. Я не люблю секс на одну ночь, но у кого есть время для отношений? Только не у этой девушки.
У рыжего звонит телефон, и когда он отвечает, разговор следует за мной на кухню, пока я готовлю заказ.
– Здравствуй, дорогой! Такое чувство, будто я ждала целую вечность, когда ты наконец позвонишь, и боялась, что засну, поэтому я позвонила тебе.
У женщины по телефону тоже акцент – она говорит очень быстро и звучит очень бодро.
– Сколько энергетиков ты выпила, Фрэнни?
– Три, и я чувствую себя потрясающе! Скоро я собираюсь принять пенную ванну, а я знаю, как ты любишь меня в пузырях, так что мы можем поговорить по FaceTime, пока я это делаю!
– Прошу, не надо, – саркастически произносит чувственный голос.
– Саймон, это Николас?
– Да, он здесь, со мной. Мы хотим перекусить.
– Медвежонок, я думала, ты один. Тогда пузырькам придется подождать. О, и я сшила тебе две новые рубашки – они получились великолепными. Не могу дождаться, когда ты их увидишь!
В голосе Саймона слышится пожатие плеч, когда он объясняет своему другу:
– Она занялась шитьем в качестве хобби. Ей нравится шить мне одежду.
А тот отвечает:
– Может она сошьет себе кляп?
Фрэнни, по-видимому, подслушивает.
– Отвали, Ники!
После того, как Саймон положил трубку, пообещав принять ванну с пеной в номере отеля, двое мужчин продолжают говорить приглушенными голосами. Я улавливаю конец разговора, когда выхожу из кухни с чашкой в руке и тарелками с пирогами.
– ...узнал на собственном горьком опыте. Все продается и все имеет цену.
Чувствую, как эти серо-зеленые глаза смотрят на меня, когда я ставлю тарелки на стол. Возможно, теперь, когда я знаю его имя, он стал еще сексуальнее. Николас – хорошее имя.
– Как думаешь, голубка? – спрашивает он меня. Я ставлю перед ним кусок пирога, а Саймон принимается за чернику.
– Что я думаю о чем?
– Мы тут поспорили. Я считаю, что всё и вся можно купить по правильной цене. Как ты думаешь?
Было время, когда я была моложе, глупее и гораздо невиннее – как Элли – тогда бы я сказала «ну уж нет». Но в реальном мире, идеализм – это первое, от чего следует избавляться.
– Согласна с вами. Деньги решают всё.
– Черт возьми, теперь вы оба меня расстраиваете, – говорит Саймон. – Возможно, мне потребуется еще один кусок пирога.
Николас восхитительно-медленно улыбается. Это вызывает у меня головокружение и чувство слабости в коленях. И у него ямочки на щеках – как я раньше их не замечала? Они – идеальный фон к его сексуальности, добавляют игривую, мальчишескую красоту к его уже разрушительному воздействию.
– Рад, что ты это сказала, конфетка.
И я в наносекунде от того, чтобы захихикать как дурочка, поэтому я начинаю выбираться оттуда. Пока этот голос – который я бы с удовольствием слушала, пусть бы даже он зачитывал им телефонную книгу, если кто-то еще ею пользуется – не останавливает меня.
– Десять тысяч долларов.
Я поворачиваюсь, наклонив голову. Он уточняет.
– Проведи со мной ночь, и я заплачу тебе десять тысяч долларов.
– За что? – смеюсь я, потому что он, верно, шутит.
– Кровать большая и пустая. Давай начнем с нее и посмотрим, что получится.
Я перевожу взгляд с него на Саймона – на двух парней у двери.
– Это что, шутка?
Он делает еще глоток из фляжки.
– Я никогда не шучу о деньгах или сексе.
– Вы хотите заплатить мне десять тысяч долларов за секс с вами?
– Больше чем за один раз и в десятке разных позиций. Я бы мог, – он ставит воздушные кавычки, – «поухаживать» за тобой, но на это требуется время. – Он стучит по часам. Ага, Rolex – бриллианты и платина – запросто могут стоить $130 000. – А у меня сейчас катастрофически мало времени.
Я фыркаю, преодолевая шок.
– Я не буду спать с вами за деньги.
– Почему нет?
– Потому что я не проститутка.
– Конечно, нет. Но ты молода и красива, я красив и богат. Более приемлемый вопрос: почему мы уже не трахаемся?
Это сильный аргумент. Подождите, нет-нет, не так. Это плохой аргумент. Плохой, грязный, дикий – дерьмо! Николасу, кажется, нравится смотреть, как я все обдумываю. И, Боже, я думаю об этом. После того, как они уйдут, я буду думать об этом вновь и вновь, вплоть до мельчайших деталей. Но если отбросить фантазии, я просто не из тех девушек, которые идут на что-то подобное в реальной жизни.
– Нет.
– Нет? – он выглядит искренне потрясенным. И разочарованным.
– Нет, – повторяю я. – Это было бы неправильно.
Он проводит пальцем по нижней губе, оценивая меня. Говоря о размерах, у него большие пальцы. Длинные, с чистыми, подстриженными ногтями.
– У тебя есть парень?
– Нет.
– Лесбиянка?
– Нет.
– Тогда это самое правильное, что ты можешь сделать.
Я вздергиваю подбородок и скрещиваю руки на груди.
– Мое достоинство не продается.
Николас наклоняется вперед, пожирая меня глазами.
– Я не хочу вставлять член в твое достоинство, любовь моя. Я хочу вставить его в другие места.
– У вас на все есть ответ?
– Вот ответ – двадцать тысяч долларов.
Черт возьми! У меня отваливается челюстью, и если бы у нас летали мухи, я бы поймала их все. Эти великолепные глаза заглядывают в глубину меня, притягивая.
– Ты не пожалеешь, клянусь.
И теперь мысли о деньгах – обо всех этих деньгах – затмевают мысли о сексе. То, что я могла бы сделать с такими деньгами... заменить водонагреватель, оплатить долги, отложить немного на обучение Элли во втором семестре. Господи, как заманчиво. Но после того, как деньги уйдут – а они уйдут быстро – останется мое отражение в зеркале. Мне придется смотреть на него каждый день.
– Думаю, мы оба ошибались. – Я пожимаю плечами. – Некоторые вещи не продаются ни за какие деньги.
Саймон хлопает в ладоши.
– Молодец, милая. Оптимизм побеждает. Кстати, этот пирог фантастический – вы сказали, что сами их делаете? Вам следует написать поваренную книгу.
Я ему не отвечаю. Николас все еще смотрит мне в глаза – я не могу отвести взгляд.
– А может, я просто пытаюсь купить что-то не то. Иногда корова не продается, но молоко не всегда должно быть бесплатным.
Ладно, теперь видно, что он пьян, потому что в этом нет никакого смысла.
– Не хотите объяснить, что это значит? – он смеется.
– А как насчет поцелуя? – дыхание покидает мои легкие одним большим свистом. И то, что он говорит дальше, перекрывает доступ новому глотку воздуха. – Если я не попробую их в ближайшее время, то сойду с ума.
Я никогда не задумывалась о своих губах. Думаю, они красивые, естественно пухлые и розовые – пару раз в день я использую бальзам для губ с малиновым вкусом, иногда масло ши.
– Пять тысяч долларов.
Я бы поцеловала его бесплатно. Но есть что-то волнующее – почти лестное, в больном, извращенном смысле – в том, что он делает подобное предложение. Потому что он хочет этого достаточно сильно, чтобы заплатить за него.
– Пять тысяч долларов? За поцелуй?
– Именно это я и сказал.
– С языком?
– Без него это не настоящий поцелуй.
Я колеблюсь еще мгновение. Достаточно долго, чтобы Николас... все испортил.
– Просто скажи «да», детка. Тебе явно нужны деньги.
Охаю, прежде чем успеваю остановиться. Не думала, что четыре слова от незнакомца могут причинить такую боль. Вот мудак. Тысячи разных вещей – унижение от того, что мне в лицо бросают обстоятельства, в которых я оказалась, разочарование, что этот мужчина – этот великолепный, соблазнительный мужчина – думает, что я какой-то благотворительный случай, стыд, который приходит вместе с борьбой. В мгновение ока я вижу кофейню со стороны: облупившаяся краска, сломанный замок, потертые стулья и потрепанные занавески, которые перестали быть шикарными много лет назад.
– Черт возьми, Николас, – говорит Саймон.
Но тот просто смотрит на меня, ожидая, эти высокомерные зеленые глаза светятся предвкушением. Поэтому я даю ему то, чего он ждет.
– Руки под стол, – приказываю я. Он улыбается еще шире, кладет фляжку в карман и делает то, что ему говорят. – Закрыть глаза.
– Мне нравятся женщины, которые не боятся брать дело в свои руки.
– Больше никаких разговоров.
Он сказал более чем достаточно. Я наклоняюсь, все время держа глаза открытыми, запоминая каждую черточку этого лица, чувствуя на своей щеке его теплое дыхание. Так близко, что вижу тень щетины на его подбородке и на секунду позволяю себе задуматься, каково это – чувствовать ее на животе, бедрах – везде. Потом одним движением беру его тарелку… и размазываю яблочный пирог о его глупое красивое лицо.
– Поцелуй это, засранец. – Я выпрямляюсь и швыряю чек на стол. – Вот ваш счет, оставьте деньги на столе. Вот дверь – воспользуйтесь ею, прежде чем я не вернулась с бейсбольной битой и не показала вам, почему меня прозвали Бейбом Рутом.
Я не оглядываюсь, когда иду на кухню, но слышу бормотание.
– Хороший пирог.
И если я еще об этом не знала, теперь я уверена: мужики – отстой.
ГЛАВА 4
Николас
В замке Анторп есть стена, на котором развешено оружие, используемое королевской семьей на протяжении веков. Мечи, сабли, кинжалы – на лезвиях некоторых еще осталась кровь. Одним из таких видов оружия является булава, известная как шар на цепи, – двухфутовая дубинка, к которой цепью прикреплен тяжелый, шипастый шар.
Эта громоздкая булава, которая на самом деле редко использовалась в бою из-за опасности для владельца и долгого времени замаха, прежде чем можно было снова нанести удар.
Однако, когда ею пользовались, ущерб, который она наносила, был смертельным – шипы пронзали броню и вонзались в грудные клетки и черепа.
Булава – первое, что приходит мне в голову, когда я открываю глаза, потому что чувствую, будто она засела в моем мозгу. Яркая полоска белого света, просачивающаяся сквозь шторы в темной комнате, заставляет агонию в моих глазах взорваться. Стону, и через мгновение дверь открывается, и из холла появляется силуэт Саймона.
– Значит, ты жив? Какое-то время я не был в этом уверен.
– Спасибо за заботу, – хриплю я. – Что, черт возьми, ты позволил мне выпить вчера вечером?
Саймон смеется без тени сочувствия.
– Позволил тебе? Ты глотал то, что пил в «Козле». Водку – прямо из горла. Варвар.
Больше никогда. Клянусь своей печенью, что если она переживет это, с этого момента я буду добрее, умнее.
Я потираю виски.
– Ночью мне приснился странный сон.
– Розовые слоны и Фергюс в балетной пачке? Он постоянно мне докучает.
Я смеюсь – не самая умная вещь, так как боль эхом отдается в моих костях.
– Нет, – тихо отвечаю я. – Мне снилась мама.
– О?
– Она... ругала меня. Даже дернула за волосы на затылке. Помнишь, как она делала это, когда мы плохо себя вели на людях?
– Помню. – В голосе Саймона звучит ностальгия. – Пока Генри не испортил все на глазах у прессы, закричав: «Мама, зачем ты дернула меня за волосы?»
Я снова посмеиваюсь, несмотря на дискомфорт.
– За что она тебя ругала? Ты понял?
– Она сказала... она сказала, что я заставил ангела плакать. – Закрываю лицо рукой, чтобы не видеть света.
– Ну, она действительно выглядела как ангел, и ее пирог был божественным. Слез я не видел, но ты определенно ранил ее чувства.
Убираю руку и с трудом сажусь.
– О чем ты говоришь?
– Официантка, – объясняет Саймон. – Мы остановились в кофейне после того, как ты протащил меня по городу, потому что мог гулять, не будучи окруженным камерами и фанатками. Разве не помнишь?
В моей голове мелькают образы. Останавливаюсь на одном – раненый вздох, и темно-синие глаза, цвета неба в сумерках, борющихся со слезами.
– Это... это было по-настоящему?
– Да, чертова задница, все было по-настоящему. Ты предложил ей двадцать тысяч, как какой-то сутенер. Она тебе отказала. Умная девочка.
Провожу ладонью по подбородку, чувствуя сухие крошки и остатки сахара. На языке остался сладкий вкус яблок. И все возвращается – каждое слово.
– Боже правый… история уже в сети?
Я уже вижу заголовок:
ПРИНЦ-СУТЕНЕР ПОКОРЯЕТ НЬЮ-ЙОРК
– Нет. Ни слова. – Саймон смотрит на часы. – Сейчас половина третьего пополудни, так что ты, вероятно, в безопасности. Если бы птичка запела, думаю, история бы уже просочилась.
– Какое облегчение, полагаю.
Но все же... будь то из-за сна или моего собственного поведения, сожаление поднимается вокруг меня, как пар. Он просачивается внутрь с каждым вдохом, цепляясь за мои легкие.
– Снаружи все еще метет. Адский шторм. Можешь закончить отсыпаться; мы никуда сегодня не поедем.
– Хорошая идея, – бормочу я, уже засыпая, с видениями восхитительных сочных губ и вихря темных волос, пляшущих в моей голове.
Ранним утром следующего дня я снова чувствую себя почти человеком – хотя голова все еще болит и все как в тумане. У меня встреча на севере штата с руководителями военной благотворительной организации, и мы планируем выехать до восхода солнца. Чем раньше прибудем к месту назначения, тем меньше вероятность, что нас встретит толпа.
К счастью, проклятый снег наконец-то прекратился, и если есть одна вещь, которую я ценю в этом городе, это его способность подняться и бежать не смотря на любую катастрофу. Хотя дороги кажутся проходимыми, Логан все же обменивает лимузин на внедорожник. На заднем сиденье я поправляю галстук и запонки, в то время как Саймон упоминает о желании позавтракать чаем с кусочком – или двумя – пирога.
Я искал причину, чтобы вернуться, не то, чтобы мне нужен был предлог. Потому что я не могу перестать думать о хорошенькой официантке и о том, как я с ней обращался. После того, как я киваю, Саймон дает Логану указания, и через несколько минут мы подъезжаем к «У Амелии». Уличные фонари все еще горят, тротуар пуст, но дверь не заперта, поэтому мы заходим внутрь, и надоедливый колокольчик звенит над нашими головами.
Здесь тихо. Я не сажусь, а стою посреди помещения среди столов.
– Мы закрыты, – говорит она, входя через вращающуюся дверь. А потом резко поднимает голову и останавливается. – А, это ты.
Она даже красивее, чем я помнил, чем мечтал. Нежные завитки цвета полуночи обрамляют лицо – которое должно принадлежать музею – с потрясающими темными сапфировыми глазами, которые должны быть увековечены в ярких маслах и нежных акварелях. Эта девушка может вызвать тысячу эрекций.
Она прекрасно сложена, ее макушка доходит мне лишь до подбородка, но фантастически соблазнительна. Большие полные груди, натягивающие пуговицы мятой белой блузки, стройные бедра в черной юбке, тонкая талия, которую я мог бы обхватить руками, и ноги, облаченные в прозрачные черные колготки, прекрасно завершают весь набор.
Незнакомое беспокойство шипит у меня в животе, как газировка.
– Дверь была открыта, – объясняю я.
– Она сломана.
Логан щелкает замком. Безопасность – это его жизнь, поэтому сломанный замок будет раздражать его, как паззл с недостающим последним кусочком.
