Текст книги "Собрание сочинений. том 7. "

Автор книги: Эмиль Золя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 50 страниц)

КОММЕНТАРИИ

СТРАНИЦА ЛЮБВИ

Восьмой роман серии «Ругон-Маккары» – «Страница любви» впервые печатался в виде фельетонов в газете «Бьен пюблик» (Bien publique) в конце 1877 года, в апреле 1878 года вышел отдельной книгой в издательстве Шарпантье. Вместе с романом в 1878 году была впервые опубликована таблица – генеалогическое древо Ругон-Маккаров (окончательный вариант этой генеалогии впоследствии был приложен к роману «Доктор Паскаль»), В марте 1893 года в парижском театре «Одеон» была поставлена по роману «Страница любви» пьеса под тем же названием, в создании которой Золя участия не принимал.

Роман «Страница любви» не входил в первоначальный план серии «Ругон-Маккары»; это был самостоятельный замысел, который окончательно оформился в сознании автора только в начале 1877 года, после выхода в свет «Западни». К этому времени произведение мыслилось уже в рамках всего цикла, и Золя рассчитывал на эффектный контраст, помещая новый роман между «Западней» и «Нана».

В «Странице любви» Золя реализовал давнее намерение написать книгу о Париже.

«В горькие дни моей юности я жил на чердаках на окраине, откуда открывался весь Париж. Этот великий Париж, неподвижный и безразличный, который всегда был здесь, в рамке моего окна, казался мне трагическим поверенным моих радостей и печалей. Я голодал и плакал перед ним; и перед ним я любил и пережил самое большое счастье. И вот, с двадцатилетнего возраста я мечтал написать роман, в котором Париж с океаном его кровель был бы действующим лицом наподобие античного хора. Мне нужна была интимная драма, три-четыре персонажа в маленькой комнате, а на горизонте – бескрайний город, неустранимый, взирающий своими каменными очами на смех и слезы моих героев. Этот давнишний замысел я и попытался осуществить в „Странице любви“» (Предисловие к иллюстрированному изданию романа, 1884).

Но, включив роман в серию «Ругон-Маккаров», Золя подчинил его общему плану, сделал главную героиню, Элен, членом семьи Ругон-Маккаров и придал ей и ее дочери Жанне семейные наследственные черты. Элен – представительница третьего поколения этой семьи, дочь рабочего-шляпника Муре, человека «здорового и уравновешенного», и Урсулы Маккар, подверженной бурным страстям. Жанна, в которой «наследственность сказалась через поколение», переняла повышенную нервозность от своей прабабки, полубезумной Аделаиды Фук, и хилое здоровье от чахоточного отца, Гранжана. Роман «Страница любви» должен был обогатить цикл, показав еще одну сторону жизни:

«Вот что я хотел бы взять в качестве темы. Страсть. Из чего слагается страсть. Что понимают под словом страсть. Рождение страсти, как она растет, какое действие она оказывает на мужчину и женщину, ее перипетии, наконец, как она кончается. Словом, изучить страсть, – чего я еще не сделал, – проанализировать ее вплотную, ощупать ее со всех сторон и показать всем. Написать всеобщую историю страсти нашего времени,без поэтической лжи, без предвзятости реалиста… Вся ценность должна быть в обобщающей стороне произведения. Надо, чтобы каждый узнал себя в нем» («Набросок» к роману). Золя хотел «сделать это в строгом этюде с двумя-тремя персонажами, – чистый анализ, это было бы великолепно!». Этот натуралистический замысел дополнился еще намерением описать патологию переходного возраста у дочери Элен, в духе «неврозов», описанных во многих романах литературных соратников Золя – братьев Гонкур.

Всю весну 1877 года Золя собирал материалы для романа по двум линиям: он бродил по Парижу с записной книжкой в руках, поднимался на холм Пасси, взбирался на леса строившегося дворца Трокадеро, откуда открывалась широкая панорама города; с другой стороны, Золя изучал труды ученых медиков и физиологов, в частности книги докторов Мордре и Тардье, в которых давался анализ хлороанемии у подростков. Один из друзей писателя специально устроил детский бал, чтобы Золя мог описать его в романе. В конце мая, забрав с собою все заметки и планы, Золя уехал из Парижа, чтобы провести лето на побережье Средиземного моря. Там, в рыбачьем поселке Эстак, у самого Марселя, и был написан в большей своей части роман «Страница любви». Картины Парижа Золя создал по памяти, пользуясь лишь своими записями и несколькими фотографиями.

В ходе работы Золя над романом натуралистические элементы все больше отступали на второй план перед поэтической стороной произведения, которое сам автор определил как «интимное, написанное в полутонах». Как бы в ответ на обвинения в грубости, в пристрастии к житейской грязи, Золя стремился создать привлекательные характеры, показать тонкие душевные движения и деликатные чувства. В частном письме он писал по поводу романа: «Я призываю читателя на семейное празднество, где он встретит добрые души».

Золя отдавал себе отчет в том, что «Страница любви» уводит в сторону от широкого охвата действительности, от обличительного пафоса и резких, сгущенных красок первых романов серии «Ругон-Маккаров», – и заранее оправдывался перед друзьями и литературными соратниками.

22 июня 1877 года он писал Эдмону Гонкуру: «Это повесть очень нежная, трогательная и простая, сильно отличающаяся от „Западни“. Получится противопоставление, и меня зачислят в порядочные романисты. Я сознательно работаю для пансионерок, я делаюсь плоским и серым. А потом, в „Нана“, опять впаду в свирепость».

2 сентября 1877 года Золя не менее определенно высказывался в письме к писателю Леону Эннику: «Боюсь, что я заблудился в сладенькой истории, из которой нельзя извлечь никакого эффекта. Успех наверняка будет посредственный. Я хочу, чтобы в моей серии были наблюдения всех видов, вот почему, даже если я останусь неудовлетворен, я никогда не пожалею, что написал „Страницу любви“. Я забыл Вам сказать, что остановился на этом названии: кажется, будто ты проглотил стакан сиропа, – это-то меня и убедило».

Иронический тон этих авторских высказываний диктовался тем, что Золя опасался впасть в банальность и угодить мещанским вкусам. И не без основания, – критика встретила роман благосклонно и с некоторым удивлением именно потому, что не нашла в нем острой социальной проблематики.

«Кто говорил, будто натуралистический роман враг поэзии и будто господин Золя не умеет проливать слезы? – писала газета „Сьекль“ (Le Siècle) 5 мая 1878 года. – Ему не бросят больше такого упрека, прочитав „Страницу любви“».

Критик Луи Депре утверждал: «„Страница любви“ после „Западни“ – это все равно что после мутного вина, отдающего городской окраиной, – капля тончайшего ликера. Это действительно страница, вырванная из книги целой жизни, страница не только любви, но также и страдания, страница глубокого психологизма в духе Стендаля».

В журнале «Ревю де ла Франс» (Revue de la France), в том же году, критик Эжен Асс называет роман «спокойными картинами буржуазной жизни… составляющими такой разительный контраст со сценами жизни светской или рабочей среды в „Добыче“ и „Западне“». Критик утверждает, что образ Жанны, «характер ревнивого ребенка – один из самых ярко очерченных детских характеров во всей нашей литературе».

Большая часть критики отметила «прекрасные описания Парижа… составляющие в совокупности истинную поэму большого города» (статья в «Ревю де ла Франс»).

В то же время буржуазная критика отрицательно отнеслась к опубликованной вместе с романом генеалогии Ругон-Маккаров, а некоторые авторы осыпали насмешками весь замысел серии.

Сам Золя, уязвленный тем удивлением, с которым критика отметила откровенную эмоциональность «Страницы любви», писал литератору Фуркаду:

«Кто сказал, что я бесстрастен? Я только считаю, что эмоция должна исходить от литературного произведения непроизвольно. Автору незачем плакать самому, чтобы заставить плакать других. Охи и ахи ничего не прибавляют к волнующей силе книги. Самому выходить на сцену и умиляться, обращаться к персонажам, вмешиваться, чтобы смеяться или рыдать, – это кажется мне уловкой, недостойной серьезного художника. Но это только вопрос эстетики. А в общем я горжусь своей страстностью».

В России роман «Страница любви» появился в переводе в том же 1878 году, что и во Франции, одновременно в трех изданиях: в журналах «Дело», «Слово» и в «Собрании иностранных романов». Русская критика проявила к этому роману меньший интерес, чем к другим произведениям Золя; пространной рецензией на него откликнулся только журнал «Русский вестник» (1878 г., май, том 135):

«Роман этот представляется нам сравнительно наиболее слабым из всего написанного до настоящего времени Эмилем Золя… Это совсем не та идиллия, о которой можно было думать судя по заглавию… Это не любовь, а какой-то физиологический силлогизм, не страсть и не увлечение, а пример из медицинской практики». Холодная оценка романа в целом не помешала русскому критику отметить, что в нем «есть некоторые превосходные страницы».

По существу, несмотря на некоторую уступку буржуазным вкусам, в романе «Страница любви» нет примирения с буржуазной действительностью. Положительная героиня Элен искусственно изолирована от реальной жизни своего времени; Париж, воплощающий эту жизнь, она видит только через окно, и он остается для нее «неведомым»; она живет «без любопытства и желаний», окруженная простыми и добрыми людьми, и ее светлый, хотя и узкий душевный мир не заражен своекорыстием и лицемерием. Именно непричастность к буржуазному миру, выражением которого является салон Жюльетты Деберль, с его мелочными интересами, браками по расчету и всеобщим обманом, придают Элен обаяние «античной Юноны», делают ее способной на большое чувство. «Страсть в смысле страдание, острые радости и глубокое отчаяние, голгофа»(«Набросок»). Глубина душевной жизни Элен оттеняется параллельным мотивом – пошлой любовной интрижкой, которую со скуки заводит жена доктора, типичная буржуазная дама. Болезненность и повышенная душевная чуткость дочери Элен, Жанны, контрастирует с цветущим здоровьем и ординарностью сына доктора, мальчика Люсьена.

Глубокие искренние чувства оказываются несовместимыми с реальной действительностью, опошляются и гибнут на ее почве. Символом этого является образ старой сводни, тетушки Фетю, возникающей рядом с героиней в критические моменты ее душевной борьбы. (Современные Золя критики сравнивали тетушку Фетю с ведьмами в «Макбете», предвестницами несчастной судьбы героя.) Писатель намеревался показать страсть Элен как некое чувственное наваждение и исследовать его психологическую и физиологическую механику, но показал он столкновение идеала и действительности скорее в духе романтизма, чем «научного романа». Точно так же, несмотря на множество наблюдений, взятых из медицинских трактатов, несмотря на то, что Золя ищет объяснения болезни и смерти Жанны в наследственности, художественная логика романа говорит, что Жанну убило первое же соприкосновение с ложью и лицемерием, на котором держится неведомый ей доселе мир.

Финал, где Элен превращается в добродетельную жену добряка-обывателя, отмечен горечью, которая отчасти искупает мелодраматические и сентиментальные страницы романа.

«Страница любви» была произведением, в которое Золя вложил много личного, прежде всего горячую любовь к Парижу. Картинам города в романе он придавал первостепенное значение и огорчился, когда часть критиков, в том числе поэт Стефан Малларме, не поняли его замысла и не увидели органической связи этих пейзажей с душевной жизнью героев.

Еще в рабочих набросках к роману Золя писал: «Я хочу поместить их на фоне декорации простой и повторяющейся, как песня»; он строил книгу «с симметрией шахматной доски» – пять частей, каждая из которых завершается описанием все той же, но меняющейся в зависимости от освещения и времени года панорамы Парижа. Облик города изменяется вместе с чувствами Элен: он выступает из утреннего тумана, когда любовь героини только пробуждается, пылает багрянцем и золотом, когда страсть достигает апогея, и лежит под снежным покровом, когда любовь уже умерла. Символические образы такого рода встречаются во многих произведениях Золя (Центральный рынок в «Чреве Парижа», мчащийся поезд в романе «Человек-зверь» и так далее), но особенность «Страницы любви» состоит в том, что пейзаж Парижа используется для психологического анализа.

В описаниях Парижа Золя обнаружил блестящий талант словесной живописи. Он сам писал 3 августа 1877 года писателю Гюисмансу: «Первая часть кончается видом Парижа с птичьего полета, сперва тонущего в тумане, потом постепенно возникающего под золотым весенним солнцем, – это, мне кажется, одна из лучших страниц, какие я до сих пор написал».

В подходе Золя к пейзажу сказалось влияние французских художников-импрессионистов, исканиям которых сочувствовал писатель (впоследствии он посвятил им роман «Творчество», 1886). В «Странице любви» он ставил себе творческую задачу, сходную с той, которую стремился разрешить Клод Моне в серии картин, изображающих вокзал Сен-Лазар при разном освещении, в циклах «Соборы» и «Стога»; важнейшим элементом в картине Парижа, которую наблюдает из окна своей комнаты героиня Золя, является, наряду с формой, цветом и соотношением предметов, воздух и свет.

Роман «Страница любви» открывает читателю новую грань дарования Эмиля Золя – лиричность, тонкий психологизм.

НАНА

Девятый роман серии «Ругон-Маккары» – «Нана» был впервые опубликован в газете «Вольтер» (Le Voltaire), где он печатался в виде фельетонов с 16 октября 1879 года до 5 февраля 1880 года. 15 февраля 1880 года роман вышел отдельной книгой у издателя Шарпантье. Все экземпляры были мгновенно раскуплены, в тот же день пришлось приступить к печатанию новых тиражей; роман разошелся во Франции и за границей в количестве 55 тысяч экземпляров – цифра уникальная для французского книгопечатания того времени; многие читатели заказывали книгу за год вперед; роман сейчас же стали переводить на иностранные языки.

Успех «Нана» имел характер скандала; в некоторых странах роман подвергся преследованиям цензуры как «оскорбляющий общественную нравственность»; в Дании, в Англии он был запрещен, в Гросгейме издатель и владелец типографии привлечены к суду, в Дрездене владелец читального зала, выдававший «Нана» абонентам, присужден к штрафу. В Неаполе предприимчивые драмоделы, воспользовавшись шумом вокруг «Нана», поставили низкопробную пьесу под тем же названием прежде, чем закончилась публикация романа в «Вольтере». 24 января 1881 года в парижском театре «Амбигю» состоялась премьера инсценировки «Нана», сделанной с разрешения автора драматургом Бузнахом.

И роман и инсценировка вызвали целую бурю во французской критике. Газеты осыпали Золя бранью, вопили о полном провале романа, обвиняли автора в порнографии, в погоне за наживой. Критик Ульбах писал в газете «Жиль Блас» (Gile Blas), что «Нана» является плодом «мании» автора, его «тщеславного и бессильного воображения». Критик Шапрон в газете «Эвенман» (I’Evenement), обрушился на Золя с угрозами: «Пусть Золя поостережется! Нельзя безнаказанно развращать умы всякой грязью»; Шапрон видит в романе проявление моральной извращенности автора, подобной эротическому «безумию маркиза де Сада», и грозит писателю исправительной полицией. Орельен Сколл, глашатай парижских лавочников, писал в той же газете: «Есть некоторые литературные произведения, как и некоторые блюда, которые можно проглотить только с пылу с жару. Вчера „Нана“ смаковали, сегодня ее уже не хотят. К ней вернутся только в том случае, если не хватит навоза». Журнал «Ревю Бле» (Revu Bleue) устами Максима Гоше утверждает, что «длительное созерцание Нана вызывает тошноту»; «…прежде натурализм устраивал нам только выставку плоти, – пишет Гоше, – теперь это уже не плоть, а мясо». Одна за другой посыпались карикатуры на Нана и ее автора, стихотворные пасквили, театральные пародии.

Смысл всей этой травли Золя буржуазной критикой невольно выдал реакционный литератор Арман де Понмартен, объединивший озлобленные нападки на роман с политическими выпадами против левых республиканцев. Он называет «Нана» «романом босякократии» и, обливая грязью Бланки и Луи Блана, восклицает: «Какая гармония между этой литературной оргией и радикальными сатурналиями! „Нана“ – это последнее слово демагогии в романе».

В противоположность реакционной критике, которая не могла простить Золя содержащейся в его романе социальной и политической сатиры, прогрессивно настроенные современники приняли «Нана» как значительное литературное явление. Среди хора проклятий ее автору выделялся одинокий голос критика Эмиля Бержера́, писавшего в газете «Ви модерн» (La Vie moderne) в феврале 1880 года:

«Поверьте, не стоит, право, не стоит слишком громко кричать о скандале и делать возмущенное лицо, потому что у нас перед глазами слишком похожий портрет. О святая буржуазия, моя мать, не прячь краснеющего чела за веером твоих предков! Вот человек, который сказал тебе правду в глаза, и тебе не остается ничего другого, как держать язык за зубами. Тем хуже для нас, если явился человек, который ничего не боится и дерзко подносит факел к грудам нечистот… По крайней мере он делает свое дело честно, грубо и никогда не идет против своей совести. Браво!»

Флобер сразу же после выхода в свет «Нана» прислал автору восторженное письмо:

«Дорогой Золя,

вчера я весь день, до половины двенадцатого ночи, сидел за вашей „Нана“, я не спал всю ночь, я совсем „обалдел“. Если бы нужно было отметить все, что есть там необычайного, сильного, мне пришлось бы комментировать каждую страницу! Характеры изумительно правдивы. Живыеслова изобилуют; наконец смерть Нана достойна Микеланджело! Великолепная книга, дружище!»

«Нана» принадлежит к числу романов серии «Ругон-Маккары», задуманных с самого начала. Уже в первом плане серии, переданном автором издателю Лакруа в 1869 году, значится «Роман, фоном которого служит галантный мир, а героиней является Луиза Дюваль, дочь четы рабочих» (имена персонажей впоследствии несколько раз менялись). В более позднем списке этот замысел фигурирует как «Роман о полусвете – Анна Леду», героиня характеризуется как «создание испорченное и вредное для общества», причем уже ясно, что она дочь прачки Жервезы. В окончательной редакции Нана приобрела, по словам автора, «ярко выраженные черты Ругон-Маккаров», которые она унаследовала от отца – кровельщика Купо, алкоголика, и матери, Жервезы, происходящей из семьи пьяниц и развратников – Маккаров. Образ Нана появляется впервые на последних страницах романа «Западня», где описывается ее детство, протекающее в трущобе на улице Гут-д’Ор, среди нищеты, пьяных драк и побоев, поступление ее на работу в цветочную мастерскую, нравственное падение и уход из дому. Роман «Нана» связан с «Западней» и некоторыми переходящими персонажами, как тетка Нана, мадам Лера, – сестра кровельщика Купо.

Верный принципу «документальности», Золя кропотливо собирал материалы для «Нана». Он мало знал парижский «полусвет» и старался получить необходимые сведения через друзей. Один знакомый Флобера сообщил автору «Нана» множество подробностей о быте и нравах этого круга парижского общества, повез писателя завтракать в отдельный кабинет «Английского кафе», фигурирующего в романе. Потребность «писать с натуры» побудила Золя проникнуть под видом рабочего в особняк некой модной куртизанки на бульваре Мальзерб; вскоре он был приглашен туда на ужин, который дал материал для сцены ужина у Нана. Одна за другой появляются записи о табльдоте на улице Мартир, о толпе гуляк, незванно ввалившихся под утро на ужин с девицами, о шампанском, вылитом в пианино, даже о шпильках, которые со звоном падают в серебряный таз из распустившихся волос Нана. Некоторые персонажи романа имели прямых прототипов в жизни. Таковы горничная Зоя, журналист Фошри (модный светский хроникер, известный под именем «Миранда»), актер Фонтан (Коклен Младший), чета Миньон (супруги Жюдик), Люси Стюарт (Кора Перл).

Золя не был вхож в великосветские салоны и при написании романа обратился за деталями к Флоберу, бывавшему в Тюильри (в частности, для эпизода праздника в особняке графов Мюффа). Зато театральные кулисы были хорошо знакомы писателю, поставившему к тому времени уже три пьесы. Он задолго стал собирать документы об артистах, фигурантах, машинистах, об устройстве сцены и театра. Вместе со своим приятелем, либреттистом Людовиком Галеви, Золя подробно осмотрел театр Варьете и посетил спектакль «Ниниш», послуживший основой для сцены премьеры в романе. Писатель присутствовал на скачках, описанных в «Нана»; использовал личные воспоминания о страшной эпидемии оспы, вспыхнувшей во Франции в 1870 году. Наконец, он собирал и записывал ходившие в обществе рассказы о сомнительных похождениях знатных лиц и коронованных особ в последние годы Второй империи – о принце Уэльском, принце Оранском и принце Наполеоне (возможном наследнике французского престола).

Однако к непосредственному написанию романа Золя приступил только в Медане, где он обосновался с весны 1879 года. Работа шла интенсивно – новая глава каждый месяц, – и к осени около половины романа было готово. Не дожидаясь его завершения, редактор газеты «Вольтер», с которой Золя был связан деловыми обязательствами, в коммерческих целях шумно разрекламировал Нана, и писатель был вынужден к 15 октября отдать в набор первые главы. Число подписчиков газеты сейчас же подскочило до ста тысяч, но начатая буржуазной критикой травля Золя весьма нервировала писателя и мешала его работе.

Перед тем как издать «Нана» отдельной книгой, Золя подверг газетный текст тщательной доработке. Он писал Флоберу: «Я произвел над напечатанными фельетонами дьявольскую работу, изгонял фразы, которые мне не нравились, а они все мне не нравились… Роман ужасен в фельетонах, я сейчас сам его не узнаю». В процессе работы Золя упрощал фабулу, отказался от некоторых мелодраматических эпизодов, углубил характеры. «Я стремлюсь к человечности и простоте без всяких макиавеллистских осложнений. Все должно быть так, как в жизни», – записал Золя по поводу «Нана».

Роман «Нана» создавался в период острой борьбы вокруг «натуралистической школы» в литературе. Той же осенью, когда роман появился в печати, Золя опубликовал в петербургском «Вестнике Европы» (1879 г., кн. 9) полемическую статью «Экспериментальный роман», где в нарочито заостренных формулировках провозглашались принципы искусства натурализма. В том же 1879 году начал выходить журнал «Ла Ревю реалист» (La Revue réaliste), собравший вокруг себя литературных последователей Золя. Роман «Нана» являлся как бы применением теорий писателя на практике, что в известной мере объясняет односторонность произведения, чрезмерное внимание в нем к животному, физиологическому началу в человеке.

В рабочих заметках Золя сохранилась формулировка темы романа вполне в духе натурализма: «Целое общество, ринувшееся на самку»; «Свора, преследующая суку, которая не охвачена похотью и издевается над бегущими за ней псами»; «Поэма желании самца». И в другом месте: «Книга должна быть поэмой пола, и мораль ее все тот же пол, переворачивающий мир».

Однако содержание романа не свелось к этому. В соответствии с общим замыслом серии «Ругон-Маккары» автор уже в первом плане «Нана» наметил две стороны произведения: «результат наследственности» и «роковое влияние современной среды». Несмотря на крайности натурализма, которые создали роману скандальную известность и дали повод к его превратному истолкованию, социальные мотивы оказались сильнее. Золя далек от смакования эротики, неизбежной в романе из-за его темы; все элементы произведения подчинены обличительным целям. Проводя параллель между проституцией и «гораздо более опасным, узаконенным пороком», Золя пишет: «Общество рушится, когда замужняя женщина конкурирует с продажной девкой и когда какой-нибудь Мюффа позволяет своей жене бесчестить себя, пока сам он пятнает свою честь с какой-нибудь Нана» (Заметки к роману).

На первый взгляд сюжет «Нана» и образ главной героиня традиционны для французской литературы, которая, начиная с «Манон Леско» аббата Прево до произведений Бальзака и Гюго, до «Дамы с камелиями» А. Дюма-сына, дала целую серию образов жертвы классового общества – женщины, продающей себя за деньги. Сам Золя, опиравшийся в первую очередь на Бальзака, опасался сходства своего романа с «Кузиной Беттой» (действительно, в обоих романах имеются аналогичные образы и ситуации).

Однако роман Золя не только еще одна вариация уже известной темы; в образе Нана писателю удалось, стоя на иных литературных позициях, иными средствами создать новое обобщение, которое с большой художественной силой запечатлело типические черты его времени.

С одной стороны, Нана – это реальный и притом вполне самобытный характер, совершенно лишенный поэтически-сентиментального флера, которым окружили образ «надшей женщины» авторы драмы «Дама с камелиями» и оперы «Травиата», не сходивших в то время с парижской сцены.

«Как характер: славная девушка, это главное. Подчиняется своей натуре, но никогда не творит зло ради зла и легко поддается жалости. Птичий ум, голова всегда забита самыми нелепыми причудами. Завтрашнего дня не существует. Очень смешливая, очень веселая, суеверная, богобоязненная. Любит животных и своих родственников». В другом месте: «Не делать ее остроумной, это было бы ошибкой» (Рабочие заметки к роману).

С другой стороны, Нана – фигура почти аллегорическая, она воплощает то гниение, которое все больше охватывало общество буржуазной Франции во второй половине XIX века. Это обобщающее значение образа отметил еще Флобер, писавший автору романа: «Нана поднимается до мифа при всей своей реальности». На том же настаивал и сам Золя:

«Она становится силой природы, орудием разрушения». «Нана – это разложение, идущее снизу… которое потом поднимается с низов и разлагает, разрушает сами же правящие классы. Нана – золотая муха, зародившаяся на падали и заражающая впоследствии всех, кого она ужалит. Закопайте падаль! Это должно повторяться ясно и неоднократно в повествовании, в действии, самою Нана и другими.В этом высшая мораль книги» (Рабочие заметки к роману).

Вокруг Нана возникает широкая панорама заживо разлагающегося общества: полное отсутствие идеалов и принципов, безудержная погоня за низменными наслаждениями, бессмысленная алчность, душевная опустошенность. Коронованные особы, государственные сановники, потомки древних аристократических фамилий, финансисты, офицеры, порочные юнцы пресмыкаются у ног вульгарной публичной женщины, а она, со своим «птичьим умом», «царит над всеобщей глупостью». История Нана вырастает в сатиру на весь социальный и политический режим Второй империи с его глубоким нравственным упадком. Таков смысл аллегорического эпизода скачек на Лоншанском ипподроме, превратившихся в триумф Нана: и ей и выигравшей на скачках лошади, которая носит ее имя, аплодирует весь Париж и сама императрица.

Образ Нана многогранен, она одновременно и воплощение порочности общества Второй империи, и отрицание этого общества, – поднявшись с социального дна, из глубин нищеты и унижения, куда высшие классы ввергли поколения ее предков, Нана «бессознательно мстит за Купо» этим высшим классам (Заметки к роману); в окончательном тексте Золя называет Нана «мстительницей за мир ее породивший, мир голытьбы и отверженных». Кульминационным пунктом романа является сцена, в которой Нана, «упиваясь собственной непочтительностью к сильным мира сего», пинает ногами графа Мюффа, облаченного в придворный камергерский костюм; «пипки эти она от щедрого сердца адресовала всему Тюильри, величию императорского двора, державшегося всеобщим страхом и раболепством». И автор утверждает, что это «было справедливо, было хорошо».

Под конец образ Нана становится символом исторической обреченности Второй империи: жизнь героини, покрытой гнойниками оспы, обрывается накануне крушения прогнившего политического режима, в момент, когда Франция в шовинистическом угаре, по наущению правителей готова ринуться «На Берлин!», навстречу войне 1870–1871 годов и национальной катастрофе. Автор писал: «Быть может, считать, что сгнившее тело Нана – это Франция Второй империи в агонии, значило бы слишком уступать символу. Но, очевидно, я должен был стремиться к чему-то близкому от этого» (статья «Нана», 1881).

Важное место в романе занимает фигура графа Мюффа, «порядочного человека», духовно изуродованного буржуазной моралью и религиозным ханжеством. Метания графа между церковью и особняком Нана, ого человеческое унижение, некоторые эпизоды (как, например, исполненная глубокой иронии сцена, в которой Мюффа читает молитвы в постели проститутки) достойны лучших страниц классической антиклерикальной литературы Франции. В образе графа Мюффа и стоящего за его спиной зловещего иезуита господина Вено уже чувствуется будущий автор «Лурда» и «Рима».

Таким образом, вопреки своим же декларациям, вопреки теории «экспериментального романа», Золя – автор «Нана» отнюдь не хранит позу равнодушного исследователя общественных уродств; напротив, он полон страсти и негодования, он стремится внушить читателю «мораль». В этом значительная победа Золя-художника над натуралистической доктриной.

Русский перевод романа «Нана» появился в самый год его опубликования во Франции в трех периодических изданиях: в газетах «Новое время» и «Новости» и в журнале «Слово». В 1880 году роман вышел в Петербурге отдельной книгой. Во всех трех изданиях текст был неполный. Еще до этого, в ноябре 1879 года, журнал «Вестник Европы», где тогда систематически сотрудничал Золя, напечатал присланную автором главу из романа «Нана» под заглавием «За кулисами» (рубрика «Парижские письма», Письмо LIV, от 15 октября 1879 года). Французский подлинник романа был запрещен царской цензурой, причем это мотивировалось не только «безнравственностью» произведения, но и непочтительными упоминаниями в нем о «коронованных особах». Цензор доносил: «В романе, между прочим, действующим лицом является принц Уэльский, а на банкете у Нана известные кокотки беседуют о доступности для них коронованных особ, ожидавшихся на всемирной выставке 1867 года».

При первом появлении роман Золя был, в общем, отрицательно оценен русской критикой всех направлений, но по разным причинам.

Критика демократического лагеря, горячо встретившая первые романы серии «Ругон-Маккары», охладела к Золя после опубликования в «Вестнике Европы» в конце 70-х годов его литературно-критических и теоретических статей (в частности, статьи о Гюго и статьи «Экспериментальный роман»), которые противоречили представлению русских демократов о реализме и гражданской роли искусства. «Нана» была воспринята в связи с этими статьями как знамя литературной теории натурализма, чуждой русской демократической эстетике.