355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эми Тинтера » Рибут. Дилогия (ЛП) » Текст книги (страница 3)
Рибут. Дилогия (ЛП)
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 18:46

Текст книги "Рибут. Дилогия (ЛП)"


Автор книги: Эми Тинтера



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

Глава шестая

В нашу комнату я вернулась перед самым обедом. Эвер была бледна. Все утро я избегала ее, но теперь с трудом оторвала взгляд от ее нездоровой кожи и дрожавших рук. Будь она человеком, я бы решила, что она заболела.

Я подошла к тумбочке за свитером, и Эвер подняла на меня глаза.

– Эй! – Она выдавила улыбку, и мне пришлось отвернуться. Она не знала.

«Разве она не должна знать?»

Мне велели молчать. Это был приказ.

Я задержалась на пороге, она по-прежнему сидела на кровати, накручивая край простыни на пальцы.

– Ты идешь? – спросила я.

Она взглянула на меня и улыбнулась чуть шире. Она всегда ждала меня, я ее – никогда. Похоже, ей это понравилось.

Когда она поднялась, ноги ее задрожали, и я чуть не спросила, не плохо ли ей. Глупый вопрос. Конечно, ей было плохо. И причиной тому – непонятные опыты КРВЧ.

Мы молча спустились в столовую. Когда нам наполнили подносы, мне пришла в голову дикая мысль сесть рядом с ней. Но она сразу направилась через зал, на ходу запихивая в рот бифштекс. Я поплелась к столу сто двадцатых.

Эвер плюхнулась напротив номера Двадцать два, он быстро оглянулся и улыбнулся мне. Однако, когда он увидел, как истово Эвер набивает рот мясом, улыбка сползла с его лица. Он сморщил нос и стал переводить взгляд с нее на меня, словно спрашивая: «Что это с ней?»

Я понятия не имела.

Он позвал меня жестом, но я не могла подойти.

Ладно, могла. Правила не было. Но это выглядело бы странно.

Двадцать два похлопал рукой по соседнему стулу, я нахмурилась и помотала головой. Эвер повернулась взглянуть, кому он машет, и взгляд ее скользнул по столу сто двадцатых. Она рассмеялась, и я обнаружила, что все тренеры тоже смотрят на меня с одинаково недоуменными лицами.

Лисси открыла рот, и я встала, прихватив поднос. Мне надоели вопросы и ошалелые взгляды. Ничто не мешало мне сесть там, где я хочу.

Я прошла через весь зал и поставила поднос на стол рядом с Эвер. Двадцать два сверкнул своими черными глазищами:

– Рен! Какая приятная встреча!

Эвер потрясенно уставилась на меня, когда я опустилась на стул. Я глянула на поднос своего нового ученика, где не было ничего, кроме нетронутого куска хлеба и шоколадного кекса.

– Что это? – спросила я. – Уже пообедал?

Он посмотрел на еду:

– Нет. Мне не очень хочется. По крайней мере, так кажется. Трудно объяснить.

– Сумеешь, когда поголодаешь, – сказала я. – Это не шуточки.

Рибуты ощущали голод не так быстро, как люди, но если уж испытывали, то лютый. Наши организмы могли неопределенно долго существовать без пищи, но игра не стоила свеч. За первые дни пребывания в центре я не съела почти ни крошки и проснулась однажды такой ослабевшей и голодной, что буквально поползла в столовую.

– Зато ты-то уж точно проголодалась, – со смехом сказал он Эвер, показывая на ее надутые щеки. Казалось, она хотела затолкать в рот сразу все мясо с тарелки. Глотая, она через силу улыбнулась.

Наверное, у меня был встревоженный вид, потому что Эвер скосила глаза на свой опустевший поднос и перевела их на меня.

– Я как-то странно себя чувствую, – сказала она негромко и удрученно.

– Что значит странно? – спросила я.

– Как будто по-настоящему проголодалась. И еще всё словно в тумане. – Она помрачнела. – Я ведь не могу заболеть?

Эвер пытливо смотрела на меня, я молчала. Она разочарованно уткнула глаза в тарелку.

– Правда, от еды мне немного лучше. Не так трясет, – добавила она.

Я снова ощутила какой-то укол – возможно, вины – и быстро переложила свое мясо ей на тарелку. Она вскинула глаза и благодарно улыбнулась.

– Бери и мое, – сказал Двадцать два и начал было подталкивать свою еду к ней.

Я резко схватилась за край его подноса:

– Съешь хоть немного. Тебе нужно набраться сил для тренировки.

– А почему ты сама отдала? – Он указал на мою тарелку.

– Потому что это я тобой командую, а не наоборот.

Эвер прыснула и отправила в рот огромный кусок мяса.

– Все равно я предпочитаю бифштекс, – сказала она.

– А я когда-нибудь смогу тобой командовать? – осведомился Двадцать два.

– Вряд ли. – Я подхватила свой поднос и встала.

– Нет, пожалуйста, не уходи!

Это сказала Эвер. Она смотрела на меня глазами, полными мольбы. Я снова видела перед собой ту тринадцатилетнюю девчонку, которая несколько лет назад испуганно сидела на кровати, в ужасе оттого, что ее соседкой по комнате будет Сто семьдесят восемь. За целый месяц она не сказала мне ни единого слова. А потом неожиданно выпалила: «Я из Нью-Далласа, а ты?» – и продолжила разговор, как с давней подругой. Дома у нее остались четыре сестры, и мне сдается, что она в итоге решила сделать меня своего рода заменой, просто иначе боясь сойти с ума.

И все-таки я даже не подозревала, что мое общество ее успокаивало. Мне захотелось снова сесть и насладиться чувством, что кто-то нуждался не только в моем номере и навыках поимки преступников.

Я села, и принятое решение сразу же показалось мне правильным. Эвер благодарно улыбнулась, я ответила тем же. Двадцать два пришел вдруг в такой восторг, что я опустила глаза в тарелку и начала сосредоточенно поедать бобы.

Посреди ночи я проснулась от глухого рычания. Я резко повернулась, моргая во тьме. Возле моей кровати стояла Эвер.

Я резко села, чувствуя, как бешено колотится сердце. Она перестала рычать и впилась в меня своими блестящими глазами.

– Эвер? – шепнула я.

И тогда она прыгнула на меня. Я соскочила с кровати и бросилась через комнату. Эвер повернулась ко мне и оскалила зубы.

Я вжалась в стену, глядя, как она медленно приближается. Сердце мое стучало чаще, чем когда за мной гналось двадцать горожан с фонарями и кухонными ножами. Меня успели пырнуть несколько раз, прежде чем я оторвалась от погони, но безоружная, рычавшая Эвер была почему-то страшнее.

– Эвер! – повторила я громче и поднырнула под ее руку, едва она прыгнула вновь.

Я метнулась через ее кровать и потянулась к тревожной кнопке. Я нажимала ее снова и снова, уже плохо соображая, пока на меня не навалилась Эвер. Ее пальцы сомкнулись на моей шее, и я хватила ртом воздух, толкнув ее что было мочи.

Она ударилась о стеклянную стену, но в следующую секунду уже вскочила на ноги, склонив голову набок и как бы изучая жертву. Я стиснула кулаки, ощутив боевой азарт. Когда она кинулась на меня, я рухнула на колени и поймала ее за лодыжку.

С воплем она грохнулась на пол, а я принялась выкручивать ей ногу, пока не хрустнула кость. Эвер издала крик, который наверняка разбудил все крыло. Она снова ринулась на меня, пытаясь удержаться на одной ноге, и мне пришлось сломать ей вторую.

Коротко всхлипнув, Эвер повалилась навзничь. Я села на свою кровать, глядя на дверь. Наверное, люди уже спешили к нам.

Но вот ноги Эвер срослись, а охранников так и не было. Я снова сломала их, не успела она подняться, и заткнула уши, чтобы не слышать ее воя.

Они так и не пришли.

Наверняка они всё знали. Эти сволочи не могли не знать, что Эвер слетела с катушек; что она напала на меня; что мне придется снова сидеть всю ночь и следить за ней даже после того, как она вырубится.

Они знали это, и им было наплевать.

Ничего удивительного – ведь рибуты всего лишь собственность, а не люди. Но гнев все равно душил меня. Из-за моего номера и безупречного послужного списка ко мне всегда относились более уважительно и предоставляли чуть больше свободы действий.

Но им не было дела до того, что случилось с нами.

Жители трущоб всегда знали, что их жизнь не стоит для корпорации ломаного гроша. Я тоже усвоила это с малых лет. КРВЧ могла быть «спасителем» для последнего поколения, для людей, которым она помогала в войне с рибутами, но только не для тех, кто голодал и умирал в трущобах.

Когда я стала рибутом, меня начали кормить и одевать, и я решила, что меня зауважали как лучшую из лучших. Мне показалось, что они не так уж и плохи.

Возможно, я ошибалась.

Утром я вышла из комнаты до того, как проснулась Эвер, но в душевой, куда пришла позже после пробежки, поймала себя на том, что высматриваю ее в толпе рибутов. Кто-то недоуменно пялился на меня, но я не обращала внимания. Мне нужно было поговорить с ней, и это был единственный способ.

Эвер так и не узнает, что за ночь я четыре раза сломала ей ноги. Не узнает, что с ней сделали.

Если я не скажу.

Она вышла из раздевалки в одном полотенце. Остановилась и озадаченно на меня посмотрела. Я жестом велела ей идти дальше, и она повиновалась: шагнула за шторку и задернула ее.

Я быстро огляделась, проверяя, нет ли слежки, и проскользнула туда же.

Эвер обернулась и вскинула брови, чуть улыбнувшись краем рта. Я вспыхнула, сделала шаг назад и наткнулась на занавеску.

– Привет, – сказала она.

Это был, скорее, вопрос, и ее улыбка стала шире, когда она сдвинула полотенце к груди.

– С тобой творится что-то неладное, – выпалила я.

– О чем это ты? – Улыбка погасла.

– Ты… у тебя по ночам бывают кошмары или что-то еще. Ты кричишь и нападаешь на меня.

Она задохнулась и резко села на пол, словно у нее подкосились ноги. Глядя, как рыдания сотрясают ее тело, я окаменела. Я не знала, что и думать. Все это смахивало на сильнейшую истерику.

Если только она не знала, что происходит.

Я присела рядом:

– Эвер.

Она продолжала плакать, раскачиваясь на коленях взад и вперед и пряча лицо в ладонях. От этих звуков мне вдруг стало не по себе, сильно сдавило грудь. Чувство не из приятных.

– Эвер, – повторила я, – ты знаешь, что с тобой?

Она судорожно глотнула воздуха, отняв от лица руки.

– Это… – Она снова разразилась рыданиями и припала ко мне.

Я едва не оттолкнула ее. Никто не приваливался ко мне, ища опоры, – может быть, вообще никогда (не считая тех раз, когда мама опиралась на меня, потому что была под кайфом и не могла идти). Не лучшее время, чтобы начинать – в голом виде, да и вообще! Но я подавила желание отстраниться.

Вместо этого я неуклюже похлопала ее по спине. Она уткнулась мне в плечо, заливаясь слезами совсем как человек.

– Это… они, – выдавила она. – Они что-то делают с нами.

– С кем? – спросила я.

– С унтер-шестидесятыми. – Она прерывисто вздохнула и выпрямилась; глаза ее были красны от слез. – Они начали делать нам уколы, от которых мы становимся…

Ей было незачем продолжать. Я уже знала, какими они становились.

– Я думала, что меня обойдут, ведь мой номер совсем близко к шестидесяти. Наверное, они сделали укол, когда я спала, а ты была на задании. – Эвер шмыгнула носом.

– Зачем им это нужно?

Она утерла слезы и пожала плечами:

– Мы не знаем. Это началось несколько недель назад. Кто-то сказал, что стал сильнее, но все остальные после этих уколов сделались странными и агрессивными.

Это было мягко сказано.

– Минди на прошлой неделе вообще крышу снесло, – продолжила Эвер. – Но она сказала, что ей сделали еще один укол и все вошло в норму. Все считают, что над нами ставят какие-то опыты.

Все? Кто это – все? Я ничего об этом не слышала.

– Мы не говорим об этом с обер-шестидесятыми, – сказала она тихо, заметив мое недоумение. – Нам запрещено. Соседям тоже нельзя ничего рассказывать. – Она склонила голову набок. – Тебе тоже не велели говорить?

– Да.

Это вызвало новую волну слез, хотя я не вполне поняла, с какой стати. Мне почудилось, что она выдавила «спасибо», но разобрать было трудно.

Я хотела встать, но Эвер вцепилась мне в руку:

– Что я натворила? Я тебя ранила?

– Нет. Ты долго кричала. Напала на меня. Сегодня ночью я несколько раз ломала тебе ноги. Прости, что пришлось это сделать.

Она уставилась на свои ноги.

– Ох. Ничего страшного.

– Прошлой ночью тебе сделали укол, но сегодня никто не пришел.

– Прости, – прошептала Эвер. – Вот почему ты такая измотанная. – Она утерлась уголком полотенца. – Что мне делать?

Я беспомощно пожала плечами:

– Не знаю.

– А вдруг я тебя искалечу?

– Я сильнее.

Она закрыла глаза и молча кивнула. По щекам снова потекли слезы.

Очевидно, в моих словах было мало утешительного.

Глава седьмая

Двадцать два упал на мат и сделал, как я велела: не заорал.

Уткнувшись в черный пластик, он вцепился в свою футболку, но не заплакал. Он получал травму за травмой, но был молодцом и держался спокойно.

Я опустилась рядом с ним на колени и подняла его штанину. Из кожи торчала кость.

– В таких случаях нужно поставить ее на место, – сказала я.

Он застонал и помотал головой.

– Ты должен. Тебе придется вправить кость, иначе нога срастется неправильно. Кость обрастет кожей, и мне придется вскрывать рану заново.

– Колоссально, – промямлил он, не поднимая головы.

– Сядь.

Медленно, морщась от боли, он оттолкнулся и сел. На нас уже пялились другие стажеры. Хьюго, стоявший на другом конце зала, посмеивался в кулак.

– Просто возьми и затолкай ее на место. – Я снова повернулась к нему.

– Вот так прямо взять и затолкать?! – возопил Двадцать два.

– Дай мне руку.

Он послушался. Рука была теплой и не такой ухоженной, как я думала. Мне всегда казалось, что ладони у богатых должны быть мягкие, без всяких отметин. Им ведь не приходится заниматься тяжелым ручным трудом, как живущим в трущобах. Я была уверена, что Каллум в жизни не строил забор и не работал на хлопковой ферме.

Но его руки оказались грубее моих, а когда я перевернула ладонь, то увидела на пальцах мелкие шрамы. Рубцы, оставшиеся от человеческой жизни, никогда не исчезают.

– Вот так, – сказала я, кладя его руку на кость. Затем с силой надавила, и он зажал другой рукой рот, чтобы не взвыть.

Издав приглушенный стон, он снова повалился на мат. Я ощутила укол вины. Снова эта вина! Я никак не могла понять, как относиться к этому новому чувству.

Вообще-то, я не собиралась ломать ему ногу. Это было хорошее упражнение, которое все равно понадобилось бы ему рано или поздно, но оно оказало досадное побочное действие, потому что он двигался не так быстро, как я приказывала.

– Тебе придется научиться действовать быстрее. – Наверное, я так извинилась. Получилось не очень. – То есть я не хотела…

Стоп. Я никогда не извинялась перед салагами. Моей задачей было научить его. Он должен знать, как вправить себе кость.

Двадцать два перевернулся на спину и весело посмотрел на меня. Ну, не совсем весело, еще и с гримасой мучительной боли.

– Если ты будешь извиняться за каждую мою травму, на это уйдет все занятие.

В груди у меня заклокотал смех, и я поспешно отвернулась, чтобы он не заметил улыбки.

– Вставай, – скомандовала я, вскочив на ноги.

– Нога-то все еще сломана.

– Мне наплевать. Подымайся. Если ляжешь на задании, тебе сломают вторую ногу, а потом отымеют.

Двадцать два кое-как поднялся.

– Там что, и правда так плохо? – спросил он, стараясь переложить вес на здоровую ногу.

– Зависит от многого, – ответила я.

– Например?

– От того, кто твой противник. Одно дело – отлавливать больного. Это довольно легко. А если это преступник из крупной банды, можно угодить в засаду. Еще зависит от того, насколько им станет страшно, а то иногда они борзеют и думают, что могут сопротивляться.

– А если они ничего не сделали?

– Чего не сделали?

– Не совершили того преступления, за которое мы их ловим? Вдруг они невиновны?

– Они всегда говорят, что ничего не делали. Наша задача доставить их сюда. Об остальном позаботится корпорация.

– А они отпускают невиновных? – спросил он.

Я замялась. Мне как рибуту не докладывали о судьбе пойманных мною людей. Но как девочке из трущоб мне была слишком хорошо известна правда. Если кого-то брали, он никогда не возвращался.

– Берут только тех, в чьей вине не сомневаются, – сказала я.

– Откуда они знают?

– Это не наше дело.

– Почему? Ведь мы же ловим этих людей.

– На этом наша работа заканчивается.

– И куда их потом отправляют?

Когда-то я сама над этим задумывалась. В какую-нибудь тюрьму? Маловероятно.

– Не знаю.

Он нахмурился:

– А кому-нибудь говорят? Родным, например?

Похоже, богатый мальчик не разбирался в положении дел. На сотню моих заданий в трущобах приходилось всего одно в зажиточном районе.

– Нет. Во всяком случае, я так не думаю.

– Но…

– Как нога? – перебила его я.

Он глянул вниз, подрыгал ею:

– Заживает.

– Тогда поднимай руки и будем продолжать.

Почти при каждом ударе он смотрел мне в глаза. Я не совсем понимала его взгляд – казалось, Двадцать два был чем-то заинтригован. От этого настойчивого взгляда в груди возникало легкое волнение, и это меня отвлекало.

– На сегодня достаточно, – объявила я, когда его челюсть срослась после второго перелома за день. Через десять минут наступало время ужина, и все уже покидали спортзал.

Я подала ему руку, помогая встать с мата, и он принял ее. Поднимаясь, он на секунду придержал меня за плечо и наклонился так близко, что я почувствовала на щеке его дыхание.

Моим первым желанием было отскочить. Никто не подходил ко мне вплотную. Что значит улавливать чужое тепло, я не помнила даже в мою бытность человеком. Но он заговорил так тихо, что слышно было только вблизи.

– Нас что, постоянно подслушивают? – спросил он.

– Не знаю, – ответила я шепотом. – На заданиях – точно. Здесь всюду камеры, так что вполне возможно.

Двадцать два выпрямился, но не отступил. Наверное, я приготовилась создать между нами более уместную дистанцию, но меня отвлекла его улыбка. Я всегда жила в мире, где приходилось смотреть снизу вверх, но сейчас мне впервые захотелось встать на цыпочки и приблизить наши лица.

Кто-то кашлянул, и я поспешно сделала большой шаг назад. Слышали нас или нет, но видели наверняка. Охранник в углу, камеры на стене, проходившие мимо рибуты – всем было отлично нас видно.

– Доброй ночи, – сказала я и быстро пошла прочь.

Глава восьмая

– Сегодня ты только смотришь, – напомнила я ему следующей ночью, когда мы оказались на крыше КРВЧ. – Не забывай об этом.

Двадцать два кивнул. Потом начал усиленно растирать руки и качаться на пятках. Салаги всегда нервничали, но я подозревала, что он и на крышу пойдет со своей обычной улыбочкой. Этого не случилось, и я почти заскучала по ней.

На крыше, в темноте, уже ждали челнок десять рибутов. Пятеро салаг с тренерами. Лисси бросила презрительный взгляд на приплясывающего Двадцать два и самодовольно посмотрела на своего стажера, однако Сорок три, с его маленькими ручонками и странным лицевым тиком, никак не тянул на предмет гордости.

– Молчи, пока не спросят, – продолжила я, не обращая внимания на Лисси. – На задании делай все, что велят офицеры, иначе тебя пристрелят.

Он снова кивнул, и в ту же секунду на крышу со стуком приземлился челнок. Порыв ветра взметнул мои собранные в хвост волосы. Открылась боковая дверь, внутри стоял Леб. Несмотря на холодную ночь, рукава его черной рубашки были закатаны. Высокий, крепко сложенный, он часто испытывал неудобство в жесткой и тесной форме КРВЧ.

Леб махнул рукой, приглашая нас внутрь. Мы стали заходить, гремя подошвами по металлу. Поскольку той ночью нас было десять, челнок выбрали среднего размера. Вдоль одной стены тянулись маленькие черные сиденья, напротив располагалось кресло побольше – для офицера. Дверь в кабину пилота была еще открыта, и я различила человеческий затылок. Пилоты не покидали челнок ни при каких обстоятельствах и никогда не общались с рибутами.

Пока я получала инструкции, Двадцать два неподвижно стоял рядом, и Леб развернул его руку, чтобы взглянуть на штрихкод. Он хмыкнул, и от улыбки черты его сурового лица обозначились резче.

– Слышал, ты выбрала Двадцать два, – сказал он. – Хотел убедиться воочию.

Я не знала, что на это ответить, и чуть кивнула, а он улыбнулся – единственный охранник, который вообще улыбался рибутам, тем более мне. Странный он был человек.

– Сели, – скомандовал Леб, захлопнул дверь кабины и плюхнулся на свое место. Он даже не расчехлил оружие. Леб был одним из немногих офицеров, кто оставлял пистолет в кобуре, когда рибуты входили в челнок. Другие совали ствол в лицо, стараясь держать его крепче, чтобы не дрожал.

Я села первой; Двадцать два последовал моему примеру, накинул на грудь ремни и неумело пристегнул. Теперь его трясло. Салаги всегда боялись челноков; в своей человеческой жизни они никогда не оказывались ни в летающих, ни в скоростных аппаратах. Большинство скрывали страх. Открыто демонстрировал свой ужас только Сорок три, дышавший тяжело и прерывисто. Лисси отвесила ему оплеуху.

Мы взлетели, и я внимательно посмотрела на Двадцать два. Он закрыл глаза и теперь выглядел почти человеком. У него еще не выработались ни ловкость, ни скорость, ни хищные повадки рибута. У него сохранялось множество неудобных людских черт. И все же, когда он вытянул ноги и провел руками по бедрам, я увидела в нем рибута – по медленным, выверенным движениям; по тому, как он своей позой старался использовать каждый квадратный дюйм пространства. Отличие рибутов от людей было тонким, но узнавалось безошибочно.

Леб перехватил мой взгляд и вскинул брови. Я быстро уставилась на свои руки.

– Можно разговаривать, – сказал он.

Двадцать два предпочел молчать, тогда как другие салаги начали что-то шептать своим тренерам; он же при каждой встряске хватался за сиденье.

– Бояться нечего, – заметила я. – Мы уцелеем, даже если упадем.

– Если голову не оторвет.

– Ну да. Но это маловероятно.

– Или обрушится потолок и вобьет голову в туловище. – Он бросил взгляд на черную металлическую поверхность.

– Поверь, что крушение челнока – последнее, что тебя должно сегодня волновать.

– Спасибо. Мне сразу стало намного лучше. – Двадцать два посмотрел на Леба. – А вы давно этим занимаетесь? Вам случалось…

– Двадцать два! – одернула я его.

Он посмотрел на меня, и я покачала головой. В челноке снова установилась тишина.

– А что такого? Он разрешил разговаривать.

– Это не значит, что с ним.

Двадцать два закатил глаза, и я ощутила гнев.

– Он мог бы наказать тебя за это, – проговорила я, взглянув на Леба и лежавшую рядом дубинку. Ни один офицер челнока ни разу не применил ее ко мне.

– Так и сделать? – осведомился Леб, изучая новобранца. К дубинке он не притронулся.

Я порывисто вздохнула. Да, он никогда не наказывал моих салаг, но ему и не приходилось. Все исправно выполняли мои команды.

Правда, было странно спрашивать у меня разрешения. Я знала это. Другие тренеры тоже знали.

– Нет, – ответила я.

Все рибуты уставились на меня. Я снова сосредоточилась на своем подопечном.

– Ты не сразу ответила – мне обидеться? – спросил он с улыбкой.

– Я могу передумать.

– А как ты ему скажешь? Он ведь прекратил разговор. Ясно же, что теперь нам снова можно общаться только друг с другом.

– Я найду палку и отделаю тебя сама, когда приземлимся.

– Обещаешь?

Со стороны Леба донесся звук, похожий на смех, и я удивленно обернулась. Леб опустил голову, пряча улыбку. Двадцать два ухмыльнулся.

– Соберись, Двадцать два, – сказала я.

– Ты можешь называть меня Каллумом?

– Соберись, Каллум, – повторила я спокойно и твердо.

– Извини, – отозвался он, нацепив более серьезную мину.

Челнок приземлился, и Леб подал нам знак вставать. Он распахнул дверь, и мы вышли во тьму. Легкий ветер взъерошил мой «хвост».

Город получил название Роза в честь женщины, которая его построила. Мне оно нравилось всегда, и я даже разволновалась, когда услышала, что буду базироваться в Розе.

Двадцать два вытаращил глаза. Рот его приоткрылся, на шее сильно забилась жилка. Его ужас был почти осязаем, но я, повернувшись, не увидела ничего необычного.

– В чем дело? – спросила я.

– Что это? Где мы?

– Это Роза, – ответила я и оглянулась, как будто решила убедиться. Разумеется, это была Роза.

– Но… это же трущобы?

– Да.

– Они все такие? – напряженно спросил он.

– Какие – такие?

Он показал, и я снова посмотрела вокруг. Трущобы Розы были похожи на остинские, разве что немного похуже.

Или, сказать по правде, хуже некуда. Розу строили больные. Поразительно, как они вообще выжили после бегства из Остина. Насколько я понимала, даже местный район рико не шел ни в какое сравнение с другими городами Техаса.

Все сохранившиеся здания были деревянными, послевоенной постройки. Одноэтажные домики на две комнатушки стояли впритык – иные едва держались. Люди, имевшие дом, считались счастливчиками. Жилье на другом краю города было не столь привлекательным.

«Нам повезло, что хоть крыша над головой есть», – сказала мама, когда нас вышвырнули из очередной квартиры. Кончили мы тем, что стали ночевать в брошенном здании и жили там, пока не нашлись деньги на коммуналку. Своего дома у нас никогда не было.

Я глянула на Двадцать два и чуть не поддалась искушению еще сильнее напугать его этим рассказом, но он все смотрел перед собой. Я проследила за его взглядом.

Дороги были в основном грунтовыми, но две главные улицы покрывал асфальт. Правда, безнадежно разбитый, весь в выбоинах – после того как стало ясно, что трущобы превратились лишь в питомник для переболевших рибутов, его никто ни разу не ремонтировал.

На одной стороне улицы устроили помойку, и воздух наполняла вонь от отбросов и человеческих экскрементов. Канализация в Розе по-прежнему оставалась делом будущего.

– Но они же не все так плохи? – спросил Двадцать два.

– Так – не все. Впрочем, похожи.

– В Остине?

Глупый вопрос – он наверняка уже знал ответ.

– Да. Я многое забыла, но там было примерно так же.

– И ты росла в…

Его сочувствие взбесило меня. Последним, в чем я нуждалась, была жалость со стороны мальчишечки из рико.

– На карту смотри, – приказала я резко. – Ты должен хорошо изучить Розу.

Двадцать два вытащил из кармана карту, и я не сумела отделаться от мысли, что он испытал облегчение, получив возможность глядеть не на меня, а на что-то другое.

– В какую сторону? – спросила я.

Он указал не туда.

– Там север.

– А нам не на север?

– Нет, – вздохнула я.

– Виноват.

Он принялся вертеть карту, щеки его зарделись. Я вдруг почувствовала жалость. Когда я была салагой, я тоже плохо читала карты. Люди не нуждались в картах. Вся их жизнь протекала на одном и том же пятачке с радиусом десять-пятнадцать миль.

– Ты здесь, – подсказала я, ткнув в карту. – А мы направляемся вот сюда.

Он вскинул на меня глаза и просиял:

– Отлично. Спасибо.

Я зашагала по улице, и Двадцать два припустил за мной. Через несколько шагов он оглянулся, я сделала то же самое и увидела Леба, который рассматривал что-то вдали, прислонясь к челноку.

– А он остается? – спросил Двадцать два.

– Да. Офицеры дежурят у челнока, пока не теряют аудио– или видеосвязь с рибутами. Тогда они отправляются на поиски. Но не жди, что они помогут выполнить задание. Их дело только следить за нами.

Мы свернули за угол, и я крадучись устремилась через полоску пожухлой травы к двери нашего объекта, Томаса Коула. Он убил своего сына.

Мне всегда поручали детоубийц.

Я не возражала.

В предписании об этом не говорилось, но было весьма вероятно, что убийство он совершил потому, что его ребенок умер и затем перезагрузился. Едва человек превращался в рибута, он становился собственностью корпорации, а та, хотя и без колебаний убивала нас в дальнейшем, не разрешала людям самим принимать такие решения. Даже если это были их родные дети. Некоторые родители поступали иначе и прятали детей от КРВЧ, но это тоже влекло за собой арест.

По-моему, большинство родителей не сожалели об изъятии перезагрузившихся детей. Они были рады от нас избавиться.

– С чего полагается начинать? – спросила я, оглянувшись на Двадцать два.

– Стучим.

Я кивнула. Это давало им шанс сдаться добровольно. Срабатывало редко.

Я постучала, вскинула кулак, разжала и показала Двадцать два растопыренную пятерню.

Затем пинком распахнула дверь.

Вся мебель, состоявшая в собственности Томаса Коула, была свалена у порога. Мой объект не впервые заваливал вход, но эта попытка была явно из худших.

Я убрала с дороги древнюю рухлядь и перепрыгнула через то, что осталось. Людям, которые баррикадировались в домах, было некуда больше идти. Ни друзей, ни семьи. К ним старались не прикасаться.

На моих губах заиграла улыбка. Я быстро согнала ее, когда Двадцать два одолел завал. Он мог решить, что я рехнулась, раз вздумала улыбаться в такое неподходящее время.

В коридоре грянули выстрелы, и две пули впились мне в плечо. Людям запрещалось хранить оружие, однако многие игнорировали запреты.

Я подала стажеру знак, чтобы убрался с пути. Он споткнулся о стул, не сводя глаз с отверстий в моем плече. Снова раздался выстрел, я увернулась, и пуля просвистела над шлемом, а Двадцать два вжался в гнилые доски стены.

Прикрывая лицо рукой, я вбежала в коридор. Неизвестно, какое там было оружие, и шлем мог не защитить от прямого попадания.

Но стрелок оказался мазилой. Эхо выстрелов звенело в ушах; одна пуля засела в груди, другая чиркнула по шее. Когда я свернула за угол и оказалась с объектом лицом к лицу, тот промахнулся с трех шагов.

На этом последнем выстреле патроны закончились.

– Двадцать два! – заорала я. Это была учебная миссия.

Коул пнул меня в живот. Я хапнула ртом воздух и с треском впечаталась в стену.

Он опрометью бросился к задней двери, и я с усилием выпрямилась. Болело в нескольких местах – сколько раз он попал? Наверно, четыре. Навылет прошли только две пули. Дома придется выковыривать остальные ножом.

– Сюда, – скомандовала я Двадцать два, метнувшись вслед за человеком.

Мельком заметив ужас на его лице, я понеслась во весь опор по грунтовой дороге. Коул улепетывал, разбрызгивая грязь.

Я прибавила скорость, из-за спины доносился топот моего стажера. По крайней мере, он научился не отставать.

Коул отшвырнул мне под ноги мусорный бак, я перепрыгнула, и Коул скрылся за углом. Бегал он быстрее, чем среднестатистический человек.

Погоня доставляла мне удовольствие.

Я свернула и отбила удар до того, как кулак коснулся моего лица.

Мне нравилось, когда объекты наглели и прекращали бежать.

«Да что мне может сделать эта белобрысая пигалица?»

Никто из людей вслух никогда не говорил мне таких слов, но я ясно читала это в их глазах.

Я ответила на немой вопрос стремительным ударом в челюсть.

Он пошатнулся, и я врезала еще. Теперь мои руки были в крови.

Одним движением я подсекла его и заковала в наручники. Он издал яростный вопль и начал брыкаться, отчаянно стараясь попасть мне в живот. Я схватила ножные браслеты и защелкнула их на его лодыжках.

Затем пристегнула цепочку и посмотрела на Двадцать два. Его грудная клетка вздымалась и опадала так быстро, что я решила, что он того и гляди лопнет. Лицо было красным, хотя казалось, что больше от гнева, чем от бега.

– Их надо спутывать по ногам, если бегут, – пояснила я. – Особенно прытких.

Коул плюнул мне на ботинки, и я пнула его в челюсть. Это было необязательно, но приятно.

– Рен Сто семьдесят восемь и Двадцать два, – произнесла я в микрофон. – Объект обездвижен.

– Идите к челноку.

Я взглянула на Двадцать два:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю