Текст книги "Рибут. Дилогия (ЛП)"

Автор книги: Эми Тинтера

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

– Торги? Это значит, что…

– Они лишились его, – подхватил он убитым голосом.

– Но как?

– Они были по уши в долгах. Потратили все, что накопили, пытаясь меня спасти, и наверняка… – Он сглотнул, и я взяла его за руку.

– У них были друзья?

– Да, но никто бы их не пустил – мало места. И они не взяли бы три лишних рта, когда у всех дела стали хуже некуда.

– Ну и куда же они пошли? – спросила я.

– Не знаю. Скорее всего, туда. – Он посмотрел на восток, в сторону трущоб. – Там КРВЧ селит бездомных. Здесь подобного не потерпят.

Из дома, отстоявшего на квартал, вышел человек. Он хлопнул сетчатой дверью и направился в цветник.

– Нам нельзя торчать на виду, – сказала я.

Каллум продолжал смотреть на трущобы, и меня охватила паника при мысли, что нам придется идти туда. Мне казалось, что у меня будет больше времени.

– Давай-ка зайдем. – Я потянула Каллума за руку. – Пересидим там хотя бы до захода солнца. Никто не сунется в карантинный дом.

– Можно пойти и в трущобы, не откладывая.

– Ночью безопаснее. – Я снова дернула его за руку, и он наконец взглянул на меня. Лицо у него смягчилось. Наверное, заметил мой испуг.

– Ладно, давай.

Мы поднялись по каменным ступеням к маленькой белой двери. Она была заперта, но Каллум распахнул ее мощным пинком.

На первый взгляд дом выглядел больше, чем был на самом деле. Комнаты полупустые, почти без мебели, а вот полы оказались деревянными, блестящими – я никогда таких не видела. В кухне не было стола; в гостиной – лишь старый диван и телевизор. Сложилось впечатление, что здесь побывали воры.

В боковое окно лился солнечный свет, отражавшийся от полов и танцевавший на голых кремовых стенах. Что бы на них ни висело раньше, оно пропало, остались лишь дырочки от гвоздей.

– Наверное, им разрешили взять фотографии, – сказал Каллум, проходя дальше по коридору.

– И мебель?

– Нет, это все, что у нас было.

Я смущенно отвела глаза, хотя имущества у его родителей было намного больше, чем у моих за всю их жизнь.

– Идем, – позвал он.

Ступая по серому ковролину, я последовала за ним в тусклый коридор. Каллум быстро заглянул в первую дверь слева – пустая каморка с несколькими плакатами, на которых изображались герои комиксов. Во вторую дверь он вошел.

Это была его комната. Казалось, ее не трогали со дня его смерти: постель не убрана, по столу разбросаны бумаги и книги; на книжной полке фотографии и электроника неизвестного мне назначения.

Деревянная мебель была старой и обшарпанной, но в комнате царил уют. Стеганое синее одеяло на краю постели выглядело лучше, чем мое тонкое покрывальце в КРВЧ, а солнечные лучи, струившиеся сквозь прозрачные белые занавески, делали комнату просторной и теплой.

– Надо было продать все это или отдать Дэвиду, – молвил Каллум, проведя пальцами по своему, как я решила, школьному ридеру. В трущобах нас часто учили по старым бумажным книгам, но ридеры я тоже видела.

– Нельзя. Когда умираешь и перезагружаешься, все твое имущество становится собственностью КРВЧ.

Они называли это платой за безопасность.

– Ах вот оно что.

Он сел на свою кровать, включил стоявшее на ночном столике радио. Комната наполнилась звуками скрипки и мужским голосом.

– Я скучаю по музыке, – понуро признался Каллум.

– Я тоже скучала – на первых порах.

– Зря я позволил им оплачивать лечение, – сказал он, растирая руками лицо. – Я же знал процент выживаемости и понимал, что в конечном счете это бессмысленно. Я просто ужасно боялся стать рибутом. Настолько, что меня стошнило в изоляторе. – Он поднял взгляд и улыбнулся. – Пока не увидел тебя. Помню, как лежал на полу, пялился на тебя и думал: «Не все еще пропало, если здесь такие клевые девчонки».

Я отвернулась, пряча улыбку; к лицу прихлынул жар. Кровать скрипнула: он встал и поцеловал меня в макушку.

– Пойду проверю, работает ли водопровод. Может, примем душ. – На пороге он ухмыльнулся: – Порознь, разумеется.

Я вся запылала, и это ощущение ничуть не уменьшилось к его возвращению. Он открыл шкаф и вынул оттуда полотенце, черные хлопчатобумажные штаны и зеленую футболку.

– Работает, – сообщил он, протянув мне одежду. – Шмотки будут великоваты, но ты, наверное, хочешь переодеться.

– Спасибо.

– Соседняя дверь.

Белокафельная ванная сияла чистотой. Я успела забыть, что такое отдельная ванная. Раздевшись, я осторожно шагнула под душ. Вода была теплой и приятной; у водостока она бурлила уже красной. Я вся была в крови из-за многочисленных огнестрельных ран.

Из душа я вышла чистой и гладкой; единственным изъяном была изуродованная грудь. Натянула на себя одежду Каллума, расчесала волосы. Потом собрала свою одежду и бросила в угол его комнаты.

Он перестилал постель; светло-серое белье было таким мягким на вид, что мне сразу захотелось забраться под одеяло.

– Я подумал, что тебе захочется поспать, – сказал Каллум, надевая последнюю наволочку. – Ложись запросто, а я пойду в душ.

Я кивнула, но когда он вышел, села за его стол. Взяв электронную рамку, я нажала на кнопку и вывела на экран первый снимок.

Это был Каллум.

Типа.

У Каллума-человека были пышные всклокоченные волосы и светло-карие глаза, на лице застыла непринужденная улыбка. Он обнимал какого-то паренька, но я могла смотреть только на него. На его нечистую кожу и дурацкую улыбку; на невинность, которой он буквально лучился.

Прежде его кожа была темнее. Рибуты выглядели более бледными – знак прикосновения смерти, – но я редко это замечала. В людях горел некий свет, и лишь кончина могла потушить его.

Я надавила на кнопку и пролистала десятки фотографий Каллума с друзьями. Узнать его было почти невозможно.

Каллум подошел сзади, я подняла голову и испытала чуть ли не облегчение оттого, что он был таким, каким я его узнала. Лицо, суровое и волевое, не имело ничего общего с мальчишкой на фото. Взгляд его темных глаз рыскал по комнате – очевидно, теперь уже инстинктивно, в поисках съестного. Он заглянул через мое плечо, нахмурился и потянулся за рамкой.

– Я больше не похож на себя, – сказал он.

– Да, не похож.

– Я не думал, что так изменился. Прошло всего несколько недель.

– Изменился. – Я тронула его пальцы. – Таким ты мне нравишься больше.

Он перевел взгляд со снимка на меня, потом на стену. Я обернулась: он смотрел на наши отражения в зеркале.

– Я больше не выгляжу как человек, – продолжил Каллум.

– Да. Не выглядишь.

Он грустно посмотрел на снимок.

– Когда я очнулся после смерти, то решил, что в основном остался прежним.

– Ну, в каком-то смысле это так, – признала я, забрав у него фоторамку. – Твои человеческие воспоминания начинают исчезать. Особенно о том, что не хочется помнить.

Он поднял бровь:

– А ты разбираешься.

Я пожала плечами, и он поставил рамку на стол, взял меня за руку и поднял со стула.

– Потанцуем? – Он обнял меня, не дав ответить. – Теперь у нас есть музыка. И мне не нужно тебя бить, когда закончим.

– Не нужно. Но если я вконец оттопчу тебе ноги, то можешь не жалеть.

– Этот ход я пропущу, но спасибо.

Он закружил меня раз, другой, третий, пока я со смехом не уткнулась ему в грудь. Я встала на цыпочки, чтобы поцеловать его, он подхватил меня, поднял в воздух и держал, пока я не обвила ноги вокруг его талии.

– Другое дело, – произнес он, коснувшись своими губами моих.

Я закрыла глаза и позволила себе раствориться в поцелуе. Мне нравилось, что можно не беспокоиться ни о внезапном нападении, ни о прохожих. Нравилось ни о чем не думать, чувствуя вкус его губ и тепло его рук.

– Это не танец, – заметила я наконец с улыбкой.

– Он самый, что ни на есть, – возразил Каллум, медленно кружа меня по комнате. – И мой любимый, между прочим.

– Мой тоже. – Я уткнулась в него лбом, вздрагивая от счастья.

Когда песня кончилась, он сел на кровать, взяв меня на колени, запустил пальцы в мои мокрые волосы и поцеловал в шею.

Мне захотелось просунуть руки ему под рубашку и кончиками пальцев прикоснуться к его теплой спине, но я не решилась, мгновенно прикинув, сколько людей или камер за нами следят.

Но их не было. Мы были одни.

Поэтому я сделала как хотела, закрыла глаза и сосредоточилась только на нем.

На нашем дыхании, слившемся воедино.

Его руках, плотно сомкнувшихся на моей талии.

Моих губах на его щеке.

Моем взгляде, искавшем его глаза, и моей улыбке при виде вспыхнувшего в них желания.

Его пальцах, касавшихся моей спины; прохлады, обдавшей кожу, когда он чуть приподнял мою футболку.

Я обмерла, а затем отскочила так быстро, что чуть не сверзилась с кровати. Без его тепла мне сразу стало плохо, но я настолько испугалась, что не могла даже взглянуть на Каллума.

Предлагая переждать в доме, я совсем не подумала о постели. Я не учла, что мы будем одни.

Я не сообразила, во что могут вылиться эти два обстоятельства, если их объединить.

– Извини, – сказал Каллум тихо и чуть смущенно. – Ты не хочешь?

Но я лишь неуверенно хмыкнула.

Что я могла сказать? Я никогда не думала о том, хотелось ли мне секса вообще.

И уж точно не предполагала, что кому-то захочется секса со мной.

– Я… гм… никогда… – Подняв наконец глаза, я увидела на его лице искреннее изумление.

– Ты прикалываешься, – заявил он. – Пробыла там пять лет, и ни разу не было?

– Конечно нет. Никто не хотел ко мне прикасаться. До тебя меня даже не целовали.

Он склонил голову набок, озадаченно рассматривая меня:

– Это же нелепо, Рен.

– Но это правда.

Он придвинулся и коснулся меня коленом.

– Ты просто не хотела, вот тебя и не трогали.

Возможно, он был прав. Я прижала ладони к бедрам, но руки так дрожали, что я поспешно сцепила кисти.

– Впрочем, я тоже не удосужился, – сказал Каллум.

Я испытала внезапное облегчение.

– Серьезно? Секс – первое, чем обычно занимаются новички.

– По-моему, все сразу решили, что я с тобой, и стали держаться подальше. – Он встретился со мной глазами и улыбнулся. – Так и было. И есть. – Он подался вперед и тронул мои губы своими. – Я твой.

Я почувствовала, как в животе растеклась странная тяжесть. Мне было и весело, и жутко, и жарко; хотелось обнять его и больше не отпускать. Я сплела наши пальцы. На этот раз дрожала только я, он был спокоен.

– Мо… можно и заняться, – проговорила я сбивчиво. – Но нам придется оставить футболку.

Каллум покосился на нее:

– Почему?

– Там кошмар. Пусть лучше будет на мне.

– Кошмар? – повторил он недоуменно.

Я промолчала, и на его лице проступило понимание.

– Ох. Так это туда тебе выстрелили?

– Да.

– Рен, мне наплевать на шрам.

– Он уродливый. И там не один.

– В тебя выстрелили не один раз?

– Да. Трижды.

– Тебе же было двенадцать! Кому это понадобилось?

– Не знаю, – тихо и напряженно ответила я. – Ничего не помню.

– Вообще ничего?

В мозгу разнесся крик – мой собственный крик, который превратил бы меня в лгунью, ответь я «нет».

– Кое-что помню, – признала я. – По-моему, это был мужчина. Мы жили в меблированных комнатах; он вошел и начал орать на моих родителей. Не помню, в чем было дело, но вроде из-за наркотиков. А они, как обычно, были под сильным кайфом. – Нахлынули образы, и я нахмурилась. – Мама увела меня в спальню, и я решила, что мы попробуем выбраться из окна. Помню, как я смотрела на траву и думала, что до нее очень далеко. Потом я услышала выстрелы и закричала, а мама зажала мне рот, и…

«Ты хочешь нас убить?»

Я сглотнула, когда в голове прозвучал мамин голос.

– Это все, что я помню, честное слово.

Каллум глубоко и прерывисто вздохнул.

– Прости. – Он выражал ужас всем своим существом.

– За то, что спросил? – уточнила я со смешком.

– Конечно нет.

– Короче, мы можем заняться тем, чего ты хочешь, но ее я не сниму, – заявила я, скрестив на груди руки.

Каллум рассмеялся и попытался умолкнуть при виде моего недоумения, но вырвался новый смешок, и он покачал головой.

– Нет, – сказал он, заведя мне за ухо прядь и поцеловав в щеку. – Подождем, пока ты не расщедришься на что-то большее, чем «можем заняться тем, чего ты хочешь». – Он снова прыснул.

Я залилась краской и уставилась в пол.

– Ох. Я не хотела, это не было…

– Ерунда. – Он прикоснулся губами к моему лбу и соскользнул с постели. – Для протокола: я и не рассчитывал.

Мне захотелось провалиться сквозь землю. Растаять и превратиться из рибута в густую кровавую кашу.

– Я могу спать в родительской комнате, – сообщил Каллум.

Я быстро схватила его за руку:

– Нет, ты ведь останешься?

Я все еще хотела с ним близости, пусть даже не

той

.

– Конечно. – Он был доволен моим вопросом; я прочла это по глазам, когда он улегся в постель.

Я скользнула к нему и стала придвигаться ближе, пока он не заключил меня в объятия. Я уткнулась в его грудь; он съехал ниже и коснулся губами моего уха.

– Когда у нас будет секс, то весь этот бред насчет «сниму – не сниму» пойдет побоку.

– Но…

– Нет уж, извини. Мне наплевать на шрамы, и тебя они тоже не должны волновать. Всё или ничего.

– Тогда, возможно, ты ни с чем и останешься.

– Я тебя умоляю! Ты долго не продержишься.

Я рассмеялась и приподняла голову, чтобы поцеловать его. Каллум крепче прижал меня к груди, наши губы встретились, и я на секунду подумала, что он мог быть прав.

Глава двадцать шестая

– Рен! – Дыхание Каллума пощекотало мне ухо, и я шевельнулась, задев его щеку лбом. – Солнце садится.

Сквозь сомкнутые веки казалось, что комната купается в оранжевом свете. Кожа Каллума блестела и выглядела почти человеческой.

Я вытянула ноги на мягких простынях. Одеяло я, как выяснилось, сгребла в кулак и подтащила к подбородку. Я находилась внутри облака – роскошного, пышного – и утопала в постели, мягче которой не было ничего на свете. Облако пахло Каллумом: мылом, пряностями, теплом и, безошибочно, самую капельку – рибутом.

Он убрал волосы с моего лба и прижался к нему губами, рассыпав искорки восторга по моему лицу до самой шеи.

– Скоро надо выходить.

Его темные глаза встретились с моими, и я не нашла смысла притворяться, будто мне не страшно. Каллум и сам все видел. Он погладил меня по щеке, и по его пристальному взгляду я поняла, что он не корит меня за страх.

Я кивнула, но не двинулась с места. Вот бы остаться с ним в этой постели на весь день, на всю ночь, на всю неделю! Забыть про дочь Леба, забыть о мифической резервации и обо всем, кроме его рук и улыбки.

И вдруг я увидела, что его трясет. Отдернув от меня пальцы, он откатился в сторону, сел и свесил ноги с кровати. Затем украдкой взглянул на дрожащие руки и потянулся за одеждой.

От ужаса я чуть не задохнулась и уткнулась лицом в подушку, боясь закричать.

– Может быть, у меня найдется футболка поменьше, – проговорил Каллум, вскакивая и подходя к шкафу. – Из тех, что я носил года в четыре.

Я прыснула, не отрывая лица от подушки; потом села и постаралась придать лицу спокойное выражение. Но паника застряла в груди – настойчивая, глумливая.

– Хотя бы в семь, – возразила я. – Не такая уж я маленькая.

– Вот, – сказал он и бросил мне голубую рубашку. – Тоже великовата, но можно завязать узлом.

Он пошел переодеваться, а я натянула свои штаны и его рубашку, которая доходила мне до середины бедер. Я попробовала сделать узел, но бросила это дело и затолкала ее в брюки. Взяла со стула черную фуфайку, которую он вынул специально для меня, и улыбнулась, приложив к лицу мягкую ткань.

Вернулся Каллум и положил в сумку фоторамку, маленькую камеру и смену одежды.

– Можно проверить, не осталось ли у родителей еды, но я сильно сомневаюсь в этом, – проговорил он, застегнув сумку на молнию и забросив ее за спину.

В кухне было голо, если не считать нескольких забытых надколотых тарелок. Каллум пожал плечами и протянул мне руку:

– Готова?

«Конечно нет».

– Готова, – ответила я.

Потом еще раз обвела взглядом комнату, и мы вышли сначала в коридор, потом в гостиную. До самого выхода Каллум старался не смотреть вокруг и, даже открывая мне дверь, глядел в пол. По сравнению с прошлым вечером температура упала на несколько градусов, и холод пробирал до костей. Даже Каллум зябко поежился.

– До перехода сделаем небольшую остановку, – заявил он, указав на соседний дом. – Я должен выяснить, где моя семья.

– И как ты себе это представляешь? Заглянем и спросим?

– Ну да, – ответил он и потянул меня за руку в обход дома. Не успела я ничего сказать, как он уже постучал в окно.

Занавески разошлись, и за стеклом показался мальчик ненамного младше нас. Увидев, кто перед ним, он издал вопль и поспешно задернул шторы.

– Эдуардо! – крикнул Каллум. – Мне нужно только узнать, куда подевались мои родители и Дэвид!

Эдуардо выглянул снова, прижался лбом к стеклу и расширил глаза.

– Каллум?!

– Да.

– Дело плохо?

Вопрос мог означать что угодно, но Каллум кивнул.

– Да. Дело плохо.

Эдуардо в ужасе моргнул, стекло запотело от его дыхания.

– Ты сбежал?

– Да. Ты знаешь, куда подались мои?

– Мама сказала, что в Высотки.

– Спасибо, – отозвался Каллум и сделал шаг назад.

– Погоди, – сказал Эдуардо, поднимая раму. Каллум отступил еще немного. – Какой у тебя номер?

– Двадцать два, – вскинул запястье Каллум.

– Клево! – пискнул Эдуардо.

Я рассмеялась, и Каллум послал мне улыбку.

– А это кто? – спросил Эдуардо.

– Рен. Сто семьдесят восемь. Не называй ее клевой.

– Сто семьдесят восемь! – излишне громко воскликнул мальчишка. – Во имя Техаса!

– Спасибо, – снова сказал Каллум и потянул меня в сторону. Мы собрались уйти.

– Стойте, стойте! – позвал Эдуардо. Мы обернулись, и он нервно закусил губу. – Когда ты умер, моя мама спросила, чего бы я хотел, если бы заболел.

– А чего бы ты хотел? – повторил Каллум.

– Ну, ты понял. Чтобы она знала наверняка. – Он изобразил из пальца пистолет и приставил к виску.

Я слышала об этом. Моего мнения на сей счет никто не спрашивал, и я не знала, что сказать. Такое же выражение появилось на лице у Каллума. Он вопросительно посмотрел на меня.

– Нет, – сказала я.

Эдуардо уставился на Каллума в ожидании подтверждения, и я на мучительно долгую секунду подумала, что он не согласится.

– Нет, – наконец произнес Каллум. – Рискни стать рибутом.

– Ты говоришь так, потому что у тебя мозги потекли? – спросил Эдуардо.

– Может быть. – Каллум весело затряс головой, и мальчишка оскалился в улыбке.

Я потрясенно взглянула на Каллума, когда он рассмеялся и отвернулся. В жизни не видела столь дружеской беседы между человеком и рибутом.

– Ты знаешь, где находятся Высотки? – осведомился он, приобняв меня за плечи.

– До главной площади, наверное, дойдем. – Я оглянулась на запертое окно Эдуардо. – Вы дружили?

– Да.

– Он нас не очень-то испугался.

– Большинство детей больше боятся Перезагрузки, чем самих рибутов.

– Пожалуй, и правильно.

Мы двинулись по задворкам и дальше шли молча. С каждым шагом мой страх усиливался, и перед мысленным взором начали проступать знакомые картины трущоб.

Дойдя до стены, я остановилась. Кто-то красиво расписал ее, изобразив играющих детей и взрослых, бегущих в лучах солнца. Мне захотелось удавить художника.

Офицеров с этой стороны не было. Кому придет в голову пробираться в трущобы?

– Я боюсь. – Признание вырвалось у меня помимо моей воли.

Каллум взглянул на стену.

– Возвращаться?

– Да.

– Может быть, там лучше, чем тебе помнится.

Я выпрямилась во весь свой маленький рост и сделала глубокий вдох. Выбора не было. Придется идти.

– Дай мне сначала проверить, – сказала я.

Взобравшись наверх, я осмотрелась и не увидела ничего, кроме травы, пока не взглянула налево и не заметила офицера, стоявшего в нескольких футах от стены.

– Тихо, – шепнула я Каллуму и спрыгнула с мягким стуком.

Офицер повернулся. Каллум приземлился рядом со мной, и мы побежали. Вокруг царила тишина. Офицер либо был мятежником, либо решил не суетиться из-за пары полоумных детишек, прокравшихся из рико в трущобы.

Все казалось знакомым. Вдалеке находился центр трущоб, справа – больница, слева – кварталы лачуг.

Пахло смертью. Чистый воздух рико исчез, от аромата цветов осталось одно воспоминание.

Я ощутила себя дома. Мы были в худшем районе трущоб, где когда-то жила моя семья; прищурив глаза, я узнала большое здание, набитое крошечными квартирками.

«Ты хочешь нас убить?»

Споткнувшись обо что-то, я шмякнулась носом в грязь, ахнула и выбросила из головы родительские образы.

– Рен, – произнес Каллум, опустившись на колени рядом.

Мое дыхание вырывалось короткими толчками, как у человека. Я тоже встала на колени и уперлась руками в бедра.

Зачем я согласилась сюда идти? Зачем так надругалась над собой?

Каллум подхватил меня и понес на руках. Я зарылась лицом ему в грудь и попыталась дышать пореже, но тело все равно сотрясала дрожь.

Сразу за зданием больницы он быстро свернул и бережно усадил меня. Я подтянула ноги к груди. Он присел на корточки и чуть взъерошил мне волосы.

– Не хочу здесь находиться, – прошептала я, уткнувшись лицом в колени. Мне было стыдно.

– Я понимаю. – Он продолжал гладить меня по волосам, и это успокаивало. Дыхание постепенно замедлилось, а после прошла и дрожь.

– Вспомни что-нибудь светлое и расскажи, – предложил Каллум.

– Такого нет.

– Должно же быть хоть что-нибудь.

– Если и есть, я не помню.

– А ты подумай.

Это казалось напрасным трудом, но я закрыла глаза и попробовала. Мне не вспомнилось ничего, кроме криков и выстрелов.

– Мама сказала, что я похожа на мартышку, – проговорила я наконец.

Он непонимающе посмотрел на меня:

– Прошу прощения?

– Она сказала, что я похожа на мартышку, когда сутулюсь, и что у меня милое личико, которое не нужно прятать.

– Личико и правда милое, – чуть улыбнулся он.

– Ну и вот – наверное, это и есть светлое. Во всяком случае, с души не воротит.

– Какая она была? – спросил Каллум.

– Не знаю. Помню только урывками.

– Теперь уже больше?

– Да.

– Может быть, это значит, что ты скучаешь по ней?

– Может быть, это значит, что у меня жалкое подсознание?

Он рассмеялся и нежно поцеловал меня в лоб.

– Тебе не хватает родителей, – сказала я. Это был не вопрос.

– Да. – Он чуть ли не устыдился.

– Тогда пойдем их поищем, – вздохнула я и медленно встала. – Скоро мне надо быть на Гваделупа-стрит и высматривать челноки. Адина выйдет на ночное задание.

– Ты хорошо себя чувствуешь? Можем еще отдохнуть.

– Мы весь день отдыхали.

– Ну, не только, – возразил он с лукавой улыбкой, от которой я покраснела.

Он обнял меня за талию и поцеловал. Да, это верно – значительную часть дня мы больше целовались, чем спали.

– Спасибо, – произнес Каллум, отпустив меня. – За то, что пошла со мной и не зудела, когда я захотел повидать родителей.

– Еще как зудела.

– Тогда спасибо за то, что зудела минимально.

– Не за что.

– Туда? – показал он пальцем.

Я кивнула, и мы пошли по дороге. Было безлюдно. Ни души, и это подтверждало правильность моих воспоминаний: в трущобах Остина строго соблюдался комендантский час.

Из-под ботинок поднимались пыль и грязь, и ветер возвращал их мне на брюки. От пронизывающего холода я поежилась и обхватила себя руками.

Ноги мои едва волочились, шарканье подошв звучало знакомо и успокаивало.

– Привал? – спросил Каллум, весело посмотрев на мою обувь.

– Нет. Это напоминает… – Я подняла голову и увидела справа школу. Три одинаковых белых здания. Она была больше, чем в Розе, и уж точно живее. Ее украсили всем, что подвернулось под руку. Густой черной жидкостью кто-то нарисовал крупные цветы, как бы стелющиеся по стене.

Одна сторона самого крупного здания была чем-то покрыта, и я почувствовала, как сдавило горло, когда вспомнила, что это такое.

– Задержимся на минуту? – спросила я, выпустив руку Каллума.

– Конечно. А что это? – спросил он, следуя за мной следом.

– Фотоколлаж. Здесь собраны все умершие дети.

Лицо Каллума просветлело.

– И ты там есть? В человеческом виде? – Он ускорил шаг и обогнал меня.

– Вряд ли. По-моему, фотографии отдают родители. Но я подумала, что, возможно…

Я подошла к стене. Сотни приклеенных к ней снимков защищал толстый пластик. Каждый месяц учителя снимали его, добавляли новые, а мы собирались вокруг и рассказывали истории о ребятах, которых не стало.

– Может, эта? – спросил Каллум.

Я посмотрела на худенькую светловолосую девочку:

– Нет.

Снова и снова я всматривалась в лица на стене, но ни в ком не узнавала себя. Скорее всего, у родителей вообще было мало моих фотографий, и мне с трудом верилось, что кто-то стал бы их искать после нашей смерти.

А потом я увидела ее.

Девчушка не хмурилась в объектив, но весь ее вид выражал недовольство. Несмотря на грязные белокурые волосы и мешковатую одежду не по размеру, выглядела она очень грозно, насколько вообще может быть грозным одиннадцатилетний ребенок. Сразу было понятно, что сломать ее нелегко. У нее были яркие голубые глаза – единственная симпатичная часть лица.

Это была я.

Я тронула пластик, прикоснувшись к уродливому человеческому личику.

– Вот это ты? – спросил Каллум, встав рядом. – О нет.

– Я самая, – тихо возразила я.

Он прищурился в темноте, вглядываясь в снимок. Наверное, рассматривал впалые щеки, или острый подбородок, или взгляд, обращенный к камере.

– Ты уверена?

– Да. Я помню, как учитель фотографировал.

– Сейчас ты другая.

– Она была редкая уродина.

– Никакая не уродина. Посмотри на себя! Ты была клевая. Не слишком веселая, но клевая.

– Она никогда не веселилась.

– Я рехнусь, если ты продолжишь говорить о себе в третьем лице.

Я улыбнулась:

– Извини. Я больше не чувствую себя этой особой.

– Это верно. – Он присмотрелся снова. – Никогда об этом не думал, но я рад, что ты не человек. Правда, дико звучит?

– Нет. Я тоже рада, что ты не человек. – Я протянула руку. – Идем.

– Подожди, – сказал Каллум и вынул из сумки фотокамеру, потом поднес ее вплотную к снимку и щелкнул затвором. – Надо, чтобы у тебя остался хотя бы один портрет.

Убрав камеру, он взял меня за руку, и мы устремились в город. Когда мы дошли до супермаркета и небольших лавок, дорога стала шире. В центре пролегал прямой и длинный проспект, который я в своей памяти заменила аналогичным из Розы.

Но он оказался другим. Все деревянные дома были выкрашены, как будто там жили богачи, которым некуда девать деньги. Однако здесь не оказалось обычного белого или серого цвета. Каждый дом был искусно расписан: огромные розовые цветы, оранжево-красные языки пламени на дверях, а на торцах – просто отпадные разноцветные скелеты.

– Здесь красивее, чем в Розе, – удивленно заметил Каллум.

– Вон там Высотки, – отозвалась я, указав на трехэтажный комплекс в конце улицы.

Он сжал мою руку. Мы дошли быстрее, чем я ожидала. Удивительно, но я сразу направилась куда надо.

– Могло быть… и хуже, – произнес Каллум, взглянув на Высотки.

Могло. Под самой крышей кто-то нарисовал солнце, а между окнами – небо и деревца. Ничего подобного я не помнила, знала только, что этажей всего три, это было самое высокое здание в остинских трущобах.

Мы приблизились к двери, и Каллум изучил прикрепленный к стене список жильцов.

– Квартира двести третья, – сказал он, указав на фамилию «Рейес».

Затем подергал дверь главного входа, но та оказалась заперта. Он дернул сильнее, тогда замок поддался, и мы проскользнули внутрь.

Я поплелась за Каллумом на второй этаж. Обычные грязно-серые стены, усыпанный мусором бетонный пол. До меня доносились приглушенные людские голоса; и вот Каллум приложил ухо к двери с номером двести три.

Он жестом подозвал меня, но я смогла сделать всего несколько шагов. Меня охватил липкий ужас. Надо было отговаривать его пожестче.

Каллум постучал, и голоса за дверью смолкли.

– Мама? Папа? – прошептал он.

Из квартиры донесся грохот, и Каллум подскочил. Мне захотелось закрыть глаза руками и спрятаться, пока все не кончится, но я выстояла.

Дверь со скрипом отворилась. Я никого не увидела, но Каллум улыбнулся. Створка отошла чуть дальше.

Мужчина, ее приоткрывший, был очень похож на Каллума: высокий, худощавый, с темными волосами, такими же всклокоченными, как у сына на старых снимках.

Он потрясенно разинул рот, дрожа всем телом. Он шарил ошалелым взглядом по Каллуму, словно что-то искал.

За его спиной показалась женщина, ее темные волосы были собраны в неряшливый пучок. У нее была такая же, как у Каллума, смуглая кожа, хотя чуть темнее – ведь она была человек; глаза же, тоже черные, были расширены и безумны. Она зажала ладонью рот, издавая странные животные звуки.

– Все хорошо, это же я! – произнес Каллум и перестал улыбаться.

Я на секунду задержала дыхание, надеясь на лучшее.

Слезы могли быть от счастья.

Шок – оттого, что они не чаяли увидеть его вновь.

Сейчас они обнимут его и скажут, как стосковались по нему.

Отец издал сдавленный всхлип и зажмурился.

Он был не в силах взглянуть.

– Это все еще я! – в отчаянии воскликнул Каллум.

Его мать взвыла, и я быстро оглянулась. Из квартиры напротив таращился какой-то человек.

Я шагнула вперед и тронула Каллума за руку; его родители при виде меня впали в полную истерику.

– Идем, – позвала я мягко.

– Мама! – вскричал Каллум, чуть не плача. – Разве ты… – Обеими руками он схватил ее кисть. – Это по-прежнему я, посмотри!

Она, вырываясь и рыдая, еще крепче зажала ладонью рот. Наверно, Каллум был слишком холодным. Мертвым.

– Папа, взгляни на меня, – попросил он, оставив в покое мать и отчаянно пытаясь перехватить взгляд отца. – Только взгляни!

Они не послушались. Отец начал суетливо махать руками: уходи. При этом он посматривал в коридор.

– Уйди. – Его голос был глух и сдавлен, он толкнул жену к себе за спину. – Если тебя увидят…

КРВЧ арестовала бы обоих родителей, если бы застала здесь Каллума.

– Но… – Каллум судорожно вздохнул, заметив что-то позади них.

Я привстала на цыпочки. Возле дивана стоял темноволосый мальчик. Дэвид, как я предположила. Его взгляд был прикован к Каллуму, но он и шага не сделал к брату.

– Уходи, – повторил отец, отступив в квартиру.

Дверь захлопнулась.

Глава двадцать седьмая

При взгляде на Каллума, который беспомощно смотрел на то место, где только что стояли его родители, меня охватило разочарование. Возможно, мне раньше казалось, что он был прав насчет них.

Я протянула ему руку, но он витал в другом измерении и забыл о моем существовании. Когда я сжала его ладонь, он вздрогнул.

– Пойдем, – сказала я, осторожно потянув его за собой.

Он дал увести себя по коридору, безвольно шел за мной вниз по лестнице, но то и дело оглядывался даже после того, как скрылась из вида дверь. Я боялась, что он вырвется и сделает вторую попытку, а потому крепче стиснула его пальцы. Мы вышли в холодную ночь.

Каллум остановился перед зданием. Его куртка распахнулась на ветру, когда он повернулся ко мне лицом. Он был так спокоен и бесстрастен, что мне стало страшно пошевелиться – только бы не сорвался.

Но мы стояли у всех на виду в окружении домов, полных любопытных людей, которые уже прильнули к окнам. Двумя этажами выше я видела Дэвида, с разинутым ртом упершегося ладонями в грязное стекло.