Текст книги "Кухонный бог и его жена"

Автор книги: Эми Тан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

Каждый день я ходила с тетушками на рынок, выбирала овощи и мясо, что было для них дорого и чего, как я знала, они не ели уже довольно давно. Каждый день я громко спорила с тетушками, кому из нас платить. И каждый день платила сама.

Во время одного из таких походов на рынок я наконец сказала тетушкам, что хочу увидеться с Пинат.

– Ни в коем случае! – сразу отрезала Новая тетушка. – Это слишком опасно.

– Я тебе не разрешаю, – вторила Старая тетушка. – Эта девица не заслуживает встреч с родней.

В утро нашего отъезда Новая тетушка пришла в нашу комнату раньше обычного. Она велела Данру сходить к дедушке и попрощаться. Когда мы остались наедине, тетушка принялась читать мне длинную лекцию о Пинат, словно я все еще настаивала, что хочу увидеться с кузиной, и словно была воплощением ее недостатков.

– Может, никто и не знает, что она коммунистка, – сказала Новая тетушка. – Но Пинат все равно плохо влияет на других, может заразить их, как хворью. Нельзя ей этого позволять. Вот почему тебе не стоит с ней встречаться.

Я слушала молча.

В конце своей речи тетушка вздохнула:

– Вижу, с тобой бесполезно спорить. Ну что же, помешать я тебе не могу, но в таком случае я ни в чем перед тобой не буду виновата.

Она бросила на кровать листок бумаги и вышла.

Там оказался адрес и подробные указания: как добраться, на какой автобус сесть и какие ориентиры искать.

Внезапно Новая тетушка вернулась к дверям.

– Не говори Старой тетушке, – прошептала она и исчезла.

Так я поняла, что она сама втайне навещает Пинат. Спустя несколько минут ко мне зашла Старая тетушка.

– Я должна попросить тебя о любезности, – сказала она и положила на кровать небольшой сверток. – Здесь кое-что, что я одолжила у подруги, давным-давно. Мне очень стыдно, что я до сих пор не вернула эту вещь. Если у тебя найдется время, не могла бы ты ей это отнести?

На свертке красовался тот же адрес, который мне только что дала Новая тетушка, но еще на нем было написано имя: «миссис Лу».

– Мне так стыдно, – говорила Старая тетушка, и слезы струились по ее лицу. – Только никому не говори.

Вернувшись в Шанхай, я подождала неделю и пошла к кузине. О своих намерениях я никому не рассказывала. Я вышла в повседневной одежде, в которой обычно ходила на рынок или на прогулку в парк. Отойдя от дома на два квартала, я села на автобус.

Я уже рассказывала тебе о Пинат. Эта девушка обожала комфорт. Ее не интересовало ничего, кроме нарядов и косметики. Она всегда подчинялась моде и не имела собственных идей. Так что можешь себе представить, о чем я думала, пока автобус вез меня в неспокойную часть города.

Я вышла на Сань-Инь-роуд и оттуда пошла по улицам, слишком узким для автомобилей, но заполненным велосипедами и велотакси. Пинат жила в японском районе, где у домов не было углов, потому что они изгибались, как длинные тела драконов. Здания походили одно на другое: все двухэтажные, с крутыми скатами черепичных крыш. На улицах не было тротуаров, только неровная дорога, покрытая угольной пылью и плевками.

Странно, что японцы, так долго прожившие в захваченном ими Шанхае, не селились в лучших частях города. Конечно, в этом районе были и приятные места, но в основном его построили задолго до войны, и эти кварталы казались мне грязными, отвратительно пахнущими и чрезмерно многолюдными. Если бы кто-нибудь спросил моего мнения, я бы сказала, что этот район почти не отличается от китайских.

Я не понимала, почему студентам, писателям и художникам здесь так нравится. Наверное, жить впроголодь, питаясь одними идеями, казалось им романтичным. А еще здесь было очень много проституток, только не тех, высококлассных, которые жили на Нанкин-роуд, где располагались ночные клубы. Нет, этих девушек называли «придорожными женами», и я встречала их на каждом третьем шагу. Они стояли возле крохотных, на три стола, ресторанчиков или винных магазинов, расположенных в узких, не шире собственных дверей, домишках, или у крутых лестниц, ведущих в чайные, устроившиеся на втором этаже.

Потом я вышла на улицу, сплошь занятую книжными развалами. Там везде торговали старыми книгами, картами и журналами. Можно было найти все, от истории и любовных романов до поэзии и политики.

– Запретные истории! – обратился ко мне один из продавцов и показал из-под стола журнал.

На обложке была изображена кричащая и плачущая женщина в объятиях мужского силуэта. Я остановилась, чтобы взглянуть. В журнале оказались рассказы, вроде тех, что мы с Пинат когда-то читали в оранжерее. Стоя там, на улице, я вспомнила эти истории о девушках, которые не послушались родителей и вышли замуж по любви. Печальный конец всегда сопровождался моралью: «Поддашься чувствам – сломаешь себе жизнь», или «Влюбишься и утратишь достоинство», «Не теряй уважения к семейным ценностям, а не то потеряешь лицо». Я даже вспомнила те истории, из-за которых сильнее всего плакала. Мне казалось, что в них описывается трагическая судьба моей мамы.

Только там, у этого книжного развала мне пришло в голову, что все эти истории надуманы, что в них нет ни слова правды. Я, как Пинат и все остальные, представляла себе, что жизнь мамы закончилась трагично. Я сама позволила этим грустным историям себя напугать. И к чему это привело? Страх не уберег меня от несчастий, напротив, сделал беспомощной перед ними. Тогда мне пришла в голову другая мысль. Что, если мамина жизнь сейчас наполнена радостью и любовью? Что, если и я сумею обрести счастье? Мне оставалось на это только надеяться.

Честное слово, в тот момент я думала именно так. И потому не считаю дальнейшие события простым совпадением. Они произошли, потому что я наконец осознала нечто важное.

И вот что случилось.

Я почувствовала, как кто-то коснулся моего плеча. Развернулась, но не узнала улыбающегося мне мужчину.

– Уинни? – спросил он. – Помнишь?

Имя показалось мне знакомым. Понимаешь, я подумала, что он напоминает мне, как его зовут, и силилась сообразить, кто же это такой.

И тогда он сказал:

– Я не забыл, что навлек на тебя неприятности.

Что? О чем этот человек говорит?

И тут я узнала его голос. Это был тот самый военный, китаец и американец одновременно, Джимми Лю, который нарек меня Уинни.

Да-да! Твой отец. Вот так наше прошлое и будущее спустя пять лет после знакомства столкнулись на одной из улочек Шанхая. Можешь себе представить? Если бы я не отправилась повидать Пинат, если бы не отвела взгляд от дурацкого журнала, а Джимми Лю не вышел бы купить газет, если бы что-то произошло минутой раньше или позже – мы бы разминулись. Вот и скажи мне теперь, разве это не предначертание?

Так я и сказала твоему отцу много лет спустя, уже после того, как мы поженились. Как нам повезло, что предначертание нас соединило! Но твой отец не верил в предначертание, во всяком случае не в том смысле, который вкладывают в это понятие в Китае.

– Предначертание, – говорил он, – это линия твоей жизни, определенная кем-то другим. Но наша любовь выше всего этого.

Он предпочитал слово «судьба», то есть нечто неотвратимое.

Ну, для меня это было тем же самым, что и предначертание. Он же утверждал, что это разные вещи, и разница между ними очень важна. Поэтому я ему сказала:

– Может быть, у тебя американский взгляд на это, а я вижу то же самое, но по-китайски. Ты говоришь «красивая рыба в аквариуме», а я – «красивый аквариум с рыбой». Но слова не имеют значения, потому что красивый аквариум и красивая рыба – одни и те же.

Но твой отец настаивал:

– Мы полюбили друг друга с первого мгновения, поэтому наша воля объединилась, и мы друг друга нашли.

После этого я уже с ним не спорила. Как бы я сказала твоему отцу, что полюбила его не сразу? Нет, тогда, на танцах в Куньмине, я еще ничего не знала о чувстве, которое вспыхивает в один момент. А если я о нем не знала, то как могла его ощутить? Но когда мы столкнулись с ним во второй раз, моя любовь разгорелась очень быстро.

Возможно, правы мы оба, и наша встреча была моим предначертанием и его судьбой. Потом твой отец решил посвятить себя служению Богу и решил, что нас свела Его рука. А я не нахожу больше никаких объяснений тому, что мы все-таки встретились. Могу сказать одно: я шла по незнакомой улице Шанхая, и он оказался там же.

Столкнувшись, мы несколько минут вежливо беседовали, и Джимми Лю… Я до сих пор называю его по-китайски, по имени и фамилии. Так вот, Джимми Лю пригласил меня выпить чашечку чая в кафе через дорогу, присесть и немного передохнуть. Я согласилась, но только из вежливости. Нет, у меня действительно не было намерения развивать это знакомство.

Мы сели за стол на втором этаже маленькой чайной, которая показалась мне очень грязной. Я видела, как официантка собрала со стола чашки, ополоснула их холодной мутной водой и налила нам в них чаю. Мне пришлось дважды омыть свою чашку горячим чаем, прежде чем сделать хоть глоток. Чашку Джимми Лю я тоже вымыла. Да, уже тогда я беспокоилась за его желудок.

Несколько минут мы в молчании пили чай, а потом он спросил меня о Вэнь Фу:

– Он все еще называет себя Иудой?

Я рассмеялась, но потом шутливо отчитала его:

– Ты совершил дурной поступок. Мой муж на меня очень разозлился.

– Но это же я дал ему то имя, не ты.

Мне было слишком стыдно напоминать ему, как мы с ним танцевали и как друзья подшучивали над Вэнь Фу: этот американец, дескать, уже завоевал его жену. Не могла я рассказать ему и о кошмарной сцене, которая последовала за этим танцем, хотя щеки горели от гнева, стоило мне только о ней вспомнить. Должно быть, Джимми Лю понял это по моему лицу, потому что сказал:

– Это было ужасно. Мне очень жаль, что я это сделал.

– Нет, нет, – сказала я. – Не в этом дело. Я думала о том, сколько прошло лет и насколько все изменилось с того вечера. И ни одной перемены к лучшему.

Джимми Лю догадался, что трогать эту тему больше не стоит, и заговорил о других людях. Я рассказала о Цзяго и его новой работе в Харбине, и о том, что у Хулань все еще нет ребенка. Он – о своих друзьях из американских военно-воздушных сил, которых отправили в Пекин, следить за капитуляцией японцев. Он все еще работал в Информационной службе США, занимался связями с прессой генерального консульства Америки.

– Какая ответственная работа, – сказала я.

– Просто громкое название, – ответил он. – Каждый день я читаю по нескольку газет и слежу за тем, о чем там пишут. – А потом добавил: – Понимаешь, я же шпион!

Ну конечно, он шутил! Ему всегда нравилось поддразнивать людей, ты же помнишь своего отца. Не знаю, почему Хелен до сих пор считает, что он действительно был шпионом? Не был! Не слушай ее. Будь это правдой, стал бы он об этом так шутить?

Мы выпили еще чаю, потом еще, а потом еще. Неожиданно для себя я начала рассказывать ему об отцовских фабриках, о том, как обеднела вся моя семья, как тяжело трудятся теперь мои кузены. Джимми Лю не выказал ни пренебрежения, ни жалости – только сочувствие. Он сравнил войну с тяжелой болезнью: когда она уходит, мир не сразу возвращается к полному здоровью.

Рассказывая о Пинат, я не говорила, что она коммунистка. Просто упомянула, что она в разводе. Джимми не назвал ее «негодной женщиной». Он сказал, что многие браки не пережили войны.

Наконец я поведала ему историю отца, накликавшего на себя беду, сотрудничая с японцами. Джимми ответил, что это величайшая трагедия, что война толкает людей на ошибки, которые в мирной жизни они бы ни за что не совершили.

Видишь, каким он был? Я чувствовала, что могу рассказать ему почти все и получить в ответ только слова утешения, что он необычайно отзывчив для американца. Вот только о своем браке я молчала. Пока молчала.

– А как дела у тебя? – спросила я. – Как твоя семья за морями? Твоя жена и дети, наверное, очень скучают.

– Нет ни жены, ни детей, – сказал он. – Такого счастья у меня нет.

А потом он выложил на стол маленькую фотографию. На ней сидели в ряд, по старшинству, четыре молодые женщины, все в модных платьях и с модными прическами. Это были дочери миссис Лян, школьной подруги его тетушки. И эта миссис Лян предложила ему выбрать любую из ее дочерей себе в жены.

– Каждая из девушек получила образование, – сказал Джимми Лю. – Каждая играет на фортепьяно и умеет читать Библию на английском.

– К тому же они чрезвычайно привлекательны и стильно одеваются, – добавила я. – Такой богатый выбор, что решить очень сложно. И на которой бы ты хотел жениться?

Он рассмеялся. А потом серьезно произнес:

– На тебе. Только вот ты уже замужем.

Честное слово! Так он и сказал. Он мог выбрать любую из этих красивых девушек, молодых и невинных. Но выбрал меня. Как думаешь, почему?

В общем, тогда я не поняла, шутит он или нет. И, покраснев, опустила взгляд на часы.

– Ой! – воскликнула я. – Если я сейчас пойду к Пинат, то мне придется уйти сразу же, как только мы поздороваемся.

– Тогда стоит прийти к ней завтра, – посоветовал Джимми Лю.

– Да, иначе никак, – согласилась я.

– Тогда завтра я встречу тебя возле книжного магазина, через дорогу, и провожу, чтобы с тобой ничего не случилось, – сказал он.

– Нет, нет, не стоит беспокоиться, – возразила я.

– Никакого беспокойства. Я хожу сюда каждый день за газетами.

– Каждый день?

– Такова моя работа.

– Я собиралась прийти где-то в половине одиннадцатого. Скорее всего, для тебя это слишком рано.

– Я приду пораньше, на тот случай, если и тебе удастся выйти раньше.

Когда мы вместе встали и вышли из-за стола, я увидела, что он сделал. Он оставил фотографию четырех красавиц на столе.

На следующее утро я проснулась очень рано, счастливая и взволнованная. Я думала о своей жизни и о том, что она скоро изменится. Я не сомневалась, что так и будет, хотя и не знала, как именно это произойдет.

Но все мысли разом выветрились из моей головы, когда до меня донеслись крики Данру, эхом прозвучавшие по дому. Мальчика принес слуга, рассказав, что тот упал с лестничного пролета и ударился головой. Пока я успокаивала сына, ко мне, вся в слезах, пришла Сань Ма: отец проснулся в горячке и в спутанном сознании.

Я бросилась в комнату отца. Через пару минут туда вбежала кухарка, говоря, что она уходит от нас, потому что больше не может терпеть, как тай-тай Вэнь поносит ее стряпню.

А с того места, где я стояла, мне были слышны истошные вопли Вэнь Фу, за которыми последовали грохот и звон бьющейся посуды. Я спустилась и увидела, что по всей столовой разбросаны блюда, приготовленные на завтрак, а на стульях висит лапша.

Мне захотелось плакать от мысли, что моя жизнь не изменится никогда. Я навеки обречена беспокоиться о чужих проблемах, и на свои у меня просто не хватит времени. Все эти происшествия казались мне верным знаком того, что я не смогу сегодня выйти из дома.

Однако жизнь – странная штука. Она часто заставляет вас поверить в одно, но на самом деле преподносит совсем другое. Стоило мне отказаться от своих планов, как у меня снова появились шансы на их выполнение. Когда я поднялась к отцу, он читал газету и был только раздражен тем, что его побеспокоили.

– Должно быть, ему приснился кошмар, – предположила Сань Ма.

Я спустилась в столовую и обнаружила, что Вэнь Фу уже уехал на скачки, а разобиженная кухарка, успев навести порядок, ушла на рынок за продуктами для ужина. Маленький Данру кричал из кроватки, что хочет встать. Он забыл о своей шишке на голове, зато помнил, что мать Вэнь Фу пообещала взять его с собой в гости к друзьям, у которых был внук его возраста.

Я все-таки могла выйти из дома! Но в то же время мне стало понятно, что поздно что-то менять в жизни: было уже почти одиннадцать часов. Я старалась думать только о встрече с Пинат, и о том, как здорово будет снова ее увидеть. Взяв сверток, который просила передать Старая тетушка, я добавила к нему пять пар импортных чулок. Как же обрадуется им Пинат!

Конечно же, мои мысли все время возвращались к книжному магазину напротив чайной.

Я представляла себе, как Джимми Лю просматривает книги и нетерпеливо поглядывает на часы. Сначала мне хотелось взять такси, но потом я представила, как Джимми Лю бросает последний взгляд на часы и уходит из магазина. Какой смысл торопиться, если в конце меня ждет разочарование? Поэтому я смирила свои надежды и дождалась автобуса.

Когда я добралась до Сань-Ин-роуд, был почти полдень.

Мне пришлось заставлять себя идти не торопясь, спокойно, а дойдя до книжного магазина ж не поворачивать в его сторону головы. Надо идти дальше, идти дальше. Мне было трудно дышать. Я все время говорила себе: не обманывайся, его там нет. Просто иди дальше.

Я так и не позволила себе обернуться, глядя строго прямо перед собой, на центр дороги. Не оборачиваться. Идти вперед.

Я прошла мимо книжного магазина, так и не взглянув на него. Я шла, шла и шла, пока не оказалась в квартале от него и только там. остановилась с тяжелым вздохом. Ощутив боль в сердце, я поняла, что все-таки позволила закрасться туда надежде. И вздохнула снова, только теперь очень грустно. А следом за моим вздохом послышался еще один. Вздох облегчения. Только на этот раз вздыхала не я. И наконец я обернулась.

И увидела его лицо! И такую радость на этом лице!

Мы не произнесли ни слова. Он взял меня за руки и крепко их сжал. Так мы и стояли, с влажными от счастья глазами, зная без слов, что оба чувствуем одно и то же.

Сейчас я прервусь, потому что каждый раз, когда я вспоминаю эти минуты, мне надо немного поплакать. Не знаю, отчего сейчас так грущу из-за события, которое подарило столько счастья. Наверное, так всегда происходит с лучшими из воспоминаний.

21. МАТЬ КРОШКИ Ю

Пинат жила совсем близко, поэтому за всю дорогу нам хватило времени лишь на пару фраз.

– Почему ты ждал? – спросила я. – Я так опоздала!

– Я подумал, что, должно быть, тебя опять подвели туфли, – ответил он. – Что, наверное, ты сломала каблуки, как на танцах в Куньмине.

Я рассмеялась, Джимми тоже. Но он быстро стал серьезным.

– Я полюбил тебя с того самого дня, как увидел. Полюбил то, что ты на все способна. Например, танцевать на сломанных каблуках и босиком. И то, какая ты хрупкая, но в то же время сильная и храбрая. Такую, как ты, ничто не остановит.

Честное слово, твой отец именно так и сказал! Он думал, что я сильная, но я сама никогда о себе так не думала. Не знаю, почему он так решил. И за всю последующую жизнь не изменил мнения. Правда странно?

Я рассказала Джимми Лю, как настрадалась в браке и как пыталась уйти от Вэнь Фу, но не смогла из-за Данру.

– А сейчас я собираюсь спросить кузину, как она это сделала. И тоже добьюсь развода.

Тогда Джимми Лю сказал:

– Вот видишь, какая ты сильная?

– Это не сила, – ответила я. – У меня больше нет сил бороться с ним. Иногда я не знаю, как прожить хотя бы еще один день.

– Это и есть твоя сила.

Когда мы дошли до меблированных комнат, в которых жила Пинат, Джимми Лю сказал, что подождет меня в книжном магазине.

– Я могу сильно задержаться, – предупредила я.

– Два, три или четыре часа – это неважно, – отозвался он. – Я подожду. Я ждал тебя почти пять лет.

Видишь, какой романтик? Мне было так тяжело расстаться с ним, едва я его нашла.

Я вошла в маленькую общую кухню. На полу возились два малыша. Я спросила женщину, жарившую что-то на обед, здесь ли живет Цзян Хуачжэн.

– А? – прокричала в ответ она. – Кто тебе нужен?

Я подошла к ней ближе и тоже стала кричать, чтобы перекрыть шипение масла на сковороде. Расслышав меня, она улыбнулась, вытерла руку, поставив очередное пятно на свое платье, взяла меня за локоть и повернула в сторону лестницы.

– Там, наверху, сестренка. Третий этаж, комната номер два. Только постучи сначала, у нее гость.

И она вернулась к готовке, посмеиваясь себе под нос:

– Как много гостей!

С каждой темной ступенькой я волновалась все больше. Что, если Пинат стала одной из «придорожных жен»? Разве не эта судьба ожидает женщин, лишившихся мужей и семьи? Как еще ей заработать на пропитание, если у нее нет мужа?

И вот я остановилась перед дверью комнаты номер два. До меня доносился голос – мужской, как мне показалось. Ему отвечал женский, и он походил на голос Пинат. Знакомый нетерпеливый говор, знакомые жалобно-требовательные интонации в конце каждой фразы.

Я постучала, и голоса смолкли.

– Кто там? – резко спросила Пинат.

– Цзян Уэйли! – крикнула я в ответ. – Твоя кузина.

Не успела я еще что-либо добавить, как дверь распахнулась, Пинат втянула меня в комнату и с грохотом закрыла ее у меня за спиной. Она дергала меня за волосы, щипала за щеки и кричала:

– Это ты! Наконец-то пришла! Что так долго собиралась?

Она ничуть не изменилась! Такова была моя первая мысль. Та же чуть обиженная улыбка, те же шаловливые глаза. Я почувствовала облегчение.

Но первую мысль сменила вторая: Пинат совершенно на себя не похожа. Если бы мы встретились на улице, я бы прошла мимо, не узнав ее. Волосы коротко острижены и разделены на пробор. Простая куртка на пуговицах, сшитая кое-как, настолько мешковатая, что полностью скрывает фигуру. На лице ни капли косметики.

Моя кузина всегда гордилась своей изысканной бледностью, но сейчас была смугла, как уроженка Кантона!

– Эй, познакомься с моим другом By, – сказала она и развернула меня.

Я увидела молодого мужчину в круглых очках и с очень густой черной шевелюрой, зачесанной назад. Он держал в руках кисть. По всей комнате были разложены большие листы бумаги. Они лежали на полу и на узкой кровати, свисали со стульев. На всех было написано одно и то же: что-то о студенческом собрании и протестах против новой земельной реформы. Так, выходит, Пинат и правда стала коммунисткой!

– Эти уже высохли, – сказала она, указывая на некоторые из плакатов. – Забирай. Остальные закончим вечером.

Она проговорила это так, словно отдала распоряжение, но мужчина, кажется, не обратил на ее тон внимания. Он быстро свернул несколько листов, сказал мне, что рад знакомству, и вышел.

Слова не шли мне на язык, поэтому я просто отдала Пинат красиво обернутые подарки. На ее лице появилось раздраженное выражение, но она вздохнула и приняла их. Я думала, она отложит свертки, чтобы открыть потом, наедине. Так принято, китайцы всегда так делают, чтобы, если подарок придется тебе не по вкусу, никто не увидел твоего разочарования. Но она ждать не стала.

Сначала она открыла то, что передала Старая тетушка. В свертке оказалось старинное зеркальце, серебряное, с тиснением на обратной стороне и на ручке.

– Ай-ай, только посмотри на это, – сказала Пинат, нахмурившись. – В последний раз, когда мы виделись, она спросила: «Скажи, та красивая девушка, которую я когда-то знала, еще жива?» Я ответила, что у меня нет зеркала, чтобы собой любоваться. Но я жива, красивая или нет. И посмотри, что она мне теперь подарила! Пф! Она думает, что эта безделица заставит меня вернуться к прежней жизни.

Пинат взглянула в зеркало. Мне показалось, что кузина не утратила прежнего тщеславия: она похлопала себя по щекам, раскрыла глаза пошире и улыбнулась тому, что увидела. Она на самом деле была очень хорошенькой. На свой лад. Гладкая кожа, большие глаза, хотя черты лица и грубоваты. Но этот недостаток никак не зависел от ее превращения в коммунистку. Он присутствовал и тогда, когда Пинат была избалованной девчонкой без капли сочувствия к бедной родственнице.

Она отложила зеркало и взялась за следующий сверток.

– Боюсь, мой подарок тебе тоже не подойдет, – сказала я.

Пинат разорвала упаковку, как нетерпеливый ребенок. Взяв в руки чулки, она принялась смеяться, долго и громко.

– Я могу их забрать, – пристыженно промямлила я. – Давай.

– Нет, нет! – воскликнула она, прижав их к себе. – Они очень ценные. Я дорого продам их на рынке. Это хороший подарок.

Посмотрев на меня, Пинат очень искренне и без намека на извинения произнесла:

– Мне нечего тебе подарить. Сейчас у меня нет времени на соблюдение всех этих правил вежливо-сти.

– Ну конечно, – ответила я. – Ты же не знала, что я к тебе приду. Как ты могла…

– Нет, – решительно перебила она. – Я говорю тебе, что даже если бы у меня были деньги, я бы не стала беспокоиться о соблюдении этих правил. Слишком хлопотно, и зачем?

Я испугалась, что Пинат озлобилась. Она убрала чулки на полку, но, когда снова повернулась, протянула мне руку и сказала:

– Тан цзе, сладкая сестра.

Так мы иногда обращались друг к другу, когда были маленькими.

– Тан цзе, – повторила она, крепко сжимая мою руку. – Я так рада, что ты пришла. И теперь ты знаешь, что это не просто вежливые слова.

В тот день мы очень хорошо поговорили. Сидя на кровати, мы делились друг с другом секретами, как в детстве, только на этот раз не шептались. Мы говорили обо всем в открытую. Девять лет назад мы бы спорили, у кого из нас лучший брак. Сегодня мы спорили, у кого брак получился худшим.

– Только подумай, когда-то ты злилась на меня за то, что Вэнь Фу женился на мне, а не на тебе. Теперь ты знаешь, какой беды избежала, – сказала я.

– Даже если так, у тебя все равно брак сложился лучше, – не согласилась Пинат. – У меня было хуже!

– Ты многого не знаешь. Ты и представить не можешь такого злого, эгоистичного и жестокого…

И она снова перебила меня:

– Мой муж был цзыбуюн.

Сначала я ей не поверила. Не знаю, как вы называете это по-английски, но на шанхайском цзыбуюн значит что-то вроде «петухи, курицы и цыплята»: и мужское, и женское начало, необходимые для того, чтобы превратить яйцо в цыпленка. Как-то раз мы слышали от Старой тетушки историю о дальней родственнице, которая родила цзыбуюн, ребенка с двумя наборами органов, мужским и женским. Тетушка говорила, что мать так и не поняла, кого растит, сына или дочь. Но ей не пришлось долго мучиться этим вопросом, потому что ребенок умер. Тетушка думала, что мать его убила, потому что даже если бы она растила цзыбуюн как сына, детей бы у него уже не было.

– Как твой муж мог быть цзыбуюн? – спросила я. – Я помню, как ты мне писала, что у него пятеро сыновей от первой, умершей жены.

– Его семья ездила по маленьким деревушкам и каждый год покупала по сыну. Видела бы ты их – ничего общего! Один – темнокожий, другой – бледный, третий – крепыш, четвертый – тощий тихоня. Все, у кого были головы на плечах, понимали, что этих мальчишек купили.

– Но как могла Мяу-Мяу выдать тебя за такого человека?

– Она ничего не знала. Его мать растила его как сына. И несколько месяцев после свадьбы я сама об этом не знала. Он ко мне не прикасался. Я думала, что не нравлюсь ему.

– А потом ты увидела оба его органа?

– Нет, я увидела его в постели с другим мужчиной! Его женская сторона возжелала мужчину. Я побежала к его матери и рассказала обо всем. И знаешь, что она сделала? Ударила меня и велела больше не лгать.

– Если ты не видела оба его органа, как ты можешь быть уверена, что он цзыбуюн?

Пинат вздохнула:

– Потому что я сказала свекрови, что ее сын – цзыбуюн. А она била меня снова и снова, словно могла изменить этот факт, заставив меня поверить в другое.

Я рассказываю тебе об этом так, как рассказывала моя кузина. Так что я не знаю, действительно ли ее муж был тем, кем она его считала. Может, она использовала это слово потому, что в те времена у нас еще не было слова «гомосексуал». Если мужчина не обзаводился семьей, вокруг все начинали шептаться, что он цзыбуюн. О женщине, которая не выходила замуж, так не говорили. Для женщин было другое слово, только я уже забыла, какое.

Так что Пинат стала женой-ширмой.

– Через год его мать заставила меня уехать и спрятаться на пять месяцев, – сказала она.

Мне нельзя было ни с кем видеться. А в конце этого срока свекровь представила всем новорожденного мальчика. Мне пришлось притворяться, что это мой сын. Но, признаюсь, мне никакого дела до него не было. У меня вообще пропал интерес ко всему, даже к красивой одежде, потому что она ничего не значит.

Я тут недавно прочла, что мы живем в мире, где нас окружает одна фальшь. Так вот, это точно про мою прошлую жизнь. А общество любит замазывать яркими красками гнилую суть бытия.

Ой! Когда она это сказала, мне показалось, что прозвучал революционный лозунг. Но со мной говорила прежняя Пинат, которую я знала с детства: гордая, упрямая, всегда стоящая на своем, но пользующаяся чужими словами и идеями.

– Как же тебе удалось освободиться? – спросила я.

– Помнишь девочку, Крошку Ю, которая училась с нами в одной школе?

Я кивнула. Конечно, я ее помнила, эту шаловливую девчонку, которая меняла местами нашу обувь, пока мы спали. Какой переполох воцарялся наутро!

У каждой девочки вместо пары была одна большая туфля, другая маленькая, или две левых, или две правых. Пока мы их разбирали, обязательно опаздывали на занятия. Ох уж эта девчонка!

– Это она помогла мне уйти от мужа, – сказала Пинат.

– Крошка Ю?

– Можно и так сказать, – уклончиво ответила кузина. – Прошло четыре года со дня моей свадьбы с этим пету-куром, и все это время его мать клевала меня не переставая. Я думала, как, оказывается, легко разрушить свою жизнь без всякой надежды ее восстановить.

– Я чувствовала то же самое, – сказала я. – Точно то же самое.

– Я вспоминала о молодости, – продолжала она. – О своих мечтах.

– О надеждах и невинности, – подхватила я.

– Дай мне закончить, – осадила она. – В общем, с этим чувством в душе я решила съездить в школу и навестить наших учителей. Поехала – и встретила там сестру Момо. Помнишь ее? У нее еще были разные ноздри, большая и маленькая?

Я кивнула:

– Она всегда была очень строгой.

– Сестра Момо стала директрисой. Она захотела показать, сколько денег жертвуют школе, и повела меня в новую библиотеку и в новую часовню, где был витраж с изображением младенца Иисуса. А потом она привела меня на небольшое кладбище. Помнишь, как сестра Момо отправляла нас на кладбище, когда мы не слушались? Она думала, что мысли о загробной жизни нас напугают и мы будем вести себя лучше. На кладбище оказался новый фонтан: вода лилась изо рта ребенка. Любуясь им, я заметила маленькую плиту с именем Крошки Ю. Я была так потрясена, будто увидела саму Крошку Ю, обратившуюся в камень.

«Что произошло? Что случилось?» – стала я спрашивать сестру Момо.

И она рассказала: «О, это очень грустная история. В первый же год замужества она внезапно умерла, от несчастного случая».

Сестра Момо не сказала, о каком несчастном случае идет речь, но я стала подозревать неладное. Почему ее похоронили здесь, на школьном кладбище? Ведь муж должен был похоронить ее на своем семейном кладбище. Когда я сказала об этом сестре Момо, она ответила: «Она много лет была счастлива здесь. Поэтому ее мать и подумала, что ей бы понравилось в окружении других счастливых девочек». Такое объяснение меня не убедило. Задумавшись об этом, я будто услышала голос, который шептал мне: «Разберись в этом!» Я тут же попросила у сестры Момо адрес родителей Крошки Ю, чтобы выразить им соболезнования. Не знаю, зачем я это сделала, я была сама не своя. Меня словно что-то подталкивало.