Текст книги "Кухонный бог и его жена"

Автор книги: Эми Тан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

И, не дав моему мужу возможности возразить, а мне – запротестовать, ведь я была босиком, он увлек меня за собой. Я сама не заметила, как закружилась в руках Джимми Лю, вдали от нахмурившегося Вэнь Фу, среди счастливых танцующих. Джимми был хорошим танцором, почти таким же, как Минь.

– Зачем ты дал ему такое имя? Это очень нехорошо! – шутливо пожурила я его. – Теперь он рассердится на меня.

Джимми засмеялся:

– У него что, нет чувства юмора?

– Только если шутит он сам.

– Ох, я поступил плохо! – стал сокрушаться Джимми.

– Просто ужасно, – согласилась я.

И тут он мне подмигнул. Я хлопнула его по плечу. Тогда он в танце откинул меня назад и засмеялся, и я засмеялась тоже. Это еще была не любовь, но уже опасно близко к ней. Потом Джимми аккуратно раскрутил меня в сторону, и передо мной предстало зрелище такое ужасное, что я лишилась слов.

Я увидела сумасшедшую учительницу в голубом платье – половина брови размазана по лицу, глаза полуприкрыты. Она, будто сомнамбула, двигалась в объятиях американского пилота, который, раскрутив, передал ее другому, и оба летчика рассмеялись. Новый партнер в свою очередь раскрутил учительницу и передал ее кому-то еще. Я не могла отвести от нее взгляд. История, рассказанная Хулань, внезапно обрела реальность. И страшнее всего, что в этой несчастной я увидела себя. Вот она, женщина, отрекшаяся от мужа и унизившая его, а теперь сама унизившаяся гораздо больше. И я ничем не лучше ее. Я позволила американцу насмехаться над моим мужем и теперь, босая, танцевала с этим шутником, позволяя вертеть собой как ему заблагорассудится!

Я прервала танец, заявив Джимми Лю, что я усталая замужняя женщина, и ушла, оставив его посреди танцпола. Я не думала, что когда-либо увижу его еще.

К тому времени, как я нашла Вэнь Фу, было уже поздно.

Как только мы вернулись домой, муж излил на меня свою злость. Нет, не за то, что Джимми Лю нарек его Иудой, – прошло немало лет, прежде чем он узнал, как над ним подшутили. Тем вечером Вэнь Фу был зол потому, что я танцевала с американцем. Кто-то из пилотов пошутил при моем муже, что американские добровольцы не только победили японцев, но и завоевали наших женщин.

Я не удивилась его гневу, я была готова к нему. В нашей комнате на втором этаже Вэнь Фу проклинал меня и поносил словами, которые и так не сходили у него с языка все время нашего брака: «Шлюха! Демоница! Предательница!» Из его рта разило виски. Я не протестовала, но и не показывала испуга. Просто не обращала внимания на оскорбления.

Вдруг он схватил меня за волосы и бросил на пол.

– Хочешь быть шлюхой? проорал он.

Я дам тебе такую возможность.

Вэнь Фу подошел к столу и вынул что-то из ящика. Потом бросил мне лист бумаги, ручку и чернильницу.

– Вот теперь я с тобой развожусь, – сказал он. – Запиши это: «Мой муж со мной разводится».

Когда я подняла на него взгляд, то увидела, что он целится мне в голову из пистолета, безумно улыба-ясь.

– Бесполезно! Нашему браку конец, – сказал Вэнь Фу. – И если ты не напишешь что велено, я тебя убью.

Неужели он считал меня такой глупой? Он думал, что мне страшно, но я не боялась. Думал, что принуждает меня к разводу, но здесь ему не надо было применять силу. Наоборот, я сочла, что мне удивительно повезло. Я быстро писала. Еще бы мне не писать! Кровь стучала в жилах, и мысли скакали одна быстрее другой в предчувствии, что я скоро обрету свободу. Я написала дату и свое имя. Под бумагой я оставила три места для подписей: для него и двух свидетелей. Я дважды проверила весь документ и передала ему, стараясь сдержать гнев и рвущееся наружу счастье.

– Распишись здесь, – сказала я, указывая на низ страницы.

Вэнь Фу прочитал и перевел на меня взгляд, полный ненависти. Когда он расписывался, его перо чуть не порвало бумагу. Он сбросил все на пол, а я подняла драгоценный листок.

– Видишь? Все, ты теперь в разводе, – сказал Вэнь Фу странным голосом. – Теперь ты ломаной монеты не стоишь. У тебя нет мужа, нет дома и нет сына.

В ужасе я подняла на него глаза. Такое мне и в голову не приходило. Какая же я дура! Я считала, что мое тело принадлежит мне и что вправе им распоряжаться. Но не могла бросить Данру, поступить с ним так, как моя мать поступила со мной.

Он помахал пистолетом у меня перед лицом.

– А теперь умоляй меня не разводиться с тобой. Умоляй разорвать эту бумагу, которую ты держишь в руках. – Вэнь Фу придвинул пистолет еще ближе к моей голове. Его губы искривились в уродливом оскале, он был похож на сумасшедшего, но глаза смотрели ясно. – Ну! Давай! – рявкнул он. – На колени! Умоляй!

И тогда я поняла, что Вэнь Фу хочет видеть мои страдания. Он все время придумывал способы лишить меня сил и способности думать. И не унимался, пока не доказывал в сотый раз, что растоптал меня полностью.

Мысли мои спутались. Воли не осталось. Голос оказался способен лишь на слабый вскрик.

А потом я, упав лицом в пол, стала умолять Вэнь Фу.

– Громче! – потребовал он. – Скажи, как раскаиваешься в том, что ты никчемная шлюха!

Я повторила.

– Кланяйся и обещай быть послушной женой!

Я поклонилась и сделала, что он велел.

Он радостно засмеялся.

– Скажи, что жить без меня не можешь.

Я произнесла и эти ненавистные слова.

Вэнь Фу засмеялся еще громче:

– О. как мне это нравится! Очень нравится!

Вдруг он замолчал. Затем подошел ко мне и взял документ из моих рук. Я подумала, что на этом пытка закончилась. Вэнь Фу подождал, пока я не подниму на него взгляд. Он выглядел грустным и, покачивая головой, смотрел то на бумагу, то на меня.

– Слишком поздно. Я не пойду на попятную. Ты по-прежнему в разводе. – И он бросил бумагу мне на голову. – А ну вставай! И иди в постель.

– Лучше убей! – взмолилась я.

– Конечно, убью, – сказал он. – Тебя и всех остальных в этом доме, если ты не подчинишься. Марш в кровать!

Той ночью, приставив пистолет к моей голове, он насиловал меня, приговаривая, что я утратила все привилегии жены, но не обязанности шлюхи. Он заставлял меня делать одну отвратительную вещь за другой. Он заставил меня благодарить его и молить о продолжении наказания. Я выполняла все его требования, пока не впала в бесчувствие, смеясь, плача, не чувствуя тела.

На следующее утро, когда Вэнь Фу ушел на работу, я подобрала подписанный документ с пола, нашла чемодан и торопливо побросала в него какие-то вещи. Я забрала деньги, которые сумела найти, – двести китайских долларов, – и пошла за Данру. Хулань и тетушка Ду встретили нас внизу. По их лицам я поняла, что они слышали звуки, доносившиеся вечером из моей спальни.

– У всех мужей иногда портится характер, – попыталась урезонить меня Хулань. – И у вас дела ничуть не хуже, чем у других.

Я показала ей бумагу о разводе.

– Что это? – спросила она.

– Мой развод. Прошлой ночью мой муж со мной развелся. Так что, как видите, теперь я должна уйти.

– Ай! – воскликнула тетушка Ду. – Беда! Беда!

– Кто был твоими свидетелями? – спросила Хулань, глядя на бумагу и поправляя очки. – Я не вижу именных печатей.

– Обошлось без свидетелей, – ответила я. – Нам было не до них.

Хулань радостно захлопала в ладоши:

– Тогда ты не разведена! Он не может тебя прогнать. Так что сядь и позавтракай. Не о чем переживать, вы просто не поняли друг друга. Сегодня Вэнь Фу со слезами попросит прощения, вот увидишь.

– Ты ничего не понимаешь! – закричала я. – Это я хочу развода. Зачем мне этот брак? – Меня затрясло. – Дело не в характере Вэнь Фу. Он – настоящее чудовище. Он намного страшнее, чем вы в силах себе представить.

И тут меня осенило.

– Будьте моими свидетелями! – выпалила я. – Где ваши именные печати? Если вы это сделаете, я навеки ваша должница!

– Ну как я на такое пойду?! – воскликнула Хулань, отстраняясь.

– Она права, сяо нин, – сказала тетушка Ду. – Не проси подругу стать свидетелем своей трагедии! Одумайся! Вспомни о сыне.

– Конечно, я помню о сыне. Именно поэтому и ухожу. Признают развод действительным или нет, я уйду.

– Ай-ай-ай! Куда же ты пойдешь? Где будешь жить? Подумай же, сяо нин, подумай головой. И Бирманская дорога, и железная снова перекрыты. На каждом углу поджидает опасность, одна хуже другой: бандиты, комары, японцы!

– Лучше столкнуться с этими опасностями, чем еще раз с моим мужем!

– Бесполезно! – всплеснула руками тетушка Ду. – Нам ее не убедить. В ее голове гуляет злой ветер, и она никого не слышит. Она хочет уйти, несмотря ни на что.

И в этот момент Хулань тихо сказала:

– Тогда мы должны ей помочь. Ничего другого нам не остается.

Она повернулась ко мне:

– Я не буду свидетелем твоего развода, Цзяго это не понравится. Но я помогу тебе бежать, и мы обе сохраним твой секрет.

Я обняла Хулань, как дитя обнимает мать, и заплакала от благодарности, чем очень ее смутила.

– На нежности нет времени, – сказала она. – Надо подумать, что ты будешь делать и куда поедешь.

Пошарив в своей корзинке для рукоделия, Хулань вытащила немного денег и положила их мне в сумку. Тетушка Ду вздохнула, пошла на кухню и стала заворачивать в чистую бумагу вяленую рыбу, грибы, лапшу и чай.

Тем утром они помогли мне найти прибежище на другой стороне озера, близко к рынку. Я еще никогда не видела жилья хуже этой убогой каморки в хижине из соломы. Но я не жаловалась, ни единым словом, вот как счастлива я была там оказаться.

Хулань сказала, что теперь я и мой сын в безопасности, и пообещала вернуться за нами, когда найдет место в грузовике.

После полудня мы играли на полу. С помощью палочек для еды я собрала с матраса насекомых, а Данру гонялся за ними и давил дном миски. Мы занимались этим до тех пор, пока насекомых не осталось и наш мир не очистился. И когда мы закончили, я поздравила сына с победой. Мы немного поели и вместе уснули. Он свернулся калачиком и прижался ко мне.

Проснулись мы от голоса Вэнь Фу:

– Где она?

Он ревел как бык, готовый разнести ворота загона. Я села и спряталась в тень в углу.

– Сиди тихо, не издавай ни звука, – прошептала я Данру.

И он был таким молодцом! Он все понял. Он доверился мне и не издал ни единого звука. Только обхватил меня ручками и замер.

– Где она? – снова раздался крик, и Данру сильнее прижался ко мне лицом.

И тогда я услышала тихий голос Хулань:

– Но ты же обещал быть с ней добрым.

Так что, как видишь, Хулань помогла Вэнь Фу меня найти. Конечно, потом она очень об этом сожалела. Она увидела, что его обещания ничего не значат. Он не был добрым. И я не стану тебе рассказывать, что было дальше.

Прошло столько лет, а злость никуда не делась. Ты, наверное, слышишь это по моему голосу. Рассказываю тебе сейчас об этом, и меня переполняет гнев. И если ты подумаешь, что это и есть худшая часть моей жизни, то ошибешься. Каждое следующее событие оказывалось хуже предыдущего, и так далее, и так далее. И самое худшее – то, что я не знала, когда этому придет конец.

Через месяц я поняла, что беременна. Я пошла к доктору, и ребенок родился раньше срока. Через два месяца – та же история. И еще через два. Тогда у нас не имелось контрацепции, а Вэнь Фу было наплевать на такие вещи.

Может, ты подумаешь, что раз уж я убила стольких детей, то мне было наплевать? Нет, это не так. Я не хотела их убивать. Этот скверный человек использовал мое тело каждую ночь, будто машину!

Сегодня вы учите своих дочерей говорить незнакомцам: «Мое тело принадлежит мне. Не трогай меня». Сейчас это может сказать и ребенок. А я, взрослая женщина, не могла. Я могла лишь не дать этим детям родиться.

Я уверяла себя, что выпускать ребенка в такую плохую жизнь – великий грех! Бедный Данру! Он мне доверял. Вот я и позволяла этим детям умереть и глубоко в сердце знала, что так проявляю к ним доброту.

Вглядись в мое лицо. Когда-то я была молодой женщиной, которую лишили надежды, доверия и чистоты. Как часто я собиралась покончить с собой, а потом ненавидела себя за то, что опять не сумела этого сделать!

Вот я и спрашиваю тебя: что ты сейчас видишь? Что от меня осталось? Почему я тогда так хотела жить?

19. СЛАБОСТЬ И СИЛА

Я рассказала тебе, как складывалась у меня семейная жизнь в первом браке, чтобы ты поняла, отчего я стала слабой и сильной одновременно. Хотя твоя американская логика может подсказывать, что такого не бывает, что одно противоречит другому. Но мне нужны были и сила, и слабость, иначе бы я не уцелела.

Весь остаток войны я прожила без надежды. Без нее я больше не впадала в отчаяние и не пыталась освободиться, хотя и не смирилась. Так и текла моя жизнь – между надеждой и отчаянием, без того и без другого, без сопротивления, но и без принятия. И я была слабой и сильной.

Нет, я не хочу, чтобы ты мной восхищалась. Я жила не в гармонии с миром, нет. Я рассказываю это, чтобы ты поняла, что такое жить, словно курица в клетке, – лишенной способности думать и мечтать о свободе, но и не боящейся дня, когда тебе отрубят голову.

Но даже самая глупая курица выскочит на волю, когда сломается клетка. И сейчас я тебе расскажу, как это произошло.

Мне пришлось ждать до середины лета 1945 года. Я до сих пор помню этот день в деталях: что я ела, что сказала тетушка Ду, что было надето на Хулань. Интересно, почему человек запоминает до мелочей момент, предшествующий кардинальным переменам?

Все мы теснились вокруг маленького квадратного стола – Хулань и Цзяго, Вэнь Фу и тетушка Ду, и Данру на стульчике рядом со мной, – и завтракали самым скромным образом: кашей из мелкозернистого риса, маринованными овощами, походившими на маленьких улиток, кочерыжками салата, оставшегося с ужина, вонючим соевым творогом[18]18
  Одна из форм ферментированного тофу (соевого творога). Обладает сильным запахом.


[Закрыть] и сладкой отварной фасолью, крошечной, как детские зубки. Пища была такой заурядной, что мы даже не тратили времени на похвалу и критику. А вот когда кушанья бывали интересными, мы всегда обсуждали, что хорошо приготовлено, а что —: нет.

Сейчас я бы хвалила все эти блюда. Такого разнообразия вкусов в Америке нет, какая жалость!

Вот, например, салатные кочерыжки – толстые, как репа, хрустящие, но сладкие, их легко готовить.

Соевый творог мы покупали у человека, который каждое утро катил вдоль домов свою тележку, объявляя: «Чоу тофу! Чоу тофу!» Мы обжаривали творог, а когда разламывали, показывалась густая кремовая начинка и вырывался крепкий аромат, бодрящий ноздри.

Но, как я и сказала, тогда все это изобилие вкусов было повседневным – вроде сухих завтраков, которые вы покупаете в магазинах. К тому же августовский зной отбивал нам аппетит.

В том завтраке мне запомнилась еще одна деталь: Хулань ела красную фасоль, очень медленно, беря с тарелки по зерну и зигзагом пронося по воздуху, будто поймала муху. К тому времени она очень растолстела, и платье, сшитое из персиковой ткани, которую я ей подарила, уже было тесно в груди.

– В юности только я из всех девушек в нашей деревне могла собрать сотню таких фасолин, одну за другой, и не уронить ни единой штучки. – И она бросила в рот еще одну.

Я понимала, о чем она говорит. В деревнях еще жила глупая старинная традиция демонстрировать будущим свекровям утонченные манеры девушек. Они должны были подбирать крохотные кусочки еды с тарелки самыми скользкими палочками, причем очень аккуратно.

– Неужели в твоей деревне у женщин не было другой работы, кроме как считать, сколько фасолин они положили в рот? – пошутила я.

– Ты что, мне не веришь? – спросила Хулань и съела еще одну фасолину.

– Я не говорю, что не верю. Просто вряд ли у вас находилось время считать, сколько именно фасолин вы съели. Может, всего пятьдесят.

– Говорю тебе – сотню! – И она съела еще одну фасолину, и еще, словно намереваясь доказать свою правоту.

– Что за чепуху вы несете, да еще и спорите? – отчитала нас обеих тетушка Ду. – Да хоть две сотни! Зачем вообще измерять достоинство девушки тем, сколько фасолин она сможет удержать между палочками?

Тут раздался быстрый стук в дверь. Мы не успели положить палочки на стол, как стук повторился снова, на этот раз громче и быстрее. В дом ворвался пилот с третьего выпуска. Он улыбался во весь рот и кричал:

– Закончилось! Закончилось!

Но нам слишком часто повторяли, что не стоит ждать такого финала еще как минимум год. И когда этот парень сказал, что Китай победил и навсегда изгнал японских империалистов, мы не поверили своим ушам!

Все плакали от радости: Хулань, тетушка Ду, кухарка, даже наши мужья. Видела бы ты эти счастливые слезы и слышала бы эти крики! Мы не могли сидеть и не могли стоять. Хулань воздела руки к небу и благодарила богов, и, конечно, порвала платье подмышками, хотя тогда еще этого не поняла.

Через несколько минут к нам пришел еще один пилот, потом еще и еще. Каждый раз, когда кто-то новый подбегал к нашему порогу, мы просили первого пилота рассказать, как он услышал это известие и как поверил, что оно правдиво.

Все что-то говорили, кроме меня. Я тоже плакала и смеялась, делая вид, что прислушиваюсь к разговорам о чудесной новости. Но на самом деле мое сердце билось с бешеной скоростью, мысли путались, и ноги были готовы бежать потому, что я вспомнила о своей мечте. Теперь у меня появился выбор. Я могла вернуться в Шанхай, написать письмо отцу, обратиться к дядюшке или Пинат. Я не сомневалась, что кто-нибудь мне обязательно поможет и скоро я сумею начать новую жизнь.

К полудню все было решено: мы выезжаем из Куньмина на следующее утро. Нам не хотелось провести ни единого лишнего дня в этом месте, даже чтобы продать мебель. Мы предпочитали все выбросить.

Представляешь, как мы были взбудоражены? Все мы застряли в Куньмине на семь лет, а я в ненавистном браке – на восемь.

В этот день мы стали пересматривать и упаковывать вещи, решая, что взять с собой, очень быстро, не дольше, чем произносили: «Это, а не то». Данру было уже пять лет. Ох, как же он плакал, когда узнал, что с нами не поедет его любимая кроватка, сплетенная из пеньки!

– Хватит реветь! – прикрикнул Вэнь Фу.

И Данру, который боялся отца, замолчал. Но на этот раз Вэнь Фу пребывал в хорошем настроении и больше не стал бранить сына.

– В Шанхае я куплю тебе кровать еще лучше, – сказал он. – Даже не просто кровать, а маленькую деревянную машинку с матрасом. Все, теперь улыбнись.

И бедняжка Данру растянул губы как можно шире.

На следующее утро мы покинули Куньмин. Но в этот раз нам не пришлось ехать в кузове грузовика. Вместе с Хулань, Цзяго и другими пилотами мы уселись в автобус. Тут осталось не так много военных, поэтому в автобусе было достаточно места. В нашем с Вэнь Фу и Данру распоряжении оказалась вся скамья, и я с ребенком на руках села у окна. В этой поездке у нас было много багажа, а не только один чемодан, – даже матрасы с клеенками на случай ночлега без удобств.

Когда автобус тронулся, все, кроме меня, обернулись, чтобы бросить последний взгляд на наш дом. А зачем мне было смотреть на место, в котором я утратила все надежды? В свои двадцать семь я уже хотела забыть все, что случилось со мной в жизни. Мне хотелось смотреть только вперед.

Я обратила внимание на то, что улицы очень многолюдны. По дорогам ездили автобусы и грузовики, шли люди с пожитками, привязанными к палкам. Мы выбрались из города, за городскую стену, и поехали мимо деревень к вершине горы. Я не находила себе места от волнения. Мне все время хотелось всех торопить – так же, как когда я думала, что нас догоняют японцы. Только на этот раз я боялась, что если мы сейчас не уедем, то кто-нибудь нас догонит и скажет: «Произошла ошибка. Война не закончилась. Мы должны вернуться».

И вдруг один из пилотов действительно крикнул: «Стоп!» и побежал по проходу, давая водителю какие-то инструкции и указывая на обочину дороги. Автобус зарычал и остановился. Мне пришлось прикусить себе руку, чтобы не разрыдаться в голос. Три пилота торопливо вышли. Я подумала, что на нас напали, и решилась встать и выглянуть в окно. Но тут же от всей души расхохоталась. Летчики фотографировались!

Один замер в смешной позе, многозначительно указывая в небо, словно там было что-то необычное. Я тоже посмотрела вверх. Знаешь такое странное ощущение, когда просыпаешься после долгого и очень запутанного сна? Мне показалось, что я никогда до этого не видела Куньмин. Потому что сейчас взору предстали не просто обычное небо и обычные облака. Небо было такого оттенка, что разум отказывался поверить глазам: ярко-синего, сапфирового. А три облака походили на огромные подушки, разложенные в ряд в ожидании, пока на них опустятся боги. Я увидела большую птицу, чьи крылья снизу переливались радужными красками, и склоны холмов, покрытые зеленью, и деревья, касающиеся ветвями земли. Вдоль дороги росли самые разные цветы, а вдали виднелся старый город с мирно вьющимися улочками и выбеленными стенами, с этого расстояния казавшимися белоснежными.

Но меня не радовала вся эта красота. Наоборот, сердце мое наполнилось горечью от того, что я не замечала ее, пока не стало поздно.

По дороге в Учан я увидела, что сотворила здесь война. Почти в каждой деревеньке у низких глиняных хижин провалились или слетели крыши, рухнули стены.

Кое-где их пытались подлатать, вставив в пролом старую столешницу, либо соломенный матрас, либо дверь от машины. Однажды я заглянула в зеленую долину и заметила среди высокой травы дюжину странных черных пеньков. Издалека они выглядели глыбами угля, беспечно выброшенными на улицу. И лишь потом я поняла, что мы проезжаем место, где когда-то стояла деревенька, а эти глыбы – дома, сгоревшие несколько лет назад. Никого не осталось, чтобы отстроить жилища заново.

Но чаще всего на дороге я видела изможденные голодные лица. Так много лиц, и старых, и молодых, все с одинаковой печатью горя. Эти люди рылись в мусоре, собирая объедки в тощие сумы. Заслышав наш автобус, они бросали свои пожитки и складывали руки просительной лодочкой.

– Маленькая мисс, взгляните на нашу нищету! Проявите сострадание! Сжальтесь! – рыдали голоса, и лица постепенно исчезали из виду, потому что автобус ехал дальше, оставляя голодающих на обочине.

У меня все внутри сжималось от этого зрелища.

Каждого из пассажиров автобуса терзали собственные тревоги. Мы слышали, что обнищавшие люди становились разбойниками, сбивались в банды и грабили по всей стране, особенно свирепствуя в горных районах. Когда нам надо было нанять лодку, чтобы переплыть озеро Дунтинху, нас предупредили, что пираты уже успели захватить много таких лодок и не колеблясь перерезали пассажирам горло. Гоминьдан утверждал, что за преступлениями стоят коммунисты, но тетушка Ду по секрету сказала нам, что это неправда. Дочь втайне написала, что сейчас коммунистов винят во всех бедах Китая. Так что конец войны с японцами не принес долгожданного мира.

Только добравшись до Учана, где мы должны были переночевать в отеле, мы с Хулань поняли, что больше не увидимся. Отсюда они вместе с тетушкой Ду направлялись далеко на север, в Харбин, куда получил назначение Цзяго, чтобы проследить за капитуляцией японских войск. Важно было, чтобы капитуляцию принимал именно Гоминьдан, а не коммунисты. А Вэнь Фу, Данру и мне предстояло путешествие на поезде на восток, в Нанкин и оттуда лодкой – до Шанхая.

Эти восемь лет мы с Хулань часто спорили и ссорились, но расставаться нам было очень грустно. В тот вечер в отеле мы проговорили много часов, пока у нас не стали слипаться глаза. На следующее утро мы медленно позавтракали, все теми же простыми блюдами: рисовой кашей и мелкой красной фасолью. Поев, мы обменялись адресами. Я дала Хулань адреса отца в Шанхае и дядюшки на острове. Она переписала для меня харбинский адрес, который дал ей Цзяго. А потом мы обе отправились в свои комнаты: поискать в чемоданах что-нибудь, чтобы подарить друг другу на прощание.

Хулань подарила мне две пары хороших спиц для вязания: тонкие и потолще. Я подарила ей мой лучший свитер, связанный собственноручно. Голубой, с красивым рисунком, который я тоже придумала сама. Мы посмеялись над тем, что оба наших подарка объединены одной и той же мыслью: инструменты для вязания и результаты этого труда. Цзяго подарил Вэнь Фу перьевую ручку, а Вэнь Фу ему – бутылку американского виски.

Вдруг я обратила внимание на тетушку Ду, игравшую с Данру. Она стала моему сыну как бабушка. Я вернулась к своему чемодану, чтобы найти что-нибудь и для нее. Я вспомнила, как ей нравилась голубая бутылочка из-под духов, которой я иногда давала поиграть Данру. Я вынула ее, немного подержала на свету, а потом вернулась в общую комнату и подарила ее тетушке Ду. Та очень громко протестовала:

– Да зачем она мне нужна?

Когда я просто вложила ей бутылочку в руку, она расплакалась и сказала, что ей стыдно это у меня забирать.

– Мне нечего дать тебе взамен, – сказала она.

– То, что я вам даю, тоже не имеет ценности, – сказала я ей тогда. – Это просто кусочек цветного стекла, чтобы вы, посмотрев на него, вспоминали одну глупую женщину и ее сына.

Перед расставанием мы с Хулань держались за руки. Мне хотелось попросить у нее прощения за все ссоры, но я не знала, как. Поэтому просто сказала:

– Мне кажется, красных фасолин было именно сто.

Она сразу поняла, что я имею в виду нашу последнюю размолвку в Куньмине, и покачала головой, плача и смеясь одновременно:

– Нет, ты, скорее всего, была права. Всего лишь пятьдесят, не больше.

– Нет, сто, – настаивала я.

– Нет, пятьдесят, а то и меньше, – твердо объявила она. А потом застенчиво добавила: – Наша семья тогда была так бедна, что мне каждое утро приходилось пересчитывать горку фасоли, чтобы разделить ее между сестрой и мной. Одну ей, одну мне, одну ей, одну мне. Так что, как видишь, о сотне я могла только мечтать.

Добравшись до порта в Шанхае, мы не отправились прямиком к родителям Вэнь Фу, что нам полагалось сделать. Когда японцы захватили Шанхай, его родители переехали в глубь страны, и чтобы добраться до них, нам надо было еще день ехать на поезде. Вот Вэнь Фу и настоял, чтобы мы сначала поехали к моему отцу. Наверное, он мечтал, что мы поселимся в роскошном доме. К тому же муж вынашивал разные идеи о ведении бизнеса в Шанхае, где дела пойдут лучше, чем на острове с его крошечными деревушками. Он не говорил, чем именно намерен заняться, да я и не спрашивала.

– Твой отец, конечно, захочет, чтобы ты жила с ним, ты же его дочь, – сказал Вэнь Фу.

Он все еще носил форму летчика, явно считая, что все должны встречать его, одного из великих победоносных воинов, с восторгом.

Я не стала спорить. Мне тоже хотелось сначала увидеться с отцом. И я думала не только о его помощи. Я надеялась, что отец обрадуется мне.

Из порта мы наняли машину, чтобы отвезла нас прямо к дому. По дороге Вэнь Фу вполголоса напевал какую-то песенку, а Данру увлеченно смотрел в окно, то и дело вертя головой, чтобы не упустить ничего в этом большом незнакомом городе.

– Мама, смотри! – воскликнул он.

Он показывал на индуса в красном тюрбанерегулирующего движение.

Маленькой я плакала, стоило мне увидеть индусов-регулировщиков. Это потому, что одна из жен отца сказала, что, если я не буду слушаться, она отдаст меня «красным тюрбанам» и они заколют меня своими острыми бородами.

– Не бойся, – сказала я сыну. – Видишь этот тюрбан у него на голове? Он всего лишь выстирал белье и так вывесил его сушиться.

Мальчик попытался привстать на сиденье машины и рассмотреть индуса получше.

– Не учи его всякой чуши! – сказал Вэнь Фу, и Данру тут же сел.

Сейчас меня восхищали и многолюдность, и городской шум. Казалось, ничего не было разрушено или повреждено, ничего не изменилось. Во всяком случае, на центральных улицах. Гудели машины и такси, между ними сновали велосипеды, а на тротуарах процветала жизнь во всевозможных формах: богатые торговцы в дорогих костюмах, крестьяне, толкающие перед собой тележки с овощами, школьницы, держащиеся за руки, современные женщины в самых модных шляпках и туфлях на высоченном каблуке, которые знали, что на них все смотрят с завистью.

На улицах встречались и иностранцы, но не часто, это я хорошо помню. И шли они не такой уж уверенной походкой и с куда меньшей гордостью, чем раньше. Переходя дорогу, иностранцы внимательно оглядывались по сторонам, уже не думая, что ради них готов замереть весь мир.

Когда мы подъезжали к дому, я думала, как рассказать отцу о своем браке и объяснить, почему хочу развода.

Я заставила себя вспомнить о том, что произошло с Ику. Я скажу: «Отец…» И заплачу. Я скажу:

«Он кричал: пусть она умирает, мне нет до нее дела.

Это он дал ей умереть!» Я вспомнила, что Вэнь Фу проиграл почти все мои деньги. «И когда у меня больше нечего было красть, он стал использовать мое тело как разменную фишку. Он смеялся и говорил другим мужчинам, что они могут со мной переспать, если он проиграет». Я вспомнила множество ночей, когда он использовал мое тело после того, как уже побывал с другими женщинами. «Он даже привел женщину в нашу постель и заставил меня смотреть!» Конечно же, я не стала смотреть, но не смогла заткнуть уши.

Чем больше я обо всем вспоминала, тем сильнее учащалось мое дыхание, наполняя меня ненавистью.

Как отец откажет мне в помощи? Он обязательно мне поможет! Какая семья захочет такого ужасного зятя? У него нет ни чувств, ни морали, ни стыда. Вот о чем я думала, когда мы подъезжали к дому отца на Джулу-роуд. Но не учла одного: если моя жизнь могла настолько измениться за эти восемь лет, то та же участь могла постигнуть и отца.

Проходя через арку ворот, я сразу заметила непривычную, странную тишину. На всех окнах были закрыты ставни, словно дом готовился к зиме. Вот только на дворе стоял теплый сентябрь.

– Какой большой дом! – сказал Данру. – Кто здесь живет?

– Тихо! – цыкнул Вэнь Фу.

Я плохо знала отцовский дом, поэтому не заметила других перемен, на которые мое внимание обратили позже. Ворота были сломаны и грубо починены, статуи в саду сброшены и утащены в неизвестном направлении, стены на первом этаже наспех перекрасили в цвет, не гармонировавший со всем остальным домом. А оконные ставни скрывали разбитые стекла, которые так и не удосужились вставить.

Служанка долго не открывала, а когда приоткрыла дверь, внимательно нас рассматривала, пока я рассказывала ей, кто мы такие: дочь Цзян Сяо-йена, зять и внук.

– Айи, – обратилась я к ней, используя слово «тетушка», поскольку не знала ее положения в семье, – я пришла навестить отца.

Эта немолодая женщина в простой рабочей одежде, низенькая и пухлая, совершенно не походила на прислугу состоятельных людей, всегда открывающую дверь. Скорее, на уборщицу, которая работает, когда дома никого нет.

– Ах! Входите, входите!

Но она не позвала старшую служанку, чтобы та приветствовала нас надлежащим образом, а сама повела меня к отцу. Он сидел в темном кабинете, глядя в никуда прямо перед собой.