Текст книги "Кухонный бог и его жена"

Автор книги: Эми Тан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

Через два дня они снова прилетели, и на этот раз нам стало не до шуток и смеха. Мы тихо разговаривали. Тетушка Ду слышала, что чью-то жену сильно ранило. Хулань удивлялась, почему наши самолеты не наносят ответного удара, и надеялась, что наши мужья скоро вернутся из Чунцина. Я упомянула, что японские самолеты всегда прилетают с востока, и тетушка Ду согласилась:

– Да, всегда с востока.

Вот так всё и было. Самолеты продолжали летать, примерно по три раза в неделю, всегда утром. Уж не знаю, почему им так нравилось утром, может, и не было никакой особой причины. Просто такая работа: бомбить Куньмин по утрам, а Чунцин – после полудня. И эти бомбежки стали частью нашей жизни.

Мы продолжали пугаться, когда слышали сирены, но уже не бросали вещи, которые держали в руках, а аккуратно ставили их на место. Тетушка Ду следила, чтобы мы не оставляли на печи кастрюль и сковородок.

– Какой смысл спасать жизнь, чтобы потом возвращаться к пепелищу? – говорила она.

Хулань приготовила сумку с едой и держала ее у выхода, чтобы прихватить с собой. Данру тянул ко мне ручки, готовый к побегу. И мы шли, очень быстро и серьезно, будто на похороны, надеясь, что в конечном итоге покойниками окажемся не мы.

Иногда мы ходили к северным воротам, иногда к восточным. На пути нам попадались дома, разрушенные предыдущими бомбежками. У построек вокруг них стены были невредимы, но отсутствовали соломенные крыши – словно ветром посрывало шляпы с голов.

Добравшись до ворот, мы либо спрыгивали в ямы, либо прятались за деревьями. Там мы беседовали с одними и теми же людьми, которых встречали там день за днем, обмениваясь рекомендациями насчет лавок, торгующих лучшей лапшой, лучшей пряжей или микстурой от кашля.

Я всегда выбирала нужные ворота, это правда. Трижды в неделю нашим жизням грозила опасность, но ни разу мы сами не попадали под бомбежку. Я уже начала думать, что у меня есть врожденная способность избегать бомб, потому что, кроме ворот, я верно выбирала еще и маршрут, и укрытие.

И так расслабилась, что перестала бояться.

Однажды, поспав после обеда, Хулань сказала, что нам надо сходить на рынок. Данру еще спал, поэтому я оставила его с тетушкой Ду. Сначала мы пошли в овощные ряды, чтобы купить свежий маодо, сладкую на вкус зелень, дефицитную и очень дорогую. Но я все равно ее купила.

Конечно, мне повезло, что у меня были деньги на такие покупки. Большинству не хватало даже на самую простую пищу. Но, если во время войны у тебя оказывались деньги, тебе и в голову не приходило откладывать их на потом. Для нас шанс попробовать что-то новое значил то же самое, что для вас, американцев, призыв: «Ешь, пей, обзаводись семьей». Это придавало смысл жизни, даже если ей суждено было оборваться через минуту.

Так что мое приданое таяло очень быстро. Иногда я даже не особо старалась сбить цену. А торговцы всегда были рады меня видеть.

– Мисс! Мисс! – кричали они. – Посмотрите сюда, здесь самые свежие проростки фасоли! Самые вкусные утиные яйца!

Когда мы шли к рыбным рядам, Хулань сообщила, что наконец получила письмо от Цзяго, и показала мне конверт.

Хотя муж и учил ее читать и писать, она прилежностью не отличалась. Так и вышло, что спустя четыре года брака и уроков чтения она могла различить только цены на рынке и названия своих любимых продуктов: «рыба», «свинина», «лапша».

Разумеется, она тщательно скрывала это от Цзяго, делая вид, что способна прочесть что угодно! Если я читала объявление, прикрепленное на стене возле рынка, она спрашивала меня, о чем там пишут. А потом вечером я слышала, как она говорит Цзяго:

– А что там с этими беспорядками на железной дороге? Я читала об этом сегодня на рынке.

Вот Цзяго и думал, что сумел преодолеть нерадивость своей ученицы. И вот теперь написал жене длинное письмо, уверенный, что она прочтет его сама. Хулань протянула мне лист, сказав, что ее очки сегодня что-то плохо работают и ей не разглядеть такой мелкий почерк. Глупая отговорка: Цзяго выводил крупные аккуратные знаки, словно обращался к школьнику. Так, как показывал Хулань, когда ее учил.

– Дорогая жена, – прочла я вслух. – Как долго я собирался тебе написать, и только сейчас это сделал. Сегодня я думал о нашем разговоре на Зеленом Озере и о мучительных словах, сказанных там.

– Ах! – Хулань выдернула письмо из моей руки. – Он ничего такого не говорил!

И она засмеялась, будто услышала шутку. Хулань всматривалась в строки, надеясь, что очки помогут ей распознать смысл написанного.

– Так читать или нет? – спросила я.

Она не сразу вернула мне письмо.

Я быстро просмотрела его перед тем, как начать читать снова, теперь уже медленнее.

– Надеюсь, что слезы твои уже высохли. Сердце мое и печень горят от страданий, хотя они не идут ни в какое сравнение с той болью, какую причинил тебе я, будучи таким никчемным мужем.

– Хватит! Хватит! – закричала Хулань, прикрыв одной рукой рот, а второй потянувшись за письмом.

Я медленно протянула ей его, и она убрала письмо в сумочку, повернувшись ко мне спиной. Когда она развернулась обратно, ее лицо было жестким.

Несколько минут мы шли в молчании, и я не могла придумать ничего, чем уместно было бы его нарушить. Мне было неловко, потому что я уже знала то, что она хотела от меня скрыть. Передавая ей письмо, я успела быстро прочитать оставшиеся несколько строк. Цзяго сожалел, что так и не исполнил супружеского долга, и теперь клялся стать Хулань настоящим мужем. Если выживет. И надеялся, что к следующему году она станет матерью его ребенка.

Я была потрясена этой новостью. Неужели их брак походил на союз брата и сестры? Или монаха и монахини? Что еще это могло значить? Почему у Хулань до сих пор не было детей? Цзяго не желал ее? Хранил верность призраку ее сестры? Или, как Вэнь Фу, встречался с другими женщинами?

В тот момент я стала лучше понимать ее саму и те слова, которые она бросила, когда я жаловалась на сексуальный аппетит своего мужа. Я вспомнила, с какой завистью Хулань смотрела на меня, качающую на руках Данру, и простила ее, сожалея о собственных недобрых мыслях о ней.

А еще я почувствовала зависть к этому лишенному сексу браку, сравнивая его со своим, лишенным любви. Теперь я только удивлялась тому, как эта женщина могла хранить столько секретов.

– Только не думай, что Цзяго в чем-то провинился, – сухо заговорила Хулань. – Мы всего лишь немного поссорились, из-за совершенно обыкновенной вещи, настолько незначительной, что я уже и забыла, о чем шла речь.

– Я ни о чем подобном не думала, – начала отвечать я. – Мне всегда Цзяго казался очень добрым, очень хорошим…

И в этот момент взвыли сирены.

– Как такое может быть? – нахмурилась Хулань. – Сейчас же не утро, а середина дня.

И она повернула в сторону дома.

– Не глупи! – крикнула ей я. – Дома все равно никого не будет. Они уже выбегают из дверей, чтобы спрятаться у ворот.

Я придумала, что нам надо делать. Пусть Хулань отправляется к северным воротам, а я пойду к восточным. А потом мы направимся домой, ища друг друга и всех остальных. И еще я, практичная женщина, добавила, что тогда мы еще успеем зайти на рынок за рыбой на ужин. Мы расстались с улыбками.

Я торопилась к воротам, по пути принимая правильные решения: свернула в аллею, потому что так было быстрее. На всякий случай я продолжала искать тетушку Ду и Данру и обдумывала, что купить на рынке. Тофу с овощами будет очень кстати.

Пока я планировала меню ужина, вой самолетов становился все ближе, и думать становилось все труднее. Я пришла в смятение, вышла на середину улицы и ужасно разозлилась, увидев самолеты прямо над головой. Я подумала, что эти летчики – настоящие тупицы: они потерялись!

Внезапно автоматная очередь стегнула по выбеленной стене передо мной, оставив длинную полоску круглых отверстий, как на полотне, из которого резко выдернули нить. Участок стены под этой линией обвалился, и верхняя часть стены осела вниз, как мука в мешке, лишившаяся опоры. И в этот момент мою голову покинули все умные мысли сразу. Я закричала, и рот тут же забился пылью.

Я стала задыхаться, кашлять и тереть глаза, горевшие от пыли. Сирены продолжали выть. Когда мне наконец удалось снова открыть глаза, первым делом я увидела перед собой женщину. Она держала в руках куцую соломенную метлу и безумным взглядом смотрела в небо. Ее открытый рот становился все шире и шире, придавая лицу выражение воплощенного кошмара. Женщина силилась сделать вдох.

Я тоже подняла взгляд вверх. Оттуда к земле летели два темных предмета, напоминавших формой рыбу. Они кувыркались и быстро увеличивались в размерах. И не успела я произнести слово «бомба», как упала. Земля под моими ногами вздрогнула, и раздались оглушительные рев и грохот. Сквозь шум я расслышала звон бьющегося стекла.

Придя в себя, я поняла, что лежу лицом в грязи. Я не помнила, упала ли я сама, или меня сбило ударной волной, и сколько прошло времени, мгновение или день. Подняв глаза, я поняла, что мир изменился. С неба падал песок. Мне показалось, что я сплю, потому что люди вокруг меня двигались очень медленно, будто тоже спали. Но потом я закашлялась и почувствовала, как у меня саднит горло.

Сирены смолкли, и я отправилась домой. Слева от меня от крыш поднимался дым. Может быть, на соседних улицах произошел пожар? На самих крышах лежали предметы, которые взрывами вынесло из окон: лохмотья покрывал и обломки стульев, колесо от велосипеда, плитка и кастрюля, клочья одежды. Нет, не только одежды – рукав с согнутой в нем рукой, ботинок со стопой в нем. И еще кое-что, что мне не захотелось узнавать.

Я медленно шла мимо всего этого, не в силах отвести глаза. А потом увидела ту самую женщину, которая кричала перед падением бомбы. Она сидела на земле, воздевая руки к небу, и рыдала:

– Где ты? Я же велела тебе не выходить на улицу! Почему ты никогда не слушаешься?!

Меня ударила мысль: «Где Данру?» И я бросилась домой. Я видела хромающих взрослых и плачущих детей, улыбающегося мужчину, из уха которого текла кровь. Подбегая ближе к дому, я стала замечать все больше улыбающихся людей, болтающих и ведущих себя как обычно после отключения сирен.

Когда я вошла, Хулань пила чай. Поправляя очки на носу, она внимательно осматривала вяленую рыбу, которая отмокала в большой миске с водой.

– Ой-ой, нас не было всего полчаса, а в нашем ужине уже копошится десяток жуков!

– Где они? – спросила я.

– В миске, вместе с рыбой.

– Ай! Где Данру и тетушка Ду?

– А! Ха-ха! – засмеялась она. – Еще не вернулись. Наверное, сейчас придут.

Дверь открылась, и я бросилась к ней, но там оказались кухарка и ее помощница. Обе посмеивались. Я выскочила и уставилась на дорогу.

– Не волнуйся, – сказала Хулань. – Они скоро вернутся, вот-вот. Попей чаю. Твоя тревога их не поторопит.

– Как мне не волноваться? – крикнула я. – Я видела, как упала бомба. Почти мне на голову. Я видела, что погибло много людей, много ранено. Ужасное зрелище! Обувь без ног, ноги без стоп!

– О чем ты говоришь? – перебила меня Хулань. – Ты это все видела? Где?

И мы вдвоем выбежали на дорогу. Началась гроза. К тому времени, как мы добрались до места, куда упали бомбы, пошел дождь. Хулань приходилось все время вытирать очки.

На улицах скопилось много народу. Полиция в гражданском, военные, американские служащие – все были уже на месте. Пожарные машины и кареты «скорой помощи» перегородили дорогу. Мы набрели на невысокий холм, где собралась толпа. Люди вымокли до нитки, и я не понимала, грязью или кровью испачкана их одежда.

– Что там? – спрашивала Хулань, вытирая очки. – Что ты видишь?

Мы подошли поближе. Я увидела, что множество людей стоят на коленях на вершине небольшой возвышенности, которая раньше была зданием. Они все усердно трудились и быстро копали. Кто лопатой, кто кастрюлями, кто обломками досок.

И вдруг я увидела ту же самую женщину с метлой. Она обернулась и тоже меня узнала. На ее лице отразилось удивление, и она отвернулась.

– Не так! Вы слишком грубо это делаете! – кричала она на других. Но на нее никто не обращал внимания.

– Осторожно! Осторожно! – умоляла она. – Вот так!

И женщина упала на колени и окровавленными пальцами стала выбирать из земли то камень, то осколок кирпича. И когда очередной предмет был извлечен, она с огромной нежностью заглядывала в освободившееся пространство.

Я часто думаю, что случилось потом с этой женщиной, которая разобрала целую гору обвалившейся земли, кирпичей и изломанной человеческой плоти. Кого она потеряла, мальчика или девочку, я не знаю, потому что когда нашли тело, я не смогла смотреть.

Раздались душераздирающие крики:

– Это моя вина! Моя вина!

Я не могла взглянуть на растерзанное тело ребенка, в гибели которого себя винила его мать. Мы все еще искали Данру.

Но в том обвале мы не нашли сына и тетушку Ду, как не нашли их ни в одном обрушенном доме на той улице. Мы с Хулань провели в этом районе несколько часов, слыша, как другие матери зовут своих потерянных детей, видя, как уходит надежда, вздрагивая от пронзительных криков, плача и стонов, переходящих в шепот неверия.

Каждый раз, когда кто-то из этих людей терял надежду, я давала себе обещание, одно за другим. Я произносила их вслух, я клялась именами всех известных мне богов и богинь. Я обещала стать более внимательной матерью для Данру, искренним и верным другом для Хулань, доброй и любящей женой для Вэнь Фу, уважать старшую подругу, тетушку Ду, и слушать ее советы. А еще – принимать свою жизнь без жалоб.

Произнеся последнее обещание, я увидела служанку, бегущую нам навстречу. Она плакала и кричала:

– Наконец-то я вас нашла!

Будто это мы потерялись и нас не могли найти.

О, как я рыдала, когда она мне рассказала! Громко и уже не сдерживаясь, как тогда, когда думала, что потеряла своего ребенка! Служанка сказала, что тетушка Ду и Данру дома, что они пришли меньше чем через две минуты после нашего ухода. И все очень беспокоились, что мы сойдем с ума от страха и тревоги, пока будем их искать. Значит, Данру в безопасности, а мне предстоит выполнить все эти обещания. Хулань слышала, как я их давала, – особенно то, где я обещала быть хорошим другом. Конечно, я и не думала брать свои слова обратно. Если бы я дала хотя бы на одно обещание меньше, кто знает, вдруг Данру бы погиб? Или его нашли бы, но без ноги или без глаза? Кому вообще известно, как это работает?

Конечно же, только потом, гораздо позже, я вспомнила, что давала обещания уже тогда, когда сын был дома.

18. АМЕРИКАНСКИЕ ТАНЦЫ

Я не нарушила своих обещаний. Отказалась только от одного из них – от намерения стать Вэнь Фу хорошей женой. А это не нарушение обещания. Это как сделать покупку у «Мэйси», а потом ее вернуть. Я так сделала на прошлой неделе: купила туфли для свадьбы Бао-Бао, а через два дня увидела такие же, но с двадцатипроцентной скидкой. Вот я и сдала те, что купила, получила деньги и снова купила туфли, но дешевле.

Я никому не навредила таким обменом. Видишь, вон там стоят эти туфли, в коробке. Похожи на те, что я носила во время войны. Те тоже были на каблуке, правда, пониже, и цвет ближе к красно-коричневому.

Но тоже с вырезанным носком.

Вот только качеством эти, современные, туфли лучше, чем те, которые я надела на первые в своей жизни американские танцы и в которых танцевала, когда впервые влюбилась.

Это произошло, когда в Куньмин прибыли «Летающие тигры»[17]17
  Обиходное название добровольческого военно-воздушного подразделения «American Volunteer Group» (AVG), воевавшего на стороне Республики Китай в 1941–1942 годах.


[Закрыть]. Правда, тогда их называли ГАВ, сокращенно от «Группы американских волонтеров».

А кое-кто именовал их «Летающими акулами», потому что на носах своих самолетов пилоты рисовали острые акульи зубы. Позже кто-то решил, что это не акульи, а тигриные зубы, так и пошло. Теперь ты знаешь, как они получили название «Летающие тигры». По ошибке.

В общем, нас пригласили на американские танцы, посвященные победе. В тот день Хулань рассказывала мне о китайской учительнице, которая сошла с ума, бросила своего мужа и теперь хотела переспать со всеми американскими летчиками, женатыми, холостыми, старыми или молодыми. Ей было все равно, с кем.

– И она прямо так и заявляет! – недоумевала Хулань. – И это китайская женщина! Честное слово! Все говорят, что после победы американцев она заболела и публично отреклась от мужа. Кто знает, что это за болезнь? Но теперь она сходит с ума по сексу, не может перестать о нем болтать. Она очень старая, ей лет тридцать. И совсем даже не хорошенькая!

Хулань сказала, что сумасшедшая учительница тоже будет на танцах, которые проводит Американский клуб. На эту свою вечеринку американцы пригласили китайских пилотов вместе с женами и подружками. Конечно же, нам захотелось пойти! На этих танцах должны были быть музыка, граммофон с пластинками, много еды и пунш с виски – на вкус он не отличался от лимонада, но от него все плясали как безумные.

Прекрасно помню ту танцевальную вечеринку. Ее устроили в рождественскую пору 1941-го, через три дня после того, как японцы снова направили бомбардировщики на Куньмин. Но на этот раз самолеты американских добровольцев прогнали их прочь. Это была большая победа! Первая за долгие годы! Все выбежали на улицы, кричали и приветствовали американские истребители с острыми акульими зубами на носах. Вокруг взрывались праздничные петарды, били барабаны и гудели рожки, словно уже наступил Новый год. Так что, возможно, мы все слегка помешались из-за американцев, не только та несчастная учительница.

Стоило нам подойти к Американскому клубу, как до нас донеслась громкая музыка. Это была та самая песня, которой меня когда-то учила Минь, – «Воздушная почта», – очень живая и с быстрым темпом. Вэнь Фу защелкал пальцами, улыбаясь тому, что видел перед собой. Там уже танцевали: девушки цокали высокими каблучками, американцы мягко шаркали по полу тяжелыми ботинками. Очень приятные звуки!

Я бы не догадалась, кто тут та самая учительница, потому что на вечеринке было много сумасшедших китайских девушек: студенток, учителей, медсестер и других. Они слетелись со всех концов страны – так сильно хотели потанцевать с американцами! Кто знает, как они прознали про эту вечеринку? И кто знает, откуда они взяли все эти платья в западном стиле: розовые, зеленые, желтые? Некоторые украшали вышитые цветы, у многих были широкие юбки, и ничего сверху! Плечи и руки ничто не прикрывало!

И вот эти девушки танцевали с высокими иностранцами, примеряли пилотки на только что завитые кудри и вообще вели себя крайне несдержанно.

На самом деле Американский клуб никаким клубом не был. Вечеринку устроили на большом складе, который днем американские добровольцы использовали для собраний. Цементный пол сиял, как полированный мрамор, потому что перед танцами его несколько раз покрыли воском. Скамейки были передвинуты к стенам, а на длинных столах мерцали свечи, которые мы зажигаем летом на улице, чтобы отогнать насекомых. В то время было трудно найти какие-то другие.

А на балках и вдоль всех стен американцы развесили бумажные украшения: деревья, леденцы, свечи и что-то еще, самых ярких цветов. Меня они не слишком заинтересовали, но Цзяго сказал, что это рождественские талисманы, сделанные миссионерами из Красного Креста и девочками из Янгона. Их специально переправили сюда самолетом через Бирманские горы. Мы знали, что это очень опасный маршрут, и его редко используют даже для доставки боеприпасов, поэтому взглянули на эти украшения новыми глазами и с уважением. Красный Крест прислал еще и рождественскую ель. Вэнь Фу сказал, что она самая настоящая, американская, и что он видел такую в журнале. Мне же дерево показалось таким же, как наши местные, только подстриженным в форме ели. Оно было украшено открытками, красными лентами, белыми шариками из хлопка и чем-то, походившим на отвердевшие семена белого лотоса, связанные между собой в длинную цепочку.

Поддеревом лежали сотни больших красных носков, шерстяных, которые можно носить, и в каждом из них был кусочек шоколада или длинная конфета, завернутая в блестящую бумагу и перевязанная лентой. Я знаю, что находилось внутри только потому, что Хулань прихватила с собой четыре носка, уверяя, что каждый раз американцы уговаривали ее взять еще один.

Вэнь Фу хвастался, что научился танцевать в ночных клубах Шанхая, еще много лет тому назад. Я видела, что он горит желанием блеснуть мастерством. Но вскоре я поняла, что он ничего не умеет! У него не было ни чувства ритма, ни техники, ни знания основных шагов. Его танец ничем не походил на движения Минь, ноги и руки которой извивались, как ветви на тихом ветру. Вэнь Фу раскручивал меня так резко, что я думала, что у меня оторвутся руки. И, наконец, дернул так сильно, что у меня сломался каблук, и я начала хромать, как раненая, у которой одна нога длиннее другой. Вэнь Фу спокойно дал мне ухромать в сторону.

Сидя на стуле, я смотрела, как муж подходит к группе девушек в красивых платьях и указывает на свою форму. Одна девушка начала хихикать. Я отвернулась. Мне не было никакого дела до его флирта.

А потом я увидела, как танцуют Цзяго и Хулань. Их плечи были прижаты друг к другу, но ноги Хулань развела широко в стороны. Цзяго прижимал к себе ее необъятную талию, иногда слегка встряхивая, будто надеясь заставить ее ноги двигаться в нужном направлении. Казалось, что он ее бранит, но она смеялась. Наблюдая за ними, я пыталась понять, исполнилось ли желание Хулань, стал ли Цзяго для нее настоящим мужем.

– Если бы мне пришлось танцевать, чтобы спасти мир, – сказала Хулань, упав на стул рядом со мной и обмахиваясь бумажным деревом, – то нас ждала бы катастрофа. Ты ее видела?

– Кого? – спросила я, пытаясь насадить каблук обратно на гвоздь, а затем стуча пяткой о пол, чтобы укрепить соединение.

– Школьную учительницу, – Хулань наклонилась ко мне ближе. – Вань она, в голубом платье. Выдернула все брови и нарисовала их заново.

– Где? – спросила я, оглядываясь.

– Крутилась вон у того стола с угощениями, набрасывалась на очередного американца. Пошли, посмотрим.

Но ту сумасшедшую за столом мы не нашли. Зато нашли то, чего очень хотелось Хулань: американские деликатесы, тоже присланные далекими миссионерами. Должна признаться, мне тоже было любопытно, раз уж их прислали таким далеким и опасным путем. Вот я их и попробовала, все три вида. Первый деликатес, испеченный из мягкого теста, назывался в соответствии с его цветом – брауни – и оказался таким сладким, что у меня заныли зубы. Второй был теми самыми «семенами лотоса», из которых собрали цепочки, украшавшие елку: попкорном. Очень сухой, он царапал язык. Мой рот наполнился слюной, но я так и не смогла определить вкус этого лакомства. А потом я надкусила крекер, у которого сверху лежало что-то отвратительное. Хулань тоже съела один, думая, что мой случайно оказался испорченным. Нет, случайностей тут не было. Так мы впервые в жизни попробовали сыр.

Вот тогда мы с Хулань заметили кое-кого необычного. Вокруг столов ходил китаец, разговаривая и с другими китайцами, и с американцами, и пожимая всем руки на западный манер. Он был почти так же высок, как американцы, двигался очень энергично и держался очень дружелюбно. И, что еще более странно, он носил военную форму США. Когда он подошел к нам, Хулань спросила у него со свойственной ей бесцеремонностью:

– Эй, где ты взял американскую форму? Можно подумать, что она подозревает незнакомца в краже!

Но мужчина по-прежнему улыбался.

– А я и есть американец, – сказал он на китайском. – Я родился в Америке.

А потом очень быстро сказал по-английски что-то про своих родителей и о том, где именно родился. Хулань потрясенно засмеялась, потом заметила, что его английский звучит как настоящий, словно у ковбоя. Разумеется, она сказала это по-китайски.

Но мне тоже удалось его удивить. А заодно с ним – и Хулань.

– Раньше, в Шанхае, я ходила на уроки английского, – по-английски произнесла я.

Он засыпал меня вопросами на английском.

– Нет, нет, – я вернулась к китайскому.

«Учила» не значит, что я его освоила. Я была очень непослушной и плохой ученицей. Монахиням приходилось обо мне много молиться.

Он рассмеялся.

– И как, Господь ответил на их молитвы? – спросил он на китайском.

Я улыбнулась и покачала головой.

– Но все же я помню пару-другую слов. Мои глаза свидетельствуют, что вы китаец, но уши слышат иностранный выговор.

Мужчина снова рассмеялся.

– Боже ты мой! – воскликнул он на английском. Затем перешел на мандаринский и поблагодарил меня. А потом – раз! – и перескочил на кантонский, затем на какой-то племенной диалект и наконец – на японский.

– Ты меняешь языки, как граммофон пластинки! – сказала я.

– Ой! Так ты, наверное, шпион, – пошутила Хулань. – Правда, на кого шпионишь, непонятно.

Мужчина достал портмоне, вынул оттуда удостоверение и объяснил, что работает на Информационную службу США, помогая американским добровольцам и китайским военно-воздушным силам с переводом.

– Работа не очень сложная, – скромно заметил он. – Например, один из ваших пилотов хотел сказать «спасибо» американцам. И я посоветовал ему написать эти слова. – Он кивнул на плакат, растянутый на стене напротив нас.

– А что там написано? – спросила Хулань.

– «Ура, янки!»

– И что это значит? – поинтересовалась я.

И тогда этот мужчина, который был одновременно и китайцем, и американцем, посмотрел на меня и несколько секунд молчал, будто тщательно обдумывая ответ. Наконец он сказал:

– Это означает, что ты захвачен врасплох своим счастьем, настолько, что не можешь описать свои чувства простыми словами.

Когда он это произнес, я почувствовала, что он выразил самую суть моих желаний. Мне очень хотелось тоже когда-нибудь быть застигнутой врасплох своим счастьем.

Вдруг я осознала, что стою к нему слишком близко. Вокруг было чревычайно людно, и, попытавшись сделать шаг назад, к стене, я опять сломала злосчастный каблук, и новому знакомому пришлось поймать меня в объятия, чтобы я не упала на пол.

Так я познакомилась с Джимми Лю, да, с твоим отцом! Можешь себе представить? Я пошла искать школьную учительницу, сошедшую с ума от любви к американцам, и нашла американца, который полюбил меня.

Потом, много лет спустя, твой отец рассказывал своим американским друзьям:

– Я потерял голову от любви к этой женщине с самого начала. А Уинни потеряла только каблук. Но самое главное, что я успел ее подхватить.

Да, он был остроумен и весел, помнишь? С самого начала. И ведь он говорил чистую правду. Я не могу сказать, что полюбила его с самого начала. У меня даже в мыслях не было никакой романтики. Замужняя женщина, я старалась держаться подальше от неприятностей, а вовсе не искала приключений.

Хотя должна признаться, что с интересом наблюдала за Джимми Лю и за тем, как легко он общается с американцами. Когда эти огромные мужчины подошли к столу с угощениями, мы с Хулань подвинулись, освобождая им место. Но Джимми Лю без колебаний хлопал их по спинам и обращался к ним по именам:

– Привет, Смитти! Привет, Джонни! Привет, Хэнк!

Должна признаться и в том, что все больше и больше стыдилась своего наряда. Я надела простое коричневое платье с длинными рукавами, а потом еще и сняла туфли и стояла босиком, как деревенщина. Что американцы могли обо мне подумать! А вокруг меня было столько девушек в нарядных платьях с завитыми волосами и без следов несчастливого брака на лицах.

В тот вечер мне казалось, что все девушки подбегают к Джимми Лю, по пять или шесть сразу. Конечно, он был очень хорош собой, но не поощрял их так, как Вэнь Фу. Джимми привлекал их еще и тем, что мог им дать, – американское имя, чтобы представляться новым друзьям.

Джимми Лю всматривался в смеющееся лицо каждой девушки, словно пытаясь определить ее характер, и давал имя, которое лучше всего ей подходило. Большинству из них он давал легкопроизносимые имена: Донна, Дотти, Пэтти, Пегги, Салли, Сюзи, Мэгги, Мэтти, Джини, Джуди. Но если девушка вела себя нахально или капризно и требовала имя красивее или лучше, чем у подруг, он награждал ее именем, которое не сумел бы выговорить ни один китаец: Гретхен, Вера, Теодора.

– Это самое утонченное американское имя! – заверял он девицу, а потом оборачивался к нам и подмигивал.

– Ну а вы что? – спросил он нас наконец. – Вам тоже надо придумать американские имена.

Он спросил, как нас зовут на китайском, потом сощурил один глаз, ухмыльнулся и сделал вид, что смотрит в воображаемый фотоаппарат, чтобы запечатлеть то, что видит в одном слове.

Так Хулань стала Хелен. Джимми Лю сказал, что Хелен – очень элегантное имя, но я подумала, что он выбрал его из-за сходства с ее собственным, настоящим. А я стала Уинни, и Джимми Лю сказал, что это счастливое имя, ведь оно так похоже на английский глагол win — «выиграть». Оба имени он записал для нас на листке бумаге.

И тут нас нашли мужья. Джимми Лю пожал Вэнь Фу и Цзяго руки, приветствовав их на американский лад. Если он и разочаровался, узнав, что я замужем, то тогда этого не показал, хотя довольно быстро нашел способ дать мне понять, какого мнения о моем муже.

Цзяго его жена показала свое американское имя. Но, водя пальцем по бумаге, будто читая, медленно, по слогам произносила прежнее, китайское: «Хулань, Ху-лань».

– А твое как? – спросил меня Вэнь Фу.

– Уинни, – ответила я.

– Неплохо, неплохо, – произнес муж и повернулся к Джимми: – Раз уж ты так щедр сегодня, то как насчет имен для меня и моего друга?

Джимми и им придумал имена. Цзяго он назвал Джеком, пояснив:

– Как Джек Лондон. Американец, известный своими приключениями и непростой судьбой.

– Джок! Джок! – несколько раз повторил Цзяго. – Мне очень нравится это имя!

Не став поправлять его, Джимми Лю записал Цзяго новое имя как «Джок». Джимми всегда был очень вежлив и никого не ставил в неловкое положение.

Для Вэнь Фу Джимми предложил имя Виктор:

– Это счастливое имя для пилота, и оно созвучно новому имени вашей жены.

Но мой муж потребовал, чтобы его имя было выдающимся, необычнее и значительнее, чем у всех остальных.

– Может, имя кого-нибудь из современных героев? – предложил Джимми Лю.

– Еще более выдающееся, – ответил Вэнь Фу.

– Имя человека, навсегда изменившего историю?

– Именно! – воскликнул муж. – Это мне подойдет.

– Тогда отныне ты – Иуда. И я не знаком ни с кем, кого звали бы так же.

– И-ю-у-дэ, И-ю-у-дэ! – повторил Вэнь Фу, пробуя слово на вкус. – Хорошее имя! И на слух приятное.

Цзяго и Хулань с ним согласились.

Я прикусила губу, вспомнив, кому принадлежало это имя: уроки монахинь не прошли даром. Джимми, заметив, что я старательно сдерживаю смех, довольно ухмыльнулся, как мальчишка.

Он записал новое имя Вэнь Фу и сказал:

– Эта песня, которую сейчас поставили, называется «Лунная серенада», ее очень любят в Америке. Не будешь ли ты так добр и не разрешишь ли мне потанцевать с твоей женой?