Текст книги "Помилованные бедой"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

– Это моя мать, – ответил неуверенно и вытер слезы, самовольно катившееся по щекам.

– Что произошло?

– Давайте я расскажу, – предложил санитар. – Короче, мы уже по домам собирались. А тут из милиции звонят. Мол, срочно возникните на Колхозную улицу. Мы спросили зачем – ведь конец дня!

Менты нам и говорят, мол, бабка с топором на невестку и внука кинулась. Мальчонке еще двух лет нет. Вот и сына ее доставили. Наверное, тоже дурак, идиот даже. Мы его из-под топора в последний момент рванули.

– Куда ее теперь поместим, эту старуху? – смотрели санитарки на бабку, сыпавшую отборным матом.

– В палату к Юле, она пустая. Успокоится, тогда подумаем, куда определить.

Лидия Михайловна осматривала новую бабку.

– Паранойя, – определила она.

– Случай явный. И все же два дня наблюдений и успокоительные уколы, – тихо переговаривались медики.

– Убить хотите, гады?! Не получится! Не дамся! Ишь навалились бандой, говнюки! Хотели понасиловать меня, а не вышло! – орала бабка.

– Да я скорее соглашусь вздернуться! – сморщился второй санитар.

– А старая не без перца! Видать, имеет под юбкой сухой порох, ишь о чем кудахтает!

– Погодите, змеи! Попадетесь еще мне! – грозила старуха, но санитары вскоре ушли, не оглядываясь на старую бабу, кипевшую проклятиями.

– Молодой человек! Подойдите сюда! – позвал Петухов сына старухи. – Давно с вашей матерью такое творится? Когда начала хвататься за топор и бегать с ним за вашими женой и сыном?

– В общем, грозила она давно. Как только я привел в дом эту жену.

– Эту? А что, была другая?

– Была, да развела она нас, – указал на мать. – Я хотел с ней помириться, но та отказалась, и я привел эту. С первого дня скандалы начались. Мать заставляла выгнать вторую, требовала, чтоб вернул первую в дом. Сестре внушила, что вышла замуж за недостойного. Та поверила, сбилась с пути, пошла по рукам. И это при том, что у сестры с мужем четырнадцатилетняя дочь, почти невеста. Дошла очередь и до меня…

– Вас всех прежде лечить надо! Знали такой грех за ней, почему слушались?

– Но ведь мать…

– Она больной человек!

– Откуда мы знали?

– Почему она взялась за топор?

– Так-то впервые. До этого не было. Пальцем никого не трогала – ни сына, ни жену. Но невзлюбила с первого дня. Так и звала чучелом. Не садилась с ней за один стол. И все жалела о первой невестке, да только та, едва разошлись, уехала отсюда далеко и навсегда. Я, когда ее родители отказались дать адрес, головой в петлю влез, да отец с братом вытащили. Не дали сдохнуть…

– Я ж говорю, дурак! – повторил Петухов.

Парень понурил голову:

– Я люблю ее и теперь.

– Кого?

– Первую жену. Мы с ней с самой юности. Пять лет встречались. А прожили немногим больше года. Достала ее мать, да и сам виноват: не защитил, не вступился.

– Любить надо ту, от которой дети!

– Сердцу не прикажешь. Скажите, а мать скоро поправится?

– Вернее, можно ли с ней жить вашей семье? Так, что ли? Сразу говорю – небезопасно. В таком возрасте, как у нее, надежд на выздоровление практически нет! А врать вам не имею права.

– Выходит, она здесь навсегда, до самой смерти?

– Смиритесь с судьбой. Все мы бываем за что-то наказаны. Но это лучше для вас, чем каждый день бояться, что при повторном приступе мать погубит вашу семью.

– Она чуть не сделала это. Я не переживу, если что-нибудь случится с сыном. Дороже его у меня нет никого.

– Живите спокойно. Теперь все у вас наладится, – оглядел Петухов спящую бабку. – Возвращайтесь домой, к семье, мать больше не потревожит вас. Во сне и она успокоится, на расстоянии смирится, стерпится с мыслью. Может, время над ней сжалится. Как знать?

– Вы о чем? – остановился у двери мужик.

– Организм каждого – загадка. А время может сыграть по-разному. Одного досрочно из жизни вырвет, другому временем излечит память. Кому как повезет.

– А ты, Ванюша, здорово повзрослел у нас, – сказал Юрий Гаврилович Бронников, войдя в кабинет. И, не дождавшись, когда посторонний человек выйдет из больницы, продолжил: – Ваня, в свое время я тоже начинал работать обычным, рядовым врачом. Прошел все. Но не забывал советоваться со старшими, опытными врачами. Здесь это более необходимо.

– Юрий Гаврилович, я что-то неправильно сделал? – насторожился Петухов.

– Думаю, что поспешил отпустить Юлию на выходные. Но может, все обойдется. Хотя я не стал бы рисковать. С месяц еще полечил бы. Стоило понаблюдать за ее настроением. Оно пока нестабильно.

– Юля не останется одна ни на минуту. Я говорил с матерью, та обещала не спускать с нее глаз.

– Дай Бог, чтобы все обошлось благополучно! – сказал Бронников и перевел разговор на другую тему. – Знаете, Иван, о своем отличительном качестве? Оно не у каждого имеется. Хотя нужно всем! Теперь это называется коммуникабельностью. В наше время считалось уживчивостью, умением ладить с людьми, окружением и верно оценивать ситуацию. Мне в молодости того недоставало. Вспыльчивость многое портила. Не всегда удавалось погасить ее. И тогдашний главврач все посмеивался, спрашивал: «Где у тебя, Юрка, кнопка зажигания? А ну выключай! Не заводись с пол-оборота! Невропатолог и психиатр обязаны быть спокойными и жить без всплесков эмоций. Их за дверью больницы оставляй. Сюда проноси знания, опыт, доброту и сострадание. Остальное – мусор». Он из-за работы от семьи ушел. Так и остался один, до конца.

– Почему?

– Жена к нему заявилась. А он больную обследовав. Беседовал с женщиной. Та, как и Елена – ваша больная, – зациклилась на сексуальной почве. Болезнь издавна известна. Но только больным и лечащим. Остальные относятся с осуждением. Считают больных распутными. Понятно, что относились к таким с презрением. Так и здесь случилось. Едва мой предшественник заговорил с больной, та ему на шею стала прыгать. Всякие нежности понесла. Не могла спокойно смотреть на мужика. Ей обязательно требовалось применить его по назначению. И тут не важно, кто перед ней стоит. Главное – противоположный пол, предмет возбуждения…

– Ну, эта болезнь не новая. Нынче возьмите подростков. Многие страдают таким же недугом. Стопоров нет, а тут еще вседозволенность, избыток информации, да и возможностей поприбавилось…

– Вот-вот… Но это теперь. А уже сколько лет прошло! Так вот, заходит жена в кабинет, ее беспрепятственно пропустили, зная, кто она, и видит, как больная лапает ее мужа. Тот и не предполагал, раньше такого не было, а у жены истерика. Потребовала, чтоб работу поменял. А куда пойдешь? То время не нынешнее. Коль послали в психушку, там и работай, пока сам дураком не станешь, – улыбнулся грустно Бронников и продолжил: – Нам своих пациентов ругать нельзя. Да и как язык повернется? Иные годами лечатся, привыкаем к ним, жалеем, а и как иначе, каждый по-своему несчастен. Вот мы после работы по домам пойдем, а они здесь останутся и неизвестно, когда к своим вернутся, да и то не все. Я вот думаю, что Мотю уже стоит готовить к выписке.

– Она только вчера с Варварой подралась, – вспомнил Петухов.

– Ой, Ванюшка, ну и насмешил! Я вон вчера с работы вернулся, а дома дым коромыслом: сын с дочкой подрались, хотя оба уже взрослые, семейные люди. Не хватило ума по-человечески в ситуации разобраться. Пошли в ход кулаки. Что ж мне теперь, обоих сюда приволочь и поместить в палаты? Говорил я и с Варей, и с Мотей. Обе себя считают правыми. Тут даже не в болезни дело. Заспорили меж собой, не совпали точки зрения. Вот и дошло до рукопашной. А разве вам не приходилось драться в детстве?

– Еще как! – вспомнил Петухов и добавил: – Я свою фамилию целиком оправдал. Задирой с самого детства был.

– А врачом как стал?

– В школе у меня была соседка по парте. Отличница! Из примерных. Колотил я ее до самого седьмого класса. Знал, что она мышей боится, так отлавливал их по подвалам и забрасывал ей за шиворот. Ох и визжала, даже стекла окон дрожали. И вдруг, по уже в восьмом классе случилось, только открыл ранец, она портфель расстегнула, а оттуда рыжий кот выскочил. И мигом па меня бросился, вернее, на руку. Я в ней мышь держал, не успел ее соседке за пазуху десантировать. Как он стал мою руку грызть и кусать, мигом разжал пальцы. Но на этот раз мышь была не из отловленных, а выращенная, белая, домашняя. Я любил ее. Ну, коту по барабану. Схватил он мою Снежанку и понесся в темный угол, я за ним. Отнял, а кот на меня заскочил верхом, кусал, царапал, требовал вернуть добычу. В ухо мне как впился,

я так и залился кровью. Соседка сама испугалась. Кое-как сорвала с меня кота. А тот успел не только меня, а и Снежку покалечить. Лапку ей прокусил и шею. Да когтями бок ободрал. Три месяца я лечит свою любимицу. Даже уколы делал. Квартира была маленькой, тесной, более крупную живность держать невозможно. А и мышь жила на моей койке. Спала у меня на подушке, ели вместе. Мать сначала ругалась, потом привыкла. И верите, вот этот случай меня переломил. Я пока лечил Снежанку, много пережил. Все она во мне перевернула. Так тяжело выздоравливала. А ведь единственным, неразлучным дружком была. Когда поправилась, я пообещал, что никогда не стану больше обижать девчонок, ведь у каждой из них свой дружок сыщется и обязательно вступится за хозяйку.

– Выходит, мышь в медицину вывела?

– Снежанка особой была, подружкой детства. Она разбудила во мне лучшее, что спало в душе до поры. Потом мать помогла. Умный человек, принесла голубя. Ему мальчишки лапки отрезали. Я протезы сделал. Долго с ними возился. Однако получилось, признал их Сеня, но расклевывал, а когда снашивались, прилетал за заменой. Пять лет с ними прожил. Вот так-то мать понаблюдала и говорит: «Быть тебе, Ванюшка, ветеринаром. Добрые руки имеешь. А и дело это чистое. Только учиться нужно получше, чтоб в институт взяли. Из роду нашего никому не повезло получить высшее образование. Может, тебя Господь увидит, даст возможность?» А образование уже платным стало, – вспомнил Петухов.

– Отец помог? – спросил Бронников.

– Откуда ему взять? Он алкоголиком был. На пивзаводе работал. Надирался до глюков. Так и умер в психушке напротив, отказал организм, сломался и не выдержал. Хотя до пивзавода в армии служил. А вышел в отставку и не удержался. Он бросил нас с матерью, ушел к другой. Та выгнала через год. Другую сыскал и тоже недолго продержался. Ушел к бомжам, к нам не вернулся. Понимал, что вернуться в человеки не сумеет, а бомж кому нужен? Постыдился стать иждивенцем. Ну а у бомжей жизнь суровая. Там здоровые не выдерживают, наш припадочным стал. Сдали его бомжи в психушку, нам ничего не сказали. Он вот здесь, напротив, три года жил. Лечили от запоев, эпилепсии. Но не всем везет. Так и наш… последний приступ оказался самым жестким. Ночным! Санитары спали. День выдался тяжким, никто не услышал, как он бился об пол головой. Утром, когда все проснулись, отец уже умер…

– Грустная история, – заметил Бронников.

– Мать на двух работах еле успевала. А тут отцовская мать сыскалась. Не признавала нас все время, одна осталась. Состарилась, болезни ее достали. Упросила к ней перейти в дом. Все на меня завещала, даже сбережения. Оказалось, мы с ней всегда могли б ладить. Только поздно она поняла, жалела об упущенном, но время не вернешь. Хотя пять лет жили очень дружно. Потом бабуля умерла. Сердце подвело. И лишь перед самой смертью высказала обиду на сына: жил непутево и ее на столько лет лишил семейной радости.

– Она давно умерла?

– Перед моим окончанием института за месяц.

– А мать вторично не вышла замуж?

– Даже говорить об этом не хочет. Намучилась в первом замужестве. Повторить боялась. Хотя предложений хватало. Но мать жила ради меня. Она и теперь ни о чем не жалеет. Живет одиноко. Я на работе, она дома. Уговорил хоть годок отдохнуть. Так снова хочет вернуться к своему делу. Говорит, что от одиночества устает больше, чем от работы…

– Женщины всегда правы. Спорить с ними бесполезно! – улыбался Юрий Гаврилович. – Счастливый ты, Ваня! Мать имеешь, сам еще молод, семьей не обзавелся, да и не спеши с этим. Поживи вольно. Вон там, напротив нас, в мужском корпусе, знаешь, сколько несчастных лечатся? А причина – неудачный брак! Сколько мужиков именно поэтому наложили па себя руки или получили большие сроки, попали в зоны. Я за свою жизнь столько всего наслушался от больных, что вконец облысел. – Провел рукой по голой голове и добавил: – Сам знаешь, больных обоих корпусов веду. Оттого и теперь ночами спокойно спать не могу…

Глава 2. БЕДЫ И РАДОСТИ

Петухов перед уходом обошел все палаты. Поговорил с больными и санитаркой. Все было спокойно. Ничто не настораживало. Он решил, вернувшись домой, позвонить Лиде, договориться о встрече на завтра. В больнице, как ни старайся, все друг у друга на виду. Если не больные, значит, кто-то из медиков обязательно окажется рядом. А говорить о личном при чужих не хотелось.

Иван успел перевести дух и только потянулся к телефону, тот сам зазвонил.

– Это вы? – узнал Петухов голос Юрия Гавриловича, и холод побежал по спине. Знал: главврач называет его на вы в случае неприятности. – Так вот, подвела вас интуиция, Петухов. Не стало человека! Ваша больная, Юля, все же выскочила из окна. Конечно, сразу насмерть.

Ивану стало не по себе.

– Трижды запретил отпускать ее домой. В четвертый вы, даже не посоветовавшись, доверили ее матери.

– Кому ж тогда верить? – вырвалось невольно.

– Человека не стало! Кто виноват в случившемся? – Голос зазвенел натянутой струной. – Вы слишком поспешили! Теперь поняли свою ошибку?

Петухов не знал, что ответить. Вспомнил жгучую просьбу в глазах девушки. Ей очень хотелось домой…

– Кто мог предположить?

– Мать позвонила мне. Рассказала, что произошло. Она вместе с дочерью вышла на балкон подышать свежим воздухом перед сном. Юля попросила ее сделать чай. Сказала, что в больнице привыкла пить чашку чаю на ночь. Та, ничего не подозревая, отлучилась. Когда вернулась, дочери на балконе уже не было. Мать и не подумала глянуть вниз. Пошла искать Юлю по квартире. А тут в дверь позвонили соседи с первого этажа. Сказали, что ее дочь лежит внизу, уже мертвая… Вызвали «скорую». Юлю увезли в морг. А мать просила прощения у меня и у вас за недогляд. К нам она претензий не имеет. Оно и понятно. Однако, глядя правде в глаза, скажу честно: есть и ваша вина в случившемся. Немалая!

Петухов огляделся беспомощно:

– Если б можно было знать заранее…

– Обязаны предположить. Она о жизни не говорила, не мечтала о будущем. Только о смерти… Впредь внимательнее относитесь к людям, умейте их слушать и делать верные выводы. И еще… Ни одного человека не отпускайте домой без согласования! Договорились?

– Само собой! – поторопился с ответом Иван.

– Знаете, врачей у нас хватает, а в вашем корпусе – тем более. Персонал опытный. Все работают по многу лет. Вон Таисия Тимофеевна уже четверть века здесь. Девчонкой после института пришла. А уж скоро на пенсию. Другие тоже не без забот. Вот так проводим через полгода двоих на отдых, они вскоре приработки начнут искать. Сами понимаете, на наши пенсии не прожить. Они уже сейчас о том думают. Какой с них спрос? Вся надежда на молодых! Я тоже не вечный. Потом все бремя на вас ляжет вместе с ответственностью, а она немалая.

Петухов сидел понуро, казалось, он не слушал Юрия Гавриловича.

Упрек Бронникова попал в цель, Иван не вдумывался в смысл сказанного. Ему вспомнилась мать Юльки, худая усталая женщина, выглядевшая много старше своих лет. Как-то она справится с этой бедой, хватит ли у нее сил?

Утром они увиделись в ординаторской.

Иван смотрел в окно, не решаясь глянуть на Бронникова. Тот все понял.

– Идите к больным. И помните сказанное. – Встал из-за стола, давая понять, что разговор кончен.

Петухов вышел в коридор и едва не столкнулся со старухой, бегавшей с топором за невесткой и внуком. Она остановилась подбоченясь:

– Это ты, окаянный, вчерась меня с избы сюда скинул?

– Нет, не я, – ответил бабке, хотел пройти мимо, но та цепко ухватила за локоть:

– Не отпирайся, слышь, морду твою собачью запомнила! Как ты мне в ухо дал, а потом всю наскрозь издубасил, кобель зловонный. Погоди! Словят тебя мои мальцы, четверо их! Взвоешь, ососок свинячий!

– Зачем вы мне нужны? Я врач, а доставили санитары! Это их работа привозить больных.

– То-то, гляжу, тощой змей! Тебя я в огороде увалила б в навоз и прикопала б! Никто и не сыскал!

– За что ругаешь? Я ничего плохого не сделал.

– А кто лук в огороде пожрал? Непременно ты, боле некому!

– Я лук не ем! Не переношу.

– Не отпирайся, злодей!

– Тетя Оля, идите обедать! Оставьте в покое врача, – позвали санитарки.

– Так ты и впрямь доктор? Голубчик, подмогни воротиться домой! Там мои мужики голодом измаются. Кто их накормит да обстирает, доглядит за избой? Я ж никому не помеха!

– Блиниха! Иди поешь! – позвали больные.

Немногим позже бабка опять отыскала Петухова:

– Помоги к своим уйти.

– Чем у нас плохо? Что не нравится? Кормят хорошо, постель чистая, лекарства есть. Отдохните, сами говорите, как много работы в доме, здесь только лечитесь, ешьте и спите. В избе без вас управятся. Есть кому.

– Это ты про ту прохвостку, что в мой дом гадюкой вползла? Жаль вот, не догнала, в картофлянике запуталась ногами. Не то б снесла башку той суке! Ишь, подстилка брюхатая!

– За что невестку хаете?

– Другого не заслужила. Сколько уж терпеть?! Считай, четыре года под одной крышей маемся, а она ни разу денег не дала. Все за наши пензии харчатся. Свои получки на счет относят. Почему я их кормить должна? Нехай отделяются и живут сами. Зачем с нас кровь сосать? Я им не должна! А вот они обязаны содержать нас, стариков.

– Это правильно! – согласился Петухов.

– Что я, окромя грубостев, от ентой невестки видела? Кормлю, прибираю за ими, в ответ только и слышу: «Чево под ногами путаешься, старая дура?» А унук грозился камнями голову мне прошибить. И в тот день попал по макухе. Ругаться стала, он язык показал. Себя по сраке хлопает и кричит: «Бабки! Поцелуй меня в жопу!» Вот и разозлили! До самых печенок достали. Не только невестку с унуком, а и сына не пощадила б, попади под руку в ту лихую минуту. Зачем они на мою голому свалились, никакого просвета не стало! Сыны выросли, а помощи от них никакой, – плакала старуха Блинова.

Петухов спросил, как зовут ее детей, внуков и мужа. Бабка назвала каждого. Не забыла никого. Даже возраст назвала. О себе рассказала. Не жаловалась, не сетовала. И хотя с мужем прожила полвека, ни одного плохого слова о нем не сказала. И теперь любила деда:

– Он как пчела. Цельными днями работает в совхозе. Все ж пасечник! Уважаемый человек, не пропойца, не трутень. И все тащит, все несет, заботится про всех…

– Кого? Куда тащит? – не понял Петухов.

– Знамо куда! В дом! Ить детей прорва, цельных пятеро. Взрослые! Да унуки, да мы с дедом! Посчитай, на сколь надо? Па совхозный заработок и пензии – ни в жисть не прожить, как ни тянись…

– С другими невестками ладите?

– Ну а она одна – у старшего сына. Так даже лучше дочки. Добрее, сердечнее и теплее. Другого сына развела. Аж в прошлом годе. Тоже дурку приволок. Живо спровадила. Ну, про Витькину гадюку сказывала. А последний, Колька, еще в школе учится.

– Сколько ж ему лет?

– Шестнадцать.

– А вам?

– Семьдесят два! – усмехнулась и сказала: – Вот и совхоз подивился, когда Кольку родила. Они в двадцать не беременеют. А мы с дедом и в стари годные. Ничего, выходится наш меньший, старшие не оставят.

– Вы все вместе живете?

– Нет! Все в квартирах своих. Теперь бы Витьку спихнуть. Втроем останемся. Это куда с добром. Не хочу, чтоб мной невестки командовали.

– А если ваших сыновей обидят?

– Кого, Витьку? Да кинь ты! Он за себя всегда постоит.

– Да успокойтесь, Ванюша! Эта бабка вовсе не больная! Она скряга, дрянь, но в своем доме всеми правит. Видимо, невестка сказала что-то невпопад, старая и взъелась. Они все уважения к себе ждут. Оно на пустом месте не растет. Через месяц ее спокойно домой отпустите, – улыбалась потом Таисия Тимофеевна и добавила: – Сколько таких старух через наши руки и больницу прошло, со счету сбились. Дольше двух месяцев ни одна не лежала.

– Скажите, эти ваши старухи рожали в пятьдесят шесть лет?

– Нет. Самое позднее – в сорок три.

– А эта родила! У нее внук от старшего сына – ровесник ее младшего. Разве это нормально? Вы приглядитесь, типичная шизофреничка, – спорил Иван.

– У бабки повышенная сексуальная потребность. И удивляться нечему, она войну пережила, ждала мужа!

– Да ладно вам! Когда эта война закончилась? А старуха все еще девкой себя считает, старая озорница, шалунья беззубая! Посмотрите, где она руки держит на восьмом десятке. – Петухов покраснел за свою наблюдательность.

– Не судите строго, в младенчество впадает…

– Час от часу не легче! – еле выдохнул Иван.

– Завтра я покажу вам свою больную. Теперь она спит после укола. Вот бабонька! Ее отпусти в город, она одна всех мужиков изнасилует. Вы ей лучше не попадайтесь в коридоре в одиночку. Заранее предупреждаю.

– А что с ней? Кто она?

– Была нормальной, обычной женщиной. Потом попала в зону – говорят, по политической статье целых десять лет в Сибири отбывала. Потом вернулась. И вместо того чтоб жить тихо, как оборзела. Разозлилась на власть, загубившую молодость, и стала против нее народ мутить. Особо на заводе, где работала еще до зоны. Одни прогоняли, другие все на шутку переводили, были и те, что слушали, поддерживали ее, ходили вместе с ней митинговать, бастовать, учиняли беспорядки. Их задерживали, били в милиции, лишали премий на работе. А потом особо рьяных распихали в психушки, чтоб не мешали… Вот так и получилось, что изувечили судьбу женщине. Нахально, насильно загнали в психи. А какие уколы ей делали, какие дозы! За одно это стоило судить. Не сделай того врач, самого рядом определят. Мало кто из тех больных дожил до сегодняшнего дня. И в нашей больнице такие случались. Бывало, умирали. Никто ими не интересовался.

– Вы тоже к тому причастны?

– Бог миловал. Я тогда молодым специалистом была, серьезных больных нам не доверяли. Их и содержали особо, подальше от любопытных глаз. Тяжелое было время. Не то что сейчас, – вздохнула врач.

– Оно и теперь всякое случается, – отмахнулся Петухов.

– Теперь-то что? Никаких проблем!

– В военкомате был. Уж там всякого наслушался. Поделились люди, как работают наши коллеги в других городах. Знаете, как приноровились зарабатывать? За оговоренную сумму делают справки о болезни призывникам, чтобы тех в армию не взяли. Объявляют шизофрениками, параноиками, эпилептиками. Так вот и уходят от службы. Даже уголовникам помогали укрыться от следствия и суда, от зоны. Иные у них годами жили. Психушка не северная зона. Теперь у нас никто не умирает.

Подошла женщина к окну, глянула вниз и вспомнила…

…Ох и давно это было. В самом начале ее работы в психиатрической больнице. Таисия проходила практику в мужском корпусе. И вот однажды увидела, как «неотложка» привезла парня. Он вовсе не был сумасшедшим. Его обманули. Сказав, что пройдет лишь осмотр, заманили в ловушку. Человек и не предполагал, зачем вместе с ним едет следователь прокуратуры. Тот прошел следом по длинному коридору. Они заняли мрачный, глухой кабинет, откуда ни звука не доносилось.

Таисия узнала в человеке доцента энергоинститута, где учился ее брат. Он много доброго рассказывал о нем. Восторгался его умом и знаниями, стихами и песнями, что тот написал. Он был необычным, смелым, прямым человеком…

Через полчаса его вытащили в коридор за ноги. Окровавленный, избитый до неузнаваемости, доцент не мог встать на ноги и лишь стонал.

Двое дюжих санитаров унесли его в душевую, оттуда в одиночную палату. Медсестре было велено сделать соответствующие уколы, и она выполнила свое. Дрожали руки и пальцы. Ей стало понятно все. Она одна делала инъекции доценту. А когда его увез следователь, среди ночи, вскоре исчезла и медсестра. Куда она делась, никто не знал. Да и спрашивать боялись. Доцента тоже не стало в городе. Его заменили другим, прямым как столб, скучным как дождь. Он не только не пел, он и не знал песен, никогда не читал стихов, своим мнением и мыслями не делился. Да и откуда им было взяться у этого мужика? Он смотрел на студентов сквозь лед очков. Единственные два человеческих слова за долгие часы занятий слышали от него – «здравствуйте» и «до свидания».

Таисия Тимофеевна вздрогнула, вспомнив прошлое, а оно не отступало, не уходило из памяти.

Вот и те двое ученых… Сколько их держали в закрытой палате больницы без прогулок, воздуха и общения! Им делали уколы, которые сшибали с ног любого и гасили волю, сознание, интеллект и память, превращали в сонных, тупых существ, которые через месяц не могли связать двух слов.

За что они были наказаны столь жестоко? О том не узнал никто, даже главврач, которого по неизвестной причине заменили вскоре после того, как тех двоих не стало.

Куда они делись? Вышли живыми или их вывезли в более отдаленный дурдом? О том боялись спрашивать, страшась подобной участи для себя.

Вспомнилось и другое… Тот парнишка никак не хотел служить в армии, прикидывался дураком везде, особо старался в людных местах. Порой игра в дебила удавалась. И военкомат направил парня на обследование к специалистам. Попал он к Таисии Тимофеевне.

– Здравствуй, Вова! – подошла к парню. Тот, увидев ее, мигом приспустил штаны и обмочил халат. При этом корчил рожи, показывал язык и хрюкал. Краем глаза наблюдал, какое впечатление произвели его проделки. – А еще что умеем? – спросила она.

Парнишку за такое всегда ругали. Эта женщина глазом не моргнула. Взяла за плечо, повернула к свету, заглянула в глаза, почувствовала нервную дрожь. Нет, она не была признаком надвигающегося припадка. Вова выдал свой страх.

– Присядь на кушетку, – попросила его.

Вова упал на пол, задергался, завизжал, бился головой об пол. Таисия Тимофеевна спокойно наблюдала, ждала, когда Вова устанет кривляться. Тот изображал из себя задыхающегося, но никто не спешил к нему с водой, не пытались удержать и связать. На парня перестали обращать внимание, и это его удивило. Он стал стихать, притворяясь засыпающим.

– Хватит, Володя! Прекращай симулировать! Ты хорошо играешь в дурака! Талантливый актер в тебе пропадает. Во всем остальном недостаток знаний подвел. Это тебя выдало с головой. Кончай ломаться. Садись сюда, я кое-что хочу тебе объяснить.

Вова по-жабьи вытаращился, отскочил к стене и, став на четвереньки, залаял на врача.

– Ах ты, негодный!

Подошла к парню, схватила его за ухо и подвела к кушетке.

– Теперь слушай! Клеймо дурака в документах испортит 'тебе жизнь вконец. С ним ты никогда не получишь высшее образование, тебя попросту никуда не примут. Не будешь иметь машину. ГАИ права не даст. Нигде не возьмут на работу. Даже твой брак в ЗАГСе не зарегистрируют. У тебя не станет будущего. Никто не захочет иметь с тобой деловые отношения. Захочешь начать дело и получить ссуду в банке, не дадут из-за клейма дурака. Короче, сам себе всю жизнь испортишь навсегда. И тот, кто эту печать получит, до конца жизни от нее не избавится. Сколько раз пожалеешь о дне сегодняшнем и проклянешь его! Ты не первый, кто попал к нам на обследование по этой причине. Дело твое. Но помни, даже родной ребенок будет сторониться и стыдиться назвать тебя отцом. Ты сам себя лишишь всех радостей и горько пожалеешь о совершенной глупости. Мне за тебя не жить. Но задуматься тебе стоит. Сегодняшняя ошибка станет роковой. Ты не сможешь быть хозяином дома, главой семьи, над тобой всегда и всюду будут опекуны. Средь них хватает подлецов и дураков. Но у них в документах нет печати. Даже деньги, заработанные тобой, сам не потратишь. Тебе их не выдадут. Понял? А любой

недоброжелатель сможет и подставить… Короче, думай до утра. А завтра скажешь, что решил.

Вова сидел притихший, оглушенный. Он и предположить не мог всего, что услышал.

Какое там ожидание до утра! Через час попросил свои документы и навсегда ушел из больницы.

Таисия Тимофеевна забыла о нем. Да и немудрено. Ведь прошли годы. Возвращалась с дачи уже в сумерках, а тут машина навстречу. Остановилась рядом, из нее мужчина вышел. Поздоровался, предложил подвезти.

– Денег у меня нет! – тихо призналась женщина.

– Таисия Тимофеевна! Это я ваш должник! Или не узнали Вову? – скорчил козью морду.

– Не припомню. У меня с такими физиономиями пять палат. За годы столько людей поменялось. Разве всех вспомню?

И тогда Вова напомнил, как хотел избежать службы в армии.

– Ну, теперь вспомнила! Как судьба сложилась?

Вова, вернувшись памятью в прошлое, рассмеялся:

– А ведь и впрямь дураком был.

– Отслужил в армии?

– Да, в Сибири! Все два года. Там женился. Уехал на службу один, вернулись втроем. Сын уже в школу собирается, дочка – в садике.

– В квартире живете?

– Нет! В коттедже! Места всем хватает. Три этажа.

– А где работаешь?

– В ГАИ! Вы все угадали еще тогда! Спасибо вам, что вовремя остановили.

– Владимир, а кто психушку подсказал?

– Родня! Хорошо, что не послушал их…

В психоневрологической больнице случалось всякое. Удивить врачей, казалось, было нечем. Разве только практикантов, едва переступивших порог больницы. Они потом долго смеялись, вспоминая свое трудовое начало. Оно и немудрено. Вчера опять привезли бабу-уголовницу, решили обследовать перед судом. Юрий Гаврилович Бронников определил ее к Ивану Петухову. Озорно улыбаясь, позвал врача и сказал ему:

– Больную сейчас приведут санитары. Ее обследовать нужно. Она подследственная… Будьте внимательны. Эти бабы непредсказуемы.

Два санитара тащили в палату Гальку. Идти самостоятельно наотрез отказалась. Сидела на земле у ворот больницы в позе Будды с победным видом. Дескать, из машины вы меня вытащили, дальше – кишка тонка.

– Слушай, баба, добром прошу, встань, иди сама, – просил ее санитар.

– Вот если б в кабак фаловал, другое дело! Я б тебя, сушеную гниду, даже под крендель взяла. В лобок зацеловала б докрасна! А тут куда заманиваешь, твою мать? Чтоб там тянуть на халяву? Не проскочит такой фокстрот. Рыло сверну, коль силком попытаешься взять! Не пойду в психушку, хоть на куски порви!

– Дура! Да ты сюда ненадолго! День-другой, и отвалишь! Л в больнице у нас лучше, чем у других. Нажрешься, отмоешься, выспишься. Никому ты не нужна, корова яловая! Еще спасибо будешь говорить за отдых. В тюремной камере зачахнешь. У нас сил наберешься! – уговаривал бабу санитар.

Та привстала, задрав юбку, заголила задницу и, звонко хлопнув себя по ягодице, сказала:

– Ее надуришь, меня – нет! Иди ты в жопу, облезлый хряк! Видала я всех вас в транде!

– Ну, смотри! Сама виновата!

Санитар подскочил, закрутил Гальке руки за спину, пнул коленом в толстый зад и, пригнув бабу носом к земле, скомандовал громко: