Текст книги "Помилованные бедой"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Нетесова Эльмира
Помилованные бедой

Глава 1.НОВИЧОК

Он уже второй год работал врачом в психоневрологической больнице, но все еще считал себя новичком. Ивану Петухову стыдно было признаться вслух, где он работает после окончания института. О зарплате лучше не вспоминать. Сразу пропадало желание называться врачом. Оно и понятно, любой слесарь-сантехник получал вдесятеро больше, и голова его болела разве только с похмелья.

Иван был самым молодым врачом в психушке. И стаж у него был самый маленький. А все случилось из-за главврача дурдома – Юрия Гавриловича Бронникова. Увидел он молодых практикантов и, немного присмотревшись к ним, остановил свой выбор на Петухове. Тот и не думал работать в дурдоме. Кому он нужен? Но Бронников продержался здесь тридцать лет. Он и раньше пытался уговорить студентов остаться у него. Но никто не согласился. Стоило им посмотреть на условия и характер работы, как пропадало всякое желание остаться здесь насовсем.

– Лучше в морг пойду! Только не сюда! Тут самому свихнуться недолго. С мужиками куда ни шло. Но лечить дурное бабье?! Нет, я предпочитаю нормальных «метелок». На съехавших наглядевшись, о семье уже думать не захочешь, – говорили меж собой студенты, разглядывая больных. А посмотреть было на что.

Едва практиканты открыли двери в первую палату, на них поехала, сидя на горшке, бабка. Похлопывая себя по вислым ягодицам, кричала визгливо:

– Давай шустри, квелая! Но! Живей, живей, твою жопу грызут мухи! – Упиралась пятками в пол. Горшок перевернулся. Из него вывернулась зловонная куча, но бабка не приметила, мчалась на вошедших. – Пошли вон, козлы! Опять пришли жрать мою капусту? Не дам! Всех поубиваю! – орала на студентов, грозила худыми кулаками.

– Успокойся! Они тебя не тронут и не обидят, – подошли к бабке стоявшие наготове санитарки. Взяв ее, потащили в ванную.

Бабка орала:

– Не дам силовать себя!

– Во размечталась! Кому нужна?

– Чем силовать, коль сами бабы? – смеялись женщины, пронося больную мимо практикантов.

В это время Иван приметил двух теток. Они влезли головами под кровать, оставив снаружи все остальное.

– Что они там делают? – спросили главврача.

– От уколов спрятались. Увидели вас, и все…

– А вон та зачем на подоконник влезла? – указали на бабу, стоявшую в окне. Она задрала халат до пояса и одной ногой мотала в воздухе.

– Брод ищет, чтоб не утонуть!

Подошел человек к больной, снял с подоконника, сказал тихо:

– Видишь, вот и перешла речку, теперь спи…

Молодая женщина, глянув с грустью на Бронникова, спросила тихо:

– А на эти выходные отпустите домой?

– Непременно, если родители придут за тобой.

Внезапно сбоку раздался визг. Маленькая тщедушная бабенка оседлала здоровенную бабу и, вцепившись той в волосы, грозила:

– Убью тебя ночью! На куски порву!

Двое практикантов бросились их разнять. Ивану Петухову еще никогда не доводилось разнимать дерущихся женщин, да еще больных. Ох и досталось ему тогда от обеих. Не только в синяки изукрасили, всего ощипали, изорвали.

А кокетливая, самая красивая студентка курса съязвила:

– Нашего Петухова на сотню цыплят порвали женщины. Не могли поделить. Уж очень он им понравился.

– Ничего, Ванюшка! Эти царапины поначалу мы все получали. Зато когда женишься, будешь иметь опыт боевой! И тебе не только стерва, даже баба-яга не будет страшна! – смеялся Юрий Гаврилович.

Ему пришелся по душе застенчивый, немногословный Ваня, единственный из практикантов не разучившийся краснеть.

– А ты не обращай внимания на остальных и не думай, что психи только в дурдоме. Их везде полно. Есть со своими отклонениями даже средь медиков. Давай любого из вас проверим, сам убедишься. Главное, самого себя в руках держи, не распускайся и не давай волю эмоциям. Если ты пришел в медицину по зову сердца, врач из тебя состоится. Ну а коли нет в душе твоей жалости к людям, ничего не получится, как ни старайся. Врачом рождаются, этому не научишь. Наши больные – особые люди. К ним сострадание нужно, – говорил главврач, разглядывая Ивана, и спросил: – Ты в медицину как пришел? Родные уговорили или сам решился?

– Все вместе. Честно говоря, мало кто верил, что пройду по конкурсу. Когда уже поступил, долго не мог определиться со специализацией.

– Наверное, терапевтом хотел стать, там ответственности не меньше, но они не оперируют, у них все спокойно. Но кто-то должен работать и здесь. В наше время в терапию шли только девушки. Теперь они везде, даже в патологоанатомах, в судебной экспертизе, парни туда не хотят. Да и к нам нет желающих, – вздохнул Бронников и продолжил: – А ведь только у пас проверяется врач на свои лучшие человеческие качества.

Петухову на практике доверили пятерых больных.

«Я тебе самых спокойных дам. Они никого не обидят. Все красавицы, в одной палате живут. С ними мороки не будет», – обещал Бронников.

Ту первую палату Иван Петухов запомнил на всю жизнь. Едва он открыл дверь, увидел на подоконнике старую бабку. Волосы вздыблены, глаза как у пьяной, она рвалась к форточке, но из-за малого роста не могла до нее дотянуться. Она сучила ногами, пыталась подтянуться до ручки.

– Ксения! Ты куда собралась? – спросила женщину санитарка.

– Как это куда? В гости! Видишь, сколько мужчин томятся в одиночестве? Вот к ним наведаюсь! – указала на мужской корпус больницы, где и впрямь, примкнув к окнам, глазели на соседок мужики. Они что-то кричали, но ни слова не доносилось. Жестикулировали, строили рожи, но, кроме Ксении, их никто не приметил. Да и ту сняли с окна,

Усевшись на койке, баба поначалу негодовала: за что ее лишили общения? – а лотом запела дребезжащим голосом:

А мне мама, а мне мама Целоваться не велит…

Иван лишь головой качнул, усмехнувшись. Глянув на вторую больную, и вовсе онемел. Та полезла руками в ночной горшок, звала баб палаты на ужин, приговаривая:

– Вот котлеты вам свежие! Голубцы свойские! Навались, покуда не остыли…

Санитары выхватили горшок, поволокли бабу в ванную, а она кричала на весь коридор дурным голосом:

– Опять силуют! Люди, помогите оборониться, спасите от злодеев! Чести хотят лишить!

– Размечталась! Теперь бабы за это удовольствие платят! Молодые! А уж тебе и вовсе не обломится на халяву! Забудешь вовсе, как выглядит голый мужик! Тоже мне, фантазерка доморощенная, посеяла, в каком веке живешь! К тебе в последний раз Кощей приставал. Небось ты вместе с алиментами замок у него отсудила. Тот и образумился. Покуда красна девка в яйца ему иглу не захреначила, в голубые переметнулся. А всех баб послал на хер! – сказал санитар глухо, но был услышан.

Толстая баба, спокойно лежавшая на койке, подскочила ровно ужаленная.

– Ты на кого наезжаешь, хорек щипаный? Это мы виновны, что среди вас путные извелись, одни мудаки остались? От вас, кроме анализов, взять нечего! Срам признаться, меня трое нагнали в парке. Я думала, их по мужской части ко мне потянуло! А те козлы вытащили у меня из сумки две банки пива и отвалили бегом. Даже не подумали меня, бабу, хотя б пощупать! Во паскудники! Да разве они мужики? То ли дело раньше было! Вечером девка одна боялась выйти. Знамо дело почему! Теперь хоть голышом средь бела дня иди, никто и не оглянется. Где прежние мужики? Единые ублюдки остались! Чем хвалитесь? Немощью своей? Эх-х вы, мудозвоны! – вздохнула гулко.

Санитары смеялись в коридоре, слушая брань. А баба приметила Петухова:

– Ты чего тут ночуешь? Зачем старуху щупаешь? Валяй ко мне! – Выскочила из халата мигом. Бросилась к Петухову.

Тот вылетел в коридор без оглядки, а баба бежала за ним с криком:

– Куда ж ты? Да погоди, родной!

Когда Иван заскочил в ординаторскую и, судорожно вцепившись в ручку двери, повис на ней, врачи громко рассмеялись:

– Не иначе как на нашу секс-бомбу нарвался! На Ирину! Кроме нее, никто вот так не сможет напугать мужчину. Вообще не всем удавалось убежать от нее…

– И что тогда? – перекосило от страха Петухова.

– Санитары спасали. Какой другой выход? Но она никем не брезговала. Одно знайте: Ирина из путанок, а значит, прошла все огни и воды… Но есть у нее много плюсов! Нет, не сифилис, успокойтесь, коллега! – заметили, как побледнел Петухов. И хотя не хуже других знал, что венерические болезни передаются лишь половым путем, даже упоминание о них коробило человека. Именно потому всегда сочувствовал венерологам.

– Говорите, много хорошего в ней? Но меня не интересуют ее человеческие качества. Она больна.

– Вот это зря, Иван! Поверь мне, у кого в душе остался хороший запас тепла, тот и в тяжелой болезни небезнадежен. Такое всяк знает. Пусть не каждый день и месяц, но и у нас случались чудеса. Да еще какие! Вот и вы присмотритесь к больным, познакомьтесь, узнайте получше всех во время спокойного состояния. Они чисты и доверчивы как дети…

На следующий день Петухов снова вошел в доверенную ему палату.

Поначалу не понял, почему больные женщины, едва завидев его, побежали за санитарами. Лишь глянув на Ирину, догадался.

Она стояла возле постели, хлопала себя по бедрам руками и, выпучив глаза по-лягушачьи, орала до хрипоты. И было непонятно, дразнит она Петухова или ее и впрямь одолел болезненный приступ. Баба крутилась на одной ноге. Вытаращенные глаза покраснели, руки резко махали. Вот она стала крутиться быстрее, на губах появилась пена.

– Скорее! Нельзя позволить ей упасть здесь. Ведь травмируется, – позвал санитарок и подошел к Ирине.

– Доктор, отвали! Она вне себя! Дербалызнет промеж глаз, и улетишь далеко отсюда в своих лаковых тапочках. Ей сейчас все по хрену. А сама Ирка вовсе не тебя и не нас видит. Глюки у нее. Она с ними борется. Не мешайся, – советовали больные, которые теперь были спокойны.

Санитарки, никого не слушая, подошли к больной с двух сторон:

– Ирина! Ты чего это здесь кричишь? Мы тебя ждем чай пить, почему не дождалась нас и ушла?

– Козлы! Иль не видите? Все цветы ощипали. Прогнать надо! Они клумбу изгадили. Их убить стоит! Смотрите, что творят! – Кинулась к Петухову, тот еле успел отскочить в сторону. Баба ударила кулаком в пустоту и, потеряв равновесие, упала. Тут ее и сгребли, уволокли в постель.

Петухов наблюдал, как санитарки уговаривают Ирину. Ни единого окрика, ни одного бранного слова, ни намека на унижение.

Ирину и впрямь поили чаем.

– Пей, зайка! И не переживай. Нет больше козлов во дворе. И цветы больше топтать некому! Веришь? Мы с тобой еще новые георгины посадим. Самые что ни на есть! Красивее не бывает! – уговаривала санитарка Люба больную.

Та вслушивалась, непроизвольно мотала головой. А потом сказала, тяжело открыв рот:

– Я розы люблю больше всего. В них душа живет человечья. Не веришь? А это правда. С розой говорить можно, с другими – нет.

– Ира! Ложись, отдохни, – уговаривала санитарка больную. Та мотала головой, отказывалась:

– Козла прогнать надо!

– Убежал он. Домой ушел, в свой сарай, сюда больше не заявится.

– Ну да! Так и поверила. Ему вломить надо, чтоб боялся в наш двор сунуться.

– Прогнали и калитку закрыли, – уверяла санитарка, а Иван, слушая, смеялся:

– Ладно, что не черта во мне увидела…

К вечеру Ирина окончательно пришла в себя и, увидев Петухова в коридоре, приветливо поздоровалась, заговорила:

– Насовсем к нам? Это хорошо, хоть один мужик на бабью свору заимелся.

– Нынешний главврач тоже мужчина, – напомнил Петухов, но Ирина отмахнулась:

– Старый хрен, а не мужик! Трухлявый пень. Куда ему нас лечить, коли сам на ходу разваливается?

– Все будем старыми, – нахмурился Петухов, не желая продолжать разговор.

– Старость тоже разная. У каждого своя. Вот я, например, умру молодой, не доживу до развалины. Не хочу. Когда я устану от вас от всех, я улечу в голубиную стаю и буду жить птицей сколько захочу.

– Птицей? Мне кажется, что человеком интереснее жить.

– Это тебе только кажется. У людей вся жизнь – сплошная ложь. А вот голуби… они чисты во всем! В любви верны. Не предают и не бросают своих подруг. А мужики? Знаешь, почему я здесь, хотя давно должна быть там? – указала пальцем себе под ноги. И продолжила: – Слишком красивой родилась. В детстве как кукла, чем старше, тем лучше становилась. Вот только счастья на судьбу Бог не дал. Видно, посчитал, что нельзя одаривать через меру, одной все сразу. Так-то нот и осталась, как королева с котомкой. А как хотелось жить красиво, чтоб меня все вокруг любили.

– А разве ты не была замужем? – удивился Иван.

– Это уже другое. Я о радости! А замуж выходила под каждым лопухом по десятку раз на день!

– Неужели никто не любил?

– Ой, Ваня! Ну о чем ты? Ведь взрослый! Иной, не успев забраться, всю любовь меж ног терял. Другой высморкается и тут же имя мое посеет.

– А первый?

– Он пьяный был. Так ничего не понял и забыл. Не поверил, что девкой была. Я с горя и ударилась в разгул. Уж

если назвали вслед блядью, пусть будет причина, чтоб не было обидно.

– Не любила его?

– А за что? Когда сказала, что сделал со мной, он у виска покрутил и ответил, мол, еще в пеленках пальцем расковыряла. И добавил, мол, откуда у бляди девичья честь возьмется? Я ему в зубы кулаком въехала. Он мне и того круче вломил. После того не встречались с год. Потом увиделись случайно на дискотеке. Он снова в кусты поволок. Знал, гад, что любила его. Одно не понял, как сумела так быстро возненавидеть? А я ему в самые, что меж ног мотались, поддела. Ох и взвыл козел! По траве катался и вопил, что достанет меня и уроет. Ну да щас! Я ему все высказала и смылась. Целой бандой хахалей обзавелась. Без нее никуда ни шагу. Вскоре и вовсе его забыла. Каждый день что в дурном сне. Даже не помнила, кого и сколько пропустила через себя за ночь. Веселуха была всякий день.

– А говорила, что ничего светлого в жизни не видела, – напомнил Иван.

– Правду сказала. Веселуха разной случается, моя – горькой была, со зла.

– А зачем отдалась пьяному?

– Дурак ты, что ли? Любила я его. Пьяный? Он трезвым не был никогда. Разве вот только теперь?

– Сумел бросить?

– Какое мне дело до него нынче? Забыла, вырвала из души. Жила как хотела. Стольких сменила, другим и не снилось. Бывало, и у моих ног ползали, умоляли. По пьянке встать на задние лапы не могли. И уговаривали недолго. Жалостливая я была, никому не отказывала.

– По таксе работала? – усмехнулся Петухов.

– Вот это ты зря! Я денег не брала ни с кого. В том нет греха. Мужиков имела полный подол, но не стала проституткой. За такое слово любому глотку вырву.

– А родные, семья у тебя есть?

– Ну не из гондона же вытряхнули. Все честь по чести. Отец и мать даже теперь живы и меня иногда вспоминают, навещают, гостинцы приносят. Раньше забирали домой на пару месяцев. Все ждали, когда болезнь отпустит, надеялись из меня человека слепить заново. Да ни хрена не получилось. Приступы участились, и врачи перестали отпускать домой вовсе. Я поняла, здесь моя судьба и смерть. А так надоело жить за решеткой! Если б знал, как просится душа в небо! К голубиной стае. Там мое место, и я все равно улечу с ними.

– Как? – удивился Петухов.

– Просто! Заберусь вот на этот забор, с него на дуб, на самый верх. И там взмахну крыльями!

– Так нет их у тебя!

– Есть. Они спят до поры на спине! Я даже чувствую их. Пыталась однажды улететь, но помешали. И понимаешь, Ваня, я уже приготовилась: набрала полную грудь небесной синевы, закрыла глаза, подняла руки – и вдруг слышу: «Куда намылилась, дурная транда?» А я уже приготовилась к прыжку с крыши нашего дома. С двенадцатого этажа. Там внизу на зеленой лужайке ворковали голуби. Я не стала б лишней среди них.

– Ирина, чем тебя обидели люди? Неужели из-за одного гада возненавидела всех?

– Ванюшка, какой чудной! Ты, наверное, вспоминать будешь, когда я улечу? А знаешь, если ты вынесешь кусочек хлеба, наверное, став голубкой, возьму у тебя с руки. Чего тебя бояться? Да и ты не прогонишь, узнаешь меня в птице.

– Нет, Ирина! Не надо, не улетай! Живи человеческой жизнью! – испугался Петухов, на минуту представив, что станет с бабой, сигани она с высоты.

– Доктор, а на что мне земля и люди? Здесь все знаю. Тут смех вперемешку с горем, любовь с грязью, радость с бедой перемешались. Нет покоя, нет чистого облака и мечты. Люди всюду влезут и помешают, истопчут, изомнут и заплюют даже святое. Не хочу, не могу больше так жить. Меня нельзя связывать и держать в клетке. Я птица! Я вольная, сильная птица! Хочу в свою стаю! Я случайно отстала от своих, мне пора вернуться, меня ждут. Здесь все чужое. Мне все надоели!

Начинался очередной приступ. Иван сам сделал укол Ирине, уговорил ее прилечь, дождаться своих голубей, чтоб снова не заблудиться среди чужих.

Ирина заснула. А главврач, глянув на Петухова, сказал тихо:

– Запомните, коллега! Наши больные особые. Они как дети. Их обидела судьба. Потому нужно иметь много добра в душе, чтоб работать с ними. Помните, наши стулья всегда придвинуты спинками к стене не случайно. Потому что любят нас в лицо, а в приступах нападают сзади, со спины. И последствия могут быть всякими. Гарантий нет ни у кого. И прошу тебя, Ванюша, никогда не расслабляйся на работе и не забывай о своей безопасности. Сам понимаешь, с наших больных спроса нет…

– Это верно, каждый день – напряжение. Никогда не знаем, какие сюрпризы приготовят больные к следующей смене. Конечно, предусмотреть заранее ничего нельзя. Со своим коллективом медиков надо жить дружно. Иначе невозможно, – вставила слово старшая медсестра Светлана. Ее в больнице любили за то, что делала она уколы быстро и безболезненно.

Светлана работала здесь дольше всех, хорошо знала не только больных, а и медперсонал. Но умела держать язык за зубами. Никогда не сплетничала ни о ком, потому врачи ценили в ней человека и медсестру. Больные искренне любили ее. А свои, медики, спокойно говорили при ней даже об очень личном, зная, что из Светланы калеными клещами не вырвать услышанное. Но тут и она заговорила:

– Я в этой больнице уже много лет проработала. Чего только не видела. Разное случалось. Одно скажу, легко работали, когда друг с другом считались иуважали, дружили. Иначе нельзя. У нас работа и сами условия особые. Так что новому врачу нужно побыстрее освоиться, привыкнуть к нам и…

– Люди! Скорее на помощь! Валька, больная из седьмой палаты, на Любу-санитарку напала! – крикнула в дверь Ксения.

Весь медперсонал больницы бросился спасать санитарку. На нее насела толстая лохматая баба. Она вцепилась в волосы худенькой Любани и ревела осипшей глоткой:

– А я говорю, это ты плюнула на мою подушку! Вчера кто мне в тапку насрал? Опять ты, сука проклятая! – Крутила женщину в руках как игрушку.

– Да что же это такое? – бросился Петухов на больную, завернул руку за спину, свалил на пол, связал бабу накрепко. Та визжала на всю больницу. И никто не увидел, когда Валька успела укусить Петухова за руку. Тот сначала не почувствовал. Но вскоре боль дала знать о себе. Рука опухла, покраснела. Пришлось всерьез лечиться. А и Любе досталось. Сколько волос вырвала больная! Не подоспей свои, задушила б насмерть. Померещилось бабе, что подушка заплевана, тапки изгажены, вот и оторвалась на мнимой виновнице. Придя в себя, не поверила, что отмочила.

– Вот так и мучаемся мы здесь. Затворницами живем. Всегда в слезах. С добра ли сюда попали? Да конечно, нет! Хоть та же Валька, ну пусть у нее мозгов сроду не водилось, зачем же тогда замуж взял, а потом столько лет дубасил бабу почем зря? И все по башке! Да так, что она котлом гудела. Шишки и синяки не сходили с нее. Было, сунется в таз с холодной водой, чтоб боль унять, обвяжется полотенцем и ходит так до вечера – чучело, огородное пугало, не баба. Морда распухшая, глаза навыкате, уши на плечах, случалось, глянет на себя в зеркало, испугается до обмороков. А ведь не пила, не курила, не таскалась.

– За что же муж бил? – не поверил Петухов Ксении.

– Потому как разлюбил, если вообще любил. Он и женился на Вальке по совету матери. У девки хорошее приданое имелось. Когда все загреб, баба ненужной стала. Начал от нее избавляться. Постепенно делал круглой дурой. И поверила она, опостылела жизнь. Зато мужик уже с другой схлестнулся. В Валькиной квартире с ней путается. Своей у него нету. А в той, где с матерью жил, остались младшие – брат и сестра. Их не выкинешь. Так-то вот и Валя узнала про соперницу, но уже здесь. Если б раньше догадалась, вышвырнула б мужика за дверь пинком. Ан он ее опередил. Довел до дури и сдал сюда. Мол, отдохни, подлечись, я тебя скоро заберу, она и поверила. Вот и отдыхает нынче, как лобковая вошь. Сюда только попади! Вырваться не всем доводится.

– Теперь она знает о сопернице?

– Конечно! Мужик вместе с ней приезжает навещать Валентину. Во где бесстыжие глаза! Эта потаскуха появляется тут и Валькиных вещах! Да ладно б там цепочки и колье – шубу, сапоги носит, даже Валькину шапку, сумочку забрала голодранка! Это ж надо!

Иван посмотрел записи в журналах. Все верно подметили больные. Едва Валентина идет на улучшение, приезжает муж с любовницей навестить больную. У той снова приступы начинаются. Вот так раза три подряд навестят, женщина месяца на дна снова из колеи выбита: Конечно, с каждым разом Валентина становилась агрессивнее. Не сразу с кулаками кидалась на первого попавшегося. Уже в психушке такое началось. Сюда попала с глюками и непроходящей головной болью. Но кулаки в ход не пускала. Это началось, когда увидела соперницу и поняла, кто она. Валентина просила мужа взять ее домой из больницы. Уверяла, что вылечилась, говорила, что соскучилась по своему дому. Тот обещал поговорить с врачами, но не спешил. И вот однажды Валентина вместе с другими больными вышла на прогулку и, воспользовавшись отсутствием второй санитарки, ушла из дурдома.

Баба бежала домой, постоянно оглядываясь. Знала, ее скоро хватятся и обязательно пойдут искать. Не только работники больницы, а и милиция подключится. Ее постараются быстрее вернуть в дурдом. Но до того она должна успеть сделать свое. И баба спешила.

Она прекрасно знала город, каждую улочку и тропинку, отменно ориентировалась ночью, в кромешной тьме. Валентина позвонила в двери своей квартиры в сумерках. Ей открыл муж. Его еще не успели предупредить о побеге женщины. Тот, увидев Вальку, стал на пути, не захотел пустить в квартиру, вздумал ударить по голове, как раньше. Но это сходило с рук тогда. Тут баба долбанула его головой в грудь и поддела коленом в пах. Мужик отлетел к вешалке и затих на полу, скорчившись. Валентина закрыла двери, положила ключи в карман халата и пошла в комнату. Там пусто, никого. И тут услышала из спальни ее голос:

– Ну что ты так долго, котик мой?

Валька рванула в спальню, обезумев.

Соперница сидела в постели совсем голая. Перед ней на столике стояла чашка кофе, лежала плитка шоколада.

– Кайфуешь, блядища?! – рванулась к ней Валентина и прихватила соперницу за горло. Та пыталась отбиться, вырваться из жестких рук, но не тут-то было. Она сдавила ненавистное горло так, что в нем все заклокотало, задергалось. Глаза потаскушки, казалось, выскочат из орбит. Последняя секунда… Валька ликовала, что довела свое дело до конца. Но… Жуткая боль в голове свалила на пол, разжала пальцы…

Бабу привезли в больницу связанной, избитой дочерна. Муж постарался до прибытия санитаров и орал им вслед обидные, оскорбительные слова.

– Валька! Зачем сбегала? Сколько горя доставила всем! Разве так можно? – укоряли больные.

– Все равно их убью! Обоих! – пообещала баба, впервые выдав задуманное вслух.

Женщины тут же сказали об услышанном врачам, и с того дня Валентина попала под строгое наблюдение персонала. За ней неусыпно следили медсестры, санитарки и сами больные. Врачи запретили мужу Валентины появляться с любовницей, травмировать психику больной. Тот, воспользовавшись поводом, совсем перестал навещать жену, будучи уверенным в том, что бабу после бегства до самой смерти не выпустят из психушки. Двери в квартиру, открывал с десятком предосторожностей, чтобы не повторилось случившееся.

Одному удивлялся несказанно: откуда у его безответной, глупой простухи Вальки сыскалось столько хитрости, что сумела сбежать домой? И главное, где взяла столько сил, что чуть не убила его самого и подружку? Ведь живя с ним, она не решалась даже отмахнуться. Здесь же танком поперла. Как, с чего созрела у бабы ненависть, откуда взялась ярость?

Любовница после той трепки с неделю не приходила. Сбежала к себе и сидела взаперти, боясь высунуться. Ведь побывала в лапах у смерти. Повторять такое не было желания. Но хахаль уговорил вернуться. Поклялся исключить повтор. И она пришла, вздрагивая каждой клеткой.

– Как я спаслась? Ведь потеряла сознание!

– Да очень просто. Долбанул дуру по башке гантелью, она и свернулась с копыт. Честно говоря, не думал, что очухается. Любой крутой мужик свалил бы на погост, а эта дрянь проперделась, – ответил муж Валентины.

– За что ты ее ненавидишь?

– А почему должен был любить дуру?

– Зачем женился?

– Не знал, – вздохнул мужик, разведя руками.

– Почему не разведешься с ней?

– Стыдно, понимаешь? Скажут, бросил больную.

На самом деле причина была другой. Мужик не хотел лишиться квартиры. Ведь разведись он, ему пришлось бы уйти отсюда навсегда. Хозяйкой квартиры была Валя. Она получила ее от родителей задолго до брака. О том знали все. Жена,

несмотря на бесхарактерность, не прописала его у себя. И жил он здесь, держась на росписи. Валентина, даже больная, отказалась подписать липовую дарственную, которая помогла бы ему укрепиться здесь на правах хозяина.

А тут еще родня жены стала требовать, чтоб он освободил квартиру. Мужик им свидетельство о браке сунул в нос и послал матом, пообещав, что в другой раз встретит их покруче.

Так и жил день ото дня, как женатый холостяк. С любовницей – ох как хорошо ее понимал! – не собирался расписываться. Хотя та не раз намекала ему на это. Хитрая баба, умная, такая в женах опасна. Она знала, что квартиру ей не откусить. Зато машину и дачу… Но мужик все понимал и держался настороже даже в постели, чтоб не обронить ненароком лишнее слово. Его устраивала нынешняя жизнь. На любовницу не тратился, она сама себя обеспечивала неплохо и даже ему иногда отслюнивала. Он устраивал ее по мужской части. Но… И она не расслаблялась в постели. Впрочем, они стоили друг друга.

Им была понятна обоюдная ложь. Когда он называл ее любимой, она с трудом сдерживала смех. Не верила. Он тоже, но молчал.

Любовник дарил ей вещи жены. Она брала. Норковую шубу и шапку, совсем новые. Кожаные испанские сапоги и сумку из крокодиловой кожи. Хозяйка их берегла. Любовница трепала нещадно. Не жалела. Могла сама себе купить, но к чему, когда обломился такой шанс?

Совсем ничего не давать любовнице – можно было потерять ее. А он не хотел расставаться с ней, знал – другие хуже ее и наглее. Да и заразу боялся зацепить. Эта чистоплотная и надежная, не искала приключений и не крутила подолом перед мужиками, была немногим моложе жены. Но сохранилась и выглядела куда лучше Валентины, постоянно следила за собой.

Обо всех этих тонкостях в дурдоме не знал никто. Да и кому нужно интересоваться чужой жизнью, когда в своей все черти ноги пообломали. Не с добра жили здесь эти бабы, которых совсем не случайно звали девками понедельника, рожденными под черной звездой неудачи и горестей. Ведь именно понедельник повсюду считают самым корявым и проклятым днем. На долю душевнобольных именно этот день остался, как горестное клеймо.

Несчастные бабы… Во время просветлений в сознании они становились прежними. Вспоминали и любили родню, детей, внуков, тосковали по дому и работе, переживали: как-то там без них справляются? И глушили внутреннюю боль общением. Не важно с кем, главное – поделиться, поговорить о наболевшем, рассказать о себе, чтобы окружающие знали, что не родилась дурой, такой ее заставили стать, кому-то было нужно.

Вон старуха Ксения на самом солнцепеке сидит и теплым одеялом плечи укрывает поверх халата и кофты. И хотя вокруг несносная жара, просит валенки. Замерзает в вязаных носках и тапках. Щеки и губы старухи посинели, дрожат.

– Ксюша! Пошли чайку попьем. Горяченького! Враз душа согреется! – зовут санитарки в палату, опасаясь очередного приступа. Начинается он внезапно, валит с ног, изматывает человека до изнеможения. Едва Ксения вошла в палату, упала на пол, скорчилась в судорогах, скручивалась в жгут, билась головой и телом о стены, пол. Клочья рыжей, как ржавчина, иены повислина губах. В помутневших глазах боль и мольба. О чем?

– Ксюша, успокойся, ласточка! Зачем переживаешь, не нужно так много вспоминать и думать. Побереги себя, ведь ты у нас умница! – говорит санитарка Люба и уговаривает больную: – Яваренье из дома принесла, клубничное. Твое любимое. Давай успокойся, моя хорошая, да и попьем с тобой чайку!

Та слышит, силится побороть приступ, хочет что-то сказать санитарке, но язык не слушается, не выталкивает слова изо рта, держит их на замке за зубами, даже челюсти свело от боли.

Санитарка Люба давно научилась определять состояние больных по глазам. Коль реагирует баба на слова – приступ не глубокий, скоро закончится, можно не переживать и не вызывать вторую санитарку и врачей.

Вскоре приступ стал ослабевать. Старушка уже не билась об пол, тихо лежала под своей койкой, положив под щеку вместо подушки тапочки. Она гладила их ослабевшей, дрожащей рукой и улыбалась кому-то невидимому. Вот Ксения дернулась, словно ее ударили, свернулась клубком, долго вздыхала, плакала, потом вылезла из-под койки, виновато опустив голову:

– Прости меня, Любаша!

– За что? – удивилась санитарка.

– Видно, обидела тебя, – вздохнула тяжко.

– Ничуть!

– Правда? Ну слава Богу.

Ксения попала в психиатрическую больницу давно. Привезли ее поздним вечером. Увидев женщину, главврач глазам не поверил. Кандидат медицинских наук! Лучший хирург области! Ее знали далеко за пределами своего региона. Ее уважали, с ней считались, у нее в отделении проходили практику студенты из-за рубежа.

Ксения! Она сама проводила сложнейшие операции на сердце. Спасла жизни многим людям. Отнимала у смерти новорожденных и пожилых. Бывало, в лицо не запоминала, а вот по болезням помнила каждого. Случалось и ей делать операции по восемь – десять часов, а остаток дня наблюдать прооперированного и радоваться, что и этот будет жить, сумела помочь.

Сколько бессонных ночей провела в своем отделении, борясь за каждую жизнь? Этого не считала. Зачем? Ведь работала для людей.

А дома муж. Он ждал ее у дверей кабинета, на крыльце больницы и дома на кухне. Засыпал иногда прямо в одежде на диване. Голодный, необстиранный, одинокий. Он тоже работал. Мастером на стройке. И ему хотелось тепла и заботы. Он завидовал больным. Ему иногда хотелось попасть в палату, где лежали больные жены. Хоть здесь он смог бы разглядеть ее, поговорить, заставить выслушать. Глядишь, потеплела б к нему душой, пожалела б и его, домой стала б приходить. Сколько же он так терпел? Год иль два? Нет, целых двенадцать лет. Случалось, надолго уезжал в командировки, жена даже не знала.