Текст книги "Помилованные бедой"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

– Узнала, кто ей помешал?

– Само собой. Я сам сказал о том стерве!

– Юрка! А сколько нервов истрепала она тебе в благодарность?

– Хватило! Ну да что теперь? Недавно видел ее. На базаре сумками торгует. Совсем одряхлела.

– Неужели пожалел?

– Посочувствовал. На жалость пороху не хватило.

– Скажи-ка, Юрий, к тебе в больницу не поступал Олег Долгополов? Его сослуживцы у меня побывали. Увидеться хотят.

– Есть такой. Он в Афгане и Чечне воевал!

– Точно! Давно он у тебя?

– Считанные дни. Ну и мужик! Крепко его скрутило, до самых печенок!

– Уже меня опередил, анатомировал? Кто разрешил? – засмеялся Сидоров и спросил: – Как он там?

– Плох! Ему нельзя видеться ни с кем. Он бросается на любого. Даже в общей палате не держу, всех перекрошит. Сила у него нечеловеческая. Вчетвером не связать. Не знаю, удастся его подлечить иль нет, он нашего санитара чуть не убил. Весь в переломах лежит в травматологии. А этот – в клетке. Конечно, лечим. Но с ним крайне трудно.

– Юр! Можно мне с ним поговорить?

– Поговорить? Ты ненормальный! Это нереально. Мы врачи, а не рискуем. Увидеть – пожалуйста. А в клетку не пущу. Он действительно опасен и непредсказуем.

– Его родного брата казнили афганцы. На глазах у Олега. Тот на год моложе был. Всего три месяца воевал. Остались сын и жена. А еще мать с отцом. Как к ним вернуться, как сказать, что не сумел защитить? А нервы уже на пределе. Говорят ребята, классный парень тот Олег. Его действительно боялись «духи». Сам смерть искал. Не отсиживался в укрытиях, не прятался в окопах. Сколько раз лежал в госпиталях… И все равно уходил на войну. Смелый мужик, вот только жизнью не дорожит. Говорят, что сердце и душу потерял на войне, потому оставшееся не жаль.

– Таких много у нас перебывало. Иные умерли, не придя в себя. Даже имя не вспомнили. О причине болезни подавно забыли.

– Этот очень многим жизнь спас!

– Зато свою не сберег.

– Ну разреши мне с ним увидеться!

– Зачем? От него ни одного слова не услышишь. Рано! Понимаешь?

– Хотя бы глянуть дай!

– Он бросается на решетку. Плюется, мочится на проходящих мимо. Пусть хоть немного успокоится. Да и что это за ребята, почему спрятались за твою спину? – спросил Бронников.

– Они вместе воевали!

– Я это понял.

– Юр! Они не знают, что он у тебя. Спросили о сослуживце. Они ко мне заявились спросить, не попадал ли в морг такой? Я по журналу глянул. Нет! Не было! Ребята и поделились своей бедой. Мол, этому человеку многие жизнью обязаны с войны. И если жив, вдруг помочь нужно? Они готовы в любой момент.

– Ему бы теперь не мешать!

– Хотя бы взглянуть дозволь!

– Ну, достал, Петрович! Мало тебе своих забот, вернешься домой оплеванный и обоссанный психом! Тебя из трамвая прогонят, домой пешком пойдешь через город.

– Если так, заночую у тебя в психушке!

– А потом предложишь мне ответный визит, провести ночь в компании какой-нибудь путанки? – рассмеялся Юрий Гаврилович.

– Зато у тебя будет выбор! Да еще какой! Не пожалеешь!

– Ах так? Ну ладно! – Юрий Гаврилович встал и пошел по коридору размашистым шагом. – Вот он! – указал на человека, лежавшего на полу за решеткой. Он повернулся ко всем спиной. Плечи его изредка вздрагивали.

– Олег! – позвал Леонид Петрович. Тот даже не пошевелился.

– Долгополов! Подъем! – крикнул Бронников.

Олег вскочил мигом. Протер глаза, увидел врачей и, скорчив свиное рыло, стал кривляться, корчить рожи, плеваться.

– Смирно! – приказал ему врач.

Олег будто замер, вытянулся по струнке.

– Долгополов, как ваше имя? Как зовут вас? – спросил Бронников.

Тот разинул рот, долго силился сказать слово, но не смог. Его лицо перекосила жуткая гримаса. Олег кинулся на решетку с диким криком. Стал трясти, пытался сломать. Но не получалось. Тогда заколотил по ней кулаками. Глаза налились кровью, лицо повело от нервных судорог.

– Отставить! – крикнул Бронников. Но Олег не услышал. Он пытался сломать клетку, но его сил явно не хватало.

– Олег, успокойся! – попытался привести его в чувство Леонид Петрович, но больной не реагировал. – Юр! А сколько дней ему понадобится, чтобы он успокоился и не бросался на решетку?

– Когда как. Все индивидуально. Одному недели хватает. Другому – всю жизнь. Буйное помешательство многих сгубило. Если сердце слабое, не справится человек с болезнью. А и как обследуешь его? Сам видишь. Домой отпускать нельзя. Он все и всех перекрошит. Никого не узнает. И сослуживцев…

– Но твои команды слышал!

– Это подсознательно. Он их не осмысливает и выполняет рефлекторно.

– Ну, раз доходит до сознания…

– Я не буду тебе врать. Это еще ни о чем не говорит. Надо ждать. Каким будет результат, давай не будем загадывать.

– Я столько доброго о нем услышал! – сокрушался Леонид Петрович.

– У меня, как и у тебя, всяких хватает. Мы больных не выбираем, как и ты своих покойников. Лечим всех подряд, кормим и ухаживаем. За иных сердце болит, – признался главврач.

– Ага! Значит, не все одинаковы? – усмехнулся Сидоров.

– Чудак ты, Ленька! Ну поставь перед тобой два гроба, в одном старушка под сотню лет, в другом трехлетний младенец. Кого жалко станет? Бабуля, как бы то ни было, пожила свое. Все видела и познала, успела от жизни устать. И смерть как дорогую подругу ждала, заранее к встрече с ней готовилась. А вот ребенок ничего не успел увидеть. Так и не понял, почему, сколько ни тянулся, не смог звезду рукой достать. Вот таких жаль, Петрович. По ним сердце болит. Они не осиливают эту болезнь и умирают в самом розовом возрасте. Хотя Олег твой тоже еще мальчишка! Что видел, кроме войны? Да ничего! Еще смерть… Такие редко задерживаются в жизни. У них нет якоря, чтобы привязать их цепями к семьям, детям. А они сдружились с горем. Разве случайно у Долгополова вся голова седая? Пошли, Леня! Не стоит тебе рвать душу, своих забот полно. – Отвел Петровича от клетки и вдруг услышал:

– Доктор!

Бронников не поверил ушам, оглянулся. Олег стоял, прижавшись лицом к решетке.

– Пить! – попросил больной.

Санитары бегом принесли воду. Он пил много, жадно. Напившись, огляделся, увидел постель и пошел к ней медленно, не оглядываясь.

– Первый просвет! Это уже здорово! – радовался Бронников. – Теперь будем с ним работать, наблюдать его.

– Держи меня в курсе! Хорошо? Может, ему повезет? У него отличные друзья, – сказал Леонид Петрович и добавил: – Помнишь, любил я девчонку. Она стала женой другого. Недавно умерла. Я рассказывал о ней. Поверишь, над ней, стыдно признаться, всю ночь голосил, потому что она у меня первой была. И я ее, оказывается, все годы любил. Но странно, я ее сегодня еще больше люблю.

– Да, это так понятно! – вздохнул Бронников.

– А я думал, что, сдружившись с тобой, тоже психом стал.

– Ты и был стебанутым, шизиком с самых пеленок! Вспомни, как еще в первом классе собрался жениться на своей учительнице. Представь, какая у тебя была бы теперь жена? Из морга не уходил бы ни на выходные, ни на праздники. А своих детей, если заимел бы, на цепь посадил бы, чтоб никто из них не переступил порог школы и не повторил бы твой подвиг! – хохотал Юрий Гаврилович.

Шли дни, недели… Вернулся из травматологии санитар Эдик. Юрий Гаврилович, увидев его на дежурстве, невольно заметил резкие изменения – парнишка словно постарел, осунулся, побледнел, подстригся и теперь стал похож на взрослого парня.

– Как чувствуешь себя? – спросил его главврач.

Эдик поторопился попросить о своем:

– Юрий Гаврилович, мне очень нужно посоветоваться с вами!

– Прямо сейчас?

– Наверное, так быстро не смогу.

– До вечера потерпит совет?

– Конечно! – приободрился парень. И в пять часов, как договорились, пришел к Бронникову.

– Присаживайся, Эдик! – Бронников увидел, как тот смущен, не знает даже, с чего начать разговор. – Что случилось? Говори как есть, что беспокоит?

– Я хочу, чтоб вы меня поняли!

– Постараюсь! – улыбнулся Бронников.

– Я долго лежал в больнице. Многое обдумал за это время. Всю свою жизнь по косточке перебрал.

– А зачем?

– Так нужно было. Многое для себя решил. Кто я есть, для чего родился, как мне жить дальше.

– И что придумал?

– Юрий Гаврилович, вы знаете, я до вашей больницы жил почти на улице, никому не нужный, всюду лишний, всем чужой! Ну не заладилось ни с кем. Короче, приклеился тут. Думал, уж здесь я никому не помеха. И снова облом. Меня едва не убил больной. Я выжил чудом. Когда попал в травматологию, слово дал себе – если выживу, уйду служить Богу. Хоть в монастырь или в семинарию, либо уборщиком при церкви. Ведь выживший должен держать слово.

– Человек обязан держать слово! Но что ты хочешь сказать? Или это все, о чем советуешься?

– Я перестал чувствовать себя нужным здесь. Ведь вот когда меня бил больной, он был новичком, никто из прежних за меня не вступился. Наоборот, хвалили того мужика, советовали вломить мне покруче! А ведь я умирал! – дрогнул подбородок.

– Эдик! Мальчишка ты наш! Понимаю тебя – и боль и обиду. Только подумай, на кого осерчал? Ведь эти люди не ты, бездомный! Они имели семьи, жилье, множество друзей и знакомых. Но куда все делось, когда свалила болезнь? Их не навещают, о многих совсем забыли и не хотят вспоминать. Они несчастнее самого горя. Добившись всего, о чем мечтали, брошены вниз, в волну презрения, и похоронены заживо. Против них покойники счастливцы. Они ушли навсегда от земных забот, им никто и ничто не нужно. Их душа ни по кому не болит. С того света не приходят в отпуск или на побывку. А вот у наших бывает время просветлений. Оно как окно в прожитое. И вот тогда, мой милый Эдик, льют слезы мужики. За все! Тебе того не понять! Но я-то знаю, каково спится под подушкой Кутузову. Нет, не храп соседа помешал мужику. А уж как не хочется ему, чтобы кто-то увидел его слезы. Уж поверь, тут и взвыть не грех! Пятерых сыновей вырастил. Всех в люди вывел, дал образование, ни одного не оставил без высшего. Семеро внуков выросли. Младший в пятом классе. И третий год никто его не навещает. Ненужным стал! А ведь всю жизнь на шахте, в забое, работал. Для детей старался. Чтоб им легче жилось. Видно, вовсе совесть потеряли детки! Ну да что с них взять? Так у этого самая легкая участь. Ему другие завидуют! И тоже не без оснований! Ты говоришь, что люди тебя всюду обижают. Но они чужие, какой с них спрос? И уж совсем грешно обижаться на наших больных. Они не понимают и не помнят ничего! Родную мать разнесут в клочья во время приступа. А узнав, что натворили, с горя тут же на себя наложат руки. Они больные! А ты не можешь этого понять и простить ту боль, которую тебе доставили…

– Я о том забыл, – покраснел Эдик.

– Лжешь! Ты это долго будешь помнить. Однако знай: быть монахом или священником куда сложнее, чем работать здесь. Если не прощаешь душевнобольного, как можешь простить многих? У священников душа и помыслы к святому, а там и спрос во много раз выше. Там милосердие и помощь на первом плане, а ты думаешь, где легче и удобнее прожить. Если тебя не узнают и не слышат больные, как станут уважать прихожане? Ничто не дается человеку так тяжко, как признание. Многие до конца жизни его не получают. И уходят ни с чем. Ты рвешься в небо! А может, стоит оглядеться и найти свое гнездо на земле? Нет! Я не отговариваю, ни о чем не прошу! Коль решишь, пожалуйста! Ни минуты держать не стану! Даю слово, даже помогу! Но только обратно не возьму. Даже если будет трудно с кадрами! Я знаю, у церкви на попечении имеются своя больничка и приют для несчастных, куда с радостью возьмут альтернативщика и уладят с военкоматом, дадут тебе возможность учиться. Только справишься ли?

– Если здесь получалось, почему там сорвусь? Вы никогда не делали мне замечаний на работе!

– Это верно! Вы всегда все делали вместе, и если один что-то упустил, второй обязательно исправит. Так оно и должно быть.

– За мной не переделывали!

– Эдик! Я не о том! Из нашей больницы ты уходишь один, другие такого желания не изъявили. Выходит, оставляешь друзей? Легко расстаешься с ними! Ну да дело твое! Ступай! Ищи где полегче! Да только сердечко не подморозь.

– Юрий Гаврилович! Я хотел посоветоваться. А вы уже гоните взашей! Правда, и так уже все понял. Зачем индюку конский хомут? Он из без него смешной. Так? – глянул на Бронникова.

– Я не силен в этих сравнениях, одно тебе скажу – хочешь, у нас оставайся, надумаешь уходить, держать не стану.

И поверь, никто не огорчится. Кто не держится за нас, тем не стоит дорожить. Понял? А мне домой пора! Там заждались. – Он вышел.

Эдик убирал в палатах, потом взялся протирать полы в коридоре и услышал:

– Эй, кореш! Можно тебя на минуту?

Эдик мигом узнал Олега. Тот стоял у окна, внимательно наблюдал. У парня лоб покрылся испариной. Невольно задрожали колени, и подумалось: «А если долбанет башкой в угол?»

– Слышишь? Не бойся! Мне уже легче. Всего на два слова. Не задержу!

Санитар подошел, но не вплотную, оставив расстояние в пару шагов на всякий случай.

– Слышь, кореш, как братана прошу, прости меня! Не со зла и не по умыслу тебя обидел. Ничего плохого к тебе не имею. Понимаешь, братан, садануло меня в Грозном. Хотел отовариться на рынке, а тут взрыв. Меня башкой в какой-то ларек. Я только хотел встать, а тут второй взрыв. Меня унесло на самые ступени рынка. А там люди! Обычные, бабы с детьми и старики, – помрачнело лицо Олега.

– Слышь, кореш, давай забудем! И перекурим во дворе. – Эдик вытащил пачку сигарет.

Они присели на скамью рядом, закурили.

– Ты успокойся, чего рогами в ночь переть, когда на носу утро повисло? Забудем все! – предложил санитар.

– Знаешь, как я ждал тебя. Каждый день. Мне все рассказали. От того на душе тяжело. Ведь там, на ступенях рынка, в тот день умирали дети. Их было много. Но я увидел девочку лет пяти. Она прижала куклу к животу, куда попал осколок. От крови кукла стала красной. И все пела… Мертвую девчушку забавляла. Лучше б я не видел… Взрослые мужики воюют с детьми и бабами! Да и кто другой придет на рынок в такое время? Я случайно зашел. А вот эти! Они там часто! За что убили? Совсем малышку! Она не кричала, ждала. Но помощь опоздала…

– Помощь часто запаздывает. Она как счастье по лотерее. Сотню обойдет, одному достанется…

– Вот тут ты верно подметил. Я тоже не думал выжить, а меня за шкирняк сколько раз в житуху возвращали. Так ни разу никто и не спросил, а нужна ли она мне?

– Это ты про жизнь?

– Ну да!

– Зря ее так полощешь! Ты воевал, а я без войны нахлебался горя. Тоже всякое лезло в голову. Устал от бед. И вот однажды сидим под мостом вместе с нищими, там теплее было, горел костер, я и ляпни, мол, так сдохнуть охота. А старик нищий посадил меня на колено и сказал тихо: «Пока мал, глупое тебе прощается. Но, слышь, вдругорядь не повтори, ухи вырву! Ты хочь и дите, а все ж мужик! Негоже нам смерть себе кликать и спешить к ей! Про жисть заботься. Об ей пекись и проси ее! А коль устал, гнилое ты семя!» С тех пор боюсь таких разговоров. Нищий добавил, кто смерть зовет, тот счастье от себя отпугивает. Да и негоже мужику хныкать. Дышать надо на полную катушку! Пока мы, мужики, живем на свете, шарик крутится.

– Прикольный ты, братан! Я думал, никогда меня не простишь. И костерил себя последними словами. Ведь ты для меня как та девчушка с куклой! А я своими руками чуть не угробил тебя! Прости! Козел я!

– Хватит меня жалеть, совсем в соплях утопил! За всю жизнь столько извинений не слышал. А то и загонориться могу! – рассмеялся Эдик. Олег предложил ему помощь и старательно вымыл полы в коридоре. Все двери палат и кабинетов протерли от пыли. Проверили порядок в палатах, подмели прогулочный дворик.

– А ты с кем живешь? Есть своя семья? – спросил Олег санитара.

– Куда мне семью? Я здесь, потому что от армии откосил! – сказал Эдик.

– Почему? Чего военки испугался?

– А на хрена она мне сдалась? Не терплю приказов и команд. Военка что есть? Жить и подыхать по чьей-то прихоти? А еще эта дедовщина! Мало из-за нее наших пацанов покалечено? А сколько убитых? Все случайности? Я не хочу попасть в число погибших при несении воинской службы. Хоть и оплакивать особо некому, самого себя жалеть пока не разучился.

– Нет, братан! Настоящий мужик должен отслужить в армии, чтоб самого себя человеком считать!

– Вот бубен! Ну что с тобой армия утворила?

– Это война!

– Спасибо! Мне что Афган, что Чечня – все по барабану! На хрена они мне сдались? Мне и в своем городе неплохо! Вот закончится альтернатива, найду место посытней, устроюсь и буду дышать клево! И ни один идиот не укажет, какую дырку мне нужно заткнуть своей единственной башкой! Она, может, и не очень умная, но моя, одна, вторую никто не подарит.

– Разные мы с тобой, – вздохнул Олег.

– И что с того? Ты своим умом живешь, а я своей судьбой доволен, – усмехался Эдик.

Они оба не заметили, как вошел во двор Бронников и, увидев их вдвоем, довольно улыбнулся. По тихому разговору и лицам понял: парни помирились, спокойно общаются, им не следует мешать.

Юрий Гаврилович еще неделю назад собирался позвонить Петровичу и сказать, что Олег Долгополов уже уверенно пошел на поправку и ему можно увидеться с друзьями. Бронников набрал номер телефона.

– …Я давно о том знаю. Он не просто на поправку, а давно вылечился. Но ты, как всегда, страхуешься.

– Петрович! Кому из нас лучше известно состояние больного? Тебе или мне?

– Раз он не лежит на столе в моей фирме и тем более не сидит у тебя в клетке, значит, он здоров!

– Погоди! А с каких пор морг стал фирмой называться? – изумился Бронников.

– Как ты безнадежно отстал! Ты попроси своих внуков, чтоб они вывели тебя в город на экскурсию! Сейчас каждый магазин имеет имя, свое название, даже аптеки!

– Это я знаю! Но при чем тут морг? Какой фирмой он может быть?

– Обычной, с красивым названием «Тишина». Предлагались, конечно, и другие, более экзотические.

– Экзотику в морг? Да вы что, сдвинулись?

– Ну, ты дремучий! Смотри на жизнь веселее! Вот новые русские предложили назвать мое заведение «Всадник без головы». Но это уже было. Потом, здесь появляются и наездницы. Нельзя же их обходить вниманием. Вот тогда и посыпались предложения со всех сторон, такие, что никто ни за что не согласится даже перейти через порог.

– Выходит, и нам свою больницу надо назвать как-то?

– Давно пора! Правда, твое заведение по городу имеет много названий, в основном кликух. Нуда не стану перечислять их. А то ты до конца жизни здороваться не будешь, как истинный псих!

– Скажи, ты приходил в мое отсутствие? – спросил Бронников.

– С чего взял? Я еще не скучаю по дурдому.

– Откуда знаешь, что Олегу легче и он пошел на поправку? Я о том никому не говорил!

– Юрка! Ты наивный! Мне твой Долгополов что спит, что тащится! Какая разница, что с ним, пока он не мой клиент? Но если помнишь, говорил тебе о его сослуживцах, так они нашли своего братана и уже три раза навестили. Довольны друг другом до обморока.

– Но как их пропустила вахта?

– Эти – никогда не разрешили б! Потому твою крепость штурмовали сзади! Да ты видел бы орлов, что это отмочили! Они не отступают.

– Но там же санитары, медсестры, дежурные врачи! Как их пропустили?

– Они стучали ему в окно, он выходил во двор. Там есть скамейка, они подолгу говорили. А вместо Олега под одеялом лежало свернутое одеяло соседа. Вот и все. Мне ребята рассказывали. Только ты там своих не гоняй.

– Тогда какой смысл мне держать его, если он нарушает мои предписания?

– Юр! Успокойся. Не устраивай шухер из ничего. Я поделился с тобой, а ты теперь своим истерику закатишь. А я окажусь крайним, виноватым во всем. Уж лучше б не делился с психопатом!

– Ладно! Успокойся! Не засвечу. Но мать Долгополова сегодня приглашу. Пусть увидятся, пора! И если есть у них условия, через недельку пусть забирают Олега.

– Ага! Недельку станут ждать! Сегодня уволокут домой! И спрашивать не станут. Ты сам отец! Поставь себя на их место!

– Долечить надо парня. Зачем так торопиться? Не отпущу раньше времени!

– Юрка! Ты просто вспомни свою мать. И эту пощади, поимей к ней сердце. Она слишком много выстрадала!

– Лень! Петрович! Не уговаривай. Это твоих можно хоть сразу отдавать родне! Вскрыл, заглянул, заштопал – и готов! А я души лечу.

– Свою сначала отогрей! Потом уж помогать берись! – буркнул Петрович недовольно. И, увидев в дверях клиентов, сказал им: – Проходите!

– Это ты мне? – услышал голос Бронникова в трубке.

– Ага! Только гроб не забудь прихватить себе. – Петрович поспешил положить трубку на рычаг. Но все ж успел услышать злое:

– Ох и ощиплю тебя, облезлый ворон! Попадешься ты мне на пути…

Петрович, как когда-то в детстве, свернул Юрке в ответ фигу, но, устыдившись вошедших, мигом сунул руку в карман.

Бронников после разговора с Сидоровым придирчиво проверил палаты, посты дежурных. Заглянул в журнал медсестры – все в порядке. Палаты сверкают. Петухов осматривает больных – кивнул коротко и снова повернулся к старику. В женском корпусе и вовсе тихо. Таисия Тимофеевна заполняет журнал. За окном утро, а женщина так и не выключила настольную лампу. Плохо видеть стала, но молчит. Ох как не хочется ей на пенсию. До слез обидно остаться одной, не нужной никому.

– Тая, как дежурство прошло? – осторожно тронул за плечо.

– Спокойно. Без единого крика. Повезло.

– Давай чайку попьем, – предложил врачихе.

– Сейчас. Мне три строчки осталось! – Дописала и, встав из-за стола, подошла к главврачу.

– Тая, как твои старушки – две последние? Не очень дергали? Иль были приступы?

– Миновало. Сидят по разным углам. Сами себя развлекают. Если одна плачет, вторая частушки поет. Бывает совпадение желаний. Обе поют. Только песни разные, – улыбалась Таисия Тимофеевна. Одна «Камаринскую» любит. Сама себе припевает, хлопает в ладоши и приплясывает. Вторая о неразделенной любви, эдак жалобно, с подвыванием. Видно, не везло бабульке основательно. Иногда бранятся.

– Друг с другом?

– Нет! В разные стороны смотрят. И кулаками грозят углам, стенам, потолку. Наверное, у них куча внуков. Велят им с чердаков слезть. И невесток грязью поливают…

– Просветы были? – спросил Юрий Гаврилович.

– Одна, которая моложе, плакала втихомолку. Пыталась с ней поговорить, кулаком замахнулась и послала в задницу. Я ушла…

– По адресу?

– Юрка, не хулигань!

– Ну а вторая что преподнесла?

– Помочилась в тапки, потом давай этим руки мыть. На пол налила лужу и в ней отплясывала. Халат на голову задрала, от дождя голову прятала и все кричала: «Ой, бабоньки, вся наскрозь обмочилася! От транды до макушки сухой нитки нет!»

– Бедная! Такое сокровище подпортила! Другие на ленты эту штуку распускают, у этой даже ниток не осталось! – хохотал Бронников.

– Зато поели обе очень хорошо. Ничего после себя не оставили.

– Это ты в каком смысле?

– Все съели дочиста! Но до унитаза не донесли. Рядом сделали.

– Хулиганки! Говорили с ними, как унитазом пользоваться?

– Они Ромку-санитара в туалет затащили и требовали, чтоб он показал в натуре. Тот, бедолага, Сему на помощь позвал.

– Чем все закончилось? Практические занятия прошли успешно?

– Ну да! Любу позвали. Она обеих старух мигом привела в чувство! Шутницы-озорницы, две кочки, а ребят до икоты довели!

– Ничего! К этому давно пора привыкнуть. Не первый день в нашем заведении.

– Юра! Все понятно. Но если тебя две бабки станут вынуждать снять при них брюки и сесть на унитаз, разве такое, даже в твоем возрасте, выполнимо?

– Тая! Дело вовсе не в возрасте и не в распущенности старух. Они впали в детство, потеряли то, что приобретали всю жизнь. Возраст сказался. К сожалению, сама знаешь, впадение в младенчество – явление довольно частое. А мы не можем забирать к себе всех старух. Лишь тех, кто опасен для окружающих. Эти обе хватались за ножи. И одна чуть не отрезала голову двухмесячной правнучке, приняв ребенка за курицу. Хорошо, что на тот момент внук вошел. Увидел и отнял ребенка уже из-под ножа! Этот внук у меня в кабинете все полы слезами вымыл, умолял взять старую на лечение, покуда горе не приключилось, А и мне куда брать? Вот сегодня четверых домой отправляю, а за воротами очередь в сотню больных. Сама все знаешь! На лекарства и продукты нужны деньги! Их нам цедят по копейке, Не хватает персонала! Мы задыхаемся и работаем на износ. Кто это поймет и поможет? Не одни мы бедствуем. Что можем изменить? Я бы рад помочь, да не могу. Сам уже устал. А и ты вымоталась, голубка наша. Вот приходит время пенсии твоей.

Заметил, как дрогнула женщина, и продолжил:

– Только не видать тебе отдыха! Придется работать, пока ноги носят. За нашу зарплату в дурдоме, как мне ответили, только психи соглашаются работать. Видно, мы здесь пожизненно, без замены и надежд на нее. Так что терпи, иного выхода у нас нет. – Грустно глянул Бронников на женщину, та тихо улыбалась.

Люди выписывались из больницы, на их места приходили новые, и только медперсонал оставался прежним,

С утра и до глубокой ночи в больнице шла своя жизнь. Сложная, противоречивая, смешная, она не останавливалась ни на минуту.

Вот так и сегодня. Ну чего нужно было этой старой Фекле? Но она все ж вскарабкалась на окно. Вцепилась за видимые и невидимые выступы, прилипла, замерла.

– Альпинистка моя! Скалолазка моя! – вошла санитарка в палату и потянула старуху с окна за подол халата. Та так лягнула Любку, что санитарку мигом сбила с ног. Женщина не сразу смогла встать. А бабка, повисев на окне, решила спуститься самостоятельно. Она мотала ногой, пытаясь достать пол. Не почувствовав опоры, заорала от страха диким голосом.

На ее крик прибежали Семка с Ромкой.

– Бабуль! Ты зачем туда залезла? – отвлекали внимание Феклы, чтобы та не прицелилась им пяткой в лоб.

– Землянику сбираю! Пошли вон с моей полянки, окаянные! – орала бабка, дергаясь в окне.

Вторая старуха сидела в углу, обложившись подушками, одеялами. Смастерив это гнездо, она представила себя курицей и, взгромоздившись сверху, усердно неслась, ждала, когда вылезет яйцо.

– Настя! Верните на место одеяло и подушку Феклы! – попросили санитары.

– Я курочка! Несу золотое яичко, – проскрипела старуха.

– Бабка! Да ты забыла! Последнее яйцо полвека назад снесла. Тогда тебя в последний раз дед топтал. Чего теперь ждешь, нетоптаная? Иль все еще своего петуха во снах видишь? Слезай с гнезда! Отнеслась уже! Ложись на свою постель! – Санитары пытались разорить «гнездо».

Но едва подошли к Насте, та опять вой подняла, погнала их от себя, грозя позвать всех деревенских мужиков с кольями и вилами.

Пока Семка говорил с бабкой, Ромка подкрался с другой стороны, разом схватил старую, бегом отнес в постель и тут же отскочил в сторону. Он знал, как может вломить такая вот безобидная с виду бабулька. Но случалось и другое.

Как-то подозвала к себе Настя обоих санитаров. Вытащила из тумбочки яблоки, груши, печенье и пряники, конфеты, стала ребят угощать. Семка с Ромкой в совершенстве овладели той практикой, Они знали: откажись от угощения – больная обидится. Взять совесть не позволяла. Ведь это принесла старуха с собой. На сколько ей хватит? А родственники придут ли, принесут что-нибудь старухе, неизвестно. Вот и крутят в руках по прянику, угощаются вприглядку.

– Ешь, внучок! У меня дома знаешь сколько деток осталось? Целых семеро! Две дочки, пять мальцов! Нынче все детные. Внуки уже женятся. И тоже дети! Их уже больше, чем тараканов народилось. Все мордастенькие, нахальные смалу, такая порода наша! Что ни год – новый цыпленок! Все живучие, крепкие, хваткие. Уж коль жрать сядет, умолотит наравне со взрослым. А в работе тоже не отставали. Пахать, сеять, косить, дрова рубить смалечку умели. А как иначе в деревне проживешь? Не пошевелишься – с голоду сдохнешь!

– Так оно и в городе, бабуль!

– В городе работа иная! Слыхивали про то! Кто из городских сумеет корову подоить или косить траву на сено? Нынче городские мужики разучились дрова колоть. Топор не умеют в руках держать. Вот тебе и мужики! У нас в деревне дети с такой работой управляются шутя.

– Бабуль! А кому в городе дрова нужны? Люди живут в квартирах! Там отопление, горячая вода подается по трубам!

– Во! Сбаловали люд! Надо, чтоб каждый сам себе ту воду грел, а то коснись лихо, мужики не выдержат и как мамонты посдыхают. Разве это верно? Нынче бабы все хозяйство на себе волокут, мужики только пьянствуют. Даже не дерутся. Тоже разучились. А как красиво раньше дрались. С кольем, стенка на стенку, кулаки в крови, зато как молотили. Не то что нынче! Чуть кто кого матом послал, враз пистолеты из карманов – пах-пах! И нету мужиков. А ить их завсегда недоставало. Зачем стреляться, родимые? В драке насмерть не зашибали. С нее через неделю все заживало. Ну ладно, иной синяк поносит, ну кому-то зуб вышибут. Так это же не жизнь отнять! Нет, в наше время люд чище был. Совестливый, работящий. Вон мои невестки пришли в дом. Все, как одна, – девушки! Я их за дочек и приняла. А внуки сплошных блядей натащили! Они еще с детсаду бабами стали. Мужиков меняли чаще, чем трусы. Ну, я их не стерпела. С дому согнала сучек. Всех до единой.

– Баба Настя, а много у вас невесток? – спросил Семка старуху.

– Десяток наберется. Всех по имени ужо и не вспомню! Полдеревни наберется, если не боле.

– Неужель ни одну не любите?

– Этих нет! Терпения моего не хватает видеть бабу без подола. С утра до ночи голые их задницы вижу и ни одного лица. Срамотища единая! Да коли б мы в свое время вот так оделись, нам старики косы повыдирали и ноги с жопы вырвали б! Я сыновьих жен уважаю. Они любимые. Но пошто своих невесток в руках не удержали, не разумею…

– А старик ваш живой?

– Давно помер голубь мой! Уже годов пятнадцать как. Сорвался родимый. Врачи ничем не смогли подмочь.

– Долго вы с ним жили?

– Почти полсотни годов. И ни разу не ругались. Все ладом да миром шло. Мужик мой человек сурьезный был. Не пил, не курил, по бабам не бегал. Да и куда? Кузнецом в колхозе всю свою жисть проработал. С утра и до ночи без выходных и праздников. А и замены ему не было. Все колхозники

знали, как тяжко на кузне, и никто туда не хотел даже в подручные.

– А вы с ним долго встречались до свадьбы?

– Ой, милок! Две зимы. В третью предложился в мужики. С подарком пришел. Принес обручальное кольцо. Так-то вот и уговорил. Обещался любить до гроба, беречь и заботиться. Никому в обиду не давать. И всякое слово сдержал. Не бил, словом не обидел. Хоть с железом работал, ласковым был что голубь. Бабы за ним хороводами ходили на гулянках. Он меня ни на единую не променял. С им я без седины до седьмого десятка прожила. В семьдесят три вдовой осталась. Ох и надоело без него маяться. Все к нему прошусь. На што сдалась вся маета? Нынче детва сама справится. Да и чего морокаться, почти все в квартирах устроились. Кверху задницами отдыхают.