Текст книги "Помилованные бедой"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

– А на самом деле?

– Никакого принца… И никакой мачехи. Анжела из приюта. Туда ее подкинули. Кто и почему, никто не знает. Давно это было. Девчонка росла нормально, училась неплохо, мечтала стать музыкантшей, играла на скрипке.

– А что помешало?

– Деревня! Поехала к подружке, а там свора собак. Анжелу всю искусали. Когда ее, испуганную, искусанную, доставили в больницу, было поздно, прошло три дня, а надо сразу. Так вот и поехала крыша. От страха иль инфекции с собачьих зубов, только изломана у девчонки целая судьба. Вылечить ее невозможно. Анжелу изматывают приступы. Они стали слишком частыми и валят с ног. А девчонка даже в бессознании зовет своего художника, тянет к нему руки и верит, что он к ней придет. Вот здесь уже не помочь. А жаль!..

Утром Иван Петухов начал обход больных, но его вызвали к главврачу.

Там уже сидела Елизавета Николаевна.

– Вы осмотрели Римму? – спросил Бронников. И попросил: – Извините, что вклиниваюсь в ваш распорядок дня, но очень прошу, пригласите Римму и придите сами. Вы ее лечащий врач. А потому без вас не обойтись.

– Римма! Пройдемте к главврачу!

– Зачем? – насторожилась женщина.

– У него в кабинете ваша мать…

– Что?! – Глаза чуть не выскочили из орбит. – Нет! Не пойду! Только не это! Лучше сдохну!

– Римма! Девочка наша! Все хорошо! У тебя прекрасная мать! Она все правильно поняла. Елизавета Николаевна сильная личность!

– Да уж! Мне ль не знать? Как пизданет по башке за все, чем накроюсь? Она не я! Ее оба корпуса не удержат. Ведь во всем виновата только я!

– Рим! Не самоедствуй! Пошли!

– Нет! Как в глаза ей гляну, такую кашу заварила! – плакала баба.

– Ну хватит! Подбери сопли! Никакой каши! У тебя ребенок? Ничего! Вдвоем с бабкой поднимете Оксану на ноги.

– Как она там? Здорово матерится?

– Пока ни слова такого не слыхал!

– Значит, все впереди! Пока пар не выпустит, она опасна!

– Ладно тебе! Более страшное пережила. Пошли. – Подал руку женщине. Та встала, одернула халат, кое-как причесалась и вышла в коридор следом за врачом.

– Проходи, Римма! – пригласил главврач.

– Ну что, мартышка моя? Обожгла жизнь твои бабьи прелести? Глянь, на кого похожа стала! Морда суслячья, транда овечья, жизнь не человечья! Как же вляпалась в это говно? Ведь говорила тебе, дуре! Уперлась, как сука в течке, поскакала за этим козлом! Он же гнус гнилой, даже издали на мужика не смахивает. С чего на него закипела? Сколько классных мужиков к тебе липли! Не-ет! Потянуло на кучу! Эх ты, шибанутая! Да я такому, как твой замухрышка, через ватное одеяло свою хварью не дам понюхать, хоть и старуха! Это ж оно! Жертва бракованного гондона! Таких меж ног в клещах давить надо! Выкидыш макаки! Гнойник старой бляди! Как ты пустила его на себя? Этого крысенка мизинцем можно зашибить насмерть! Ни одна путевая не решится хахалем назвать этого лысого мудака, а ты его мужем приняла! Совсем идиотка! Лучше б ты каждый день меняла мужиков, чем признала это чмо! Его даже в ночи стыдно показать городским бомжам, я уж не говорю о порядочных людях.

– Мам! Ну хватит тебе!

– Молчать, сучонка! Не то и с тобой управлюсь, как с тем козлом!

– А что с ним сделала? – побледнела Римма.

– Тебя не спросила!

– Мама! Он отец Ксюши!

– Хо! Внучка – моя кровь! Она уже дома! И я ее больше от себя не отпущу ни на шаг! Нельзя паскудам детей доверять! Ты глянь, в чем она была у них одета. Девчонка, а в халате, как старуха! В сандалях, какие свекруха в детстве таскала! Ни трусишек, ни майки, ни носков! О джинсах забыла! Те сережки с бриллиантами, что я купила ей, старая хивря в свои лопухи вдела! Ну что ты скажешь? Я навела там шорох за все разом! Всякий месяц на Оксанку по штуке баксов давала, а они вот так?

Бронников и Петухов удивленно переглянулись. Римма, покраснев, опустила голову.

– Мам, с кем дочку оставила?

– Она с Тарасом в машине сидит. Ждет.

– А что с Андреем и свекрухой?

– Живы покуда! Когда с них свое выдавлю, решу, что с ними сделать. Но сухими от меня не выскользнут. Это как Бог свят! Чтоб над тобой, сиротиной, столько глумиться безнаказанно? Да ни за что! И слышь, чтоб я твоих соплей по им больше не видела! Не то учуешь, что такое моя левая.

– Мам! Ну не грози!

– А я и без угроз вломлю. Наперед авансом, чтоб знала, кому подставилась! Да будет тебе багроветь! Правду тебе высказала, транда кикиморья! Садись и слушай, как тебе дышать нынче! К этим тебе пути нет. Со мной жить станешь! И без споров мне! Весь третий этаж – твой! А остальное – наше с Ксюшкой. Сама, коль захочешь, хоть сутками с нами, к тебе без разрешения никто не поднимется. Двоих охранников отдам для твоего покоя. И еще! С работы тебя этот козел уволил, сказал, что ты неизлечимая! Будешь на нас работать. Не нанимать же человека со стороны, если своя дочь отменный бухгалтер?

– Если доверишь, конечно, – зарделась Римма, зная привередливость и подозрительность матери.

– Доходы пополам, расходы тоже! Но главное, чтоб я больше не слышала о твоих повешениях. Либо ты берешь себя в руки и живешь человеком, либо не марай мне душу и отваливай на все четыре, без захода в дом! Если возвращаешься, вернешься мамкой и дочкой, навовсе! И ничего не утворять без совета, как и надобно в семье! Не то макуху долыса ощиплю, слышь, доча? Стерва ты моя недоделанная! Ну, иди ко мне, хвороба горькая! Говно собачье! Дай хоть обнять тебя, дуреху! Ну, здравствуй, выдра моя облезлая! Чего ж так боялась, глупышка? Ведь ты хоть какая, а моя кровинка! Самая лучшая и милая! Ты да Ксюнька! Кто ж еще родней? Нас так мало! Жить нам нужно. Чем дольше, тем лучше. Зачем уходить от нас? Мы любим тебя! И нету свету без тебя в этой подлой жизни. Не доверяй своему сердцу, не пошевелив мозгами. Знай, малышка, истинная любовь за деньги не покупается. Она и в нужде солнцем греет. Был бы жив твой отец, подтвердил бы и рассказал. Нам с ним имелось что вспомнить. А тебя есть за что любить. То я тебе не как мать, по-бабьи говорю правду! – Она выпустила дочь из объятий.

Римма смотрела на врачей глазами, полными благодарности. Вот так впервые поговорила с матерью. Все поняла, все дошло, со всем согласилась без споров.

Ее вскоре выписали из больницы под расписку матери. Та обещала ежемесячно привозить дочь на обследование, беречь ее от стрессов и нежелательных встреч.

Елизавета Николаевна, увозя домой дочь, звонко расцеловала врачей. И сказала на прощание Бронникову:

– Вот ведь всю жизнь стыдилась я появляться даже вблизи дурдома, чтоб никто не принял за стебанутую. А судьба вона как подсуропила, пришлось прийти. И диво! Именно тут увидела людей, по-настоящему умных и добрых, сердечных… Как жаль, что за стенами больницы очень мало таких…

Они уехали все втроем. Римма долго махала рукой из окна машины.

– Вот и эта навсегда покинула нас! – вздохнул Юрий Гаврилович вслед. И добавил: – А ведь счастье как раз в том, что уехала сама, домой, насовсем!

– Думаете, больше не полезет в петлю? – тихо спросил Петухов.

– Теперь уверен. У нее прекрасная мать, такая не даст в обиду своих. А и Римма изменится скоро.

– Интересно, а что эта мамка утворила с зятем?

– С бывшим зятем? Мне она рассказала сразу. Потом лишь услышал от нее подробности. Ну и женщина, скажу тебе! Преклоняюсь перед такими! – хохотнул Юрий Гаврилович.

– Что ж она с ним отмочила? – спросил Иван.

– Не убила, нет, она применила их! Ты же помнишь, Елизавета Николаевна говорила о даче за городом? Так вот там домишко не слабый. В два этажа и все коммунальные удобства. Построила с расчетом на дочь и внучку! Внутри все готово. Даже евроремонт сделала. А вот снаружи решила отойти от пещерных условностей и там, где был все годы участок, вздумала отгрохать бассейн. Как тебе задумка бабья? Причем он будет крытым. Купаться и плавать в нем можно круглый год. Размеры намечены приличные – все шесть соток под бассейн отвела. Ну и глубина стандартная, на два с половиной метра. Сейчас там земляные работы идут, копают котлован. Как думаешь, кто?

– Бульдозер, конечно! Или экскаватор!

– Шалишь! Андрей с бабкой! В четыре руки!

– Эти до конца жизни не справятся, – отмахнулся Петухов.

– Еще как стараются, не разгибаясь пашут! Елизавета предъявила им счет на кругленькую сумму. За все годы! Потребовала вернуть. Иначе, прямо сказала, пришлет свою «крышу». Этих ребяток Андрей знал. Понимал, те ждать и шутить не станут. Включат счетчик и, коль вовремя не отдашь, укоротят на голову его и мать. Возник вопрос – что делать? За недавнюю сладкую жизнь надо рассчитаться. А как? Те деньги, что имелись, не покрыли б и трети, но и подыхать не хотелось. Андрей пришел к бывшей теще вымаливать жизни. Свою и бабки. Елизавета думала недолго. Взяла с него расписку о долге, Андрею куда деваться, свидетелей до хрена! Она их в тот же день кинула на дачу, чтоб отрабатывали, не теряя времени.

– Долгонько ей бассейна не видеть.

– Не скажи! Елизавета Николаевна женщина умная. Сумму долга впрямую увязала со сроком выполнения работ. Чем

быстрее, тем меньше сумма долга. Так они с бабкой даже ночами при прожекторе вкалывают. Другого выхода нет. Там даже имеется сторож с собаками. Но псы только того старика слушаются. Во деловые! Они у него вроде своей «крыши». Не то слово, взгляд понимают. Любую команду мигом выполнят. А и сам дед как перец с табаком – смесь гремучая, под стать Елизавете Николаевне. У него кулак срывается без совета с головой. Язык – не приведись на такой нарваться. Изгадит так, что до конца жизни не отмоешься. Вот он приставлен хозяйкой следить за Андреем и старухой.

– Пожалеет. Старики – народ мягкий. Не зятя, так бабку пощадит, – предположил Петухов.

– Только не этот! Еще в зятьях Андрей часто прикалывался к деду, доставал его и унижал. Тот терпел. Но еще тогда предупреждал, мол, не доводи до кипения, вломлю. И однажды нарвался Андрей. Вломил ему старик. Ну, потом хозяйка заставила извиниться перед зятем. Теперь старик реванш возьмет за все!

– Нет! Бассейн копать вручную? Неоригинально!

– Елизавета Николаевна с ним не спешит. К тому ж не забывай, Ваня! Сам факт, что попали в рабы, причем надолго, убивает больше, чем усталость. А ну с шести утра и до полуночи каждый день вкалывают, без выходных и праздников, в любую погоду. Еще сторож материт в каждый след. Чуть что не так, кнутом по спине погладит, от всей души, не скупясь. С дедом не поговоришь и не поспоришь. Он, кроме Елизаветы Николаевны, никого не признает.

– А Римму?

– Та во взаимоотношения с рабочими не лезет. Ее дело – бухгалтерия.

– Но узнала, где ее бывший муж?

– Понятное дело! Но свидеться не захотела. Она приехала за своими вещами в квартиру свекрови и увидела на диване и на кресле вещи чужой женщины. Посмотрела на постель. А и там следы любовных утех. Вот тут-то и оборвалось все, что связывало с Андреем, Куда делись любовь и жалость? Даже вспоминать не хочет. Работает у матери. Все время дома. Мужиков возненавидела. Не только знакомиться, смотреть не хочет. Опять же время и это вылечит. Еще немного, и стихнет боль. Все наладится у нее, придет в норму…

Через месяц Елизавета Николаевна привезла, как и обещала, свою дочь на первую проверку в больницу.

Громко постучала в дверь главврача и, не дождавшись разрешения, шагнула в кабинет, вытащила из-за спины Римму, поставила перед Бронниковым и сказала, отдышавшись:

– Здравствуй, Гаврилович! Вот, привезла к тебе на проверку свою мандавошку! Ну, она у меня уже в бабы вылупается! Уже базарить умеет! Раньше только гундела! Нынче пиздюлей навешать сумеет. Учить пришлось лично! В этой блядской жизни баба обязана уметь махаться, иначе саму втопчут. Верно, дочка? – повернулась к Римме.

Та озорно глянула на главврача, кивнула, согласившись с матерью.

– А что? Суметь за себя вломить тоже нелишне! – произнесла она с усмешкой.

– Уже приходилось? – спросил Бронников.

– Конечно! Я, ничего не зная, приехала на дачу отдохнуть, легла на солнце позагорать, а этот козел решил меня огулять. Я ему как вмазала, он в бассейн с крыши улетел кувырком. С того дня не прикипает. Я ему пообещала зубы выбить, а мать – прибавить долг. Сразу перестал оглядываться в мою сторону и про любовь забыл. Ну и я не езжу больше на дачу.

– Долго еще ему копать бассейн?

– Половина уже готова, так мама говорит.

– Помимо денег, я забираю у них квартиру. Они себе уже сыскали комнатуху на окраине, рядом со свалкой. Когда закончат бассейн, туда переберутся, подальше от наших глаз. Не видя друг друга годами, мы быстро успокоимся.

Бронников с Петуховым осмотрели, проверили Римму. Она хорошо загорела, поправилась и отдохнула. Женщина уже не выглядела усталой, анемичной, как прежде.

– Ну что, Римма? Замечаний нет. Есть только предложение! – усмехнулся Петухов.

– Какое?

– Пригласить тебя на дискотеку! – Он предусмотрительно отступил на шаг от Елизаветы Николаевны.

– Не бойсь! Не ощиплю! Знаю, никуда она не намылится еще года три. Навсегда потеряла дочка веру в мужиков. Не скоро та боль заживет у нее в душе.

Однако Иван не поверил Елизавете Николаевне. За ее спиной Римка отчаянно кокетничала с ним. А значит, просыпалась в душе весна, улыбалась жизнь бронзовым загаром на теле женщины, и голос звенел колокольчиком, забывшим горе и слезы…

А через год Римма вышла замуж…

– Нет смысла в проверках. Ей повезло. Вовремя спохватились и отсекли очаг боли. Она теперь вне опасности! – сказал Юрий Гаврилович Елизавете Николаевне на прощание.

– Спасибо! Вы оказались сильнее меня. Я не увидела, не поняла, так подсказали. Сейчас у дочки все наладилось, думаю, что навсегда. Но, Боже мой, что могло случиться, не окажись вас на пути? Мне даже предположить страшно! – закрыла женщина лицо руками. Меж пальцами искрой сверкнула слеза и исчезла где-то.

Женщины вскоре уехали. Но в памяти друг друга они остались навсегда…

В жизни врачей больницы каждый день что-то случалось. Огорчения сменялись курьезами, в палатах обоих корпусов крики и стоны обрывал смех. Иногда в коридорах воцарялась тишина. Но ненадолго. Где-то на этаже обязательно послышится хрип, потом стоны, громкие, рвущие душу, за ними звуки ударов в стены, в полы. Новый приступ, очередной. Бегут санитары, медсестра. Надо помочь человеку одолеть приступ, перенести его с наименьшими потерями.

Держат врачи новую больную. Только сегодня поступила, а уже третий припадок, что же будет с ней ночью? Справятся ли с ней два санитара и медсестра? Но вот укол сделан. Больная перестала дергаться и биться об пол. Глаза закрыты. Лишь капли пота стекают со лба на подушку.

– Лиля! Ты слышишь меня? – спрашивает Таисия Тимофеевна, но женщина не отвечает. – Спит. Наконец-то!

– Нет! Не спит! Смотрите, пальцы синеют! – указала Лидия Михайловна.

Больше часа спасали женщину. Придя в себя, она снова заметалась по койке. Когда позвали Бронникова, больной вновь стало плохо. До вечера не отошли врачи от ее постели.

Лишь ночью Лиля пришла в сознание.

Нет, она не болела дома. Так уж случилось, привезли сюда на грузовике прямо с улицы, ранним утром. Всю ночь провалилась на асфальте. А тут первый прохожий заметил, позвонил и милицию. Те, глянув на недвижимую, засунули в машину, прямиком в морг доставили.

– Вот козлы! Зачем ко мне живую привезли? – едва глянув на Лильку, возмутился Петрович. – Эй, милашка? Ты чья будешь? Кто тебя сюда доставил? – тыкал в нос бабе ватку с нашатырным спиртом.

Баба крутила головой, но никак не приходила в сознание.

– Давай! Выскакивай в реальное! – тормошил патологоанатом, но женщина никак не открывала глаза. – Слушай! Ты чего? Не тяни время! Ишь, понравилось ей на моем столе валяться! А то как подкину пару хахалей с двух сторон, сама подскочишь и бегом домой домчишь, без отдыха и остановки! Вставай, говорю! У меня работы полно. Ну и гости теперь пошли! Ничего слышать не хотят, – злился патологоанатом.

Лишь после третьей ватки с нашатырем Лилька открыла глаза и попросила пить. Но поднять голову так и не смогла. Кто она, что с ней случилось, не помнила и не могла объяснить.

Женщина возвращалась с работы. С хлебокомбината. Ждала автобус на остановке. Самый последний, он останавливался напротив дома. Конечно, не обратила внимания на двух парней, остановившихся за спиной, предположив, что и этим хочется скорее попасть домой. Шагов не услышала. Лишь удар по голове, после которого долго летела в глубокую, провальную яму…

Саму Лильку быстро уволокли в подворотню. Обшарили сумку, но, кроме двух буханок хлеба, ничего не нашли. Проверили карманы, наскребли мелочь на проезд. От досады надавали бабе по морде, та открыла глаза и заорала от страха.

– Кончай базар, телка! Не рви глотку! Гони бабки! А не дашь, сорвем натурой! – задрали юбку.

– Генка! Давай ты первый! – услышала баба и стала отбиваться от навалившегося мужика.

– Тихо, ты, сука! Размахалась тут! – Получила пощечину.

Лилька взвилась. Вцепилась в лицо мужику дикой кошкой. Тот заорал, взвыл:

– Ну, курва! Во все дырки-щелки получишь! – врубил ей кулаком по голове, в лицо, а потом врезал в лоб камнем, оказавшимся рядом, под рукой.

Она уже не сопротивлялась, ничего не чувствовала. Двое мужиков, натешившись бабой, тут же ушли. Лишь перед рассветом старый дворник вытащил бабу из подворотни, оставил прямо на улице, не пожелал связываться с милицией.

Две недели Лилька была между жизнью и смертью. Память словно заклинило. И если б не работа, никто не вспомнил бы о ней. А тут хватились. Искать стали, достали мужа-алкоголика. Тот дома с месяц не показывался. Но, узнав, что случилось с женой, бегом прибежал в больницу. Долго сидел возле Лильки, все прощения просил:

– Дурак я! Мне б встречать тебя надо! Кто ж знал, что такое стрясется? Уж ты прости. Больше не повторится, Завяжу с пьянкой, с друзьями. Слышь? Завтра на работу пойду. Ты лечись. Я ворочусь в дом, наведу порядок, стану тебя ждать.

Лилька не верила. Муж пил уже не первый год. Все оттого, что жена не беременела. А ему детей хотелось;

Муж был столяром. На мебельной фабрике его ценили. Специалист хороший, потому прощали многое. Но терпение небесконечно, и Яшку уволили. Мужик не огорчился. Он успел натаскать с фабрики материал и, собрав из него стол иль кресло, продавал недорого и снова пил, радовался жизни. Так шли недели, месяцы, годы, Теперь он сам молчал о детях. Жена о них слушать не стала б. Да и какой там ребенок, если мужик себя кормить перестал? Лилька не ругала Яшку. Не видела в том смысла. Не попрекая, делилась с мужем скудным куском. Но когда он в ее отсутствие пропил ковер со стены, баба тут же выгнала Яшку на улицу, не велев ему появляться даже на пороге.

Он пообещал. И слово свое сдержал. Не давал знать о себе и не появлялся. Когда его взяла милиция, заподозрив Яшку в тяжком преступлении, у мужика нашлось много свидетелей, доказавших Яшкину невиновность.

– Черт знает куда катимся, – сетовал следователь. – Пьяницы своего защитили, доказали непричастность к случившемуся, а на громадном хлебозаводе даже не хватились враз. Нет у них возможности развозить своих по домам! И рискуй люди головами после второй смены. Не только у них такой бардак.

…До полуночи задерживались в больнице врачи возле Лилии. Ее осматривали и обследовали врачи областной больницы, делали снимки, изучали их, спорили, нужна ли женщине операция и, главное, что она даст. Не ухудшит ли состояние больной?

А время шло. Врачи следили за здоровьем женщины, сверяя с фактами предположения, и все же решились на операцию. Она обещала быть не только трудной, но и долгой, утомительной.

Бронников еле сдерживал себя:

– Пора позвонить, может, она умерла? Не выдержала? Прямо на столе не стало? – У него начинали дрожать руки, он то и дело заходил в кабинет, чтобы перекурить.

Вот и рабочий день закончился. Пора домой. Но как пойти, не узнав результата? Юрий Гаврилович набрал номер ординаторской.

– Операция заканчивается. Пока все нормально, а дальше будем ждать. Сами знаете, сколько критических дней впереди! Их тоже нужно пережить! – ответили со вздохом.

Едва вышел за ворота больницы, лицом к лицу столкнулся с Яшкой.

– Как моя?

– Операция сделана. Теперь надо ждать…

– Только бы выжила!

Юрий Гаврилович заметил, что Яшка тщательно побрит, подстрижен, умыт и одет опрятно.

– Домой вернулся?

– Ага! Все ж семейный. Негоже на свалках в обнимку с барбосками спать. Глядишь, и моя недели через две домой придет.

– На работу устроился?

– Вернулся! Надо мной с неделю хохотали. Мол, из декретного воротился! Аккурат через три года. Ну, показал, что ничего не растерял, по тому ж разряду приняли! – радовался человек.

– А пить бросил?

– С этим завязал! Теперь уж навсегда. Слово дал Лильке, что никогда пьяным не увидит.

А через три дня Юрию Гавриловичу позвонили из областной больницы:

– Умерла Лилия… Не выдержали сосуды, подвело давление. Оно и убило…

– Как же так? Упустили? Прозевали миг, и ее не стало.

Задрожали руки, зазвенела у виска тонкая, пронзительная

струна.

«Нет ее, нет, а жизнь продолжается, даже странно, что ничего не изменилось, не остановилось. Ведь человека не стало! – Закурил главврач. – Что же я теперь скажу Яшке? Ведь вот он выжил и на ноги встал из-за надежды… Как же теперь он будет? Кто его станет ждать? Ее у него отняли те двое. Милиция их так и не нашла. Обидно… Почему у нас некому защитить человека? Может, и мне уготовлена участь сдохнуть от чьей-то руки, какого-нибудь козла, позарившегося на зарплату…»

– Юрий Гаврилович! Что с вами? – тормошит Бронникова Петухов. – Встаньте! Что случилось?

– Упал, Вань! Даже не помню как. Отказали часы внутренней защиты, и я не успел дойти до дивана.

– Неприятность?

– Да, Вань…

– Какая?

– Лиля умерла…

Петухов молча сел рядом. Ни слова, только в глазах боль и пустота. Опять потеря…

– Иван Борисович! Нам можно вести больных помыться? – вошла санитарка Люба.

– Ведите!

– Вот и тебя по отчеству звать начали. Стареешь или мужаешь? Смотри, сколько седины в голове появилось! А ведь пришел к нам совсем мальчишкой. Мне и не верилось, что останешься, приживешься и сработаемся с тобой. Трудная она у нас, эта работа. Оттого морщины и седины из самой души прут.

– Мне сегодня Кутузов ультиматум предъявил. Если сегодня не отведу его в театр, он вместе с войском начнет восстание против нас, то есть поднимет бучу.

– Час от часу не легче! – отозвался Бронников. И спросил устало: – Какой спектакль хочет посмотреть?

– Уже увидел!

– Так скоро?

– Я его в общую палату привел. Там запорожцы писали письмо турецкому султану. Мы очень кстати подоспели. Правда, поначалу моего Кутузова за султана приняли, но потом разобрались и стали играть в Соловьев-разбойников.

– И что?

– Да опять Сталин всех охмурил. Все вкусное забрал себе. А Ленина велел из Горок этапировать на Колыму за то, что тот продал землю крестьянам, а деньги себе присвоил и не поделился. Теперь Сталин грозит власть поделить в народе, но Ленину от того ничего не отломить. Короче, опять у них разногласия. Они же приговорили Бухарина с Троцким к расстрелу, а сегодня снова увидели их живыми во дворе на прогулке. Так вздумали приговор исполнить лично. Пришлось в клетке закрыть вояк. Ну уж очень разбушевались.

– Как там Черчилль? – спросил Бронников.

– Спокоен как слон! Только свой положняк постоянно требует!

– Армянский коньяк, что ли?

– Ну да! Я ему давал чай! Отличил. И компот. В лицо вылил. Так и сказал: «Что думаете, сэр, будто я благородный напиток от помоев не отличу? Еще чего! У меня в жилах течет голубая кровь, и вы с этим обязаны считаться!»

– Ишь ты! – рассмеялся Юрий Гаврилович и добавил: – Скоро он запросит кофе в постель!

Тем временем санитары повели больных женщин мыться в душевую. Пять баб торопились, расстегивали халаты на ходу. Санитары несли следом полотенца, чистые рубашки и халаты. Едва открыли душевую, женщины остановились. Лишь две, немного помедлив, переступили порог, вошли, стали раздеваться.

– Дуся, Катя, Генриетта! Ну, чего топчетесь в дверях? Давайте! Проходите живее! – звали санитарки.

Евдокия и Екатерина вошли робко. Огляделись по сторонам, раздевались медленно. И, оставшись нагишом, шмыгнули под лавку, предусмотрительно поджали ноги. Наружу остались торчать две худые задницы, которые бабы прикрыли руками.

– Ну, куда влезли? Зачем? Идите мыться! Смотрите, какая теплая вода! А мыло – душистое, красивое! Давайте, мои хорошие! – уговаривала Люба женщин.

Две из приведенных уже самостоятельно мылись, кряхтели блаженно. Дуся остановилась напротив санитарки, та ню-

хала мыло, нахваливала его. Дуська смотрела Любе в лицо и вдруг, выхватив у той из рук мыло, стала спешно заталкивать кусок себе в рот.

– Дуся, нельзя! Отдай! Им только мыться можно, есть не смей! – заорала санитарка, но больная старательно грызла мыло.

Люба окатила ее водой. Баба перестала жевать мыло, погналась за санитаркой, но поскользнулась, упала на живот и, как пловец, замолотила руками по кафелю. Обе санитарки навалились, повели Дусю под душ. Та вырывалась, пока не попала под воду. Там она сначала собралась в комок, съежилась и все ждала, когда перестанет идти дождь. И лишь после того, как санитарки натерли мылом, до нее дошло, что она в душевой. Дуся стала мыться сама.

Екатерина стояла, повернувшись спиной ко всем. Она давно считала себя императрицей и не мирилась со своей наготой в присутствии черни, требовала свои одежды, слуг. Иначе обещала казнить всех, кто посмел раздеть и смотреть на ее наготу.

Екатерина метала грозные взгляды на всех, кто пытался к ней приблизиться. Но и сама не мылась, ожидала банную девку.

– Иль ты меня не узнала, я и есть она! – подошла санитарка Люба.

– Я девку свою жду! Где она? Наверное, опять с ключником балует? Ох и доберусь до них, обоих выпорю кнутом! – метала грозные взгляды на Любу, все ж сумевшую изловчиться и включить душ.

Екатерина подскочила от неожиданности:

– Как смеешь, холопка, государыню обливать холодной водой?

Поймала за руку, санитарка рванулась. Екатерина потеряла равновесие, упала, Люба принялась натирать ее мылом.

Екатерина никак не могла встать, придавленная к полу, и лишь орала:

– Ну погоди, ужо встану, ох и надеру шельму!

Пыталась ухватить санитарку хоть за что-нибудь. Но не

получалось, не доставала.

– Черт меня трет! Сдерите его с меня!

– Люба моет! Не вопи!

– А где ж она? Сколько ловлю, не поймаю!

– Лежи тихо! Императрица моя долбанутая! Вот вылечишься, вернешься домой, я к тебе в гости приду, потру тебе спину по старой памяти, – обещала Люба.

Екатерина бурчала:

– На то банные девки имеются, А тебя конюху отдам. На ночь. За то, что холодной водой измочила до нитки, до самой задницы.

– Генриетта! А ты чего стоишь сиротой? Живо под душ лезь, чего время теряешь?

– Не пойду. Остатки сисек потеряю! Какая была грудь! Все завидовали! Помылась тут всего два раза, и ничего не стало! Кому перешло?

– Никому твое не нужно. Какие были у тебя, такие и остались. Иди сюда! – Санитарка втащила женщину под душ, та прикрывала руками худые груди, а больные хохотали:

– Не то прячешь! Бери ниже! Вот если ее смоет, и вовсе беда. Баба без грудей и даже без головы еще баба! Но без транды уже все, только урыть остается. Так что знай, что прятать!

– Эх-х, где мои семнадцать лет? – оглядела себя Евдокия и вздохнула горестно: – Цветком называли, розой! Парни толпами вокруг кружили. Сколько объяснений и предложений слышала, со счету сбилась.

– Ну что ты пиздишь, цветочек, крапива подзаборная, парни за тобой ходили? – пришла в себя Генриетта. – Мы ж с одной деревни, мне ль ты неведома? Где ты в нашей глуши парней видела? Их даже на застолье не имелось. Кривой Лука да хромой Федот, да и те для видимости. Раньше хоть баб в скирды звали, нынче и на это негожие сделались, постарели. Об каких предложениях здесь мелешь? Кто их сделает? Колхозный бык иль пастух Тихон? Так он в последний раз свою старуху лет тридцать назад огулял, тебя еще в свете не было. Ему уже давно упокойники снятся, к себе зовут. Видать, и ты из снов лопочешь. Но коли по чести сказать, всегда страшной была!

– Сама кикимора! Сама шишига! – взвилась Дуська, но санитарка, окатив водой бабу, поспешила вывести больную из душевой, пока спор не перерос в рукопашную.

Помывшиеся женщины быстро потеряли интерес к недавней теме. В минуты просвета вспоминали свою деревню, пусть и глухую, но самую красивую и дорогую на всей земле.

Слушая их тихий разговор, задумались о своем и другие. У каждой бабы имелись семья и друзья. Многие из них еще недавно где-то работали, а вот теперь остались за бортом жизни. Осознавать такое во время просветлений тяжело.

– Как-то там мои дома управляются? – послышался тихий вздох Екатерины.

– Твои уж справились. Их много. А вот у меня единая мать осталась. Все жилы порвет одна, покуда все наладит. Легко ли в одни руки гору дел своротить? Как вспомню, душа кровями обливается. Кажется, имей крылья, рванула бы отсюда прямо домой. И к мамке – в избу! – всхлипнула Дуська.

– А где ж отец твой? Чего матери не подмогает?

– Как и другие. На заработки смотался в город. Уж сколько годов нету! Ровно в деревне делов мало. Спробуй везде самим! Одной картохи полгектара посадили. Да капусты, морковки, свеклы, луку – еще столько, да сад – с деревьями и кустами. Все прополоть, окучить, подрыхлить, удобрить и собрать. А сено корове запасти, а дров на зиму напилить и домой доставить. Пока все справишь, килу наживешь, – роптала баба.

– Оно и в городе не легше. Целыми днями как в колесе. С утра до вечера на работе. Домой воротишься, не отдохнешь. Кухня, дети, муж. В магазины и на базар бегом. В выходные – стирка и уборка. Об отдыхе и не вспомнишь. Разве это жизнь?

– Но иные даже успевают отдохнуть. Причем за границей, во всяких там Парижах, Турциях. Иль они умней всех нас? А может, мамки им помогают?

– Хрен там! Нынешние мамки помогать не будут. Ждут, чтоб их ублажали, а на стари лет с ума сходят!

– Это ты про кого? – подняла голову бабка Женя.

– Нынешние старухи объявления в газеты дают, мужиков себе ищут! В семьдесят лет себя привлекательными называют, хорошими хозяйками. А и мужиков требуют без вредных привычек, обеспеченных материально, с автомашиной, без детей и внуков. Но главное – без мужских проблем. Вот так! Мать из такой старухи – как из меня аэроплан. Мы читали то объявление с бабами в деревне. Хохотали до уссыку, нам так хотелось увидеть ту малахольную. Ить она на воле бегает, чумовая дура. А ей тут должно быть место. Это ж где видано, чтоб за корявую бабку так много мужики давали?

– Да ежли сокол при мужской силе, на хрен его машина? При чем дети и внуки? Я, укажи адрес, сама б за ним пешком сбегала и в грудях принесла, чтоб другие не сглазили мое сокровище.