Текст книги "Помилованные бедой"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

– Что? Я тебе наложу, засранец! Так вломлю, не порадуешься! Все лохмы выдеру! Ишь, смелый выискался. Туда же! Одной дуры мало! Чтоб не смел о таком болтать! О нас подумал?

Зинка ткнула мужа в бок острым локтем, посмотрела на Васю сердито. Тот вытирал платком вспотевшее лицо:

– Поехали домой! Мы сами тебя долечим. Хочешь, отпуск возьму, побуду дома. На работу покуда нельзя. Можем на море поехать на пару недель. Помнишь, с самой юности о том мечтали.

– Тогда мы были другими, верили друг другу. А нынче как? На море тоже к сучкам станешь бегать?

– Зин, машина железная, а и та ломается. Ее не добивают, чинят. Ты меня зашпыняла. За все годы единственный случай, а уж кобеля из меня слепила, вроде все годы блядовал, – отвернулся обиженно.

– Эх, Вася! Ведь один остался б. Кого тогда винил бы? Вот и первый случай! Легко ль предательство пережить? Ты поймешь, когда тебе рога наставят.

– Еще чего недоставало! Голову сверну! Гадом буду! – подскочил мужик как ужаленный.

– Ага! Тебе обидно? А я не человек?

– Кончай, Зинуля! Баб за блуд как коз дерут! Не приведись примечу, ноги выдерну!

– Я еще не простила тебя, а ты мне ноги грозишь вырвать! Ишь шустрый какой! Иди к своей Зойке. Там права качай. Не успел очиститься, уже зубы показывает, во бесстыжий! О чем говорить с тобой! – Встала со скамьи, сделала шаг из беседки, но Василий придержал:

– Я за свое прощения просил. Уж сколько пережил, молчу. Но когда мне грозят рогами, это уж слишком. Всему есть предел. И унижать себя не позволю. Другие мужики всю жизнь от жен по бабам бегают и тоже попадаются, но их не позорят, не мстят и не попрекают. Ты уже сполна отомстила. На работе все знают, что отчебучила, следователь прокуратуры растрепался, в доме Зойки осрамила перед всеми соседями, в нашем доме то же самое. Неужели мало? Почему не о прощении, о мести думаешь? Выходит, никогда не любила?

– Еще как любила, оттого простить трудно!

– А что мешает? Я вот он – весь твой, со всеми потрохами! Поехали домой, чижик! Хватит нам поодиночке мучиться!

– Надо главврача уговорить. Если он отпустит, уедем…

Бронников не удивился, увидев Ткачевых. Он понял, зачем они пришли, но вида не подал.

– Юрий Гаврилович, муж за мной приехал. Отпустите, пожалуйста, домой. Я себя хорошо чувствую. Да и Вася отпуск берет, побудем вместе. Может, и на море съездим.

– Ну что ж! Мешать не стану. Забирайте вещи, и счастливого пути.

Через полчаса главврач простился с Зинаидой. Василию не подал руки. Вольно или невольно тот едва не стал убийцей. Бронников никогда не прощал таких.

– Юрий Гаврилович, Саша к вам просится! – заглянул в кабинет Петухов.

– Пусть войдет! – встал навстречу плотной женщине. – Как самочувствие? – спросил улыбчиво.

– Все отлично. Хочу попроситься домой на выходные. По мамке соскучилась. В бане хочу попариться. С веничком!

– А банька своя? Или у соседей?

– Конечно, наша! Еще дед строил. Мамка веников запасла на весь год.

– Хорошо, отпускаю. Скажите своему врачу, что я разрешил вам пойти домой на выходные.

Саня улыбнулась всеми зубами, к двери вприскочку побежала. Бесхитростный человечек! Живет простыми, земными радостями. А вот болезнь чуть не погубила. Хорошо, что вовремя спохватились. Теперь уж отошла беда. И Санька снова ожила.

Юрий Гаврилович даже теперь, через годы, не может забыть случившегося с женщиной.

Шура жила в деревне вместе с матерью. Та всю жизнь, с самой молодости, работала дояркой. Никакого просвета не видела. Уставала как колхозная кляча. А ни пожалеть, ни посочувствовать некому. Единственная радость – Санька. Она с детства была крепышкой, горластой и хулиганистой. Озорства в ней в одной – на целую мальчишечью свору. Уж чего только не проделывала дерзкая девчонка!

Мать все мечтала выучить, дать ей высшее образование, но куда там! Шурка запихивала в стол учительнице ужей, мышей, жаб. И ликовала, когда та орала от испуга не своим голосом. Учительница жаловалась на Саньку ее матери, та грозила дочке пальцем, но никогда не била, не кричала.

«Авось израстется, не до шалостей будет. А пока не понимает, мала еще», – успокаивала себя баба.

Бить дочку было жаль. Одна она у нее росла. Нет, отца у Шурки не имелось. Потому называли ее найденкой, нагулянной. И только Шурка с матерью помнили и любили его. Иногда от него приходили скупые письма и редкие, нещедрые переводы.

– Короткая была наша любовь, зато на всю жизнь, – говорила мать дочке.

Шурка замечала, как быстро старилась мать от бабьего одиночества, но никого не видела вокруг, не признавала. Уж кто только не заглядывался, всех гнала прочь. Дочка это видела и однажды спросила, пожалев:

– А может, возьмешь кого-нибудь в дом? Все ж мужичьи руки не лишние. Траву скотине покосить, дров ли подрубить, да и в избе дел хватает. Тебе ж легше будет управляться.

– Стану я с каким-то хорьком в одной хате дышать! Стирай его вонь, готовь жратву да ублажай гада! А он ковыряться будет и указывать мне в моей хате? Не-ет! Ни за что! Я ж его коромыслом уложу! Никто мне не нужон, ни прынц, ни бродяга! И тебе отчима не приведу. Живем мы с тобой тихо, смирно, чего еще нам нужно?

– Мам, а если замуж выйду, как тогда?

– В час добрый, дочуха! Благословлю вас, сама в монастырь отправлюсь.

– Зачем? У тебя свой дом, хозяйство. Сколько сил во все)то вложено. Кому отдашь? Оно наше! А и детей поднять мне поможешь, коли повезет и кто-нибудь сосватает…

И приглядел девку деревенский парень. Когда-то трактористом в колхозе работал. А теперь ни одной технической единицы целой не осталось. Все поржавело, сгнило, рассыпалось. Парень в пастухи пошел. Хоть какая-то копейка, не сидеть же без дела. Шурка все ж уговорила его поискать работу в городе, чтоб от нужды не пропасть. И получилось у них. Обоих на стройку взяли. Санька хотела мать к себе забрать, да Гришка заартачился. Мол, давай сами жить, без родни. Не то, коли свою родню приволоку, забудешь, сколько углов в нашей комнатухе.

На том и порешили. Но Шурке обидно было. Только вместе жить начинают, а мужик уступить не хочет. Так-то и получилось, что в выходные всяк свою родню навещал: Санька неделю в городе, в выходной в деревню к мамке. После бани на русской печке лежат рядышком и беседуют. А однажды мать и скажи:

– Может, скоро и у тебя дите под сердцем появится. Буду жива иль нет, кто знает? Но твоему дитю и я приберегла на всяк случай. Гля сюда, – указала на старый сундук. Открыла его, достала потайной ящичек, а там еще царские золотые рубли. Да много… – Это твоему дитю от меня на почин. Но только в крайнем случае пусть возьмет. Нехай старается дальше породу сохранить. Как мы с тобой сумели сберечь. От всех! Наши деды и отцы от революции их сохранили, в войну не потратили, и вишь, до тебя сохранились. Их ровно двадцать пять, столько, сколько тебе годов нынче. Об том никому не сказывай до поры. А коли припрет нужда, пустите в ход…

Но баба она и есть баба. Вернулась Шурка в город и рассказала о золоте мужу. У того глаза загорелись. И хотя всю жизнь в нищете прожил, царский рубль, в глаза не видя, от медного пятака не отличил бы, жадность взыграла тут же.

Куда там ждать ребенка? У него и сон, и аппетит пропали. Одна мысль свербила мозги – как забрать у тещи золото? Знал, сама не отдаст, выпросить не получится, а вот отнять… Но как? Теща с вечера закрывает ставни, а двери на запоры. К ней в дом потемну не войдешь. Не откроет, хоть головой колотись. Но надо забрать золотишко.

«Тряхну старую и смоюсь к братану в Мурманск. Оттуда на пароходе куда хошь! Зачем мне в женах деревенская телка? Да с этими деньгами такую отхвачу, целую королевну!» Начал узнавать исподволь цену золоту на черном рынке. С каждым днем глаза Гришки становились круглее от полученной информации.

– Червонное? Царское? Очень дорого!

– Сколько монет?

– Да ты князь!

– Покажи! – проталкивались к Гришке деляги со всех сторон. Угощали, обшаривали глазами старую одежонку.

– Что? Не спешишь загнать?

– Прицениваешься? Ну и барбос! Ты у меня уже на два золотых выпил и пожрал. Когда рассчитываться будешь? – брали за душу мужики.

Цыгане погнались за Гришкой с кнутами, еле сбежал от них. За неделю весь город знал о Гришке и золоте. Его узнавали всюду. Одни здоровались, другие грозили. Пообещал он несколько монет на зубы строителям, с которыми работал. Денег под эти монеты набрал. И когда его взяли за горло, указал на Шурку, мол, у нее возьмите. Вот и взяли бабу в оборот – отдай золото, иначе обоим головы оторвем. Санька мигом вспомнила свою оплошку и сказала, что решила проверить мужа, что на самом деле никакого золота в помине нет. Ох и набросились люди на Гришку. Все, что год назад ел, из него вытрясли. Колотили так, что Шурка вступилась. Вот тогда и ей досталось. Били скопом, там, где доставали. За мужа-афериста, за брехню. Гришку в ярости кто-то забросил в бетономешалку. Оттуда его достали по кускам. Вот тут-то и поехала Шуркина крыша. Она визжала, орала до пены изо рта, бросалась с кулаками на людей и бетономешалку. Только тогда строители поняли, что случилось с бабой, и отступили от нее. Вскоре Саньку доставили в больницу. Здесь она пролежала целый год. Уколы и лекарства быстро погасили вскипевшую ярость. Женщина старалась не вспоминать Гришку. Поняла и свою оплошку, стала молчаливой, скрытной. Ушла со стройки навсегда. Из больницы бабу отпускали иногда, а потом снова забирали на профилактическое лечение, чтоб, не приведись, не повторился приступ эпилепсии.

Шурка рассказала матери обо всем. Та перепрятала монеты в подвал, а дочка уже не смотрела ни на парней, ни на мужиков. Лишь старая мать, дождавшись, когда дочь уснет покрепче, все молилась о ее корявой судьбе, все просила помочь и защитить.

Бронников понимал женщин своего корпуса. Все они появились здесь по болезни. А последнее почти всегда было связано с мужчинами.

Юрий Гаврилович знал ситуацию и в мужском корпусе. И тоже сочувствовал людям. Они стали несчастными в большинстве случаев из-за женщин…

Бронников, услышав стук в дверь, тут же увидел Таисию Тимофеевну.

– Сегодня я подежурю ночь. У Лидии Михайловны заболела мать. Пусть девочка побудет дома. Вы не возражаете?

– Конечно, можно! Лишь бы больница не осталась без врача.

– Разумеется! Хотя эта неделя выдалась очень сложной, все валятся с ног, но пост не пустует.

Таисия Тимофеевна присела, давно они с Бронниковым не говорили по душам.

– Помнишь, Таисия, как мы раньше жили? – начал Юрий Гаврилович. – Теперь у меня в мужском корпусе работают двое нынешних выпускников – совсем мальчишки, а даже друг к другу в ординаторской обращаются на вы. Все годы вместе. А так и остались чужими. Чувствую, тяжко с ними придется.

– Юр, мы консерваторы, они себя называют продвинутыми.

– Так копируют Запад слепо. Своего багажа и стержня нет, берут пример черт знает с кого! Пришли вчера на работу в шортах. Ну пусть бы дома носили. Я их с больными перепутал.

Представляешь, на футболках скелеты во всю грудь. Психи наши заикаться стали. Полезли под койки! А на шортах какое безобразие – голые бабы во всю задницу! Сделал им замечание, попросил одеваться приличнее, они в ответ: «Как получаем, так и одеваемся. В нашем заведении только эта одежда подходит».

– Не трогай ты их. Повзрослеют, остепенятся.

– Не верю. Никакой серьезности.

– Юр, ты становишься брюзгой. С чего так?

– Тайса! Вспомни наше начало. По струнке ходили. Надо – мыли больных сами. А эти горшок из-под больного мало в перчатках, еще и через салфетку берут. Жвачки изо рта не вытаскивают. Представляешь, на работе!

– Тебе те жвачки помешали?

– Ну, знаешь! Может, завтра семечки принесут?

– Вот этого не жди! Немодно! Юра, пойми, они молодые! Посмотри на наших врачей и медсестер! Тоже юбки подстреленные. Кофт и в помине нет. Рыбацкая сеть на бретельках. Садится на диван, не то что шейку матки, печень видно. Но делать замечание бессмысленно. Только на грубость нарвешься. Потому не вижу, не обращаю внимания. И тебе советую. Пойми, между нами возрастная пропасть. Мы для них – дряхлые, пещерные старики! – вздохнула Таисия Тимофеевна с грустью.

– Ну уж черта с два – дряхлые старики! Знаешь, как мы с женой своим нос утерли? До сих пор ахают.

– Что ж случилось?

– Ну, мой младший засранец институт закончил. Конечно, дочка со старшим сыном примчались поздравить. Ну, обмыли мы диплом, одним дураком в конструкторах больше стало, и сидим с женой за столом, смотрим, как наши дети веселятся. Включили музыкальный центр, все колонки в полной готовности, квартира, как эпилептик в припадке, вся задрожала. Посуда, книги в шкафу ходором. А наши трое придурков руками машут, подпрыгивают ровно макаки. Я думал, это разминка. На танец вовсе не похоже! Ну, мы с Томой своей ждем, когда нам обещанный класс покажут. Час ждем, не видим. Прыгают, но не танцуют. Надоела нам обезьянья зарядка. Переморгнулись мы с Томкой, решили им наши танцы показать. Принесли свой бобинник да как включили твист «Валентина», аж соседи прибежали и тоже в пляс пустились. Этот твист… Да ты ж его помнишь, Тайка! Он мертвого из гроба поднимет и на ушах танцевать заставит!

– Помню, Юрик! Как не помнить?

– Так вот мы его пять раз без передыху крутанули! Не то со спины, отовсюду пар повалил у моей молодежи. А мы рок-н-ролл завели! Да самый крутой – «Рок вокруг часов». И как дали жару! Моя Томка девочкой над моей головой летала и меж ног птицей выскакивала. Уж я ее покрутил в руках, тряхнул стариной. Да и соседи поддали жару, такие же, как мы, только учителя. Аж до потолка подбрасывали мы своих девчонок. Ну как в молодости!

– Юр! Иль забыл? Да я с тобой сколько раз рок отрывала. Помнишь, комсорг грозил нам не допустить к защите, называл аморальными, вульгарными. А мы прожили жизнь, в общем, нормальными людьми, спокойно людям в глаза смотрим, никто не говорит нам плохих слов ни в глаза, ни в спину.

– А за что? – удивился Бронников.

– Кстати, куда делся тот комсорг?

– Хрен его знает. Но сколько бывал на совещаниях, симпозиумах, не только не видел, но и не слышал о нем. Будто выпал из обоймы. Ну, добром его никто не вспоминал.

– По-моему, он был стукачом.

– Все возможно.

– Знаешь, а я тоже берегу пленки на бобинах с нашими студенческими песнями. Они и сегодня мне нужны, – тихо созналась Таисия Тимофеевна.

– Заводишь хоть изредка?

– Еще бы! Иногда даже подергаюсь, когда дома никого нет.

– Стыдишься?

– Пары нет… Сам знаешь, – опустила голову.

– Бедная наша девочка! – Бронников вспомнил яростный пожар в лесу, на тушение которого послали всех студентов. Не хватало лопат и топоров. Машины не успевали подвозить воду. Несносная жара сушила и слепила. Из леса выскакивало и выползало горящее полуживое зверье. Сколько его погибло, точно не знал никто. Да и до него ли было? Горело само небо над головами, вспыхивала под ногами земля. Смотреть, дышать больно. Многие теряли сознание и падали в огонь.

Кого-то успевали вытащить и спасти. Но не всех, не каждого. Люди не справлялись, пожар свирепствовал две недели, покуда уставшее небо не пролилось ливнем. Мигом погас огонь. Лишь обгорелые деревья да серая земля все еще дрожали от боли.

В том пожаре студенты недосчитались полутора десятков своих ребят. Средь них и Артема, парня, которого любила Таисия. Они встречались. Но их весна сгорела. Таисия сама нашла задохнувшегося парня. Спасти его было невозможно.

Много лет прошло с тех пор. Не все березы покрылись зеленью. Не у каждого зажила память. Таисия навсегда осталась одна…

Юрий Гаврилович был однокурсником Таисии Тимофеевны. Он все годы опекал ее, помогал, советовал, случалось – бранил за просчеты, но только один на один, чтоб не обидеть больнее того, что пережила. Главврач вытаскивал ее к себе домой на праздники, чтоб коллеге не было так одиноко. Он знал, у Таисии есть сестра, очень неудачно вышедшая замуж, и ее двое детей жили и росли у тетки, называли мамой. Но теперь они встали на ноги, завели свои семьи и очень редко вспоминают Таисию Тимофеевну. Только она не забывала их. Навещала, помогала из последнего, ни словом не напомнив и не попрекнув. Она нередко рассказывала о них как о своих кровных детях, забывая, что Юрий знает всю ее подноготную. Она любила их как мать. А что делать, если не на кого было больше потратить тепло, отмеренное самой жизнью…

– Тая, в эти выходные что собираешься делать? – спросил Бронников.

– Свои просили приехать с детьми побыть. Они в гости собираются. Путь отдохнут.

– А чего к бабке не отвезут? Пусть бы присмотрела.

– Да что с нее взять? Ничего не умеет.

– Мы с Томкой на дачу собираемся, хотели тебя с собой взять.

– Не могу, уже обещала…

Дача была единственной отдушиной Бронникова. Пусть маленькая, убогая, старая, но здесь хранились вещи и мебель, любимые еще с юности. Старая радиола с грудой пластинок. «Ригонда», Юрий Гаврилович долго копил на нее. Она и теперь служит верой и правдой. Закопченный до макушки чайник, который еще студентами брали в туристические походы. Разрисованный павлинами термос, этот выручал много раз. Его позже привезли на дачу. Дети сочли старомодным. И определили «на пенсию». Здесь были цветастые, лупоглазые занавески и ватники, старые спальные мешки, ставшие тесноватыми, ватные одеяла и резиновые подушки.

Старый хлам… Хранить его не было смысла, а и выкинуть жаль. С каждой вещью связывала память, уж очень своя, очень личная, дорогая… Вот как этот чайник. Тамара сняла его с треноги, закипевший. Стала наливать чай в кружки и… встретила взгляд Бронникова. Все поняла без слов. В этих спальных мешках они лежали рядом, говорили всю ночь. Соловьиные трели кружили голову. Та весна осталась с ними навсегда…

– Юрий Гаврилович! Вас какие-то пацаны спрашивают! – заглянул в двери завхоз.

– Психи? – спросил Бронников.

– Почти что сдвинутые!

– Это как?

– Альтернативщики! Семка с Ромкой! Так назвались. Можно им войти?

– Конечно! – отозвался Юрий Гаврилович и услышал:

– Эй вы! Салаги! Давайте гребите сюда!

В кабинет вошли два паренька. Худые до прозрачности, рослые, они робко переступили порог и стали у двери.

– Проходите поближе, не бойтесь, я не кусаюсь! – едва заметно усмехнулся Бронников и спросил: – Значит, сачкануть решили от армии?

– Вовсе не так! Мы не трусы. Нас никто такими не считает! – обиделся рыжий, коротко подстриженный парнишка и, стрельнув в главврача озорными зелеными глазами, продолжил: – Двое нас у мамки было – старший, Богдан, да я. Он на четыре года старше меня был. Еще в прошлом году должен был вернуться из армии, если б не убили его там. Солдат из части убежал. Наш вместе с другими пошел ловить. А беглец с автоматом. Когда припутали, стал отстреливаться и уложил нашего – первым. Потом еще одного. Ну и его достали. Всю очередь всадили.

А мамке плевать, что его убили. Ей Богдан нужен, да только не вернется он никогда. Мамка и теперь по нему плачет целыми днями. Нынче в доме я один за мужика. А кроме мамки, еще две сестры да больной отец. Он после Чернобыля в себя никак не придет. Все хуже ему. Вот и пошла мамка в военкомат. Просила, чтоб оставили меня, не забирали на службу, не то она не выдержит, сойдет с ума. Ведь вот трое мужиков было, теперь я один остаюсь, весь дом и хозяйство на мне. А и баб надо обуть и одеть. Если я из армии не вернусь, моим хоть в петлю головой суйся.

– Ты Семка, как понимаю? – спросил врач.

– Да! А он – Ромка! – указал на чернявого длинноволосого парня с косичкой.

– Ты тоже брата в армии потерял? – спросил его Юрий Гаврилович.

– Нет. Он баптист. У них в армию не ходят. Им верой запрещено брать в руки оружие, – ответил Семка за Ромку, тот кивнул согласно.

– Ладно, ребята, давайте документы, оформляем вас на работу. Одного не знаю, справитесь ли у нас?

– А вы не бойтесь. Стараться будем! – утешал Семка.

– Помните, у нас нельзя курить, выпивать и ругаться, – оглядел ребят Бронников.

– А мы не курим и не пьем. И не материмся. Он по своей вере не может. А я потому, что за это отец вламывал.

– Вы в своих семьях живете?

– Ну да! Только Ромка из деревни, жить он у меня будет. На выходные, когда захочет, домой поедет.

– Вы будете закреплены за отделением врача Петухова. Он объяснит обязанности, расскажет, как надо работать, объяснит правила. У него самое спокойное отделение. Думаю, там сработаетесь и быстро привыкнете.

– А чего нам бегать? Пока нас оформите, мы уже начнем работать, чтоб не терять время. От того всем лучше! – предложил Ромка.

– Ну что ж! В час добрый! – Бронников вызвал Петухова и, указав на ребят, сказал: – Даю помощников. Санитарами берем.

– Вот этих? С чего ради? Им на службу…

– Никакой армии, они альтернативщики. К нам на три года пришли. Так что меньше слов, больше дела…

– Почему к нам? Они хоть имеют представление о нашем заведении?

– Вы и объясните…

– Хорошо. Спасибо, Юрий Гаврилович, за помощников! Пошли, ребята! – позвал за собой.

– Не спеши благодарить. Может, еще взвоешь от них, – отмахнулся Бронников, но Иван не услышал сказанного в спину.

Юрий Гаврилович уже говорил с завхозом. Тот давно вынуждал закрыть больницу из-за ветхости корпусов, многие палаты были и впрямь в аварийном состоянии. Протекала крыша, и вода лилась На головы больным. Чернели от плесени стены, едва держались стекла в полугнилых рамах, двери от ветхости слетали с петель, перекосились. Погнили полы. Сантехника и того хуже, лучше не смотреть. Ржавая, забивалась, протекала.

Горздрав и администрация города давно не давали денег на ремонт здания. И главврач уже устал их выпрашивать, боялся лишь того, что когда-нибудь в ветреную погоду не выдержит крыша, рухнет на головы, и погибнут люди.

– Поимейте совесть! Ведь не себе, для больных прошу! Вчера вылетела от ветра рама, санитарке на спину угодила. Всю кожу стеклом порезало. А если больного убьет? Ведь все они чьи-то родные! Пора им помочь! – говорил мэру города.

– Пусть подальше от окон держатся. Нет денег в казне. Вон в доме престарелых продукты кончаются, в госпитале лекарства на нуле. Зарплату учителям платить нечем, а вы со своим ремонтом пристаете. Где возьму деньги? Нет их у нас. Неперспективный регион, потому не обращают на нас внимания, – разводил руками мэр беспомощно.

– Закроем больницу! Пусть горожане заберут больных. Я не хочу рисковать ими, а потом отвечать за каждого перед судом!

– Не паникуйте, Бронников! Ваша больница – крепость в сравнении с зоной! Та еле дышит. Если оттуда побегут, городу и впрямь кисло будет. Ведь все, как один, – преступники. А куда их денем? Заело безденежье! Видите, какие у нас дороги? На ремонт денег нет. Школы к учебному году не на что привести в порядок. А вы со своим дурдомом, будто он единственная забота города! – злился мэр.

Много раз Юрий Гаврилович садился за жалобу. Доведенный до отчаяния, писал всю ночь – в Москву. Надеялся, что помогут. Но жалобу возвращали в горздрав или мэру с припиской: разобраться по сути и по возможности помочь. После третьей жалобы Бронникову сказали недвусмысленно:

– Прекрати строчить в Москву. Иначе останешься без работы и о тебе никто не вспомнит и не поможет. Успокойся. Все ждем…

Чего ждут – не сказали. Но Юрий Гаврилович понял: обращаться в Москву бесполезно, просить у своих – бессмысленно. Он был в отчаянии, когда зашел Петухов. Иван, глянув на главврача, мигом понял, что тот не в настроении, и спросил, в чем дело? Юрий Гаврилович поделился горем, а Петухов посоветовал поговорить с Сидоровым. Мол, патологоанатом свое заведение под приличное учреждение подогнал. Хотя денег ему никто не давал и в карманах всегда пусто.

– Пусть поделится секретом, как удалось ему провернуть в морге такой ремонт. Только по телефону его не спрашивайте. Он не скажет правду. Тут к нему нужно заявиться иль его к себе вытащить.

– Скажет ли? Да и повод нужен, чтоб пришел.

– Подумайте и найдете! – улыбался Иван хитро.

– Надо обмозговать, – согласился Бронников и спросил: – Как там твои альтернативщики справляются, не убежали еще от нас?

– Оба работают. Они спасение для меня. И управляются быстрее и лучше других. Им не надо подсказывать, что делать. Сами полы моют, постели перестилают, больных купают, кормят, выводят на прогулку. Помогают медсестрам уколы делать. До блеска убирают в палатах. И все тихо, без шума и крика. Больные их полюбили обоих.

– А сами они как?

– Устают, конечно, но пока не жалуются.

– Сколько палат за ними закрепил?

– Все отделение. Восемь палат.

– А чем заняты прежние санитарки?

– Я их к Лидии Михайловне отправил. Она жаловалась на то, что ее санитарки не успевают. Порой, когда нужно, их не дозваться. А случается, сами знаете, всякое! Теперь и там порядок. Я мысленно много раз благодарил вас за мальчишек. Они очень кстати появились у нас.

– Обещают еще прислать. Мне для мужского корпуса хорошо бы таких же.

– Наши санитарки выматываются, устают, жалуются. А ребята легче переносят дежурства. И всюду успевают. С ними без мороки.

– Хоть в одном помогли сверху! – рассмеялся Бронников.

Он решил для себя позвать Леонида Петровича, не придумывая лживый повод. И позвонил, не откладывая на завтра:

– Лень! Увидеться нужно. Нет, психи пока не собираются меня урывать, и ты не готовь стол для моего вскрытия, не спеши! Я еще не все от жизни взял.

– А чего ты от нее хочешь? Чтоб каждый второй ребенок, встретившийся на улице, говорил тебе: «Здравствуй, папа?»

Бронников рассмеялся:

– Не согласен! Вот если каждый первый…

– Нуда! И все с диагнозами: «паранойя», «шизофрения», «эпилепсия»…

– Какой же диагноз мне поставишь?

– Давно не видел. Вот встретимся, скажу!

– Но помни: твои клиенты тебя не защитят. А у меня два корпуса! И все за меня стеной встанут.

– Той самой, где приговор приводят в исполнение? Придержат, чтоб не убежал?

– Это за что меня так? – помрачнел главврач.

– Как так за что? Столько баб и мужиков за решеткой держишь, а увидеться не даешь. У меня они рядом лежат. Пачками. Никто ничего не запрещает им. Вон вчера генерал за своей мамашей приехал. Так мы ее еле разыскали в леднике средь мужиков. Какой поднялся кипеш!

– С чего? – удивился Бронников.

– Орать начал генерал, зачем его бабку осквернили – положили голую к мужикам!

– А ей вечернее платье понадобилось?

– Мало того! Аж кулаками по столу стучал, что я его мамашу в одну кучу с бомжами сунул. Мол, благородную женщину опозорили! Кто вам право дал осмеять ее? А я и спроси, мол, перед кем? Он на покойников указал.

Так этим и вовсе плевать. Бомжам городские бабы не нужны. Тогда он на себя пальцем показал, мол, перед ним опорочили. Я ему у виска покрутил, назвал адресок твоей больницы, посоветовал обратиться немедля. А генерал чуть не до пены зубами скрипит. Почему его бабка к похоронам не готова? Я и ответил, мол, эти услуги платные. Обращайтесь к санитарке, если согласится, везите одежду и гроб для покойной. А нет, хоть сейчас в машину заберите. Вон ее халат и тапки, в чем взяли из больницы. Увозите домой, там сами помоете, оденете, уложите. Слышал бы ты, как он зашелся. Не захотел старую домой тащить. Решил хоронить из морга. Ну а санитарка моя уперлась. Сказала, раз бабка от рака померла, к ней пальцем никто не прикоснется. Болезнь гнилая и заразная. Так генералу пришлось раскошелиться. Иначе уже не в общество бомжей, а в солдатскую казарму повезли б старуху, чтоб подготовили ее ребятки в последний путь…

– Я представляю, как они одели б ее! – хмыкнул Юрий Гаврилович.

– Это ладно! Но что услышала б о сыне, предположить не сложно.

– И чем закончилось?

– Увез свою старуху сегодня. Не поверишь, на бронетранспортере увезли. Обещали хоронить с военными почестями. Тьфу, козел! Здесь с нашей санитаркой за каждую копейку торговался. А солдатикам пыль в глаза пустил. Мерзавец! Не мог похоронить старую тихо, на деревенском кладбище, рядом с родней. Но ведь это нужно отвезти, организовать поминки, ему тратиться не хотелось, вот и прокатился на халяву даже здесь, – возмущался Леонид Петрович. Он пообещал Бронникову прийти завтра, если не случится что-то непредвиденное.

Но неприятность произошла в больнице.

Юрий Гаврилович был в мужском корпусе, когда в женском поднялась суматоха. Две старухи шизофренички поругались. На это никто не обратил внимания, и тут, совсем внезапно, одна бабка ударила вторую. Та развернулась и влепила обидчице кулаком в висок. Завязалась драка, вначале больные в палате посмеивались, подбадривали бабок, те набирали обороты, и драка разгоралась злая, яростная.

– Я тебе, сука, макушку выдеру! Чего мою дочь цепляешь? Она чище всех твоих!

– Отцепись с ней! Я про тебя сказала, какой сама была по молодости!

– Я честной была! И замуж девкой вышла, не то что ты, шлюха подворотная!

– Кто шлюха? Я? Сама блядища! – Старуха подняла подол юбки и достала корявой ногой обидчицу. Та пошла напролом буром.

Больные хотели растащить старух, успокоить. Но не получилось. Старух давно не навещала родня. Скопившуюся на нее обиду нужно было на кого-то вылить. Распиравшая ярость не давала покоя. Тут же подходящий случай подвернулся, вот и сцепились старые. В глазах не искры, молнии сверкают. Тут и позвали больные Семку и Ромку, чтоб старух угомонили, пока они головы друг другу не откусили.

Ребята мигом влетели в палату. Бабки уже дошли до крайней точки кипения. Одежда порвана в лоскуты, лица побиты, сами кружат по палате, вцепившись друг другу в волосы. Растащить не удалось. Пальцы рук переклинило. Попробовали разлить водой, тоже не получилось. Накинули одеяла. Обе стали задыхаться, но рук не ослабили. Все-таки оттащили одну. Бабка ошалело уставилась на Семку и ударила его кулаком в глаз. Парнишка отлетел к стене с воем, держась за глаз. Ромка ухватил за руку вторую бабку, попросил больных позвать Петухова. Уже вдвоем кое-как связали старую, поволокли к койке, но та, изловчившись, укусила Ромку за плечо. Другая старуха насела на Семку и колотила чем попало. Вот она ухватила пластмассовую бутылку с квасом, размахнулась и ударила с силой мальчишку по голове. Тот зашелся в вопле, а потом затих. Эту бабку сунули за решетку, закрыли наглухо. И только после этого подошли к Семке. Тот лежал без сознания. Ромка плакал навзрыд.

– Что ж теперь скажу его матери? Как приду к ним? Почему его, лучше б меня достали, – дрожал мальчишка.

– Не трясись, успокойся. Лучше помоги перенести в ординаторскую, – сказал Петухов и, осмотрев парнишку, обронил коротко: – Конечно, пусть Юрий Гаврилович глянет, но мне кажется, что сотрясение мозга есть, да и глаз проверить нужно. Короче, придется отправить в больницу.

Юрий Гаврилович, осмотрев Семку, всех успокоил. Сказал, что серьезнее синяков ничего не будет. Но пару или тройку дней парню нужно отдохнуть.