Текст книги "Помилованные бедой"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

– А все же жаль, красивая была девчонка! – вспомнил Бронников и продолжил: – Я виделся с ней на юбилейном вечере в институте. Ты зря тогда не пришел.

– Из-за нее! – покраснел Сидоров.

– Мы с Татьяной о тебе много говорили. Все она поняла, повзрослев. И очень жалела, что обидела тебя. Все хотела извиниться за глупую молодость, да никак не получалось. Пожалела о поспешном замужестве и сказала, что никогда не была счастлива. Лишь играла, натягивая на себя маску беспечности. А тебя, первого, всегда помнила. Но вернуть так и не смогла.

– Не надо, Юр! Об этой дружбе я никогда не вспоминал и не простил бы ей сказанное. Жизнь может многое изменить в человеке, но не убеждения – они всегда остаются с нами. И я, честно говоря, никогда не жалел о том, что порвал отношения с Татьяной.

– Упрямый ты, Лень!

– Ты это к чему?

– Даже мертвую не простил. Я считал тебя отходчивым.

– Не всем и не все в этой жизни простить можно.

– Нет, я не засоряю память злом. Хреновый багаж, жить мешает. Случается, и мне достается. Дома от своих, на работе от больных. Да и друзья, сам знаешь, сколько раз подводили.

Тайка надо мной хохочет. Говорит, что своим подругам такое не простила б. Вот и напоминаю ей, где я работаю. Здесь на каждом шагу прощать надо.

– Прощение не прощание. Ко мне, сам знаешь, поступают уже с финиша. Когда дальше спешить некуда. Иногда привозят тех, что даже здороваться гнушались со мной при жизни, отворачивались высокомерно, называли трупной мухой, высмеивали в компаниях. Я все терпел. Знал, застолье заканчивается быстро, а после него наступает тяжелое похмелье – расплата за все ошибки и обиды. Знаешь, как нелепо получилось однажды? Встречал Новый год в хорошей, знакомой семье. Но, как всегда, и туда попала шелудивая псина. Появился сосед, его никто не приглашал, не звал к столу, но таким нахалам приглашения не нужны. Выпил стакан водки, полез, руками достал рыбу, курицу, потом соленья. Ну, нажравшись, стал гостей рассматривать и, увидев меня, заорал: «А я тебя знаю! Ты в морге работаешь. Трупы потрошишь! Верно грю?»

Я отвернулся. Другой бы понял, отвязался. Но этот с плоскостопием на мозги. Долго не может остановиться и дергает меня за руку: «Слышь, а это не твои шестерки на базаре печенью торгуют? Во всем городе в прошлом году ни одной скотины не зарубили, а у вас ливер не переводится. Вот нам, когда зарплату не дают, дома жрать нечего, только картоха и капуста! А у вас всякий день свежина. Голодом не сидите».

Гости от меня поневоле отвернулись. Мне и вовсе терять стало нечего, я и ляпнул: «Таким говном, как ты, не только люди, собаки бродячие побрезгуют». Услышав такой отпор, тот кретин полез в драку. Вышвырнули его в коридор. А через неделю ко мне привезли, на вскрытие. Я сразу узнал насмешника. Он и умер по-дурацки. Сосульку с крыши дома сорвало ветром, мужик под ней проходил и не увидел. Его и достало. Вместе с шапкой пробило башку. На месте уложила сосулька, охнуть не успел.

– Скорая смерть – подарок. Не мучаясь, ушел, как в награду за пережитое, – сказал Юрий Гаврилович.

– Может, ты и прав, только тот мужик много моложе меня. Ни пожить, ни порадоваться не успел, трое его детей осиротели. И жена до сих пор вдовствует. Выходит, любила. Значит, было за что!

– Знаешь, вот я чувствую, когда меня не станет, Томка не будет убиваться долго. Устала она со мной. Вечные заботы, нехватки, безденежье измотали бабу. Ну что за дела, если купить новые колготки уже проблемно. О крупных вещах я и не говорю. Сразу дыра в бюджете, надо экономить на еде. А как ужмешься больше? На чем? И так пачку масла неделю едим. Хуже просто некуда! – жаловался Бронников.

– А мне разве легче? Уборщица увидела, что я не обедаю, давай подкармливать. То горячую картошку с огурцами поставит передо мной, то грибы. Я сколько раз отказывался, неловко было, так они вместе со сторожем наседали: «Ешь, и все на том! Нечего базарить. Принесли не купленное, а свое, что в огородах выросло. От того отказываться грех!»

Или заварят лесной чай. Тоже угощают. С вареньем иль медом. Понимаешь, мне теперь дали полставки судмедэксперта. Вроде больше стал получать. Но поверишь, жить не легче. Та прибавка по нынешним ценам и незаметна, – понурил голову Сидоров и продолжил: – Хотел и я дачей заняться. Ну, знаешь, за городом давным-давно участок взял. И посадили мы на своих шести сотках картошку, капусту, лук. Я все лето вечерами там возился. Полол, поливал, окучивал, удобрял, опрыскивал. А осенью приехал убрать урожай, а на участке пусто. Кто-то помог… Поверишь, я взвыл. Сколько раз на участке резал руки, потом на работу шел, к трупам. Руки, пальцы нарывали. Бывало, ночами не спал от боли. И только мечтал, что в эту зиму мы не будем покупать овощи – свои соберем. Помогало мне это стерпеть боль! Но ты можешь себе представить, как я выл на пустом участке?! С тех пор на дачу не хожу.

– А зря! У меня тоже такое случилось года четыре назад. Я завел там собак. Трех кобелей. И как только ехать, набираю объедки от больных в ведро и везу. Прикормил. С тех пор они участок охраняют, никого из воров не подпускают к огороду. И весь урожай цел.

– Ну я-то где возьму жратву? – вздохнул Петрович.

– В любой столовой отходы остаются.

– Да что ты, Юр! Теперь нигде ничто не пропадает.

– Тогда у нас бери. В столовой мужского корпуса.

– А что? Там их не уносят?

– Одни мужики работают. Этим не до отходов, – отмахнулся Бронников и заметил: – За осень и зиму прикормишь собак, а весной уже готовые сторожа будут!

– А если вместо собак бомжи прикормятся?

– Нет! Эти отходы они жрать не станут! Зато для псов – подарок. Ты начни! Не теряй время!

…Друзья стали чаще видеться. Юрий Гаврилович и впрямь вскоре переехал работать в другое место, в отремонтированные корпуса в зеленой зоне. Раньше тут был санаторий для военнослужащих. Но в последние три года никто сюда не приезжал и корпуса остались бесхозными, стали понемногу ветшать, их содержание легло бременем на казну. И руководство города отдало санаторий под психоневрологическую больницу. Вовсе не потому, что в корпусах не было другой нужды, просто достал Бронников своими жалобами всех до единого. В последнее время и вовсе разошелся.

Пригрозил, что выведет всех больных и те, кого не заберут в семьи, будут жить на улице. И весь город будет знать о причине. Помимо того, пообещал подключить прессу. Эти, конечно, не упустят жареные факты, слетятся вороньем. Попробуй их разгони, ославят, опозорят на весь свет.

А то, что Юрий Гаврилович держит свое слово, город знал. Уважали этого человека горожане и не позволяли себе шуток в адрес профессии.

Многие деляги от городской накипи удивлялись, что, работая в такой должности, Бронников остается в бессребрениках.

«Он сам стебанутый, не иначе! Морились у него законники. Мог поиметь с них кучеряво. Но не скентовался. Сколько элитных сопляков мог за баксы от армии спрятать? Тоже не стал. Все равно их прикрыли другие, умные. А этот так и ходит вывеской магазина уцененной одежды. Одно слово – псих, а не мужик!»

Городская молодежь смотрела на Бронникова с удивлением: «Чудак или лопух? Мог бы дышать классно, иметь тачку. Так нет, пехом тащится!»

«Зато спокойно спит!» – встревала в разговор какая-нибудь старушенция.

«Брысь, плесень! Хороший сон у покойника! Пока мужик живой – шевелиться должен. Иначе на поминки не наскребет».

Все эти разговоры слышал Юрий Гаврилович. Но жить иначе не мог. Слишком много лет проработал он именно так. Меняться, подстраиваться под нынешнее время он припоздал, да и желания такого не возникало.

– Юрка, мне кажется, когда мы умрем, дети похоронят нас в старых спальных мешках. На гроб не соберут, – грустно заметила жена.

– Ну и что? Зато мы снова станем молодыми. Будем слушать соловьев, встречать весну в черемуховых зарослях, и я снова буду просить тебя стать моей женой! Ты согласишься? – обнимал Тамару.

– Чудик мой! Куда ж от тебя денусь? Ведь должен кто-то любить и тебя…

– Мне не нужна другая, только ты, моя единственная, самая терпеливая и лучшая на свете!

И просыхали слезы на щеках женщины. Ее любит муж, самый дорогой человек! А коли так, зачем грустить? Жизнь изменчива, зато любовь постоянна.

Юрий Гаврилович был всегда одинаков – и на работе, и дома. Он не любил скандалов, грубостей и обидных слов. Терпеть не мог криков. И в больнице старался поддерживать тишину. Вот и в этот день немного припоздал на работу, а его уже ждут в коридоре. Отец Наташки пришел. Бронников провел человека в кабинет. Предложил присесть и спросил:

– Пригласим Наташу или сами поговорим?

– Пока наедине пообщаемся, – ответил человек. – Как теперь моя девочка? Расскажите о ней. Я не знаю ее, хотя Наташка – мой ребенок. Уж так сложилась жизнь, поймите правильно.

– Хороший ребенок! Главное, очень чистый!

– Спасибо. Это самое дорогое…

– Она очень добра и отзывчива, сентиментальна и скромна. Хотя много горя познала, ни врать, ни воровать не стала. Она умеет понять чужую боль, способна утешить и полюбить, умеет поделиться, посочувствовать. Никогда не притворяется и не льстит. Девочка честная и прямая. Что думает, то и скажет, незлопамятна. Умеет ценить и откликается на доброе. Хватит с вас? Будь у меня таким родной ребенок, я гордился б им. Скажу без преувеличения: она очень смышленая и спо

собная девочка, тянется ко всему новому, общается с теми, у кого может почерпнуть что-то полезное. Да, она не станет обзаводиться хороводом подруг-ровесниц, их она давно переросла, и будет дружить с людьми много старше себя. Такова Наталья. Я не хвалю, лишь вкратце рассказал о ней, – вздохнул Бронников.

– Как ее здоровье?

– Знаете, Анатолий, суд, конечно, не прошел бесследно. Девчонка попереживала. Она снова столкнулась с прошлым и многое узнала, о чем раньше не догадывалась. И у нее, понятное дело, возникло к вам много вопросов и претензий.

– Каких? Я-то в чем виноват?

– А кто, кроме вас? Вы родной отец! Почему столько времени не забирали ее у Софьи? Почему не навещали, не интересовались дочкой, не давали знать о себе, ни разу не попытались увидеться и поговорить с ней с глазу на глаз? Ни разу не вступились и не защитили свою дочь?

– Я и теперь не уверен, моя ли она.

– Наташа – ваша копия. Случайно таких совпадений не бывает. Вам стоит увидеть ее.

– Я пришел посоветоваться. Окончательно для себя еще ничего не решил.

– Это ваша проблема. Но через пару лет уже не вы, Анатолий, станете решать, а Наташка будет думать, нужно ли ей идти к вам. Она не из робкого десятка, сумеет прожить самостоятельно, ко многому приучена. Я не выталкиваю и не навязываю ее вам. Но девчонка уже сейчас полноценно помогает санитаркам, без просьб, сама. Она не лентяйка, не белоручка. Не вам, а ей стоит опасаться перемен. Наталья не игрушка. И если вы захотите забрать дочку, ее условия жизни не останутся бесконтрольными. Это точно. До самого совершеннолетия к вам ежемесячно станут наведываться комиссии.

– А почему они к Софье не приходили?

– Информации не было. Теперь другое дело, все как на ладони. Если отправим в интернат, то и там она останется на попечении и под постоянным контролем.

– Мне так хочется взглянуть на нее, ну хотя бы мельком. Поймите правильно, Юрий Гаврилович, для меня важно самому во всем убедиться, а уж потом решить окончательно.

– Воля ваша. Только не опоздайте. В этой ситуации может сложиться так, что, пока вы присматриваетесь, Наташка уже решит отказаться, – предупредил Бронников. И, выглянув в коридор, попросил санитарку позвать девчонку.

Наташка влетела в кабинет Юрия Гавриловича улыбаясь. Еще бы! Сегодня рано утром Семка тихо разбудил ее, позвал в коридор, а когда она вышла, увел в дальний конец коридора и спросил, дрогнув голосом:

– Ты скоро уйдешь из больницы насовсем?

– Ну да! Так все говорят.

– А куда?

– Не знаю. Мне ничего не сказали.

– А как же я останусь без тебя? – взял за руку.

Наташка оторопела и смотрела на Семку изумленно.

– Я люблю тебя, – тихо сказал он. – Не уходи от меня. Я умру, если не буду тебя видеть.

– Семка, ты не такой большой. А говоришь как взрослый. Киношек насмотрелся…

– Давно их не смотрю. Одну тебя вижу.

– Пусти руку, чего вцепился?

– Скажешь, где будешь жить?

– Сама не знаю.

– Позвонить сумеешь?

– Куда? У тебя нет мобильного.

– А мы с Ромкой купили. Пока один на двоих. Я тебе дам номер, напишу, только не потеряй.

– Ладно.

– А ты не забудешь меня?

– Нет. Не бойся. Ты добрый и хороший пацан, с тобой легко дружить. Я позвоню тебе, это точно!

– А я тебе нравлюсь? – состроил Семка умильную рожицу, но Наташка, глянув, рассмеялась. – Давай вечером погуляем! – предложил парнишка.

– Ты что? Меня ругать будут. А потом врачам скажут. Влетит и тебе и мне!

– Мы недолго, никто не заметит, – уговаривал Семка.

– Нет. Я боюсь. Бабка Женя, та, что в нашей палате, совсем забрызгает. Она всюду за мной следит как сторож. Не хочу, чтоб старуха склоняла.

– А ты никого не бойся! Когда любишь, страх исчезает. Остаются только солнце, луна, соловьи и любимая.

– Семка, сколько тебе лет?

– Скоро девятнадцать…

– А мне четырнадцать недавно исполнилось… Ну ладно. Пойду, пока все спят. – Побежала по коридору. Подбежав к палате, оглянулась, мальчишка послал ей воздушный поцелуй. Наташка ответила тем же. Она легла, но заснуть не сумела… Ей все время виделся Семка…

Юрий Гаврилович, увидев Наташку, понял, что в ее жизни что-то изменилось. Она уже не смотрелась несчастным, забитым подростком. Не сутулились плечи, в глазах огни, куда делась бледность? Румянец играет до самых бровей. Движения хоть и резкие, но уверенные.

«А гадкий утенок становится лебедушкой», – подумал Юрий Гаврилович. И спросил:

– Наташ! Не скучаешь у нас?

– Нет. А что хотите?

– Скоро тебя заберут от нас. Пока не говорят ничего определенного, но не терпится знать, чего сама хочешь. Где жить, кем быть?

– Хотелось бы в школу, но стыдно. Я уже большая. А потом в колледж…

– В какой?

– Чтоб у вас работать. Мне здесь понравилось.

– И мы тебя полюбили. С великой душой тебя взяли б, – обрадовался Юрий Гаврилович и продолжил: – У тебя остается совсем немного до конца пребывания. А мы так привыкли к тебе, трудно будет расставаться, будто родной стала.

– Я вас всех-всех очень-очень люблю! – вырвалось невольно.

Анатолий Андреевич долго молчал, а тут не выдержал:

– Скажи, Наташ, где ты хотела б жить? С бабкой в прежней квартире, в интернате среди ровесников или со мной? Я – твой отец!

Девчонка резко повернулась к нему, всмотрелась в лицо, в усталую фигуру человека и спросила тихо:

– Отец? А где ж ты был, когда я, маленькая, у чужих мучилась? Выходит, малыши не нужны, только служанки? А большая и без тебя проживу!

– Наташ, ты не поспешила? – удивился человек.

– Сколько лет я звала и ждала, как искала тебя по городу. Я признала бы и бомжом, и пьяницей, лишь бы взял и не гнал от себя. Но ты бросил всех. И меня. Когда я выбросилась с балкона, простилась со всеми навсегда. Так уж получилось, выжила невольно. Но не ты спас, чужие. Я и жила, и умирала сама по себе. Ты не пришел, когда звала. Заявился, когда я выросла и понадобилась? Таких полно. Только их отцами не считают. И я не хочу… Жил без меня и обойдешься…

– Вот это да! – крутил головой Анатолий Андреевич.

– О чем я предупреждал?! – развел руками Бронников.

– Наташа, конечно, ты имеешь право на обиду, но не спеши с окончательным решением. Ты высказала свое, но не выслушала меня.

– Ну что можешь сказать? Мать плохая, потому не навещал? Но ты, живя с нами, не давал ей деньги на продукты и сам не покупал. Я жрать просила, ради меня мать пошла на панель. Ты сам ее толкнул туда. Чему же удивляться? Она пусть пьяница, но кормила меня. А ты, трезвый, морил всех голодом.

– На тот момент я не работал.

– А в чем тогда упрекал мать?

– Другие хотя бы как-то скрывали подобные дела. Она, устроившись оператором на заправке, не бросила пить. И продолжала таскаться с мужиками, хотя в этом уже не было никакой нужды.

– Не надо. Я уже не малышка, была на суде, где все выяснилось. Софья специально сделала так, что мамка уже тонула в ее болоте. Она многого не знала. Зато и у меня глаза на все открылись. Сонька знала, что ты не поможешь и не вытащишь мать, потому сознательно и спокойно топила ее. Ты умел обижаться. На помощь – не способен. Из тебя не получился муж, отец и тем более не состоится. Я ребенком оказалась сильнее вас обоих. – Она отвернулась от отца. – Пойду я, Юрий Гаврилович! Мне интересную книгу принесли. Хочу успеть прочитать ее.

– Кто книгу дал? – удивился Бронников.

– Семка. Только не ругайте, я очень просила его. – Девчонка вышла, не оглянувшись…

А через две недели Наталья перешла жить в интернат. Она еще звонила в больницу. Делилась новостями. Иногда прихо

дила сюда. Уже повзрослевшая, но еще юная, она часто огладывалась по сторонам. И, разговаривая с ней, Юрий Гаврилович спросил невольно:

– Ты кого-то ждешь?

– Ну да! Семку! Мы любим друг друга!

– Что ж! Вы друг друга стоите! Удивительная у вас судьба! Дай вам Бог пережить все испытания и не потерять друг друга!

Юрий Гаврилович поспешил к телефону. Он не хотел даже нечаянно помешать Наташке и Семке. Они уже увиделись и тихо говорили о чем-то.

Бронников сорвал трубку с аппарата.

– Алло! Юрик, как дела? Да, это я, Петрович!

– Лень, у меня из мужского корпуса сбежали трое больных. Не смогу к тебе прийти, покуда этих не отыщем. Не обижайся. Кто они? Все трое подследственные. Да не столько санитары, сколько милицейская охрана прозевала. Упустили их. Теперь помочь надо. Конечно! Охране достанется, не приведись что-нибудь отмочат! Да нет! В одной палате их держали. Всех троих! Я уже хотел вернуть милиции, ну явные симулянты, из начинающих. Кривляться и биться головой в пол умеют, а вот с пеной не получалось. Зато как тужились! Тут вот милиция говорила, что все трое – любители старых могил. Пусть твой сторож позвонит, если они вдруг появятся! Зачем? А черт их знает. Нет, на чертей не похожи, хвостов нет. И безрогие. Зато один с бородой, второй совсем лысый, у третьего уха нет. Сам сказал, что в зоне проиграл в рамс. Одеты все трое в пижамы. Да! В наши, больничные! В чем их обвиняют? Слышал, что все трое грабители, потом киллерами стали. Вроде на всю катушку хотят их раскрутить, а они смылись… Слышал такое предупреждение по городскому радио? Ну вот, сам понимаешь. Как поймают их, увидимся.

Ночью Бронникова разбудил резкий звонок телефона:

– Дрыхнешь? А мы твоих параноиков поймали! Всех троих.

– На кладбище? – проснулся Юрий Гаврилович.

– Ну да! У них там в старой могиле общак был спрятан. Ну а мой сторож еще весной ту могилу в порядок привел. Они и не узнали. Долго кружили молча. Потом фонарь зажгли. Сторож увидел луч, мигом с ментами связался. Через десяток минут их окружили. Уже могилу раскидали и сидели в ней.

Делили кубышку, кому сколько. Хотели после этого разбежаться в разные стороны, да не повезло, менты попутали. Повезли в тюрьму. Там их до суда держать будут, без захода в дурдом. Поняли, что этим обследование ни к чему.

– Сторожу хоть сказали спасибо? – спросил Юрий Гаврилович.

– Кто? Если ты о тех троих, то они и впрямь рассыпались в благодарностях. Когда в машину провели мимо старика, чьи собаки их и прихватили, они зашлись от избытка чувств и пообещали, как только окажутся на воле, деда на кладбищенских воротах повесить за самый хрен. И собак вокруг, чтоб знали – не каждому старику помогать стоит.

– Ну, сволочи! – злился Бронников.

– Чего кипишь? Завтра приходи! Буду тебя за собак благодарить. Поверишь, уже второй год никто ни одной картошины с дачи не украл. Правда, находил на заборе лоскуты от одежды, даже капли крови на штакетнике, но ни покусанные, ни порванные не приходили с претензиями. Боятся, чтоб худшего не случилось. И рисковать своей задницей вторично не всяк осмелится.

На следующий день, едва главврач вошел в кабинет, ему позвонил из милиции следователь:

– Юрий Гаврилович! Ну, мы нашли троих!

– Я в курсе. Знаю, сторож кладбища звонил вам. Вы приехали и взяли беглецов, не без помощи собак старика.

– Все верно! Ну, у вас информаторы – на зависть!

– Не жалуюсь. Одно обидно, своих вы не забудете наградить и поощрить. А вот старику даже спасибо не сказал никто. Случись такое еще раз, откажется дед вам помогать, рисковать своей жизнью. И я не стану просить, без слов его пойму…

– Извините, мы исправим оплошку. Еще не поздно. И вам спасибо! Пожалуйста, передайте одежду этих троих водителю оперативки, он сейчас подъедет к вам, – смущаясь, попросил следователь.

Бронников собирался провести обход больных и приметил Ивана Петухова. Тот потерянно сидел в коридоре, никого не видя, уставившись в одну точку, пальцы рук, накрепко сцепленные, побелели.

– Что стряслось, Ванюша? – остановился рядом главврач.

– Мама умерла, – откликнулся хрипло.

– Когда это случилось?

– Нынче ночью. – Уронил голову на руки. Плечи задрожали. Пытался сдержаться, не получилось, и горе вышло наружу помимо воли.

Бронников присел рядом.

– Прими мои соболезнования. Мало я ее знал. Несколько раз виделись. Прекрасная была мать, хорошего сына вырастила, настоящего мужчину, доброго человека, умного и честного коллегу. А значит, сама была такой. Жаль, что равных мало. Держись, Ванюша, крепись как только можешь. Ведь даже умершие матери страдают от наших слез. Не огорчай ее, друг мой. Скажи, чем надо помочь?

– Теперь мама в морге. Я еще ничего не оплатил.

– Это пусть тебя не тревожит.

– Похоронить и помянуть надо…

– Тоже не твоя забота. Сделаем все. Иди в ординаторскую, попроси женщин прийти ко мне. – Вернулся в кабинет, взялся за телефон: – Лень! Это опять я!

– Слышу! Чего ты хрипишь? Иль опять менты на заднице повисли? Гони их в шею.

– Там у тебя в морге мать нашего Петухова.

– И что с того? Она старуха! А у меня здесь на сегодня полная обойма молодых. Кто спился, другой удавился, третий разбился. Тридцатник не разменяли. Вот где горе! Бабуле Петухова уже семь десятков. Не молоденькая девка!

– Лень, кончай балаган, она мать! Очень хорошим человеком была.

– Ты о чем завелся? У меня все клиенты классные. Не орут, не дебоширят, меж собой не махаются и не пьют. У меня с ними мороки нет.

– Петрович! Я о другом! Сколько берут твои за подготовку покойной?

– За эту – ни копейки! Не дури себе голову! Это своя. Мои не мародеры. Только спроси Ивана – одежду он принесет другую? И еще, домой заберет иль из морга хоронить будет?

– Сейчас его спрашивать бесполезно. Ничего не сообразит. Давай сами ориентироваться, – предложил Бронников и, увидев вошедших врачей, сказал в трубку: – Чуть позже перезвоню.

Главврач повернулся к коллегам:

– Девчата мои, у нас беда случилась, умерла мать Ивана Петухова. Надо помочь человеку с похоронами и самого поддержать. – Глянул на Лидию Михайловну и продолжил: – На тебя, Лида, все мои надежды. Не дай человеку зациклиться на горе. Помоги выдержать и устоять. У тебя на этот счет особый дар имеется. Ну и поминки нужно сделать. Давайте обмозгуем, что и как.

Они говорили недолго. Уже через полчаса завели в кабинет Петухова, рассказали о намеченном. И после обхода больных Юрий Гаврилович послал завхоза заказывать гроб. Сам позвонил жене, чтоб съездила на дачу.

– Тамара, набери всего побольше. Не скупись. Надо помочь человеку. На него сейчас смотреть страшно. Ничего не соображает. Живет на автомате, его постоянно надо тормошить…

…После похорон все пришли в дом Петухова. Здесь тихо и сумрачно, словно весь свет забрала с собой хозяйка.

– Вань, ты в этом доме родился? – спросил Леонид Петрович.

– Да. И вырос здесь.

– Хорошо у тебя здесь! Тихо, как у меня в морге. Даже чхнуть жутко! Ты так всю жизнь провел?

– При маме веселее было. Она просила радиолу включать. Ей так легче работалось. – Он смахнул со щеки то ли пот, то ли слезу.

– Ваня, девчата, особо не суетитесь, нам поторопиться нужно в больницу, – напомнил Бронников. – Таисия! Мы с тобой два дня дежурим. Лида с Иваном пусть отдохнут. Им здесь хватит дел.

Оглядел врачей:

– Управитесь сами? Или помощь нужна?

– Я могу своих пристегнуть, уборщицу и сторожа, – предложил Сидоров. – Это пара гнедых профессионалов. У них еще один помощник имеется – кладбищенский сторож. Это тройка борзая. Хоть урыть, хоть вырыть. А уж поминать горазды хоть кого! Я их, случается, неделями разыскиваю. А они на оградах висят, отдыхают, просыхают после поминок. Когда свое имя начинают вспоминать, привожу на работу. Кого хоронили, и через месяц не вспомнят, зато поминки – от начала и до конца! Вот память. Все через задницу!

– Возьми для них бутылку! Пусть после работы помянут мать Ивана, – вспомнил Бронников.

– Юр, не спаивай мой батальон! А то и тебя эти не минут. У обоих дедов уже глюки начались. У них без бутылки ни один день не проходит. Все время навеселе! – пожаловался Петрович.

– Лень, а как иначе работать в морге? Если не выпить, свихнуться можно, – вздохнул Бронников.

– Это ты брось! Смотря как воспринимать работу. Вон наша Аннушка приноровилась – когда поет, а иногда грызется!

– С кем?

– Конечно, с покойниками! Со мной не посмеет, со сторожем – так и послать может. У него на эти случаи своя домашняя пила имеется. А мертвым какая разница? Они при жизни столько бабьего бреху наслышались, что от него на тот свет слиняли!

– Ой, Петрович, как вы неуважительны к женщинам! – заметила Таисия Тимофеевна.

– Есть женщины и бабы! Так вот я о последних, – усмехнулся патологоанатом и сел к столу, едва его пригласили…

Выпив по рюмке, помянув покойную, гости заторопились в больницу. И только Лидия с Иваном никуда не спешили.

Вернувшись в дом, Лида принялась убирать со стола. Иван помогал ей.

– Ванюша, дальше сама справлюсь, а ты свари нам кофе. Но не упусти пенку, хорошо? – Осмелившись, погладила щеку.

Иван от неожиданности остановился остолбенело. Сколько раз мечтал обнять Лиду, прижать к себе, но боялся получить отпор и обидеть ее…

– Ванечка, какой ты робкий! – улыбнулась лукаво. – Ты, наверное, еще не целовался?

Собрала со стола последние тарелки в стопку, понесла их на кухню. Петухов шел за ней словно на веревке.

Пока она мыла тарелки, ставила их в сушилку, хозяин сварил кофе и, разлив по чашкам, разглядывал Лиду.

«Красивая, даже чересчур, но почему одна до сих пор?» – думал молча и ловил себя на мысли, что и у него с нею все срывалось, что-то мешало.

– Лида, присядь, хватит хлопотать! – Подошел, обнял за плечи, повернул к себе, заглянул в глаза. – Какая ты красивая! Тебе об этом говорили?

– А мне это нужно было?

– По-моему, женщина без комплиментов, как цветы без запаха, жить не сможет.

– Ванюша, начнем с первого: я девушка. Дальше все понятно? Я не признаю нынешних отношений, свободный секс, скороспелые семьи и разводы через месяц. У меня другие убеждения, свои, старомодные. Я консерватор, на свою беду. Потому до сих пор одна. Ну и ладно! Предложения еще есть. Но все не то. – Села к столу.

– Лида! Пошли в комнату.

Подхватил чашки и, поставив их, усадил гостью на диван, рядом с собой.

– А тебе кто-нибудь нравится? – взял ее руку в свои ладони.

– Пока нет, – отвела взгляд.

– Нет? – дрогнули его руки. – Скажи, какого мужа хотела б иметь?

– Ну, чтобы он был добрым, сильным, хорошо сложенным, смелым и самостоятельным.

– А главное, чтобы хорошо зарабатывал? Не то что я? Так или нет? – пытливо смотрел на девушку.

– Конечно, было бы неплохо иметь обеспеченного мужа, но такие либо распутные, либо уже занятые!

– Значит, ты свободна? А я думал, что прозевал и упустил тебя!

– Ванечка! Сейчас не то время. Погоди сорок дней после смерти матери. Так положено, как говорят старики.

– А ты подождешь?

– Куда денусь, само собой, дождусь. Больше ожидала, когда смелее станешь, обратишь внимание, но ты словно замороженный, никого вокруг себя не видел, – улыбалась Лида.

Иван схватил ее в охапку, целовал глаза, щеки, губы, шею, прижал к себе растерявшуюся, испуганную ласковым шквалом.

– Лида, девочка моя, – гладил плечи, голову. – Как долго я ждал тебя! Радость моя! Сколько думал о тебе! Мать не обиделась бы, она знала, я рассказывал ей! Единственное счастье мое! – Взял Лиду на руки, перенес в свою комнату.

– Ваня, Ванюша! – Обвила руками шею, на сопротивление не было ни сил, ни желания…

– Мы решили жить вместе! – объявил Иван, вернувшись на работу.

– В час добрый! – улыбнулся Юрий Гаврилович и добавил свое коронное: – Не было счастья, так несчастье помогло…

Их шумно поздравил медперсонал обоих корпусов. И с пожеланиями всяческих благ устроили праздничное чаепитие.

– Значит, так? Когда беда за зад прихватывает, вы ко мне бегом! Чуть боль прошла – меня забыли? – просунулась в дверь голова Петровича.

– Проходи! Понимаешь, Иван с Лидой решили пожениться.

– Только вздумали. Я был уверен, что у них уж не меньше двух партизан подрастают. Один в первый класс пойдет, а вторая – пятилетка! А они и не снюхались до сих пор. Что ж ты, Юрий Гаврилович, так плохо молодых растишь? Да если бы не я, они до пенсии не осмелились остаться наедине. У меня покойники смелее! – хохотал Сидоров.

– Погоди, Лень! Ребята осмелели, и хотя удивили, но и обрадовали меня. Но больше всех удивил меня сегодня Гитлер из пятой палаты.

– Не иначе как присмотрел какую-нибудь шизофреничку в окне и вздумал через тебя сделать ей предложение, осчастливив до конца жизни? – встрял Сидоров.

– Если бы так, я б еще понял!

– Предложил открыть пивбар под названием «Голубые козлы»?

– Не угадал, Леня! Гитлер предложил организовать свой оркестр и ансамбль. Чтобы давать концерты в этом корпусе. А наши бабы, мол, тоже пусть поднатужатся и выдадут свой ансамбль – «Интербабки». Ну и давай меня убеждать в пользе такого мероприятия. И говорит: «Поначалу это будет хоровое пение. Начнем мы с песни «Если радость на всех одна, на всех и беда одна…».

– Юрий! Это же песня групповых насильников! – рассмеялся патологоанатом.

– Гаврилович! Я даже репетиции их видел, – встрял завхоз и продолжил: – Они тренировались в «маленьких лебедях». Тапки поскидывали, куртки пижамные поверх трусов завязали и, потряхивая задницами, друг за другом скакали.

– Кто за кем? – не понял Бронников.

– Наполеон за Гитлером, а за ними обоими – Кутузов. Гитлер бежит, жопу руками загородил и орет: «Нас не догонишь!» Наполеон за ним с рычанием: «Ты такая-растакая!» И только Кутузов не забыл политику: «Увезу на Колыму вас, увезу…»

Ну, это бы все ладно, я их посмотрел целиком. Честно говоря, со смеху на четвереньках выполз. А мужики так довольны, что я их похвалил. Все просили, чтоб ты пришел глянуть и разрешил повеселить соседок! Обещали постараться и еще пару номеров подготовить. Кстати! Бабок они подготовили классных. Они не хуже тех, какие по телевидению выступают.