Текст книги "Подкидыш"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

Николай дрожащей рукой отдал свой первый заработок. Его тут же позвали:

– Пошли живей! Спешить надо…

За час втроем еле управились.

Едва помыли руки, Иван сказал:

– Здесь тебе в одиночку не потянуть. И не только тебе! Любому! Сам скоро узнаешь, почему. Тут только вместе! От иных заказчиков такое услышишь, живьем в могилу заскочишь, добровольно. Уж кем только не обзовут! Кусок поперек горла стоит неделями! Когда вместе отбрехиваемся, тут легче!

В восемь вечера к кладбищу подошли три машины. Из одной вышел старик с парнем. Оглядели памятник, установленный на могиле, молча рассчитались и уехали. На второй – два парня. Проверили прочность ограды, установленной бригадой. Долго считали деньги. Отдавали туго, нехотя. Третьи – двое старух – подошли к могиле, кружили вокруг, придирчиво разглядывали.

– А почему бока неровные? Вон сколько кирпичей торчат в стенах! Гроб станут опускать, все посыплется. Иль гроб перевернется. Что тогда? – скрипела одна.

– Да и углы не выведены! Это ж не яма, а могила! Почему так небрежно выкопали? – придиралась вторая.

– Вы что? Сами в ней жить собираетесь? Все равно засыпать будем! Какая вам разница? Или вашему покойнику царские палаты нужны? – не выдержал Николай.

– Грубиян! Ты знаешь, кто здесь будет похоронен? Начальник милиции области! А ты кто есть? – взвизгнула бабка.

– А мне хрен с ним! Я хоть всю милицию закопаю! Какая разница, кем был! Покойники все одинаковы! И должности – заткните себе в задницы! Мертвецу они не нужны. Зароем, как всех!

– Нахал! Жаль, что ты ему не попался, когда он жил! В порошок пустил бы!

– Николай! Идите сюда! – позвал бригадир и сам подошел к кипевшим старухам. Те еще кричали, грозили найти управу на человека. Но бригадир быстро нашел с ними общий язык, успокоил. Расхвалив покойного на все лады, показал Николаю из-за спины сжатый кулак, погрозил. Наговорил бабкам кучу комплиментов, назвав их девочками, зайками, голубушками. Те растаяли, заулыбались. Безоговорочно полезли в кошельки. Рассчитались щедро, по-королевски и, уходя, забыв о предстоящих похоронах, расцеловав бригадира, щебеча, покинули кладбище.

– Чтоб больше не подходил к заказчикам. Слышишь? Ни ногой! С людьми надо уметь разговаривать! Что тебе до покойного? Он своей смертью на жизнь всем нам дал! Зачем его поносить?

– Они меня достали! К могиле стали придираться. Это – не так, то – не эдак! Надо было их самих столкнуть и дать лопату в руки! Тоже мне – старые кикиморы!

– Послушай, Николай! Уж не знаю, как ты справлялся на стройке, но с людьми явно не умеешь общаться. Какая разница нам, кем был покойник, какие у него родственники? Главное, чтоб наше оплачивалось. Вот и все! Другое не должно интересовать никого! Понял меня?

– Хорошо!

– Держи свой заработок. И завтра к девяти, без опозданий! – предупредил бригадир.

Николай пошел переодеться, заодно пересчитал, сколько ему перепало… Изумился. Сто пятьдесят рублей! И это за один день. Арпик за такие деньги целый месяц работает на полторы ставки…

Жена обрадовалась, получив деньги. Она еще не знала, куда устроился Николай, и вопросительно смотрела на него.

– Не украл, не отнял! Заработал! Какая разница – где?

– Столько за день? – перехватило дыхание.

– По-разному будет. Может, меньше или больше, как повезет.

– Куда ты устроился?

Николай не хотел сознаваться. Знал, как может воспринять жена его новую работу, и сделал вид, что не услышал вопроса.

– Уж не в карты ли играл?

– Не умею и не хочу! – пытался отшутиться, перевести разговор на другую тему, но не тут-то было.

– Где деньги взял? – тянула с подозрением.

– Я заработал их! Видишь? – показал сбитые в кровь ладони.

– Господи! Да где ж ты так? – ахнула, с сочувствием глянув на руки.

– Землю копал. Землекопом стал!

– Шутишь! На стройке столько не платят.

– Да не на стройке! Не взяли меня туда. Я на кладбище устроился! Могильщиком! Теперь поняла? Сама вынудила. Не хотел огорчать!

– Ты – могильщик? Не может быть! У тебя высшее образование! Неужели не нашел ничего приличнее? – сверкнули слезы в глазах жены.

– Ты со своим образованием за эти деньги целый месяц вкалываешь. А я – за день! Ты сыну на велосипед сколько месяцев собираешь? Чего оно стоит, ваше образование? Сплошная нищета и головная боль! Здесь ни о чем не надо думать, ни за что не отвечать. Вся морока – бери больше, кидай дальше…

– Но не надо до такого опускаться! Я даже не предполагала, что ты на это пойдешь. Ну, как я буду смотреть в глаза людям, когда спросят, кем ты работаешь? – возмущалась Арпик.

– А я разве виноват, что нет работы по специальности? Весь город обошел, сама знаешь, результат нулевой! Да и что тебя коробит? Со мною в бригаде работают люди сплошь с высшим образованием. И никто не стыдится своей работы. Деньги не пахнут. Главное, чтобы семья ни в чем не нуждалась. Ты тем, кто спросит обо мне и скривится, назови мой заработок! Потом посмотри, как завидовать будут! Тебе теперь не надо на полторы ставки вкалывать! А мне, мужчине, не стыдно детям в глаза смотреть! Мне плевать, кем работаю! Хочу семью на ноги поставить поскорее!

– Не кричи! Меня не убедишь горлом! Одно скажу! Вдумайся! На нас с тобой весь город будет пальцем показывать и смеяться!

– Почему боишься за меня? Никто не высмеет. Почему я этого стыдиться должен?

– Я думала, буду гордиться тобой. А ты навсегда моим позором стал! – сдавила виски, ушла в спальню, разрыдавшись в голос.

Николай ждал, когда жена успокоится и можно будет продолжить разговор. Но тут вышла Наташка.

– Зачем мамка плачет? – спросила тихо.

– Обиделась. Ничего. Это скоро пройдет. Поплачет и перестанет…

– Лучше бы ты не приходил, если мамка стала плакать, – сказала, отвернувшись.

– Вот как?! – подскочил, словно получил больную пощечину, и вошел в спальню.

– Давай поговорим. Повернись! – потребовал резко. – Ты сама писала, что любишь меня и ждешь! Тогда я был зэком! Неужели это лучше вольного могильщика? Иль ты не отдавала себе отчета написанному?

– Зэк – это временно. Могильщик – надолго. О тебе – о зэке, на воле почти не знали. Я говорила, что ты – геолог! Попробуй теперь скажи – кто мой муж! Стыда не оберешься. Не могу! Не хочу этого позора и твоих денег! Уж лучше б ты не возвращался к нам!

– Вставай! Помоги мне собраться! Я ухожу от вас! Не хочу! Устал быть твоим позором, а и гордостью стать не хочу! – достал чемодан, с каким вернулся из зоны, торопливо запихивал в него рубашки, майки, носки.

Арпик даже не повернулась.

– За что ты опозорил нас? Зачем пришел? Почему так несчастны мои дети?

– Дура! Закомплексованная пустышка. Скоро и тебе придется искать другую работу. Может, она будет хуже моей – нынешней. Тогда посмотрю, что запоешь! – бросил через плечо.

– Иди! Трупная муха! Зачем ты встретился на моем пути?

– А разве я искал тебя? Я поверил, что ты меня любила, а не приложенье! Лгунья! Ты никогда не говорила правду! Всегда врала! Во всем! Я простил тебя! Но ты потаскуха не только телом! Счастье мое, что прозренье не затянулось слишком надолго! – шагнул к двери и, ступив за порог, уже в который раз остался наедине с самим собой.

На кладбище он пришел почти к полуночи. Голодный, злой, с чемоданом тряпья, он сел у могилы, выкопанной недавно. Курил. Ругал Арпик и себя – за доверчивость.

Сколько он так сидел? Запершило в горле. Опустела пачка, закончилось курево. Николай огляделся. Приметил скамейку возле могилы. И, перешагнув ограду, расположился на ней во весь рост. Конечно, это не то, что в постели, на бок не повернешься, зато никто не клянет, не стыдит, ни о чем не жалеет.

Человек долго вздыхал. Проснулся, когда солнце брызнуло в глаза яркими лучами. Увидел мужиков бригады, сидевших совсем рядом.

– Доброе утро! – угнул голову.

– Кому как! Ты, это, какую кралю себе приглядел? К кому на свиданку прибегал?

– Не-ет! Раз с пожитками, тут серьезней!

– Короче, Николай, что стряслось? – спросил бригадир.

– Ушел из дома! Жене моя работа не пришлась по вкусу. Стыдно ей за меня – могильщика! Дескать, зачем институт заканчивал?

– Вон оно что! А кто сама?

– Врач…

– Ну и черт с ней!

– А знаешь что, давай ко мне жить! Конечно, не ахти что, не хоромы, но койка тебе найдется. Мешать никто не станет. Живи, пока что-то подходящее подберешь. Я вдвоем с матерью живу. В домике частном. Жизнь тихая. Никто нас не тревожит. И ты, я думаю, помехой не станешь, – предложил бригадир, спросив: – Ты голодный? Иди в будку. Поешь, что мы с собой принесли. Все на столе. У нас все общее. Давай, поторопись.

Николай не стал ломаться. И, поев, вернулся к бригаде. Помог положить плиту на могилу. Закрепил, почистил. Обложил ее дерном. Потом менял ограду. А после обеда копал могилу вместе с бригадиром до самого вечера.

Борис Петрович ни о чем не спрашивал. Не лез в душу. Вечером, раздав деньги, повторил Николаю приглашение, тот, кивнув головой, пошел следом, потом рядом с человеком.

– Ну, вот мы и дома! – отворил тот замшелую калитку, ввел во двор, заросший хмелем, цветами.

Из-под крыльца, приветливо помахивая хвостом, выскочила дворняжка. Подошла к Николаю, обнюхала. Глянула на хозяина.

– Свой! – сказал тот коротко. Собака послушно отошла.

В доме их встретила седая старушка.

– Познакомься, мам. Это Николай! Он с нами будет жить. Мы вместе работаем, – сказал Борис Петрович и предложил: – Устраивайся, располагайся! Вот здесь! – провел в небольшую уютную комнату. И спросил: – Ничего, если твоя постель будет у окна?

– Какая разница? Это ж в доме! Спасибо, что взяли к себе!

– О чем ты, Николай? Живи!

После ужина Николай спросил, можно ли ему питаться вместе с Борисом Петровичем и матерью? Тот согласно кивнул. Николай отдал старушке все деньги. Та вернула половину:

– Этого на месяц хватит. Остальное ваше.

Борис Петрович, посидев немного с матерью,

предложил Николаю отдохнуть.

Старушка уже постелила постели. И мужчины, оценив ее тепло, легли спать.

Но сон словно посмеялся над обоими.

– Борис Петрович, у вас была семья? – спросил Николай.

– В свое время, конечно! Да только, как и тебе, не повезло. Разошлись. Правда, без истерик и скандалов. Все тихо, буднично. Без взаимных упреков. Поначалу больно было. Со временем прошло.

– Дети есть?

– Взрослая дочь. Она замужем. Имеет детей. Я уже дважды дед. Старший внук учится в школе. Толковый мальчишка…

– Почему разошлись? – поинтересовался Николай, извинившись за любопытство.

– Видишь ли, не совпали наши взгляды на жизнь. Моя жена – преподаватель. Мы с нею поженились студентами. Уже на втором курсе. Но институты не оставили. Моя мать помогала. Работала на обувной фабрике. Дала возможность закончить учебу, защититься. Я стал военным. Грех жаловаться. По службе быстро продвинулся. Двенадцать лет, как в розовом сне. Все было: квартира, машина, мебель, престижная должность, звание. Жена привыкла вращаться в высшем обществе. Казалось, так будет всегда. Но судьба поставила подножку. Одно за другим случились три ЧП. Поначалу трое солдат перестрелялись в моем полку. Получил понижение в звании. Потом на ученьях погибли двое ребят. Тут уж думал, голову снимут. Еле уцелел. А через три месяца оружейный склад взорвался. Честно говоря, я к нему не имел ни малейшего отношения. Но нужно было найти виновного. Я оказался наиболее подходящим, горевшим уже дважды. Вот и сделали из меня козла отпущенья. Из армии выгнали с треском. Все, что имел, потерял в один миг. Честно говоря, решил я тогда застрелиться. Чтоб уйти из жизни без позора. А тут мать нагрянула. Как почувствовала мою беду. Жена ее недолюбливала всегда. Но узнал о том лишь в тот день. Я ведь поделился с женой, что хочу уйти из жизни. Ведь без военки я не представлял себе жизни. И, знаешь, жена согласилась. Мол, конечно, другого выхода нет. Ну, что нас ждет теперь? Позор и презренье. Никуда не устроишься! А так вынуждены будут признать ошибку. Все восстановят посмертно. Даже белье для похорон мне достала. Я не очень понимал, что происходит. Кипела обида на всех разом. Конкретно о жене не думал. Были запятнаны честь и имя мое. Я и схватился за пистолет. А тут, звонок в дверь и… мама… – выдохнул Борис Петрович колючий комок: – Проговорили мы с нею до ночи. Она ни на шаг от меня не отошла. И убеждала: «Ты родился не в мундире. Обычным человеком. С чего взял, что на армии свет клином сошелся? Руки, ноги, голова – на месте. А работу сыщешь. Она никакая не позорит. Стыдно человеку терять себя от такой мелочи! Что должности и звания значат? Они – шелуха!» Короче, нашла нужные слова! Убедила. Уговорила поехать к ней. Пожить, отдохнуть. Жена, понятно, отказалась. А я уехал. Через два месяца письмо получил. Попросила согласия на развод. Сообщила, что хочет создать новую семью. Я ей не стал мешать. Дал вольную. С тех пор и не виделись. Она в Москве так и живет. Иногда пишет о дочке, внуках… Но сердце уже не болит. Отлегло. Когда прошел первый шок, стал анализировать. Дошло до меня, все годы чужим для нее был. Иначе не согласилась бы на самострел. Попыталась отговорить, удержать. Да где там! Такое только мать умеет. Одна в целом свете.

– А дочь навещала?

– Приезжала два раза. В гости. Но какой с нее спрос? Она жила с матерью, отчимом. У нее совсем иные измерения. Мы на разных языках говорим. И ценности у нее иные.

– Жена знает, где работаете?

– Это ее не интересует. Она перестала меня воспринимать. А и у меня все отгорело в душе. Теперь вот успокоился.

– А мне прямо сказала, зачем, мол, из зоны к нам вернулся? Не смог заново человеком стать! Хотя звала, клялась в любви.

– Банальная ситуация, Николай! Ты не первый и не последний. Тебе тоже собрали белье… И ты не отболел от предательства. Оно, да еще когда исходит от женщины, бьет без промаха. Всем хочется быть любимыми. Но везет в этом – единицам. Твоя жена – обычная баба. С амбициями, запросами, самомненьем. Привыкла к стереотипу своему. Когда судьба дала кривизну – не выстояла. А значит, другом не была. Просто женщина. Может, оно и лучше, что раскрылось это. Теперь, когда не поздно что-то исправить. Приди в себя. Оглядись. Поверь, сам поймешь скоро, что женщины в жизни далеко не главное.

– А что может быть важней семьи? – удивился Николай.

– Ты подумай о смысле жизни! Зачем живешь? Семья – это возок, какой тянут двое! Если они пошли в разные стороны, возок разобьется! Так? Заставлять силой тянуть возок нужной дорогой – дело неблагодарное. Такого коня надо менять, чтобы не сломать шеи всем… Так о чем жалеть? У тебя не осталось иного выбора. Не занимайся самокопанием, не жги себя. На время постарайся все откинуть. А там сама жизнь подскажет, как быть дальше…

Николай постепенно втянулся в работу, привыкал к бригаде. Уже на следующий день после разговора с Борисом Петровичем узнал, что лишь двое из мужчин живут с семьями. Остальные либо сами ушли, либо их оставили.

– Я два года пил, когда моя ушла. Скатился, ниже некуда. В вытрезвителях прописался. На работу не стали брать. В лицо смеялись, что я держался в мужиках, пока был в бабьих руках. Вот это задело за живое! За самые лохмотья души! Собрал я их в комок. И надумал заново жить. А как? Пришел сюда. Взяли на работу. Я, как деньги получал, начинал дуреть. Выпить хотелось! Аж до слез. Но Борис не давал. Уж как только не отучал меня! То вместо водки пургена дал. Я всю могилу загадил, как последний козел. То работой загружал до ночи. А я, едва освобожусь, – и на кладбище. С могил допивал водку, что покойникам оставляли родственники. А Борис утром за грудки брал. Но потом что-то надломилось после разговора с ним. День, другой, третий – не пью. Десять дней продержался. Борис следил за мной. Ни на шаг от себя. И мне стыдно стало. Что ж, я слабей бабы? Она живет-жирует, а я скатился? И все на том! Сам себе приказал. Стал собирать деньги на домишко. За год скопил. Отремонтировал. Потом и обстановку купил. Не новую, с рук. Но все ж… Свою. Оделся, обулся. Теперь вот колеса приобрел. А год назад благоверная объявилась. Разыскала. А я увидел ее и не пойму, почему внутри пусто. Она про молодость нашу вспоминала. Намекнула, что не прочь вернуть прежние отношения. А я слушаю и не слышу. Отболел, остыл к ней навсегда. Мне не захотелось никаких перемен. Нынешнее устраивало. Она глазам не верит. Помнит прежним. Попыталась растормошить. Ничего не получилось. Ни слезы, ни уговоры не тронули. Сижу, как памятник. Закаменел. О своем думаю. Что надо б дачку купить с садиком, на машине покрышки поменять. В доме – шиферную крышу – на железную. Во что мне все обойдется и в какое время уложусь. А баба поняла, что я ее не слушаю. Вот где психанула! Самолюбие задело. Она – в истерику. Мне – хоть бы что! Даже воды ей не подал. Не услышал. Почти день уговаривала на что-то. Да только попусту. Ушла вечером. Я даже не стал провожать, не пригласил заходить. И вообще на женщин не смотрю. Знаю, не все мерзавки. Да только погасший костер не загорится заново… Живу с племянниками. Они учатся. Я им помогаю. Они – мне. Никто ни на кого не в обиде. И, знаешь, в своей жизни больше всего дорожу покоем, самостоятельностью, тем, что действительно нужен своим племянникам. Они мне родных детей заменили. И я им – отца, – рассказывал Дмитрий.

– А кем ты работал до кладбища?

– Архитектором. Но здание подвело, какое построили по моему проекту. За неделю до ввода в эксплуатацию развалилось. Не я был виноват. Строители. Цемент подворовывали. Бракованные блоки и панели положили. Всем за это пришлось ответить. И мне! Выгнали по статье. Навсегда. С деквалификацией. Без права работы по специальности. На том все кончилось. А после дома и семья развалилась. Не состоялся из меня архитектор. Ну и хрен с ним. Главное в этой жизни человеком остаться самому. И помнить, разбитое, сколько ни клей, все равно развалится… Это жизнью доказано.

– А я и теперь себя виноватым считаю, что семью не сохранил. Сам дурак! Бабы, они слабые. Куда ветер, туда их клонит. Вот и моя. В столовой поваром работала. Стала выпивать. А детей трое. Я поколачивать ее начал. Слова не доходили. А потом и вовсе выпер из квартиры. Она к подруге ушла. Я сам детей растил. Все трое – дочки. Выучил. Дал образование. Замуж выдал. Все нормально живут. Но… За мать обижаются. Не могут простить ее смерти. Она, как говорили, на себя руки наложила от стыда. А еще потому, что не примирился, не простил ее. Не разрешил вернуться к детям. Она и сломалась. Перегнул я палку. Но уже не выправить. Баба – созданье хрупкое. Не ко всякой с кнутом и кулаком подходить стоит. Терпенье нужно. Вот его не хватает нам, – говорил Валентин, бывший конструктор военного завода.

– А на кладбище как пришел? – поинтересовался Николай.

– Ногами! Пенсии не хватало. Стал искать и нашел. Мне не должность, заработок был нужен. Ведь внуков имею. Пятерых. Всем помогаю. Бабам тяжело самим всюду успевать. Их поддерживать надо.

– Перестань трепаться! Поддержал бы их, будь моя воля! – побагровел художник Федор. Он, о том знала вся бригада, даже заказы на портреты покойниц-женщин зачастую отказывался выполнять, высекая на плитах лишь имена и даты. Но судьба словно посмеялась над человеком. И жил он в однокомнатной квартире с дочерью – старой девой, какой перевалило на четвертый десяток.

Федор был угрюмым, необщительным человеком. Таким слыл с молодости. И жена, не выдержав желчного, язвительного характера мужа, нашла себе другого. Мягкого и покладистого, нежного и щедрого. Дочке тогда было семнадцать лет. Она унаследовала от отца не только внешность, а и характер. Потому мать и не подумала взять ее к себе. Федору она оставила короткую записку. Ее он не показал даже дочери. Но женщин возненавидел люто. Даже годы не притупили злобу в нем. А потому и родной дочери никогда не дарил подарков, не говорил добрых слов.

Услышав о Николае, сказал обычное:

– Снова – мешок с говном виновен. Во всех бедах! Только сучье отродье повинно. Я б их всех в одной могиле закопал. И плиту на нее положил бы тяжеленную. Чтоб ни одна падаль вылезти не смогла. А и тебе, Николай, печалиться не о чем. Наоборот! Радуйся, что от хомута избавился. Удержаться в жизни – все поможем…

Николая и впрямь опекали на каждом шагу. От горластых заказчиков, от городских зевак, приходивших на кладбище, как на прогулку. Случилось однажды ему вместе с Федором устанавливать на могиле памятник. Хорошо, что успели его на цемент поставить, как вдруг услышали за плечами:

–, Сколько такая бандура стоит? – увидели на аллее женщину лет тридцати пяти.

– У тебя штанов не хватит на такую! – окрысился Федор.

– Доплачу натурой! – рассмеялась баба и подошла совсем близко.

– Чего глазеешь? Иди! Не мешай, шалава! – цыкнул Федор.

– У тебя, дяденька, вместо хрена гнилой сучок, потому на женщин цепным псом рычишь.

– Пошла отсюда, говорю! – нахмурился художник.

Но женщина оказалась не из робкого десятка. Подошла почти вплотную к художнику да и говорит:

– Ой, дядька! От тебя холодом, как от трупа, несет. С тобой любая баба замерзнет. То-то ты такой злой!

– Ты зачем сюда приперлась? – злился Федор.

– Тебе забыла отчитаться.

– Я напомню! – шагнул к ней художник. И если бы не Борис Петрович, подоспевший вовремя, была бы неприятность.

В другой раз Николая выручил от двух подвыпивших бабенок, какие так и не нашли могилы своих родственников.

Нередко после похорон бригаде предлагали выпить за упокой, помянуть усопшего. На это люди не соглашались, отвечая дружно, что они на работе и выпивать не станут. Тогда им давали деньги. Такой поворот устраивал всех.

Но случалось, приходили помянуть на девятый и сороковой день. Подносили поминальные бригаде. Когда отказывались, слышали в свой адрес такое, что до утра спали со сжатыми кулаками.

Николай старался держаться подальше от людей. Но, так или иначе, общаться с горожанами приходилось поневоле.

Одни просили присматривать за могилой, другие – привести в порядок. Рассказывали о покойном всякие небылицы, надеясь сбить цену бригады. Николай уходил от этих разговоров. Он понимал, что даже здесь люди стараются не для покойников, а хотят перещеголять друг друга роскошью памятников, надгробных плит. От тепла искреннего мало что осталось в душах человеческих. И Калягин не верил в слова, все больше отходил от людей. Его бесил беспечный смех на кладбище, анекдоты, какие рассказывались у могил. Выпивки и песни на погосте.

Николаю работа на кладбище представлялась самой тихой и спокойной. Но… Столкнулся здесь с таким, о чем у себя в Сероглазке и даже в зоне не слышал никогда.

Вместе с Валентином, Иваном и Федором они установили на могиле плиту и памятник. Поставили ограду. Родственники, рассчитавшись с бригадой, оставили у памятника венки и цветы. А утром, проходя мимо этой могилы мужчины невольно остановились. Ни венков, ни цветов, ни памятника на месте не оказалось. Сторож поначалу глазам не поверил, потом взорвался грязной бранью. Клял на чем свет стоит бесстыжий род человечий. И плакал, закрыв лицо сухонькими ладошками. Жалуясь Господу, что родственники обкраденного покойника оставят его без пенсии и куска хлеба года на три. Просил наказать воров нещадно, чтоб и на погосте не сыскалось им места и отошли б без имени, как барбосы.

Едва нашли этот памятник, с другой могилы украли распятие. Бабка сына похоронила. Подняла такой скандал, что крик ее был слышен даже в отдаленных уголках кладбища.

– Не можешь углядеть, собак заведи! Чтоб по ночам вместе с тобой сторожили. Нехай бандюгам повырывают все на свете! Чтоб им ослепнуть и живьем сквозь землю провалиться! – орала она.

Завел сторож собак. Целых три дворняги носились теперь по погосту, не впуская ночью никого. А через полгода их отравили. Всех до единой. Завернули в мясо крысид. Псы поверили в человечью доброту, не почуяли подвоха. И через час слегли замертво, не дожив до вечера.

Сторож овчарку завел. Учил не брать из чужих рук. Развивал в собаке свирепость и отпускал с цепи лишь поздним вечером, чтоб засветло не обидела кого-нибудь ненароком. Но… Среди бела дня исчезли венки с могилы. Лишь черные ленты с надписями остались на лавке.

– Звери! Будьте прокляты! – кричал старик сторож вне себя от бессильной ярости.

В другом ряду украли цветы вместе с вазой. А через неделю девушка прибежала. Вся в слезах. На могиле матери посадила розу. Та, едва зацвела, выкопали куст и унесли.

С плит военных могил стали сбивать бронзовые, медные звезды. Одного такого мародера поймала овчарка. На его крик прибежала бригада и сторож. Собака прихватила вора за горло.

– Держи его, суку! До ночи глубокой! А пошевелится, вырви у него все, что меж ног болтается! А хочешь, в куски разнеси гниду! – похвалил собаку сторож. И вернулся к воротам. Бригада тоже покинула вора. Лишь на следующее утро ушел он с кладбища седой, как лунь. Дорого отдал за шалость, двадцатилетний парень стал похож на старика, дряхлого, усталого.

Через месяц девчонку поймала собака. Та цветы воровала с могил. А мать их на базаре продавала.

Ох и плакала баба, жаловалась на нужду и голод. Но кто слушать станет? Таких по городу не счесть теперь. И занялась семьей милиция.

Случалось, видели мужики обрывки одежды на заборе кладбища. Понимали, снова поймала собака ночью очередного вора. Не дала уйти с добычей, самого раздела чуть не догола.

Бригада занималась не только подготовкой могил, но и следила за состоянием старых захоронений. Нередко к ней обращались родственники с просьбами обновить ограды, установить плиты, поставить скамейки, посадить березку или сирень, цветы. Другие просили заменить, обновить памятники, покрасить ограду, скамью, почистить вокруг могилы землю, просыпать песком.

Бригада не отказывалась ни от какой работы и выполняла все заказы.

Незаметно прошел год. Николай Калягин по– прежнему жил у Бориса Петровича. Конечно, он мог бы подыскать себе жилье получше, снять комнату с удобствами. Но к чему? Здесь он привык, и его воспринимали как родного.

Борис Петрович вместе с Николаем по вечерам и выходным занимались домом, помогали матери на огороде. Иногда вечерами смотрели передачи по телевидению. Теперь уже Николая не тянуло навестить семью. За прошедший год слишком много передумал и пережил. И, появись теперь Арпик, не поверил бы, не простил. Он охладел к семье, отвык от нее. И возненавидел ложь. Любую фальшь чувствовал сразу.

Николай изменился резко. Он был одет с иголочки. На счету завелась круглая сумма. Он не спешил тратить деньги. Стал бережливым, расчетливым.

Лишь после трех лет работы в бригаде решил съездить в отпуск к старикам в Сероглазку. Да и то не более чем на неделю.

Мать, открыв двери, не узнала сына. И спросила, как чужого:

– Вам кого надо? Заблудились, что ли? – Не узнала в костюме, при галстуке, в сверкающих туфлях – своего Кольку.

В последний раз когда это было? Колька был совсем молодым. Теперь голова седая. Лоб прорезали складки – жесткие, упрямые. Глаза сына потускнели устало. Как давно погас в них озорной огонек. Плечи сутулые. И походка уже не та, что была…

– Сынок! Колюшка! Ты ли? Голубчик мой? – уронила голову на грудь сына.

– Все хорошо, мам! Все в порядке! Ты не волнуйся. Я прекрасно живу. Беды миновали. Я успокоился. И ты не плачь.

– Где ж ты теперь пристроился? – села к

столу,

подперев щеку кулаком.

– Работаю в бригаде ритуальных услуг. На кладбище. Копаем могилы. Ну, и все остальное делаем. Плиты, памятники, ограды. Получаю неплохо. Живу у своего бригадира на квартире. С ним вместе питаюсь. Он – хороший человек…

– От своей – совсем ушел?

Николай не сразу вспомнил и понял вопрос запоздало:

– Давно ушел.

– Она недавно приезжала в гости. И Павлик ко мне приходил. Навестил. Городской пряник привез мне к чаю. Совсем большой стал. Умный парнишка. Про тебя интересовался. Спрашивал, пишешь ли? Скучает он по тебе. Это по глазам поняла. Хотя очень старался не выдать себя ничем. Про мать говорил, что работает. А по ночам – плачет. Но не признается почему-то!

– Это уже было! С меня хватит ее слез и собственных ошибок. Лучше расскажи, как ты живешь? Как отец?

– Эх, сынок! Отца мы в позапрошлом году схоронили. Умер он. Отмучился. Одна маюсь. Иногда внуки приходят. Помогают. Приносят харчи. Дров наколют. Сена подвезут. В огороде подсобят урожай убрать. Да и много ли мне одной надо?

– От чего отец умер? – едва продохнул человек внезапное известие.

– Сердце сдало. Твоего адреса не имел никто. Не знали, куда сообщить. Да и не только ты. Лишь Ольга со мной была. Всю боль с ней выплакали вдвоем. Вам не нужны стали. Оно и понятно, старики всем в тягость, – выдохнула старушка и добавила: – Не обижайся. Не упрекаю. Тебе и самому тяжко. Жизнь нынче такая. И ты про меня не печалься. Проживу как-нибудь. Уж недолго осталось мучиться. Мне лишь на отцовских похоронах призналась Ольга, что отчебучила с алиментами и в какую беду тебя невольно втолкнула. Отругала я ее. Она плакала, каялась. Да разве воротишь сделанную гадость? Я ж ей и слова не молвила. Она сама насочиняла, от себя. Для меня, говорит, старалась. А потом ревмя ревела, узнав, что с тобой стряслось. Дура она, окаянная! Зато нет ей светлой доли! И на меня из-за нее грех пал…

– Все прошло, мам. Не стоит расстраиваться. Забудь. Прости нас всех, если сможешь.

– Это ты прости ее и меня. Каб знала я тогда, что она сделала? Не деньги мне от вас нужны. Не сдохну с голоду. Ить огород, хозяйство имею.

Прокормлюсь и вам подмогу. Я письмишка ждала. Хоть пару слов, что жив и в здравии. Чтоб узнать, об чем молясь просить Бога. Ить столько лет минуло. И не писал. Нешто памяти в сердце не осталось? Сам отец. Понимать должен. Когда дите забывает, жить уже ни к чему. Бабье сердце лишь детячьей любовью греется. Не станет ее, для чего жизнь нужна? Отец того не выдержал. А я ждала. И свиделась с тобой. Может, напослед! Ты не забижайся. Жизнь наша, как свечка. Только загорелась, оглянулся, ее уже нет. Кончилась. Один дымок. Ты, коль свидеться не придется, хоть иногда навещай мою могилу. Я благословлю тебя! Вымолю у Бога светлую долю каждому! Матери не умирают. Мы только уходим, а душа с вами остается. Живет с детьми своими. И печалится, и радуется вместе со всеми. До конца…

– Мама! Тебе нельзя умирать. Ты нужна мне всегда! Прости! Я виноват…

– А я и не обижалась. Знать, плохой была, коль не помнил и забыл. В том не ты, сама виновата.

– Мама! Не казни. Я все понял. Я больше не буду, – обещал, как когда-то в детстве.

Вечером, когда мать подоила корову, пришла Ольга. Она не знала о приезде Николая и, влетев вихрем в дом, увидев брата, остановилась, замерла у двери, побледнев.

– Чего к двери приклеилась? Иль ноги в пол вросли? Проходи. Здесь не суд. Можем с глазу на глаз поговорить, сестричка!