Текст книги "Подкидыш"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Нетесова Эльмира
Подкидыш

ГЛАВА 1 ШКЕЛЕТ

– Ну, шевелись, родимая! Шустрей греби домой! Нам ить засветло добраться надо. Тут уж не до устали. Торопиться стоит. Иначе угодим в ночь, – пугала Варвара старую клячу, спотыкавшуюся на каждой выбоине, подергивала вожжи, теребя ими бока кобылы.

Лошадь была пожилой. В этом почтенном возрасте другую бы скотину пожалели и не отправлялись бы с нею в непогодь. Оставили б в теплом сарае, у яслей, наполненных овсом, душистым сеном, в тишине и покое. Тем более что своей хозяйке она отслужила почти два десятка лет, имела право на спокойную жизнь. Но… Ей не повезло. Хозяйка сама жила не зная отдыха. И тоже, не глядя на возраст. Варваре было за пятьдесят. И потому называла она кобылу своей подружкой, ровней и родней. Она любила кобылу. И та, зная это, многое терпела и прощала…

– Эх, Шурка! Снова нам с тобой не повезло, – вздохнула баба, едва телега, минув райцентр, свернула на разбитую проселочную дорогу. – Вишь, у их нынче выходной! Так и не попали мы с тобой в газету. А ведь хотели через нее мужука себе сыскать. Хозяина и заботчика, помощника в дому! Даже объявленье составили по всем правилам. Ты слышь, Шурка? Я тебе сказывала про объявленье? Ну, с каким мы в газету вознамерились? Нынче в них что хошь пропечатают. Даже срам! Хорошо, что ты неграмотная. А то бы ухи со стыда поотвалились. Замужние бабы кобелей себе ищут. Ну, это еще что? А вот надысь и вовсе срамотищу вычитала! Мужик мужука ищет для дружбы и… любви! Ну, чего, усралась? Я так и вовсе обалдела! Даже серед ь скота эдакого не водится! А как это можно, чтоб мужик мужука любил? В мою молодость про этот срам не слыхали. Может, в тюрьмах было. А чтоб серед ь вольного люду – не водилось. Так вот мы с тобой, как порядочные. Нам не с жиру. Нам хозяин потребовался. А то полон дом бабья, но мужуков, едино – петух во всем дворе! Вот и посуди сама, как жить? Придется вдругоряд в район мотаться, чтоб хозяина подобрать. Одного на всех. Вишь, Шурка, мы тож не без форсу. Хочешь, я тебе наше объявленье проскажу? – откашлялась Варвара и продолжила: – Требуется мужик! В деревню, на хозяйство! Чтоб при руках и всем прочем! Не пьяница и не лодырь! Чтоб знал деревенскую работу и любил скотину не меньше, чем самого себя. Чтоб был строгим, но не злым. Бережливым, но не скупым. Не распутным и не похабником! Чтоб умел быть приветливым и стал бы в доме заместо солнца. Про себя: в доме – четыре бабы человечьи и полон сарай скотских. Один петух на всем подворье. Будем рады встрече с добрым мужиком, кому вверим себя в руки целиком и полностью! Ждем! Вот и все!

Вытерла Варвара вспотевший лоб и только тут заметила, что кобыла стоит. И ни с места… Прядает

ушами, удивленно косит в сторону, где что-то чернеет поперек дороги.

– Чего ты там увидела? – перегнулась Варвара, пытаясь разглядеть из-за крупа клячи помеху. Но не разобралась. Пришлось вылезти из телеги.

Баба глянула вперед и, не веря глазам, робко приблизилась к человеку.

– Ты откуда тут взялся? Чего середь пути валяешься? Иль бездомный? А ну, сдвинься! Дай проехать! – теребила она человека, но тот не шевелился. – Пропойца какой? – нагнулась Варвара к самому лицу.

Но ни малейшего запаха не уловила. Ни капли крови на земле и одежде незнакомца не приметила.

Лишь небольшая спортивная сумка словно вросла в его руку.

– Вот лихоманка! Что с тобой делать? Оставить здесь? А вдруг тебя хворь скрутила и помрешь гут на дороге? Здесь ить люду мало. Никто не поможет. Но кто ты? Откуда свалился на дорогу? Нынче мужик – не мусор. Хорошие не валяются средь пути. Может, бандит какой? Тюремщик? Или этот, как вас теперь – бездомных? Ну, в общем, бродяга? – смотрела баба на человека.

Тот не шевелился.

– Вот напасть! Что делать-то? Вроде как и бросить совестно и взять боязно! А что, если убивец? Хотя… А за что ему меня убивать? И так жизнью бита боле, чем кляча кнутом. А мужик в хозяйстве – вещь нужная. Может, сгодится. А нет, отойдет и покинет! Зато на своих ногах. И греха на душе не будет, – решила Варвара и, ухватив мужика за подмышки, легко поволокла к телеге, подняла, положила на сено, взятое впрок для кобылы. – Ну и худой идол! Чисто шкелет! Едино мослы от тела остались. Где ж ты так набедовался? – сжалилась баба. И, укрыв мужика рогожей, тронула кобылу: – Давай, Шурка! Твоего найденыша повезем в дом. Уж не знаю, кого ты присмотрела и нашла, может, твое чутье лошадье чище нашего, людского? А может, и ты ошиблась! Такое со всеми случается, – вздохнула баба грустно.

Варвара оглянулась на человека, лежавшего за спиной неподвижно, и сказала кляче:

– Ох и дубовая у него рожа, Шурка. Хотя и мы… Тьфу, черт, всю жизнь с суконными харями маемся! А ничего, живы!

Кляча, пофыркивая, бежала враскорячку, не оглядываясь, словно поняла, надо спешить, покуда хозяйка не осерчала.

Но Варвара и не думала злиться:

– Слышь, Шурка, дня через два опять в район поедем. С объявленьем. А вдруг подвезет и отыщется для нас хозяин? А там и Стешке мужика сыщем. Если найдется такой дурак, чтоб взять ее в жены с двумя дочками. Родной отец отказался растить. Да и куда ему? Он только стружить детву умеет. А растить – нет! На это не дозрел. Тут одного хрена мало. Сердце, голова и руки нужны. У него от всего лишь то, что промеж ног. Как у быка! От того отец не состоялся из него. Это я тебе как на духу ответствую! – оглянулась назад баба. – Если очухается, чего я с ним делать стану, куда приспособлю? А вдруг он до самого дома не оклемается? Меня Стешка на смех подымет за этого шкелета! Скажет, мол, за мужуком послали, а ты кого привезла? Его ж за кочергу спрятать можно! И добавит, мол, дармоедом прибавилось. Ну, да ништяк! Стешку обломаю. Но, каков сам? Может, вовсе не стоит его в избу тащить? – вздрогнула Варвара, услышав внезапное:

– Стой, тетка, тормози! Приехала!

Баба увидела троих ребят, выросших словно из-под земли.

– Что везешь? – заглянул в телегу старший, конопатый, лет пятнадцати, мальчишка. И откинув рогожку, увидел мужика. – Давай деньги! Слышь? И без крика! – подступил к Варваре хмуро.

Двое других подростков держали клячу.

– Да где я их сыщу, деньги-то? Откуда они у нас возьмутся? Сами их не видим!

– Кончай базар! Давай бабки вытряхивай и сквози прочь. Не то проткну твоей кобыле пузо. И саму уроем. Поняла? – кивнул пацанам.

Те достали из карманов ножи. Вырвали из рук бабы вожжи, принялись их сматывать.

– Давай деньги! – вскочил в телегу старший из ребят.

Но баба, словно опомнившись, ухватилась за кнут и заорала:

– Бандюги окаянные! Портки не успели просохнуть – уже душегубами стали, разбоем промышлять вздумали? – замахнулась кнутом и тут же вылетела из телеги. Кобыла, словно ошалев от страха, заржала громко, лягнула задней ногой зазевавшегося пацана, косила ошалело на чужаков.

Старший из них, выскочив из телеги, кинулся к Варваре. Наготове нож…

– Эй, ты, падла, застопорись! Размажу, как гниду! – показалось из телеги землисто-серое лицо.

И не успел пацан сообразить, как мужик вылез из телеги:

– Дышать устал? – шагнул размашисто.

И, ухватив за голову, вдавил в землю. Двое других, словно тени, исчезли бесследно в кустах.

– Дядька! Отпусти! – послышалось тихое хлюпанье.

– Пидор – твой дядька! Допер, гнус? Линяй, паскуда, с глаз, пока не замокрил! – отпустил мужик пацана, тот зайцем шмыгнул в сторону, притаился.

Мужик глянул на Варвару:

– А ты чего тут расселась? Иль полные штаны навалила со страху? Мелкоты испугалась? Давить их надо! А не ботать с ней! Залезай в телегу! – сел рядом, хмуро огляделся и, взяв вожжи, тронул клячу с места: – Давай, зазноба! Шевелись, сракатая! Не тряси гузном! Лети ветром! – пощекотал бока вожжами.

И Варвара, глянув на него сбоку, вздохнула украдкой: «Орел! Вот это мужик! Вот такого бы в дом! Но согласится ли?»

– Ты чья будешь? – спросил он бабу внезапно.

– Тутошние мы. Местные. Деревенские. На хозяйстве живем. А ты чей? Откуда? Почему на дороге валялся?

Мужик оглядел Варвару и, пустив кобылу шагом, обронил тихо:

– Теперь уже ничей! И ниоткуда! На дороге был? Как совсем не сдох, сам не знаю. Уж лучше было б…

– Семья-то имеется? – робко спросила баба.

– Была… Давно… Теперь уже нет никого.

– А куда ты шел? К кому? Как в наших местах оказался?

– Последний шанс хотел испытать, но и он не удался! – отмахнулся устало. И спросил: – А ты куда едешь?

– Домой! В деревню.

– Мне не по пути. Я в город шел. Да вот не повезло. Ты уж не осуди, что мороки прибавил, – остановил кобылу.

– Куда ж теперь подашься? Иль есть к кому? – спросила Варвара.

Мужик закурил и ответил трудно:

– Не к кому мне идти. Один я. Как крест на могиле. Никому не нужен. Даже себе самому.

– Мы вот тоже одни маемся. Бабье. А жизнь нынче вишь какая? По дороге не проедешь. Пацаны и те в разбое. Случись что, вступиться некому. А и помочь – никто! Бабьи руки все не схватят. Маемся без мужика! Без хозяина нынче тяжко. Ан где его взять? Хороших нет. Плохого – самим не надо, – вздохнула Варвара.

– А своих мужиков куда подевали?

– Мой – помер. Уж двенадцать годов минуло. Зять, чтоб его черти взяли, сбежал от нас. Тяжко детей растить. Он у нас к легкой жизни привык. К городской. Чтоб лежа на боку все получать. В деревне не залежишься. С голоду сдохнешь. Вот и смотался подальше с глаз. Без обратного адресу. Теперь кукуем в четыре души. Двое внучек да мы с дочкой.

– Выходит, как и я, сироты, – выдохнул человек тяжко.

– А ты кто будешь? Ить только и знаю о тебе, что от пацанов спас. Спасибо тебе на том великое! – поклонилась Варвара в пояс.

– Я? Меня тоже предали. Свои. За что, сам не знаю. Может, за то, что верил?

– Может, пил лишку?

– Нет. В том меру всегда знал.

– Жена выгнала?

– Сам ушел. Понял, что не нужен стал. Лишний в семье.

– Дети имеются?

– Уже своя семья есть. Вырос сын. С матерью отношения поддерживает. А я чужим стал. Теперь уж отошел. Да и вспоминать неохота. Вся судьба в осколки. Хотя чего это я жалуюсь. Тебе и без меня тошно. Прости.

– А сам из городских?

– Жил в городе. Но родился в деревне…

– Выходит, не белоручка! – глянула на человека пристально. И спросила: – Теперь куда пойдешь?

– Земля большая. Авось сыщу себе место и крышу над головой. Много ли одному надо?

– Зачем искать? Поехали к нам. Конешно, не ахти что, но с голоду не пухнем. Харчи свои. Деньжат маловато. Зато кусок хлеба и кружка молока всегда сыщутся. Понравится – останешься. А нет, переведешь дух, подыщешь место получше и уйдешь…

– А дочка твоя примет ли?

– Как не принять? Велю ей – примет! Она хоть и норовистая, но не ослушается. Да и намаялись сами. В хозяйстве без мужичьих рук хоть волком вой.

– Как зовут тебя? – повернулся он к бабе.

– Варварой, Варька я! А тебя?

– Николай.

– Садись, Коль. Поехали домой. Гля, как темнеет быстро. А нам еще пятнадцать верст до дома ехать. Вовсе в ночь заявимся. Дочка переживать будет.

– Давай вожжи! – потянулся Николай к телеге.

Заскочил в нее. Варвара села рядом.

– Давай, родимая! – пустил кобылу трусцой.

– Гля! Еще двое на дороге. Чьи они? Свои – деревенские, иль опять разбой? – прижалась невольно к плечу Николая.

– Эй, мужик, закурить дай! – послышалось с дороги хриплое.

Николай взял кнут из рук Варвары. Ничего не ответив, погнал кобылу мимо, не оглянувшись на голос.

– Ишь, гоноровый! Погоди, встретимся! – услышал вслед.

– Как же вы одни тут ездите? – спросил бабу, когда двое остались далеко позади.

– Я утром поехала. И вертаюсь засветло. А бандюги по ночам шныряют. Потому свидеться не доводилось. Разве только начнут в дом ломиться. Мы ж не в самой деревне, в километре от нее живем. Случись что, никого не дозовешься. Оно, хоть и взять с нас нечего, а поизгаляться могут. Сами б – ладно. Вот внучек жаль. Эти еще свету не видели.

– Давно одни живете?

– Да уж пятый год. Сами всюду. И косим, и доим, и пашем, дрова рубим, избу чиним, как можем. Она у нас вовсе окривела, скособочилась. Уж и не знаю, куда еще подпоры ставить.

– А зять куда смотрел?

– Знамо дело, куда! В бутылку! Ему, прохвосту, все по хрену. Не до избы было! Все терпели. Один раз я ему просказала, что об ем думаю. Он, гад, враз сбег. Стешка долго забижалась. Теперь уж и до нее дошло, что такого мужука лучше и не надо.

– А здоровье у него не подводило? – глянул на бабу Николай.

– Ни на что не жалился. Едино завсегда голова с похмелья болела.

– Не дрался?

– Полез однажды к Стешке с кулаками. Но она у меня не из слабых. Как звезданула ему промеж ног, до ночи корячился, раком в углу стоял. С тех пор не цеплялся ни к кому. Ну а брехаться, то всякий день. Но и тут дочка спуску не давала. У ней язык – сущая коса. Как рубанет, мало не покажется. И внучки все в нее пошли. От отца, слава Боту, ничего не взяли. В нашу родню удались, – горделиво рассказывала Варвара.

– Вот и дочка, и внучки, а в доме холодно самим, без мужика. Неужель не жалеешь, что ушел зять?

– Нет, Миколай! Не жалкую про него. Стешке, понятное дело, тяжко. Ей едва за тридцать. А уже соломенная вдова. И вторую судьбу устраивать боязно. А что, как и другой не лучше прежнего. Да и дочкам отчима приводить совестно. Чужой, он и есть чужой. Своего не заменит. А мужик ей нужен. Баба все ж…

– Сколько лет ее дочкам?

– Семь и пять лет. Уже помощницы. В избе полы метут, моют. Во дворе, в сараях все чисто. Посуду со стола приберут. Стешка их в руках держит крепко. Растит в строгости.

– Детям ласка нужна. Строгость они еще увидят в жизни. Пока они дети, пусть бы меньше плохого видели. Детство, оно как сон. Приснилось – и нет его. Слишком короткое.

– С чего взял, что худое видят? Строгость – не зло, а порядок! – насупилась баба.

– Порядок? Где он теперь?

– В семье без него неможно. Он во всем! Коль мать велит – сполни!

– Ишь ты! Как загнула! А коли мать не права?

– Такого не бывает! – нахмурилась баба.

– Еще как бывает! – не согласился Николай и помрачнел, вспомнив что-то свое – сокровенное и больное, о чем не хотелось говорить вслух.

– Вот мы и приехали, Миколай! – указала Варвара на дом, стоявший в гуще деревьев. В темноте едва проглядывалось освещенное окно.

Значит, в доме не все спали. Ждали Варвару. Беспокоились.

Едва она открыла ворота, в доме распахнулась дверь. И в освещенном проеме появилась Стешка.

– Мам! Это ты? – окликнула от порога.

– Кто ж еще?

– Чего так долго?

– Ты лучше кобылу заведи! Хлеб с телеги занеси. И гостинцы принеси, что я в районе купила.

– Объявленье на мужика дала?

– Я без него обошлась покуда. Вон, гостя принимай. Жить у нас станет! – вывела Варвара Николая из темноты и подтолкнула к порогу: – Иди в избу! Я сама здесь управлюсь.

– Э-э, нет! Я сам распрягу кобылу. Только покажи, куда все повесить и поставить, – заартачился Николай.

– Где ж ты его взяла? – подошла Стешка. И, оглядев мужика сочувственно, добавила: – Хотя разве сыщется лучший по объявленью, да еще на нашу ораву?

– Объявленье? Это о чем? – не понял мужик.

– Ну как? А мать ничего не сказала? А откуда вас взяла? – удивилась Стешка.

– Потом проскажу. Давай Шурку в стойло заводи! – заранее краснела Варвара от предстоящего разговора с дочкой.

Что греха таить? Хотелось найти мужика Стешке. Сильного, молодого, красивого. Чтоб вышиб из сердца ласками память о неудачном замужестве, чтоб стал отцом девчонкам. А и Стешке мечталось о том длинными ночами. Верила, как в сказку – в счастливую удачу. А она объявилась во дворе худющим мужиком. С серым, землистым лицом. Куда такому в мужики, в отцы. Он и для деда староват. Его за жердь спрятать можно. Какой из него хозяин и помощник в доме? Смехотища – не мужик. «И для чего его мать привезла?» – недоумевала Стешка.

Ей хотелось узнать, откуда он взялся? Неужели вот так сразу выдали его по объявленью? Если так, почему не дождалась чего-нибудь получше? Почему этого?

Оглядела Николая и, усмехнувшись, подумала:

«Его будто из морга украли… Небось решили, что в деревню и такой сойдет. Откормится. А получше да – покрасивее для своих, городских, приберегли», – зло стеганула кобылу, заводя в стойло.

– Это она Миколая нашла! – указала Варвара на клячу.

Стешка, едва продохнув от удивленья, еще ударила кобылу:

– Иди, дура! – подтолкнула к кормушке и спросила: – Это где ж она его сыскала? Уж не на погосте ли?

– На дороге он лежал…

– Кто-то обронил. А поднять поленился, – рассмеялась Стешка. И, взяв хомут из рук Николая, повесила на крюк.

– Он меня от разбойников сберег. Мальцы напали. С ножиками. Деньги хотели. Меня с телеги выкинули. Если бы не Миколай, в куски изрезали б. Он за меня вступился. А они даже Шурку ножами попороть грозились. Но спутались мужука. В кусты сбегли, что зайцы. А когда к деревне подъезжали, опять двое на дороге. Я их не признала. Закурить просили. Миколай Шурку бегом погнал мимо. Так они вслед грозились. Если б одна была, навряд воротилась бы вживе, – выдохнула Варвара.

– Откуда они все взялись? Никогда раньше не было такого на нашей дороге, – изумлялась Стешка.

– То раней. А нынче – напасть сплошная. Вот и говорю, Миколай хоть и шкелет, но мужик что надо! – повысила голос Варвара, позвала всех в дом властно, по-хозяйски. – Умойся с дороги! – предложила Николаю. И велела Стешке: – Полотенце дай!

Покуда женщины накрывали на стол, Николай огляделся.

Дом и впрямь обветшал. Долы рассохлись, прогнулся потолок. Из окон сквозило. Все двери скрипели на все голоса. Стены покрывались сырой плесенью, какую женщины частенько смывали и забеливали. Но помогало это ненадолго.

В темных углах появился грибок. Николай понял, что в доме и впрямь много лет не было хозяина. А и он сам надолго ли здесь? Вон как встретила его Стешка. Все норовит высмеять.

– А вы к нам надолго? – услышал внезапно ее вопрос.

– Не знаю. Как получится. Это не только от меня зависит, – ответил смутившись.

– А что? Вам больше некуда пойти?

– Стешка! Отвяжись от человека! – послышался голос Варвары.

– Нет. Я ничего плохого не подумала, но почему вы валялись на дороге?

– Стешка! Уймись! – вышла Варвара из кухни с тарелкой котлет. – Ешь, Миколай! Прости мою дуреху. Ведь, спасая меня от бандюг, ты и не знал, за кого тебя могли пропороть ножами. Ешь! На глупых не обижайся! – Огрела дочь злым взглядом: – Принеси сметаны!

Николай ел за обе щеки. Он забыл, когда ел в последний раз. Он стыдился признаться бабам, что не сердце подвело его, что чудом остался жив. А, оказавшись в телеге Варвары, пришел в себя от запаха хлеба. И, нащупав в мешке, вытащил буханку и съел, пока Варвара говорила с кобылой и, не оглядываясь на него, торопила клячу домой.

– Шкелет! – усмехнулся Николай, вспомнив, как назвала его Варвара.

Стешка о многом хотела спросить его. Но наткнулась на строгий взгляд матери, мигом прикусила язык.

«Сама привезла, сама и выгонит», – решила про себя, не веря, что этот чужой человек сможет надолго прижиться в их семье.

– Нынче тебе на топчане постелим. Завтра истопим баньку. Помоешься, попаришься и тогда – в постели спать станешь, – сказала Варвара.

Николай уснул, едва коснувшись головою подушки. Он не слышал, о чем тихо переговаривались за тонкой перегородкой Варвара со Стешкой.

– Мам! Ну зачем ты его привезла? Это ж дармоед! В чем сможет помочь, что умеет? Ведь ты даже не знаешь, кто он и откуда? Может, уголовник…

– Закинь! Иль ты порешила, что на мужука по объявленью тебе гарантию дадут? Хрен там! Тоже любого, кто подвернулся, того и прислали бы! Еще поганей этого. Пропойцу иль дворнягу, короче, бездомного, никому не нужного. Путёвые и без объявлений обходятся. А бросовые – по объявленьям, как по лотерее, разыгрываются. Кому как подвезет.

– Ну а нам зачем такой? Лишний рот в доме, – не унималась Стешка.

– Замолкни! Он, может, говно! Но нынче от разбою спас! Сама не смогла бы от троих отбиться. А и вдругоряд, те двое, тоже не без умыслу курить просили. Так это на дороге. А коли в дом придут? Миколай заместо сторожа сгодится. Прознают, что мужик в дому имеется, уже не сунутся. Нынче без защиты жить жутко. Поняла? Об дочках по думай. Ить они растут. А и фулиганье плодится. Нот в деревне у Ситниковых украли меньшого мальца. И выкуп потребовали. Грозились иначе убить. Они к властям – в милицию. Ну и что толку? Три месяца маялись. Деньги едино пришлось выложить. Тогда и мальчишку в обрат получили. Поняла, об чем сказываю? Ситниковы в голос ныли. Пришлось всю скотину продать. Нам, не приведись такое, хоть по миру с сумой. Помочь некому!

– Выходит, в сторожа привезла его? А если он моих девчонок уведет за выкуп?

– Не! Он не бандюга! – отмахнулась Варвара.

– Откуда знаешь?

– По глазам видать. У него вся душа избитая. Таким от своего горя забыться. Лихом не кормятся…

– Как знать, – вздохнула Стешка и, повернувшись на бок, вскоре уснула.

Утром Николай проснулся от ощущения того, что его кто-то разглядывает. Он, еще не открыв глаза, услышал:

– Гля! А у него в носе волосы растут!

– Это потому, что им в голове тесно стало. От того они и полезли повсюду, из ушей, из носа, из породы!

– Любка, а этот дядька откуда взялся?

Не знаю! Бабка его привезла вчера ночью!

А мне мамка сказала, что он на огороде взял, я. Вырос сам по себе, рядом с капустой.

Дура т ы! Людине растут в огороде! Если бтак, мамка давно бы уже папку вырастила. И не

только папку! Людей в магазинах покупают. За деньги.

– А почему папку не купят?

– Денег надо много. У нас столько нет.

– Ну, а вот этого купили!

– Почем я знаю! Может, он мало стоил. Видишь, какой старый?

– А он у нас всегда будет жить?

– Замолчи, дура! Он проснулся! Видишь, усы шевелятся. Давай убегим. А то, как подскочит, как схватит, – зашуршали ноги по полу, затопали из комнаты. Но вскоре затихли.

Четыре любопытных глаза следили за Николаем через щелку в перегородке.

Человек встал, поняв, что все в доме давно проснулись и только он припозднился. Его никто не решился разбудить.

Николай оделся, вышел на кухню.

– Доброе утро! Как спалось на новом месте? – встретила Варвара. И тут же позвала к столу.

– Погоди, Варя! Я пока умоюсь, огляжусь, – не заторопился за стол. И выйдя во двор, приметил Стешку. Та носила с огорода картошку во двор, рассыпала на просушку. Завидев Николая, поздоровалась коротким кивком, заторопилась за дом. Николай огляделся. На душе тоскливо стало. Двор и дом в запущении. Все обветшало, износилось, сгорбилось.

Везде нужны были руки – сильные, хозяйские, мужские. Работы прорва. А ему – потянуть ли все одному? Да и стоит ли оставаться в этом вдовьем болоте? Сможет ли прижиться? Может, лучше будет уйти, пока не поздно? Чтоб не завязнуть, не причинять новую боль – себе и другим? – присел на скамейку возле дома, та заскрипела, зашаталась под ним, взвыла на все голоса.

– Хозяйка! Дай топор и молоток! – позвал

О тешку. Та удивленно выронила ведра из рук. Не ожидала, что так скоро возьмется помочь.

А Николай, выбрав доску покрепче, остругал, вбил столбики поглубже, обкопал их, прибил доску, проверив, довольно улыбнулся. Давненько он не занимался подобными делами. А ведь когда-то псе умел. Сколько лет прошло с тех пор?

– Дядь! А ты качели нам сделаешь? – подошли две девчушки – дочки Стешки.

– Не мешайтесь под ногами. Идите домой! Помогите бабке! – не хотела баба навязывать домашние заботы Николаю, решив присмотреться к нему и дать возможность оглядеться самому.

Николай, наступив на порог, тут же сломал доску. Сгнила. Заменил все доски. Закрепил дверные петли, смазал их, сделал засов. Подбил лестницу, ведущую на чердак, сбил крышку для колодца, закрепил калитку, ворота.

«Кто им поможет? В беде все отворачиваются даже от родных!» – вкапывал столбы для качелей.

– Дядь! А как тебя зовут? – подошла совсем близко конопатая, щербатая девчонка.

– Николай…

– А меня – Любка! А как мне тебя звать?

– Как сама захочешь, – отмахнулся устало.

– Значит, буду звать тебя шкелетом, как бабка.

Николай усмехнулся:

– Выходит, я хуже пугала?

– Нет! Ты хороший! Качелю делаешь…

– Почему дразнишь?

– Я не дразню. Просто ты тощой, вот бабка и велела позвать тебя, чтоб поел.

– Заморился, Миколай? Не успел оглядеться, уже работы прорва навалилась? – посочувствовала Варвара, подвинув тарелку борща. – Ешь, родимый! Дух переведи. Я ить баньку затопила. Нынче попаришься. И спать будешь в чистой постели. В комнате. Авось скорей обвыкнешься.

Николай ел жадно. Он и сам не думал, что так истосковался по домашней еде.

– Може, не так хорошо, как в городе. По-простому живем, трудно. Работы много. Зато никому не завидуем и не воруем. Спокойно спим, – говорила Варвара.

У Николая от этих слов кусок поперек горла застрял.

– Да что это с тобой? – колотила по спине баба, испугавшись не на шутку. А Николай никак не мог продохнуть и задыхался.

– Нагнись! Скорей! К полу! – торопила Варвара.

Николая рвало. Вместе с этим пришло облегчение.

– Я что-то не то болтнула? Не обращай на меня вниманья, голубчик наш! Мне боязно, что не понравится тебе и уйдешь, сбегишь от нас! Вот и брешу, чтоб середь нас не совсем кисло было, – призналась баба простодушно. – Вот у меня когда еще мужик был живой, все говаривал, мол, у бабы в голове, как в соломенной крыше, окромя ветру ничего не сыщешь. Верно, он был прав, – продолжила Варвара.

– От чего он умер? – спросил Николай.

– Застыл. Рубил прорубь. Провалился под лед. Воспаленье получил. За неделю сгорел. Свечкой. Даже проститься не успел. Голос отнялся. Опосля того наняла мужиков, чтоб нам свой колодец выкопали. Каб раньше то справила, может, и доныне жил…

– У всякого свой срок на земле. Своя пора рожденья и смерти. Это не от нас! – отодвинул

Николай тарелку. И спешно встал из-за стола, увидев, что Стешка рубит дрова.

– Дай топор! – не попросил, потребовал.

Николай рубил дрова, радуясь, что избежал

Варвариных расспросов о его жизни. Он боялся их больше всего на свете. Он не хотел будить память. Она еще не зажила и болела нестерпимо.

«Немного приду в себя и подамся куда-нибудь отсюда, – думал человек, раскалывая чурбаки на ровные полешки. – А куда идти? К кому? – потел лоб. – Никому не нужен. Везде чужой, лишний. Даже родня хуже врагов», – снова начинало звенеть в висках. И, ухватив топор покрепче, крошил поленья так, что в глазах рябило, как врагов, как гною беду – в щепки…

Стешка уже не успевала уносить дрова в сарай. А Николай, забывшись, рубил остервенело. Поленья разваливались со стоном.

Взмокла рубашка, но Николай не замечал. Лишь скулы на лице побелели.

«На тебе, зараза!» – врезался топором в середину чурбака.

«Вот тебе, гад!» – разваливал громадный чурбак пополам. И колол на мелкие поленья.

– Отдохните! – предложила Стешка.

Она запыхалась, раскраснелась.

– Я не устал! – колол дрова, словно рисовал ровные, белые поленья.

– Миколай! Передохни, голубчик. Гля! Какую гору навалил! На цельный месяц хватит! – вышла на крыльцо Варвара.

Когда Николай сел перекурить, к нему подошла Любка. Присела рядом:

– А я тебе леденцов принесла. На, возьми. Бабуля их с района привезла. Вкусные. Грызи.

– Я их не ем.

– Боишься, зубы болеть будут? Это брехня! Зубы от конфетов не болят. Ты не слушай мамку. Она неправду говорит. Зубы болят, когда конфетов долго нету. Вот.

– Все равно не хочу. Я их не люблю!

– А разве такое бывает? – вытаращилась Любка удивленно и выронила леденец из-за щеки.

– Я уже старый. Потому не ем конфет.

– Бабуля тоже старая, а ест.

– Она – женщина…

– А мой папка, так бабуля говорит, даже у нас конфеты отнимал. Выходит, он тоже – тетка?

– Люди разные…

– Совсем разные. Это правда. Папка никогда дрова не рубил. Наверно, не умел. Потому бабуля его не любила и говорила, что он штаны срамит. А ты к нам надолго?

– Пока не знаю, – растерялся Николай.

– А почему?

– Вдруг я штаны опозорю?

– Нет! Тебя бабуля голубчиком зовет. Значит, полюбила. Выходит, ты мужик.

– Шкелетом тоже называла.

– А это не стыдно. Шкелет – это тощий. Но ты потолстеть сумеешь, если захочешь.

– Любка! Иди в баню! Мать ждет! – позвала девчонку Варвара. И подойдя к Николаю, спросила: – От чего горюешь, Миколай! Что душу точит? Иль не нравится у нас? Иль измотался вконец?

– Нет, Варвара! Не в том дело. Привыкнуть надо. Если сумею, – признался честно. И добавил: – Как-то все неожиданно получилось. Свалился я к вам, как снег на голову. А у вас и без меня забот невпроворот. Даже стыдно.

– Да ты об чем? Помилуй! Мужик в доме завсегда нужон. Сам видишь, пропадаем. Захирели вовсе. Бабьи руки – немощные. Я ж в район, знаешь, зачем ездила? – рассказала об объявлении. – Там еще неведомо, кто сыскался бы! Может, пьяница, иль никчемник, иль лихой какой? Ты ж глянь на себя! Совсем даром взялся. Даже на газету не потратилась. А уже столько делов в доме переделал! И не хвалишься, не грызешься с нами. Покуда псе ладно. Чего нам всем нужно, чтоб не обижал, помогал где сможешь, заступником был. Сначала стерпимся, а потом, может, и свыкнемся?

– Не знаю, Варвара. Трудно вот так сразу что– то обещать. Пока поживу. Если не в помеху. Но вдруг что-то не по душе – не обессудь…

Баба, глянув на него, вздохнула тяжко. Ей было стыдно уговаривать мужика. Она устала от постоянных забот, валившихся на нее каждый день, как дождь через сито. Ей стало страшно, что и в ату зиму ей придется ездить за дровами в лес, в район – за пенсией в одиночку, самой косить траву па сено в будущем году,сажать и убирать в огороде. И все вдвоем со Стешкой, а чаще в одиночку. Апо ночам плакать от боли в пояснице, в суставах. Пожаловаться некому будет. Никто не пожалеет, не скажет доброго слова. Сколько ж еще так-то мучиться? Это ждет и Стешку. Обрадуется ли она моей жизни или проклянет миг своего рожденья и постылую, безрадостную судьбу?

– Не уходи ты от нас! Уж и не знаю, что ты за человек, но поживи. Побудь с нами. Свою душу согреешь. Глядишь, мы рядом с тобой оттаем… Не спеши покинуть. У нас тебе, может, и одиноко. Но нынче средь людей и в большой семье не меньше одиноких и горемычных. В шуме не всегда приметят стонущую душу. А и середь друзей ворогов немало. Родня еще не родственники. Может, от ют нынче в свете много горя развелось. Поживи в нашей тиши. Коль тошно станет, держать не будем, – пообещала баба. И увидев выскочивших из бани внучек и Стешку, предложила: – Сходи попарься, милок! Я тебе молока парного принесу с блинами. Иди! Согрей душу!

Николай парился в бане, не веря в собственное счастье. Когда это было в последний раз? В детстве парился вместе с дедом. Тогда ему было не больше десяти лет. Но умер дед. Прошло детство. С ним, как сказка, забылась баня. О парном молоке уж и не вспоминал. Березовые веники, клюквенный квас, все растаяло как густой пар… Да и было ли все это? А может, приснилось?

«Добрая душа, эта Варвара. Взяла меня к себе в дом, даже не спросив, кто я? Не лезет в душу с бабьим любопытством. Не теребит нервы и память. Хотя имеет на это все права. Ведь не просто в дом, в семью привела. Поверила. А за что? По мужику соскучилась? Непохоже. Нужен хозяин в доме? Ну, какой с меня хозяин теперь? Много забыл, сил не стало, да и годы не те, чтоб по новой впрягаться в непосильную лямку. Это пока, временно. А там, подыщу себе что-нибудь подходящее и уйду. Молча», – думал Николай, поколачивая себя березовым веником.