Текст книги "Подкидыш"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

– Как думаешь? Останется он у нас или сбегит? – спрашивала Варвара Стешку.

Та, усмехнувшись, ответила:

– Уйдет. Долго не выдержит. Сорвется иначе. Глянь, какой слабый…

– Гору дров наворочал, изрубил. Твоему отцу в неделю столько не сделать, сколько этот шкелет одолел. У мужуков сила не в пузе – в руках. А у Миколая они при месте!

Николай целый месяц крепил стены дома. Выравнивал, шпаклевал пазы. Потом и за крышу взялся. Перекрыл ее новым рубероидом. Прочистил трубу. Поставил новое окно на чердаке. Сбил новую лестницу на чердак. Бабы тем временем убрали весь урожай с огородов. Солили капусту, мочили яблоки, клюкву. Ссыпали в подвалы просушенную картошку, свеклу.

– Надо б сено перевезти с луга поближе к дому. Не то зимой пупки сорвем! – обронила Варвара.

И уже на следующий день Николай запряг Шурку. И позвал:

– Эй, Варвара! Кто со мной за сеном?

– Я поеду! – вызвалась Стешка внезапно и, быстро одевшись, села в телегу: – Поехали!

До заливного луга – километра два. Ехали плечом к плечу, усевшись на перекладине.

– Ты в этом доме и родилась? – спросил Николай Стешку.

– В больнице, в райцентре мать родила.

– Ты жить когда-нибудь пробовала в городе?

Стешка громко рассмеялась:

– Ну а как же? Я медучилище закончила. Фельдшер-акушер по образованию. Три года работала в районе. В родильном отделении. А потом… В личной жизни не повезло. Пришлось домой вернуться.

– Почему?

– Муж оказался слабаком. Ни с кем не ладил.

На работе – вечные неприятности. Его по статье увольняли трижды. За прогулы и пьянку. За три года семь мест сменил. Думала, здесь опомнится. Да куда там? Каждый день грызся с мамкой. А чего с нею ругаться? Она правду говорила. Мужик рождается не только для брюк, что-то должен уметь.

– Он алименты присылает?

– Нет! Исчез с концами. И не объявляется. Не пишет. Ничего о нем не знаю. Может, в живых давно нет его.

– Такие не сдыхают. Вечными гнидами на чьем-то загривке живут. Может, присосался к какой-нибудь бабе и доит ее. Вроде содержанки прижился. Такое теперь не внове.

– Он негодяй, лодырь, но не кобель! – покраснела Стешка.

– За себя ручайся. За него – не стоит. У него иного выбора нет. А времечко теперь крутое. И не такие, как он, маются. Этому только тем и промышлять, что промеж ног растет.

– Откуда знаете? Иль сами этим зарабатывали? – не поверила, разозлилась Стешка.

– Я для такого дела староват. Да и брезглив. Ии рук, ни ног не потерял. Сумел бы себе на кусок заработать!

– А почему на дороге валялся? – глянула искоса, ехидно.

– Зачем ты за дурака замуж вышла? Иль путевых не было? Иль засвербело и выскочила за первого желающего?

– Да у меня этих парней было хоть отбавляй, все подруги завидовали!

– Оно и видно. Бросилась на шею кобелю, какой первым поманил тебя!

– Чего? – сверкнули молнии в глазах Стешки. Она быстро собрала вожжи в тугой узел.

– Обидно? Тебя судьба ударила, а разве других не бьет? Иль только свою болячку чуешь? Иль только тебе негодяй попался? Да таких теперь – как говна в бочке! И средь вашего бабьего рода всякая вторая – отпетая дрянь! Грязная лоханка! Без чести и стыда! Из мужиков – один на десяток козел. А бабы! Будь моя воля!

– И что тогда? – покрылось пятнами лицо Стешки.

– Мать вашу за ногу! Я б вас поучил, как надо жить! Всех потаскух живьем в землю закопал бы! И смотрел бы, молодая она или старая!

– Ну даешь! Да где ты видел старых потаскух? Таких в природе не бывает. Ну, максимум – тридцать пять, ну, сорок лет. Дальше бабе мужик не нужен!

– Ты не видела! То-то и оно! А что ты вообще видела и знаешь? Дальше своего захолустья нос не высовывала! И молчи! Сорок лет – бабий век! Знаем вашего брата! Мол, как будет сорок пять, баба – ягодка опять! Видали мы вашу сестру. На заднице мох растет, а она все еще хорохорится, красится, прихорашивается. Хоть уже песок из сраки на каждом шагу сыплется! А все – баба!

– Ну не всем же по канавам валяться! – не унималась Стешка.

– Что?! Да ваш треклятый бабий род любого мужика до могилы доведет. Сколько путёвых ребят из жизни выбито всякими сучками, негодяйками? Сколько сирот из-за них по свету скитаются?

Не счесть! А все вы – заразы!

– За что ж так люто баб ненавидишь? Ну случилось у тебя что-то. Я при чем? Мы с матерью приняли. А ты на меня взъелся, будто я за прошлое мое виновата. Я и не знаю его. Свое бы забыть: За что на меня вызверился?

– Не подкалывай. Без тебя тошно. Не задевай, – осек резко. И взяв из рук Стешки вожжи, поторопил кобылу к копнам, какие так и не собрали в стог. Видно, не хватило на это у баб ни сил, ни времени.

Загрузив телегу сеном, Николай увязал его надежно. Подсадил Стешку наверх. Сам пошел рядом с Шуркой. Поторапливал кобылу. Решил сегодня успеть перевезти еще пару копен. Но…

Едва въехали во двор, из дома Любка выскочила. Затараторила:

– А у нас дома дядьки сидят. С бабули деньги просят. Ругаются, кричат…

– Чего? – потемнели глаза Стешки, она кубарем скатилась с сена.

– Куда, дура? Заведи Шурку. Сам разберусь. Не твое это дело! – рванул дверь в дом и оказался лицом к лицу с двумя мужиками.

– А ты кто будешь? – схватил Николая за грудки рослый, кряжистый мужик.

Николай поддел его кулаком в подбородок. Тот отлетел к перегородке, та, затрещав, рухнула, накрыла упавшего обломками тонких досок.

– Ну, козел! Размажу! – схватился второй за табуретку. Но не успел запустить ею. Николай опередил, всадив кулак в «солнышко». Связав обоих по рукам и ногам, выволок во двор.

– Куда ты их, Миколай? – плакала Варвара от страха.

– Живьем урою! Обоих! – выгреб остатки сена из телеги.

– Побойся Бога! Не душегубствуй, Коля! – взвыла Варвара на все подворье.

– Жалеешь козлов?

– Давай в милицию свезем. В деревне есть участковый. Ему сдадим. Сам не убивай! – голосила баба.

– Они тебя не пожалели! Коль их жить оставишь, они нам жизни не дадут, – втащил в телегу обоих рэкетиров. – Сколько они просили с тебя?

– Десять мильёнов! Да где их взять? Я отроду таких денег не видела. Если б столько у меня было, разве так бы маялись? А они грозились, коль не дам, избу спалить. И меня в ней! – выпалила Варвара.

– Вот так? Тогда давай со мной в деревню! – пел ел собраться Варваре.

– Слышь ты, мужик! Отпусти нас с корешем. Польше не возникнем к вам! Клянусь волей! – пришел в себя рэкетир, бравший Николая за грудки.

– Ты мне про одолженья не трепись. Сдам ментам, и так не нарисуешься. Законопатят, как муху в дихлофос. Пока не сдохнешь, – усмехнулся Николай.

– Кончай бухтеть. Давай по склянке. Обмоем мировую. Разойдемся как мужики.

– Погорячились малость, – поддержал второй. – Обмишурились. С кем не бывает? Бабку твою не трясли. Пальцем не тронули. Потрехали только. Ну, спрыснем это дело из пузыря и расскочимся, как катяхи в луже.

– Шалишь! Я вашего брата навидался. Завтра с бензином припрешься. Ночью.

– Ты что? Мы не киллеры! Никого не расписали. Ну, «на арапа» можем взять. А дальше этого – ни шагу…

– Кончайте мне брехать! Кто за грудки брал? Кто хватался за табуретку? Кто «на понял» брал? Не вернись я, из старухи котлету состряпали б! – не верил Николай.

– Клянусь волей, из зоны вышли. Пожрать не на что. Хотели бабку расколоть хоть на сколько-нибудь. Не обломилось. Теперь ты нас опять под запретку хочешь всунуть? Как мужика просим, отпусти.

– Видать, кучеряво жили в зоне, коль ни хрена до вас не доперло! – отвернулся Николай и увидел Варвару, стоявшую на пороге. Она уже оделась. Но к телеге не спешила. Мялась нерешительно.

– Чего топчешься? Пошли! Открывай ворота.

– Может, не надо их к участковому? – спросила баба робко.

– Тебе мало было? Хочешь, чтобы завтра эти же в гости пожаловали? И уж тогда из их лап не вырвешься! – припугнул Николай и вывел кобылу с телегой за ворота. – Давай быстрее! – поторопил Варвару.

Едва она подошла, тронул кобылу. И, не слушая связанных мужиков, повел клячу по дороге в деревню.

– Слышь, как кореша прошу, отпусти! На твоей совести наши жизни будут. Своей судьбой ответишь. Ведь и у тебя есть дети! Проклянем весь корень…

– Заткнись! – цыкнул Николай.

– Мать! Образумь своего деда! За что он нам беду устроить хочет? Мы с тобой просто поговорили. Ничего плохого не сделали? Верно?

– Если в зону влетим, все ворюги твой адрес знать будут. А уж кто на волю выскочит, встретится с вами, за нас! Не обойдут, расквитаются!

– Слышь, Варвара? А ты, дуреха, пожалеть их хотела! – заторопил клячу Николай.

– Останови! Нужду хочу справить! – попросил один из рэкетиров. Варвара покраснела, отвернулась.

– Рано усираться. Еще не приехали. В ментовке свое справишь! – усмехнулся Николай и внимательно следил, чтобы никто из этих двоих не смог развязать руки.

В деревне им тут же показали дом, где жил участковый. Тот, узнав от Варвары, что произошло, забрал обоих рэкетиров в камеру. И тут же позвонил в райцентр. Оттуда пообещали сразу прислать машину и попросили потерпевших дождаться приезда «воронка».

Уже под вечер, в сумерках, возвращались Николай с Варварой из деревни.

– Хотел сегодня еще пару копенок сена привезти. Да, видишь, помешали гады, – сетовал мужик.

– Спасибо тебе, Миколай! Ишь, как нас выручил! Денег они не нашли б! Нету их. А вот поизгаляться – не запамятовали б! Однажды, с год назад, такие же навестили. Мы незадолго до того телку продали. Стельную. И подсвинков. Хотели телевизор внучкам купить. Да куда там? Все отмяли. До копейки. И Стешку, за язык ее, избили до черноты. Хотели собаку завести. Уже привели. Она на второй день девчонок покусала. Прогнали ее вон. Внучонки мои до сих пор псов боятся. А сами как отбиться можем? Сходили к участковому. Тот в райцентр позвонил. Но не нашли никого. Так пот, считай, пропали деньги…

– Зачем же этих отпустить хотела?

– Ты же сам слыхал, как грозились воров на пас напустить? От их не отобьешься, коль кучей вломятся. Силов не хватит.

– Не бойся! Теперь уже не придут. Это точно!

– Откуда знаешь?

– Слыхал, что воры никогда не возвращаются гуда, где попались.

– А тебе не жаль их было? – глянула в. глаза Варвара.

– Нет! Не жалею! Разучился, – выдохнул тяжко. И опустил голову.

– Застудил ты душу. Где ж это тебя так подморозило? Какое лихо? Проскажи.

– Как-нибудь потом, – ответил тихо.

– Господи! Ладно мы – несчастные, в слезах и мозолях живем. Тебя за что судьба забидела?

– А за то, что жалел всех, – отозвался глухо.

– Пока живы, без жали невозможно. Ить у всякого сердце имеется. Оно и любит, и жалеет… Как без того…

– Случается, замерзает оно. И вера, и любовь умирают в нем раньше человека. Все потому, что негодяев на земле много развелось.

– Это ты про себя, что жалеть отвык? Как же меня защитил? Если б не пожалел, не сцепился б с бандюгами.

– Ты другое дело. Ты – женщина. А их с чего бы жалеть стал?

Варвара, было зардевшаяся, вздохнула грустно. Думала, другое скажет. Теплые слова. Ведь почти три месяца прожил с нею под одной крышей. Пора б и приглядеться, решиться на что-то окончательно. А он все в чужаках. Все вприглядку. И за это время ни единого намека. Хоть бы приобнял иль ущипнул. Иль шепнул бы на ухо заветное словечко. Но нет. Спит, отвернувшись лицом к стенке. Будто не мужик, а пенек какой-то.

Варвару это и злило, и смешило.

Конечно, она не молода. Но Николай на год старше ее. Пусть и не красавица, но и не уродина. Ничем не хуже других баб. В ее возрасте бабы еще вовсю интересуют мужиков. «А этот, как сосулька. С таким и на горячей лежанке простыть можно», – думает Варвара и все ж придвинулась поближе к Николаю, прижалась плечом, словно невзначай. Тот тут же отодвинулся. Отвернулся.

Варваре было обидно. Но, подумав, решила, что не пришло его время. Не оттаяло сердце, все еще в плену у беды живет. А значит, надо подождать…

– Варвара, а каким был твой муж? – внезапно спросил Николай.

И снова баба вспыхнула радостной надеждой, подумав:

«Неспроста. Небось примеряется.Ищет, с какой стороны подступиться ловчее», – и ответила, как на духу:

– Обычный мужик. Не хуже и не лучше, чемдругие. Серьезный. Трудяга. Любил семью, дом. Иногда бранил. Не без дела. Случалось, гости навещали, принимал радушно. Не пьянь, некобель. Приветный был человек, царствие ему небесное: земля – пухом! – Перекрестилась истово.

– А ты на него часто с каталкой наскакивала?

Женщина даже отпрянула в испуге:

– Господь с тобой! С чего взял? Такого не случаюсь. Не за что! Да испробовала б! Он меня враз коленом под зад выкинул бы и к двери подходить воспретил. Сам меня не забижал никогда. И я про него худого слова не молвлю.

– А почему у вас только одна дочь?

– Сорвалась я. На огороде. Картоху носила в дом. Мешками. Вот и скинула дите. Мальчонку. Пять месяцев. С той поры не было детей. Лечиться некогда. Работала в колхозе дояркой. Не до санаториев. Еле поспевала управляться всюду. Так-то и остались вдвух со Стешкой.

– Ты любила мужа?

– Васю? Конешно! Он меня в семнадцать летсосватал. Только с армии пришел, а через три месяца поженились. Он на пять годов от меня старше ом;;. Красивым был. Все умел.

– Счастливые. Наверно, все годы жили безмятежно, в радости?

– Да не скажи! И нас прихватывали беды. Аж до самого горла! Уже на первом году жизни! Свекор повесился ночью. Мы ни сном ни духом ничего незнали. А он на чердаке! Меня следователь извел.

Все пытал, за что свекра в петлю загнала? И только старшая сноха вступилась за меня. Правду обсказала. Мол, с горя он вздернулся. Реформа денежная все сбереженья отняла. Он и не выдержал, не вынес удара. И прибавила, мол, Хрущева судить надоть, а не Варюху. Когда проверили, от меня отстали. От Васи тоже. Но цельный месяц в камере держали. Дознавались все. Где кулаками и сапогами били. Истинно фашисты проклятые. Я уж не чаяла выйти вживе, – хлюпнула носом, дрогнули плечи от горестных воспоминаний.

– Я ж тогда в их избе жила – в деревне. Опосля свекра стала просить Васю свой дом поставить, отдельно жить. Да свекруха упрашивала погодить. Болела она шибко. Мы и сжалились. Вот так-то пошла я утром на дойку. Вася – на кузню. Мать, свекровка моя, тоже встала. Видно, по хозяйству хотела управиться. Затопила печь. Пошла в сарай корову доить. А в избе пожар начался. Пока она в сарае была, всю избу огнем схватило. Пять утра. Все в деревне еще спали. Дом горел как свечка. Потушить не смогли. Да и кто поможет старой бабе? Хорошо, что сама выскочила наружу. Мы уж вернулись к уголькам. Даже скотина в пожаре загинула. Вся… Пришлось к старшему деверю проситься. Взял. Но со словом, что будем ставить свой дом и заберем к себе мать. Потому как его жена не хочет жить со свекрухой, спалившей избу. Нам, в добрый час сказать, всем миром избу вот эту ставили. Всей деревней. За три месяца управились. Кто чем мог – подсобил. Я свекруху словом не попрекнула. Но она сама себя терзала. И, едва мы вошли в новый дом, ее паралич разбил. А тут мне рожать приспичило… Вася со свекрухой заместо няньки остался. А у меня от нервов отнялось молоко. Ну, хоть вой! Стешку кормить нечем. В грудях пусто и псе тут! Хорошо, колхоз коровенку дал, чтоб не померло дите с голоду. Но скотина через три месяца бруцеллезом захворала. От ейного молока и Стешка заразилась. Слегла я с ней в больницу на целых иол года. Уж и не верила, что выживет моя девка. Пивало, гляну, она вся черная и не дышит. Я к ней… Не своим голосом ору. Доктора меня выволакивали. И спасли ее. Выходили. Вернулись мы с ней домой. А через неделю свекруха померла… Вася мой с горя совсем белым стал. Поседел вовсе, – понурилась баба и продолжила: – Да и с меня все как негром сдуло. От молодости ничего не осталось. И щепку усохла. Хотя в ту пору лишь двадцать годов стукнуло. Раней, в девках, хохотушкой слыла. Тут же кажен день слезами умывалась. Ровно проклял кто-то бабью долю мою.

– Ну, а после смерти свекрухи все наладилось? – спросил Николай.

– Какой там! Васю мово загребли.

– Куда? – изумился Николай.

– Знамо дело – в тюрьму!

– За что?

– А ни за что! Районное начальство в колхоз наведалось. Вздумалось хозяйство глянуть. Зашли на кузню и к Васе подступились с вопросами. Мол, почему в партию не вступаешь? Иль несознательный? Вася усталый был. Ну и послал их вместе с партией ко всем…! Сказал, что в доме хлеба купить не па что. Дите конфетов в глаза не видела. Хотя уже три года ей. Они и определили его на заработки. Аж на Колыму, на цельных десять годов! Как вражину для власти и народа… Я и осталась со Стешкой на руках. В ту пору от нас все поотворачивались, и первой – родня. Не просто стороной походили. А бранили при встречах, проклинали, ругались. Меня с доярок выгнали. Послали в полевую бригаду – на поля. Уж и не знаю, как бы я выжила, если б не бабка Мотя. Она – с деревенских. Ее невестка с дому прогнала, когда мужик помер. Она и попросилась ко мне. Я взяла. Да и много ли старой надо? Упредила, то верно, что живу скудно. Она и тому была рада. Стала она по дому справляться. Скотину, огород смотрела. Стешку доглядывала, покуда я на работе. Вдвух с ней и мне веселей стало. Матрена сама всюду. И в грибы ходила. Солила на всю зиму. Малиновое варенье напасла. Орехов насобирала. И в избе порядок навела. Обмазала, побелила. Напасли мы с ней дров и сена. С огорода все убрали. Зиму без бед прожили. Только на душе погано. Васи недоставало. Он писал. И на том великое спасибо! Мы ему посылки отсылали. Сало и варенье. Орехи. И чеснок. Все получал. А тут телку продали. Корова у нас была, молоко сдавали за комбикорм. Там свинья опоросилась. Поросят продали. Куры цыплят вывели. Яйцы сдавать стали. И начали на ноги вставать. Выпрямились понемногу. Сам Бог нам подмогал. И хоть втрех душой жили, все ладилось. Само в руки шло. Не гляди, что без мужука осталась, а дом, что кукла, гляделся. Огороды и скотина ухожены. В подвале и кладовке – полно харчей. Сами – не раздеты, не босы. Стешка росла в свете и в тепле. Бабка ее к сказкам приловчила. Всякую ночь ими баловала дите. Та и привыкла. Бабулей звать стала. По пятам за ней бегала. Но через три зимы невестка ее опомнилась. С новым мужуком не сжилась. Дите от него народила, а смотреть за им стало некому. Вздумала Мотю воротить. И нагрянула нежданно к нам. Но не просила смущенно, а враз горло раззявила и на бабку с кулаками. Обзывала грязно. Я вступилась. Выкинула с дому. За лохмы. А на другой день ко мне – милиция. Забрали. Только через два дня прознала за что. Мотина невестка бумагу настрочила. Ох и набрехала про меня – всякое! Я не выдержала. Обсказала все, как было. Не враз поверили. В деревне нашей – в Дубровинке, всех поспрошали. И через неделю выпустили. Воротилась, а в доме – никого. Ни дочки, ни бабки, ни скотины. Оказалось, бабку в дурдом впихнуть успели, Стешку – в приют. Скотину – в колхоз забрали. Тут я озверела. Сама пошла в милицию, где меня держали, и прямиком к начальнику. Все обсказала. Пригрозила жалобой за расправу и измывательство. Он враз за телефон ухватился. Все воротили в два дня. А мне вожжа под хвост попала. Надумала Мотину невестку наказать и написала про нее все, как было. Что бабка на нее всю жизнь батрачила, а под старь, как собаку, выгнали. И еще в дурдом пихнули. Пусть, мол, накажут вражину. Через месяц с района двое приехали. Говорили долго. А потом бабке ее дом в Дубровинке воротили. Невестку выкинули и заставили алименты платить Моте. Та ноги мне готова была целовать, что я для ней правду выковырнула.

– Ушла она от тебя в свой дом?

– Не-е! Старшему внуку отписала. Своему. Он в см и нынче живет с семьей.

– А мать с ним?

– Не! Он ее прогнал. А Мотя со мной и Стешкой осталась. Даже когда Вася в шестьдесят седьмом году вернулся, Мотю у себя оставили, заместо мамки. Не схотела она к родне. Она нынче – не по крови. Тот родной, в ком душа теплая…

– Василий полный срок отсидел?

– Бог с тобой! Он через четыре года домой возвернулся. Зачеты имел. Аккурат революции полвека стукнуло. Амнистия была большая. Вася по статье не подходил. А по зачетам и поведенью – прошел. Его нежданно домой отправили. Мы с Мотей только управились по дому. Сели вечерять. Слышим, шаги по двору. Спутались насмерть. Он в окно стукнул. Я глянула и не признала. А Вася говорит: «Варька! Не пужайся, это я!» Мы с ревом к ему. На шее повисли. Хозяин воротился! Живой!

– Вот тут уж все наладилось?

– Дома обскажу. Открывай ворота! Приехали! – вылезла Варвара из телеги. И Николай впервые подал ей руку, помог.

Стешка уже уложила девчонок спать. Прибирала в доме. Сломанную перегородку вынесла в сарай. Вместо нее повесила шторки. От них в доме стало светлее и наряднее.

– Садитесь ужинать. Что так долго были в Дубровинке? Иль участкового не нашли? Бандитов сдали ему? – накрывала Стешка на стол.

– В район уже увезли. Машина за ими пришла.

– А я думала, что отпустите их по дороге.

– Я, може, и отпустила б. Да Миколай не дозволил. Осерчал. Грозились они дорогой. Оттого не простил их.

– Лучше б отпустили. Теперь по судам затаскают.

– Не бойся этого. А вот отпускать таких нельзя. Мужики не должны баб грабить, отнимать последнее. Мозолями, потом хлеб зарабатывай, но не кровью. Таким среди людей жить нельзя! – посуровел Николай. – И ты, Стеша, успокойся. Грозят многие. Но что с того толку? Никто не тронет…

– Это пока вы с нами! А если уйдете?

– А на что ему уходить? С нами останется. Мы ж без него пропадем, – встряла Варвара.

– Но ведь жили без меня…

– То разве жили? Ты гля! Изба в твоих руках – выправилась. Без подпор стоит. Не воет при ветре. С виду пригожа и внутри тепло. Крыша не текет. В сарае и подвале порядок. Не то, что раньше. Дров полно. Сено перевозить взялся загодя. Настоящий мужик. При тебе в доме спокойно. Спать ложимся не пужаясь. Не то, что раней: на каждый скрип вздрагивали. Нынче ожили. При помощи и защите отдыхнем. Да и не пустим мы тебя никуда! – зарделась Варвара от своей смелости.

Стешка удивленно взглянула на мать, улыбнулась догадливо.

– Нашим ты стал, Миколай! Своим. Хочь и шкелет с виду, и язык как замороженный, зато сердце у тебя доброе. Что еще человеку надо? Верно аль нет?

Николай ничего не ответил. Лишь вздохнул так, будто гору с души сбросил.

Ночью он долго не мог уснуть. Человек понимал, что каждый день, прожитый в семье Варвары, не проходит бесследно. К нему привыкают, и он поневоле привязывается душой к этим женщинам, увязает в их заботах, какие приходится разрешать самому.

«Стоит ли оставаться здесь навсегда? – этот вопрос, он задавал себе с самого начала. – Нет! Ни в косм случае! Ни за что!»

Но… Возникала новая забота. И Николай всякий раз давал себе слово:

– Вот, приведу в порядок дом, чтобы не раздавил он их всех зимою. И тогда – все! Уйду с чистой совестью!

По едва поднял дом, нужно было запасти дрова на зиму. Снова взял отсрочку. Теперь вот сено… Конечно, мог бы не думать о чужих заботах. Ведь есть еще своя жизнь. Ее надо устроить. Уже пора. Не ковыряться же век тут – в земле и навозе… А кто им поможет? Этим бабам? Ведь живут без радости. Работают, мучаются, уже не видя просветов. Вся надежда на него – чужого! Да и та – робкая, слабая, как паутинка…

«Пора мне о себе вспомнить. Зима на носу. У меня даже теплой куртки нет. Рубашки износились. Ни носков, ни ботинок, ни шапки нет, – думал человек и, перевозя последнюю копну, решил: – Все! Завтра ухожу! Не сегодня завтра снег посыплет. А я не готов к зиме».

Сгрузив сено на стог возле дома, обвязал, укрыл его рубероидом и сам себе приказал нынче же поговорить с бабами, предупредить и проститься с ними утром.

– Устал, Миколушка! Оно не мудрено. Все сено перевез! Вона сколь забот сдвинул разом. Проходи, умойся. Да садись к столу, соколик ты наш! – позвала мужика Варвара, подавая полотенце.

Николай решил начать разговор за столом. Когда все соберутся.

– Миколай! Я хочу тебе сказать. Да все не на– смелюсь. Пужаюсь обидеть. И молчать неможно дольше. Ты не обессудь нас, коли что не так. Сговорились? – глянула Варвара робко.

– Ну, что стряслось? – удивился Николай такому вступленью и подумал: «Верно, опять что-то на меня взвалить решили. Ну хватит! Я не конь, чтоб этот воз тянуть бесконечно. Не уговорите. Решил уйти и все на том! Хоть бы раз какую копейку дали! Все волоки и все даром! А нынче дарма только сыр в мышеловку кладут. Остальное все за деньги. У вас проблемы не кончаются. Я устал их решать», – нахмурился человек, строго глянув на хозяйку.

Он увидел, как притихли за занавеской Стешка и девчонки. Ждут, затаив дыханья. «Значит, этот разговор долго готовили», – подумал Николай. Но от своего отступать не хотел ни за что.

– Присядь. Давай поговорим по душам, – предложила Варвара и села к столу напротив. – Зима подступает, Миколай. Стужа скоро будет. А у тебя ничего нет. Коль не побрезгуешь нами, не загордишься, в доме много мужичьей одежи есть. От мужа, от зятя. Даже ненадеванной, новой. Если не обидишься, возьми, примерь, носи. Коль где-то ушить, укоротить, Стешка смогет, а и я подсоблю. Оно, верно, купить бы надо. Но столько враз – тяжко будет. Как ты на это глянешь сам?

– Теперь уж не до выбора. Сам хотел о том попросить. Да и решил уже…

– Вот и славно! Пошли в спальню, примерь. Авось и подойдет! – не дослушав, повела к Стешке.

Там, на койках, увидел он цветастую радугу рубашек, брюк, свитеров, шарфов. Были здесь пальто и куртки, даже плащи. Шапки и перчатки.

– Мужики наши обижены не были. Все имели. Хоть и не шибко модное, зато все крепкое! – предложила Варвара примерку.

Николай не стал ломаться. Выбрал пару рубашек, свитер потеплее, примерил куртку, шапку, плащ. Даже теплые сапоги имелись. Великоватыми оказались. Стешка тут же достала вязаные носки. Надел. И снимать не захотелось. Вот только плащ коротковат оказался. Но Стешка, глянув, сказала, что это дело поправимое.

– А вот исподнее. Новое вовсе. Зятю купляла. На запас. Може, сгодится?

– Примерить прямо теперь? – рассмеялся Николай. И оставил эту затею на вечер.

– Забирай, голубчик наш! Это все твое! – обрадовалась Варвара.

И сказала:

– Мы вот тут со Стешкой порешили промеж собой… Деньги, что на телевизор копили, – тебе отдать. С кином ождется. Не к спеху. Глядишь, к Рождеству зарежем свиней. Что с мяса выручим, то и пойдет на кино. А покуда, что нужней… Хочешь, поезжай в Дубровинку. Там в магазине можешь подкупить что нужно. А нет, в районе… Сам гляди…

– Эх, бабы, бабы! – вздохнул человек. И, взяв деньги, спрятал в карман брюк.

Утром Николай встал с тяжелой головой – долго уснуть не мог. Все думал, ругал себя: «Ведь вот решил уже окончательно. И снова сорвалось. Завяз по уши. Влип. Хотя… А чем обязан? Деньги? Так я их не украл, заработал. Барахло? Оно у них сгнило бы. А мне на первый случай. Только зацепиться, устроиться где-нибудь. Начать все по новой. Не жить же здесь до смерти. Но и бабам говорить не стоит. Уйду молча. Авось через неделю забудут. Устанут ждать. Да и кто я им? Очередная Мотя? Ну съездят в район, там дадут объявленье в газете, как и хотели. Может, им повезет», – сунул поглубже в карман деньги, документы. И закинув па плечо свою спортивную сумку, вышел из дома.

– Ты что ж это? Сам, без Шурки? Пешком? – ахнула Варвара.

– Да! Налегке! Кобыла вам и самим нужна. А мне – помехой будет.

– Покидаешь нас? – глянула испуганно.

– Не знаю, Варвара! Не обессудь! Дай н себе разобраться. Так надо! – ответил хрипло.

И вышел за ворота, пошел от дома, не оглядываясь.

Николай решил добраться до райцентра. Там – на поезд. И через два дня приехать к себе домой. Хотя дом ли это? Когда-то был своим. Давным-давно. Теперь уж, помнят ли его в сибирском поселке, где когда-то он родился и вырос, где знали его. И он был знаком с каждым человеком.

Николай идет проселочной дорогой, не оглядываясь по сторонам. Все быстрее и быстрей. Он мечтает, как, приехав, удивит родню и знакомых, видно, давно похоронивших его. Как устроится на работу С чего начнет новую жизнь…

«Надоело чертоломить на баб. Каждое утро, чуть свет в окно, проклятые петухи орут. Как охрана в зоне – побудку чинят. Попробуй усни, когда коровы жрать хотят, свиньи блажат на весь сарай. Л эта возня в доме? С пяти утра. То подойниками гремит Стешка, Варвара чухнами в – печке. Будто китайскую стену передвигает. То ведрами стучат, то девчонки подерутся меж собой. Никакого покоя. Устанешь, как сволочь, но отдохнуть и не мечтай! Да что я им, батрак? Ну, случилась осечка, свела судьба на время. Так не до бесконечности ту лямку тянуть? Не мерин, в конце концов!» – убеждал он себя.

И, радуясь свободе, зашагал широко, размашисто, торопливо. Дубровнику он миновал, даже не оглядев ее. Зачем? Она лишь случайно объявилась па пути. И вышел на дорогу, ведущую в райцентр.

Варвара долго смотрела вслед Николаю. Катились слезы по щекам бабы.

«Вот и этот ушел. Покинул навовсе. Не пришлась по душе деревенская нескладная жизнь. Л может статься, семья не запала в душу. Да кому охота чужим пособлять, коль своего сына имеет человек? Может, рассорились вгорячах. А пожил серед нас, своего простил. Отлегла от души обида.

Воротиться порешил. Может, оно так-то и краше? Ни к кому душой не прикипел. Чужим так и ушел. Ничего о нем не знаем, не сказался даже откуда родом, куда собрался? Ничего о себе. Ни слова. Знать, не воротится в обрат, – вытерла глаза цветастым фартуком. – Ну, что ж! Видать, доля такая наша. Однако, покуда жил, ничем не забидел. Слова худого не молвил. Подсоблял, что сил хватило. И на том спасибо!» – вздохнула баба. И, перекрестив спину уходящего Николая, сказала, глянув на небо: – Сохрани его, Господи! Помоги ему!

Стешка все видела из окна. Едва Варвара вошла в дом, сказала тихо:

– Успокойся, мам. Коль судьба – вернется к нам. А нет – силой не удержишь.

– Ну, как ты думаешь? Воротится аль нет?

– Не знаю, мам! Но, когда мужики уходят, это надолго. А может, навсегда! По моему гаду знаешь, – опустила голову.

– И чего ему у нас не по душе пришлось? Тихо, спокойно.

– Зато хлопотно. И работы взадых. Без конца. От нее даже кони дохнут. Вымотался, не выдержал, устал. Вот и ушел. Считай, что был в работниках. А сделал немало. Нам на него обижаться грех, – признала Стешка.

– Был мужик и не стало. Точно приснился, – погрустнела Варвара.

– Бабуль! А мне можно на койке дяди Николая спать? – подала голос старшая внучка Любка.

– Ожди малость! Может, воротится! Досадно будет.

– А я сейчас хочу! – заупрямилась Любка.

– И я тоже! – выглянула с лежанки Ленка.

– Тихо вы! Заегозили! Нет от вас покою! Может, с минуты на минуту грянет…

– Как раз! Спешит, аж падает, – съязвила Стешка и стала накрывать на стол.

Стешка в душе была довольна уходу Николая. Нет, не потому, что поругались на лугу. Это она ему простила вскоре. Ей он не мешал. Его помощь была как нельзя кстати. Ей нравились хозяйская хватка, смекалка, уменье человека, его немногословность. Удивляла холодность. Она задевала за живое. И била по самолюбию. Но не только это…