Текст книги "Подкидыш"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Сережка, слышавший все, подхватил Ленку на руки. Всю мордашку обцеловал благодарно. Хвалил на все лады.

– А где Саша? – спросила гостья.

– В теплице. Скоро придет.

– Знаете, Стеша, мне, к сожалению, не довелось жить в деревне. Хотя мечтала, как выйду на пенсию, уедем в глушь.Подальше от сутолоки и шума. Даже от самих себя. Иметь свой огород, сад, с десяток кур. Но не получилось, – взгрустнула женщина.

– Поживите у нас!

– С радостью, если позволите. Библиотека, куда я устроилась, закрылась на неопределенное время. Людям зарплату платить нечем. И нас отправили в бессрочный отпуск! Но если буду в тягость – уеду. Я не хочу стеснять никого!

Варвара, услышав это, тарелку из рук выронила.

«Только тебя нам и недостает», – подумала в сердцах.

Вернувшаяся из школы Любка тихо поздоровалась с гостьей. Оглядев с ног до головы, спросила:

– А вы моя вторая бабушка?

– А можно мне быть первой? – спросила ее Валентина Ивановна и притянула к себе девчонку, погладила голову. Любка притихла, прижалась к гостье.

– А ты видала нашего снеговика? Мы его с Ленкой слепили вчера! До ночи стоял. А утром из его носа морковку украли! Теперь без носа! Мамка не дает другую. Говорит, всех зайцев в лесу не накормишь. Но снеговик стал на старика похожий. Большой, белый и пузатый…

– А ты сучок вместо морковки вставь!

– Еще хуже будет! Кривоносый – это

пьяница!

Его бабка метлой побьет, как нашего папку. До самой деревни гнала.

– Какого папку? – не поняла гостья.

– Их родного отца мать не впустила. Он вернуться хотел. Да мы не согласились принять его обратно, – снова покраснела Стешка.

– Он пил – ваш первый муж?

– Выпивал. Но не без меры. Беда была не в том. Хотя причин хватало, – умолкла Стешка, не желая продолжать тему.

– Вы получаете алименты?

– Нет. И не подавала на него в суд! Он самого себя не прокормит…

– Какое же он имел право прийти сюда?

– К детям! Так сказал…

– Измельчали мужчины! В наше время даже не слышали, чтобы мужья на иждивении жен жили. Теперь такое – сплошь и рядом.

– Алкашами Русь всегда славилась! – не согласилась Стешка.

– Можно я переоденусь? – спросила гостья и вскоре вышла в домашнем халате, тапках. И перестала казаться неприступной и чопорной.

– Что это у вас с рукой? – указала Стешка на старый шрам, пробороздивший руку от локтя до кисти.

– Это давнее. Так, мелочь. Прошло. В Евпатории случилось. В автобусе вор порезал сумку у женщины. Деньги хотел вытащить. Я помешала.

Убегая, он задел меня ножом, оставил память.

– Его поймали?

– Конечно. А рука и теперь иногда болит. Та женщина с нами в одном доме жила. Совсем одинокая. На пенсии. Ей на жизнь едва хватало. Украли б, умерла бы с голоду. А я хорошо знаю, что это – голод… Испугалась тогда за нее…

– Но ведь мог убить!

– У каждого своя судьба. Раз жива, значит, не мог, – улыбнулась вымученно.

Стешка, слушая ее, пыталась поближе понять свою свекровь. Когда вернулся Александр, Валентина Ивановна немного смутилась. Стала скованнее. Но вскоре поняла, что сын не собирается упрекать ее. И снова ожила.

– Стеша, как вы хотите назвать дитя?

– Мальчика – Юрой, а если дочь – Светланкой!

– Неплохо! Но еще подумайте! Время есть в запасе.

– Вам не нравятся эти имена?

– Мужское – хорошее. А вот Светланки часто болеют. Характеры слабые. Моральная сторона хромает. Это я говорю о моих знакомых с этим именем. Девочки сегодня не должны быть легковесными, ветреными. Но тут я лишь свое мнение высказала, а решать вам…

Стешка задумалась. Тоже ударилась в воспоминания. А Валентина Ивановна ушла на кухню к Варваре. Та, увидев гостью, от растерянности вовсе онемела. «Ну-ка, городская увидела чугуны со свеклой и картошкой для свиней и коров. Вся печь ими забита. Что подумает теперь? И надо же вот так некстати вперлась», – взмокла спина Варвары.

– Давайте помогу! – услышала внезапное, от чего даже рот открыла.

– А чем поможешь? Со скотиной я и сама управлюсь. Ослобоню печь. Все запахи выветрю. Не обессудь, что вот так застала. Хозяйство имеем. За им догляд нужен.

Но через час женщины разговорились без умолку. Валентина пошла с Варварой в сарай, посмотреть, как та доит коров. Вернулись они оживленные.

А через три дня вовсе сдружились.-

Напрасно Варвара переживала. У. них нашлось много общих тем. Да и сама Валентина была лишь на два года старше. И обе женщины целыми днями отводили душу в общении.

Как-то вечером, замесив тесто, Варвара разговорилась со сватьей на кухне. И Стешка, войдя к ним, поняла, что ее не услышат. Хотела выйти незаметно.

– Ты чего это? Почему матери молока не принесла? – сдвинула брови Варвара.

– А сами разве не можете?

– Это еще что? – осерчала Варвара, глянув на дочь так, что та голову в плечи вобрала. – Невесток в руках держать надо! Поняла, Валюха! В ежовых рукавицах! – добавила веско.

– Со Стешей строгости излишни! Вот первая моя невестка была, упаси Бог!

– Как и мой зять – шелапуга! – подхватывала Варвара…

Саша с усмешкой наблюдал за старухами. За две недели он еще ни разу не говорил с матерью с глазу на глаз. Но слушал, следил внимательно за каждым словом. Он видел, как постепенно привыкала к матери Ленка. Она тоже полюбила сказки Валентины Ивановны. Ну и что, если они вычитаны из книжек. В них тоже дышали любовью царевны и лебеди, королевичи и добрые волшебницы, дурачки и богатыри, русалки и колдуньи.

Девчонки то смехом заливались, то жались в страхе друг к дружке. А потом засыпали на лежанке все втроем. Поначалу врозь, потом и в обнимку.

Ох, как сладко спалось под эти сказки. Никогда не слушал их только Сергей. Он словно забыл о лежанке. И всегда находил неотложные дела, чтобы не обидеть резким, прямым отказом старуху, какую не любил. И никак не мог признать и поверить ей, несмотря на уговоры Стешки и Варвары. Он даже с девчонками перестал играть, разозлившись на них за предательство.

Конечно, ему было обидно оставаться одному. И лишь когда Варвара залезала на лежанку, чтобы уложить спать внучек, Сережка мигом залезал следом. Он тоже любил сказки, как и прежде, но лишь Варварины. Им он не изменял. И Александр, и Стеша, и Валентина Ивановна видели все это. Но не вмешивались. Ждали, когда образуются отношения сами собой.

Александр наблюдал за всеми. Стешка лишь за Сергеем. Варвара несколько раз пыталась переубедить мальчишку, доказывала, что в семье не бывает плохой родни. На это мальчишка отвечал одинаково:

– Бывает! Вон даже ваш зять! Разве вы прогнали б хорошего пинком в зад? Или эта? Какая меня родила?

– Внучок! Ну, они с вывихом. Дурковатые! Валюха – баба что надо!

– А кому она – надо? – бросал через плечо и уходил то в сарай, то в теплицу, лишь бы не продолжать разговор.

Кто знает, сколько продлилась бы эта не определенность, но случилось неожиданное. Полез мальчишка в подвал и подвернул ногу. На что был терпеливым, а тут застонал. Весь сустав мигом опух, покраснел. На ногу не наступить. До слез обидно, что сам не смог вылезти из подвала. Его оттуда вытащил Александр. Варвара со Стешкой доили коров. Девчонки играли во дворе. И на лежанку Сергея уложили Александр с Валентиной Ивановной.

– Примочку ему надо сделать с водкой. Компресс. И что-нибудь обезболивающее! – предложил художник.

– Не суетись! Помоги снять носок! – потребовала Валентина Ивановна. И осторожно ощупала сустав ноги.

– Ничего страшного. Вывих! Придержи Сережку. Чтоб не лягнул меня. А ты, мой милый, потерпи. Сейчас будет больно. Но после этого все пройдет, – ухватилась за стопу цепко. И… Дернула на себя изо всех сил.

У Сережки перед глазами черные круги поплыли. Он прокусил губу до крови, но не заорал. В суставе что-то щелкнуло. Боль отпускала. Но опухоль и краснота еще держались.

– До утра лежи. Не вставай. Чтобы сустав не деформировался. Пусть все успокоится. И компресс не снимай. Договорились? – глянула в глаза.

– Ладно, – едва разжал зубы.

Валентина Ивановна не спешила покинуть лежанку. Положив компресс на ногу, легла рядом.

– Сережка, как ты? Нога ноет? – спросила тихо.

– А все равно ты дерьмо! – отвернулся мальчишка от женщины, не пожелав отвечать на вопрос.

– Мужланом растешь, а не мужчиной, – обиделась Валентина Ивановна.

– Какой есть! Зато ни перед кем хвостом не кручу. Вы же совсем другая. А здесь прикидываетесь хорошей. Только не хватит вас надолго. Сорвется маска. И все увидят, какая вы есть на самом деле!

– Эх, Серега! Может, как раз здесь стала я сама собой. И легко мне тут и просто. Все и все понятны, как на ладони. А вот в городе… Будто на другой планете… Почтальонка пенсию принесла – плати. Иначе, в другой раз, замурыжит. Или совсем забудет.

– А у вас в Евпатории не так было?

– Даже хуже! Но ведь обидно. А что, если все так будут?

– Оно давно уже повелось вот так! Без выгоды никто ничего не сделает. Вон, в вашем подъезде Валерка живет. У его отца импортуля, «Пежо». Так он ее моет, а с отца за это деньги берет. Мать в магазин послала или бабка – в аптеку, тоже не задарма. За все платят наличкой.

У Валентины Ивановны глаза округлились.

– А если у Валерки штаны порвутся? Тогда как? Или питается он тоже за свои?

– Сейчас! Он еще учится! Но уже теперь отцу сказал, чтоб тот к окончанию школы «Мерседес» ему купил. Тот ему «девятку» предлагал новую. Валерка не согласился. А «бабки» с него каждый день снимает.

– Зачем ему деньги, если он в семье, на всем готовом живет?

– Во дает! Да нынче всякий сопляк знает, зачем деньги нужны! На жвачки, на курево, на кайф, на баб, – осекся Сергей.

– Что? На курево и на женщин? Ты же говоришь, что в школе учится?

– Ну и что? Я не о нем, о деньгах! Были б они, а куда их деть, любой найдет! Так я к тому, что даром теперь ничего не делают. Бесплатно только покойники на погосте канают. Остальное за башли.

– Что ты хочешь этим сказать? Я тебе должна?

– Сегодня рассчиталась, – буркнул Сергей.

– Ну и нахал! А я-то думала, что ты и впрямь хороший пацан. Переживала за все, что было между нами в городе. А ты…

– Здесь у меня – родные. Все мои. А вы – чужая!

– Они меня считают родной. Если так, то почему я тебе чужая?

– Они, это они! А я к вам ничего родного не имею.

– Но им ты тоже чужой!

– Нет! Это мои! Все родные. Они за меня любому башку свернут.

– А мне не надо ее сворачивать. Думаю, она еще пригодится. И с тобою сдружимся.

– Никогда! – подскочил Сергей и чуть не спрыгнул с лежанки. Но Валентина Ивановна удержала.

– Куда? Лежать! Я сказала! – сверкнули холодными льдинками глаза, мальчишка враз влип в лежанку, узнав в нынешней бабке прежнюю, городскую.

«Хоть бы кто-нибудь домой пришел», – подумал мальчишка. Но, напрасно, ни шагов, ни голоса.

– Есть хочешь? – внезапно спросила его Валентина Ивановна.

– Нет! – отвернулся Сергей.

– Послушай, давай поговорим!

– О чем?

– О нас с тобой!

– Ни к чему. Кто я вам? Чужой, подкидыш. Бездомный бродяга! А и вы для меня – посторонняя.

– Не все так, Сергей. Тебя любит мой сын. Его отношение передалось всей этой семье. И тебя здесь не просто восприняли, а полюбили, признали своим. И не только Александр, но и ты сам многое для этого сделал. Просто так – не признают. Значит, было за что. Я присмотрелась. Открыла тебя заново. Увидела то, чего не заметила, когда ты жил с нами в Смоленске. Я натолкнулась на другое. Ты грубил. Не воспринимал нас с мужем. А ведь ты не просто добрый, ты очень заботливый человечек. Досталось тебе от жизни. Но и я хлебнула лиха. Да такого, что и теперь вспомнить больно. Неужели мы, двое горемык, не сможем понять друг друга? Почему мы не можем быть вместе?

– Уже не сумеем. Вы сейчас льстите. Я знаю, почему? Но давно ли говорили совсем другое. Вы ненавидели меня! Так быстро люди не меняются, да еще старые. Я не верю вам!

– Ненависти к тебе у меня не было никогда. Я не понимала тебя, это верно. Злилась, ругала. Но не больше. Я не знала, что раздражает тебя в нас? Не только мы тому виной. Это я поняла, пожив здесь, бок о бок с тобой, но уже в другой обстановке. Тебе нужно кого-то опекать, о ком-то заботиться, что-то делать. У тебя – горы неистраченной нежности и тепла, какие отдаешь за каплю внимания. Я видела это, Сережа! Я ругала себя последними словами за слепоту и глупость. Я не тебя просмотрела, забыла свое детство. И за это могла жестоко поплатиться. Если можно, прости меня за мое! Знаю, как нелегко прощать. Но кто, если не ты, поймет меня?

Сергей молчал. Он внимательно слушал, не перебивая женщину. От Александра знал, что его мать никогда в своей жизни ни перед кем не извинялась и не просила прощения…

В эту ночь впервые Сережка слушал сказку Валентины Ивановны, не покинув лежанку. А сказка была очень красивой и грустной. О девочке, чья судьба была копией жизни Валентины Ивановны. И лишь наивные девчонки, поверив, что сказка взята из книжки, до слез жалели ту, чужую девочку, не увидев ее, состарившуюся, рядом с собой. Она была так близко, что ее можно было потрогать, а вот обнять и пожалеть никто не догадался…

Девчонки спали, разметавшись во сне. Тихо постанывая, засыпала Валентина Ивановна. Все в доме легли спать, кроме Александра. Он заканчивал свою картину в отгороженном для него углу теплицы. Серега тихо слез с лежанки, чтоб ненароком никого не задеть, не разбудить. Тихо вошел в теплицу:

– Отец! Я тебе не помешаю?

– Наоборот! Заходи! Как нога?

– Нормально! Мы сегодня поговорили с бабкой. Городской.

– О чем? – заинтересовался человек.

– О нас с нею. И обо всех. Не знаю, но она

говорит, что многое передумала. Присмотрелась. И ко мне… Поняла… Как думаешь, она не врет?

– Послушай, Сержик, у каждого человека есть свои недостатки. И я, и ты не без них. Есть они и у матери. Но и недостатки случаются разными. Одни – мы прощаем. Другие – нет. Но, если мы будем видеть только плохое в людях, жить станет невозможно. И главное, самих себя изведем, а ситуацию не изменим. Людей надо воспринимать такими, какие они есть. Мать моя – не сможет измениться полностью. Не тот у нее возраст. Отношение к тебе изменится. Это однозначно. Но во всем другом – не переродится. А тебя в ней раздражало все. И только отношением к тебе жизнь не наладить…

– А что мне нужно? Я не собираюсь ее переделывать. Да и жить с нею в Смоленске не хочу.

– Не уловил, малыш мой! Мать моя оказалась умнее и хитрее, чем я предполагал. Ведь, пойми, перейдя на заочное обучение, тебе каждые три месяца нужно ездить в Смоленск. И жить, а она все высчитала – у нее. А это недели две. Она заранее готовит почву к тому, чтобы не пошел в общежитие. Ведь это стыдно, понимаешь? И еще знай! Мать у меня – человек сложный. Но, сколько себя помню, всегда умела держать слово, даже по мелочам! Не терпела брехунов. И, что самое главное, боится терять людей, доброе отношение, тем более – родню. С годами эта мудрость приходит. И страх перед потерей. Давай не будем ее наказывать этим. Она немало пережила. Я с нею тоже говорил. Два дня назад. Вот здесь. Почти до утра. И поверил ей. И тебя прошу, присмотрись. Я очень люблю тебя! Но ведь и она – моя мать… Пойми верно.

Сережка сидел на стуле сгорбившись. Не видя ничего. Он думал о своем. И вдруг внезапно взгляд остановился на картине. И мальчишка привстал от удивления. Молодая женщина, все седая, как луна, на фоне темного неба, прорезанного зигзагами молний. Женщина с ужасом смотрит на черные тучи, из каких прямо-таки слышатся раскаты грома. Женщина закрывает уши. Но из глаз бегут слезы…

– А почему она седая? Молодые не бывают седыми! – впервые не поверил Сергей.

– Мать, моя мать, стала седой в детстве… В

двенадцать лет…

– Так это она?

– Да. Картина будет называться «Больная память». Я ее не на продажу, для нас оставлю. В доме. Чтоб не забывалось. На выставку, может, и отвезу. Но не продам…

– Неужели она такой была? – рассматривал мальчишка картину во все глаза.

– Именно такою она мне запомнилась. Мать больше всего на свете боялась грозы. Это военный синдром. С детства. От нарушенной психики. Дети такое трудно переносят. И всегда не без последствий. Дай Бог, чтобы ее и твоя память поменьше точили ваши души.

– Пап! А где тот, какой был моим родителем?

– Сережа, меня он не интересовал. А мать о нем не хотела вспоминать. Знаю, человек он недостойный. Лишь потому, что никогда тобой не интересовался.

– А он жив?

– Вот этого я не знаю! Твоя мать развелась с ним официально и выписала его из квартиры. В последний раз они с ним виделись в суде. Когда их развели. Мать сама подала на развод. Тебе тогда всего полгода исполнилось. После этого они не виделись никогда.

– Выходит, я ни ей, ни ему не нужен?

– Ты мне нужен! Очень нужен! Всегда! Они тебя для меня родили!

– Но у тебя скоро будет свой ребенок!

– Да! Уже четвертый! И вы – мои. Все!

– Отец! А это правда, что ты меня любишь? Или просто пожалел?

– Я растил тебя! Учил всему! Не знаю, но мне кажется, что своего любить смогу лишь на равных с тобой. Ты стал моим повтореньем во всем. Моим зеркалом, моим портретом. Ты даже похож на меня как две капли воды. И даже моя мать, заметив это, стала сомневаться, а верно ли, что ты не кровный? Ты даже хулиганил, как я в детстве! Но я ее любил…

– Ладно! Не серчай. Мне тоже кое-что обдумать надо. Пошли спать, пока не проснулись наши женщины. Не стоит им седины прибавлять. Особо на душу.

– Ты где сегодня ляжешь?

– На лежанку. К городской бабке. Пусть не знает, что я от нее к тебе улизнул. Из-за ноги не пускала. А мне кажется, дело было совсем в другом.

На следующий день вся семья проснулась от крика Варвары. Валентина Ивановна едва голову не разбила, свалившись с лежанки кувырком, и увидела разбитую, разграбленную теплицу, из какой украли не только огурцы и помидоры, но и картины Александра, самые последние, самые дорогие.

Александр стоял на крыльце бледный, какновый холст, натянутый в раме. Стешка сползла по косяку на крыльцо. Сколько трудов пропало, сколько средств потеряно! Варвара голосила во все горло, проклиная воров, желая им любойпогибели и самых страшных хворей.

– Кто это сделал? – спросил неведомо кого Сергей и ту г же услышал Валентину Ивановну:

– Такие, как ты! Твои друзья! Кто ж еще? Вы – бандюги проклятые, способны на такое! Кровопийцы! Нет вам места на земле среди людей!

Сережка огляделся вокруг. Его отчаяния и растерянности никто не увидел. Все бросились к теплице, а мальчишка, набросив куртку, уходил из дома…

Глава 6 КАПРИЗЫ СУДЬБЫ

Николай умолк. Но внутри все кипело от слез. Он мог смириться с прежними судимостями. Там был намек на его вину. Здесь сплошной оговор, подлог, пакость. Но в это не поверил никто, даже Борис, с каким жил под одной крышей, ел с одной ложки. Он знал о Николае все, но первый же оттолкнул его, презрел, не захотев выслушать.

«А может быть, это он устроил мне подлость с золотом? – мелькнула мысль. – Нет, нет! Зачем ему это!» – отвергал Николай чудовищный домысел, и тут же память подкидывала часы, проведенные в суде, лица мужиков из бригады. И слова Бориса Петровича:

«Кроме него некому такое утворить. Калягин дважды судился, но это его ничему не научило. Такие люди не могут жить без приключений. Короста преступника уже съела в нем все человеческое, что мы зовем достоинством и честью – ему недоступно. А потому прошу суд учесть мнение коллектива и очистить имя бригады от позорного клейма…»

– Нет! Я не виноват! – взвыл человек, вгрызаясь зубами в шконку, и почувствовал жуткую боль в затылке. Она жгутом стянула голову, пробила виски. Даже глазам стало тесно…

Николай не понял, что произошло… Он не знал, как оказался в психиатрической больнице, сколько времени здесь провел?

Просветление случилось внезапно. Он открыл глаза. Увидел голубое небо через толстую арматурную решетку, себя, связанного веревками, одетого в немыслимое рядно.

– Где я? – огляделся по сторонам, пытаясь вспомнить, что с ним произошло.

Память подкинула суд, зону и грубый окрик, глухую угрозу расправой.

«Зона? Но где шконки?» – оглядел себя, соседа, сидевшего на койке напротив, там, чуть дальше, еще мужики. В халатах, пижамах. И никаких шконок. Но что за люди? Где он?…

Мужик напротив оскалил мелкие гнилые зубы. Заблеял, закрутил глазами.

«Охренел, что ли?» – подумал Николай. Сосед, спустив штаны, стал подходить к Калягину, и тому показалось, что мужик, пользуясь беспомощностью, собирается обмочить его.

– Ты что, падла? Свихнулся? Я тебе, паскуда, все до корня откушу! – попытался вскочить на ноги, но не тут-то было.

Мужик остановился. Оглушительно закричал петухом. Опустив штаны до колен, повернулся к Николаю голым задом и пошел, виляя им, к остальным, забыв о Калягине.

«Псих какой-то!» – подумал Николай, вздохнув облегченно. И тут же приметил взъерошенного старика, семенящего к нему.

– Слушай, отец, развяжи меня! – обратился к нему Калягин.

– Вы, сударь, имеете честь говорить с князем Потемкиным! Вы в каком звании нынче? – обратился к Николаю.

– Ты, мать твою! Потемкин давно на том свете! Это ж всякий дурак знает! – возмутился Калягин, не понимая, растерявшись, сам-то он живой или его успели придавить могильной плитой мужики из бригады.

– Сударь! Я не слышу от вас ответа, достойного человека! Почему не отвечаете на мое приветствие? Иль ждете, когда холопы накажут вас, заставив вести себя прилично в присутствии почтенной особы? – выставил вперед всклокоченную бороденку.

– Иди в жопу! – цыкнул Николай, возмутившись не на шутку угрозе.

– Адольф Гитлер! Я приказываю вам выпороть сиятельного графа! Он счел наше общество недостойным и не ответил любезностью на мое приветствие! – заплевался Потемкин.

Из угла комнаты к Калягину с визгом подскочил тщедушный, вонючий мужичонка и стал тузить Николая сухонькими острыми кулачонками.

– Отвали, козел! Эй, ты, гнида облезлая! Встану, голову оторву! – заорал Николай и услышал, как кто-то открывает ключом двери. Калягин повернул голову, увидел двоих громадных мужиков. Это были санитары.

– Ну, что вы тут? Опять беситесь? Эй, Гитлер, отвали от новичка! Не то яйца вырву! – ухватили тщедушного мужика, взобравшегося верхом на Николая, отбросили его в угол, приказав:

– Ты проиграл войну! Слышь? Теперь – в плену! Молчи! Не то воткнем головой в унитаз и сдернем!

Гитлер полез на стену с воплями:

– Я всю Европу покорил!

– Эй, мужики! Развяжите! Отпустите меня! – заорал Николай.

– Заткнись! А то и тебе врежем! – услышал в ответ грубое.

– Где я? Что со мной? – взмолился Калягин.

– В санатории! Знаешь, как называется? Дурдом «Ромашка».

– За что меня сюда впихнули?

– А разве тебе у нас не нравится? – изумились санитары.

– Я нормальный! Отпустите!

– Сейчас! Только смокинги сменим! – рассмеялись оба в один голос.

Но тут Потемкин подал голос:

– Я приговариваю всех вас к повешенью! На рею их! – указал пальцем на санитаров.

– Слушай, ты, сиятельный, захлопнись! – не выдержал Николай. И обозвав Потемкина недобитой вошью, снова попросил санитаров отпустить его.

– Лежи! А будешь много хотеть, дышать перестанешь! – осклабились, уходя.

Николай взвыл не своим голосом.

– Лучше убейте! – кричал он вслед, но его никто не слышал.

Вскоре рослый парень вошел в палату. Психи, завидев его, оживились. Он сделал уколы всем. Первому – Николаю, Тот через три минуты спал мертвецким сном.

Иногда он просыпался. Не сразу, но понял, что его развязали. И он одет в пижаму.

– Ну, понравилось у нас? Не стоит уходить, правда? Ты посмотри, кто с тобой лежит? Сплошная история! Вон – маршал Жуков, а этот и вовсе – Клеопатра!

– Она же бабою была! – изумился Николай.

– А у нас своя Клеопатра! Другой пока не имеем! – усмехались санитары.

– С тобой даже Цезарь живет под одной крышей! Гордись! Видишь, руки на мудях сцепил? Он самый! Император! А ты кем будешь?

– Я – Николай!

– Николай Второй? – уточнил санитар.

– Да нет! Я просто Колька! Николай Калягин!

– Фу! Как скучно! У нас таких нет! Все знаменитости! И ты себе подбери подходящую кликуху, – посоветовали шутя.

Когда они ушли, к Николаю подошел Цезарь. Глянул на него и сказал глухо:

– Слушай, мазурик, я в этой хазе третий год канаю! От вышки сюда сквозанул. Лучше жить психом, чем жмуром! Доперло! Подфартит, смоюсь. Но мне тут неплохо! И ты захлопнись. Ведь из зоны тебя приволокли. Классно темнуху слепил. Сыграл в маскарад! Теперь чего вылупаешься? Заглохни. И другим не становись поперек жопы. Тут дурдом. Но это файнее зоны! Там теперь без хамовки – зэки, как мухи дохнут. Усек? Лягавые из своего положняка зэков харчат. Не всем подсветило дышать. Особо тем, кто на особиловке, к расстрелу. Этих никому с того света вытягивать неохота. И тебя заморили б. Дошло? Тут ты додышишь до чего-нибудь! А в зоне сдохнешь. Так вот заткнись! Молись судьбе, что сюда попал! А уж она сама определит, дышать дальше иль здесь копыта отбросить…

– Так ты – нормальный? – удивился Николай. Цезарь скорчил свинячью рожу, захрюкал, засвистел, встал на четвереньки и пошел в свой угол, – несносно воняя по пути.

Там, в углу, двое мужиков играли в чехарду, стучась лбами в стены. Вчера они играли в прятки, ища друг друга на потолке, лаяли на окна, плевали на дверь.

– Ну ты, Николай Второй, давай с нами в лапту играть! – позвал Калягина псих и снял с ноги тапок, запустил им в Николая, заорал радостно: – Выбил, выбил! Я в него попал!

Николай схватил психа за шиворот, поднял его в воздух, потряс и, бросив на пол, закричал:

– В другой раз из тебя мяч слеплю! Понял, пес шелудивый?

– Ни хрена не понял! Он настоящий псих! Ему баба утюгом мозги отшибла! – философски отозвался из своего угла Цезарь, слегка пошевелив пальцами рук, сцепленных на лобке.

– Эй! Мужики! Давайте обедать! – позвали санитары. Николай, едва подвинул миску с борщом, взвыл от боли. Гитлер перевернул ему на голову всю свою порцию. Горячий борщ залил лицо, одежду. Калягин вскочил разъяренный, но санитары тут же скрутили его, одели в смирительную рубашку, связали…

Лишь через два дня вернули его в палату.

Но у Калягина уже на следующий день повторился приступ. Он не знал, с чего и как это случилось.

Сколько времени прошло, пока сознанье вновь вернулось к нему, Николай не помнил. Он жил этими просветами. Но они почему-то становились реже и короче.

– А ведь и в самом деле, поехала «крыша» у мужика, – заметил как-то Цезарь врачу.

– Нормальный больной! Зато теперь его не мучает и не терзает память. Он счастлив в своей глупости. А может, дураки умнее умников и гениев? Ведь все в этой жизни относительно! И глупость на грани гениальности, и ум, граничащий с дурью… – глянул на Цезаря понимающе.

Психи куда-то исчезали, на их место привозили других. Вот так однажды не стало Цезаря. Как сказал Клеопатра, его убили заговорщики. Когда Николай решил узнать точнее, Клеопатра прыгнул на окно, стал колотиться лбом в решетку. По его лицу текла кровь. И если бы не санитары, разбил бы вдребезги свою голову.

Зачем? На это уже не мог ответить человек, ставший жалкой игрушкой жестокой судьбы.

Николай не знал, сколько времени прошло. Месяц, год или десять лет? Менялись не только больные, а и санитары уходили на пенсию. Другие, не выдержав, увольнялись. Николай их не запоминал. И лишь однажды удивился, увидев перед собой пожилого человека. Он оглядел Калягина, сказал тихо:

– Эх, какой мужик! Пять лет мог жить на воле! Ведь приговор по делу отменен давно, он признан невиновным. Найдены настоящие преступники. Целая банда мародеров. Они его подставили. И чуть не лишили жизни! Будь он нормальным, сегодня выпустили б его на волю. А теперь – куда? Он уже не личность, не человек…

– Прекратите инъекции. Изолируйте от больных! Он не безнадежен! – услышал Николай, не веря в счастье.

Вскоре его перевели в другую палату, в иной корпус, и к Калягину пришел врач, назвавший себя нетрадиционным. Он долго разговаривал с Николаем. Расспросил обо всем. Осмотрел его и сказал, что его – гомеопата – уговорила сестра Калягина, Ольга, помочь брату. И, разыскав его, уплатила за лечение. Теперь он обязан вернуть Николая к нормальной жизни.

Именно от него узнал Николай, что пробыл в психушке долгие десять лет…

– Успокойтесь! Могло случиться хуже. Теперь уж не вернешь прошлое. Давайте подумаем о будущем. Его еще можно изменить, – давал Николаю отвары, настои, Делал массажи, заставлял выполнять упражнения, выматывая его к концу дня так, что тот падал в постель и тут же засыпал мертвецким сном.

– Николай! Давайте попробуем написать письмо сестре! – не без страха подал карандаш и бумагу через три месяца.

Николай написал. Врач остался доволен и, сложив письмо, в этот же день отправил Ольге.

– Нам надо вычистить весь организм и кровь от лекарств, какие вы получали все эти годы.

И снова настои, отвары, души, упражнения, уже до изнеможения. За четыре месяца лишь три приступа. Это врач назвал победой.

– Вас скоро отпустят домой!

Николай впервые за десять лет заплакал от радости.

– Давайте попробуем самостоятельно побриться! Постарайтесь! Дома вам это придется делать самому, – предупредил строго на седьмом месяце. И снова похвалил Николая: – Для первого раза – великолепно!

А еще через месяц Николай вышел из психушки на волю, за ним приехала Ольга, какую он не узнал.

Совсем седая, старая, она даже отдаленно не походила на прежнюю – его сестру.

– Николай! Колюшка! – протянула к нему дрожащие руки.

– Мама? – удивился тот.

– Маманя наша давно померла! Это я! Ольга! Иль не признал? Состарилась шибко? А ты на себя глянь! Вовсе дед! Ничего не осталось от прежнего! – уколола по-женски необдуманно, зло.

– И как же ты расщедрилась на мое лечение? – спросил Калягин сестру.

– Не я! Откуда взяла б! Мне твои деньги вернули, что на счету были у тебя! Я их отдала врачу, псе до копейки! Здоровый – заработаешь нынче.

А больному – ничего не надо. Так маманя сказывала перед кончиной…

Николай вздохнул горько. Понял, воля встретила его по-прежнему, как и раньше, бездомный и нищим.

– Куда податься? Может, ты возьмешь к себе на время? – повернулся к сестре.

– К себе? А что я имею? Нет нынче своего угла. В доме дочь замужняя. Трое внуков – женихи. Протолкнуться негде. Сама сплю на кухне – на полу. Уж скорее бы помереть.

– А дом мамани? – перебил Николай.

– Старшая дочь в ем хозяйничает. Свет не мил. Уже своих внуков доглядывает. Там не то нам, кошке места не сыскать. Уж и сама не знаю, где головы приклоним. Хоть к мамке на погост. Хотя давай к сыну! Может, примет на время? А там придумаем, – предложила Ольга и пошла рядом с Николаем, опираясь на суковатую клюку, так похожую на саму бабу.

– Когда я прознала, что тебя обчистили от приговора и назвали безвинным страдальцем, первым делом к твоему Павлу пошла. И к Арпик! Энта ехидна даже имя твое позабыла. И меня тоже. А Павлуха только и выцедил:

– Поздравляю! Хотя не знаю, долго ли он проживет на воле? Ему зона родным домом стала! – ругнула Павла Ольга, добавив: – Чужая кровь! Да и твой ли он сын?