Текст книги "Подкидыш"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

– Ольга! Ты опять за свое? Опомнись! Ты уже старуха! Скоро ответ держать за все придется!

– Дурак ты! Прости меня, Господи! —

перекрестилась спешно и заковыляла рядом молча.

– Арпик одна живет?

– Кому нужна? От нее даже дети разбежались! Наташка – дважды мать. А этой змее своих ребят не показала. Звонит раз в год, хотя живут в одном городе. И Павел не балует приходами.

– Он разве не ходит в море? – удивился Николай.

– Плавает. Но когда вертается, к своей семье спешит. Арпик перед другим уходом навещает. Называет навигацией свою работу. Ох и гадкая она у него!

– Кто? – не понял Николай.

– Навигация. Работа его!

– Ты откуда знаешь?

– Не без телевизора живем. Увидали, как их в море прихватило. Поморозило все нутро каждому. Это обледенение получилось! Все ихние провода обросли льдом. Из паутиночьих – в канатные обратились. Чуть ихний пароход на дно не потянули. От тяжести. А пароход льдом обнесло со всех сторон. В ем три веса получилось. Хорошо, спасатели успели. Но не всех сумелиот погибели сберечь, Павлуха, видать, в рубахе родился. Ему повезло…

– У него есть дети?

– То как же! Дурное дело – не хитрое…

– А жену его видела?

– Всех в телевизоре показали, как встречали их из навигации. Жена его красивая! Дети уже учатся. На своих ногах.

– Ольга! Что же Павла не навестила? Ведь он племянник твой!

– А почему он про нас позабыл? Иль гнушается деревенщиной? Так мы и не набиваемся! В закрытую душу ни слезами, ни кулаком не допросишься. Да и к чему. Мы с тобой скоро уйдем. А дети сами по себе жить станут. Силой их не заставишь родниться. Коль тепла нет в сердце, уши к словам и мольбам глухие. Это уже по своей корявой судьбине поняла. Да и тебе чего лишнее говорить? Где наши братья и сестры? Нету их! А ить живые. И мы еще дышим. Уже на ладан. Но ведь не нужны друг другу. Никто! Никому! – уронила стылую слезу на дорогу.

В Красноярской прокуратуре перед Николаем Калягиным извинились за недоразуменье.

– Выловили мы банду мародеров, орудовавших на кладбище. Они уже после вашего осужденья пять могил обворовали. Пришлось с засадой их брать. Дежурство было. Двенадцать человек взяли. Там трое бомжей пристроились. Они-то и сознались, как подкинули золото, чтобы отвести от себя подозренье и вам отомстить за избиение. Когда-то вы их поймали. Гроб они украли. Надо было не отпускать их, а нам сдать. Глядишь, самому не пришлось бы сидеть ни за что.

– Ну, а вы для чего имеетесь? – не сдержался Калягин.

– Вы не вправе нас упрекать. На вас вся бригада ополчилась. Они с вами много лет работали. Мы и поверили мненью целого коллектива. Что ж тут удивительного? Да только ошиблись.

– Мне эта ошибка десяти лет жизни стоила! Как их верну? – возмутился Калягин.

– А следователю пришлось поплатиться работой! Уволили. Да еще с позором!

– Мне от этого теплее не стало!

– Что я могу ответить? За чужие ошибки ответственности не несу. Ваша организация – не государственная. Артель – кооперативная. Вот получите документы, идите и говорите с ними о компенсации. Только вряд ли получится.

– Не они отправили меня в зону!

– И не я! Я вас вообще впервые вижу!

– Выходит, меня можно наказывать за преступленье, какого я не совершал. А виновных в беззаконии – нет?

– Следователь наказан. Уволен. Судья, который вынес приговор вам, давно умер! С кого спрашивать? Это если я за свои беды с вас спрошу! То же самое получится..

Но Калягин не отступил. Побывал в милиции, у председателя суда, написал жалобу в Верховный Суд. И через два месяца получил компенсацию. Конечно, не столько, сколько полагалось, много меньше, но все ж успокоился. И решил навестить бюро ритуальных услуг.

– В кладбищенской бригаде, говоришь, работал? – уставился на Николая директор. И, выслушав сбивчивый рассказ Калягина, потер лоб, припоминая: – Что-то когда-то слышал. И что теперь?

– Мужики меня на следствии и на суде забрызгали. Я по их вине десять лет потерял. Хочу компенсацию получить.

– С кого? – сдавил директор кулаки в гири.

– С мужиков! За лажу!

– Это дело твое! Сколько хочешь! – разжал руки, глаза потеряли свинцовый оттенок, снова ожили.

– Они работают? Все?

– А черт их знает? Я на погосте не бываю! Рановато мне покуда!

– Бригадиром, как и тогда, Борис Петрович?

– Нет! Там другой! Борис у нас давно не работает. Он вообще уехал из Красноярска, когда у него умерла мать. Из прежних, уж и не знаю, остался ли кто-нибудь или нет?

Калягин поехал на кладбище, уже ни на что не надеясь. За прошедшие годы оно так выросло, изменилось, что Николай не узнавал его. И решил обратиться к сторожу.

– Мужики? Они вон там, в левом крыле. На спуске могилы копают. Заказ большой получили. Сразу на пять могил. Слыхал? Дом сгорел. Вся семья на тот свет… А у тебя кого не стало? – спросил, сочувствуя заранее. – Как это самого себя? – попятился сторож к дому. Николай рассказал ему вкратце, что с ним произошло.

– Ну и не повезло тебе! – почесал в затылке задумчиво. И взялся проводить Николая к могильщикам. Ему было интересно увидеть, чем закончится эта встреча? А потому трусил впереди молча, не решаясь загадывать.

– Эй, мужики! К вам привел! – позвал сторож людей, копавших могилы.

Кто-то выскочил, навстречу Николаю пошел. Подойдя, подал руку:

– Не обессудь, отец! Сегодня заказ не возьму! Завтра! Подождет твой покойник. У меня сегодня – завал!

– Я не хоронить. Я сам в этой бригаде когда-то работал.

– Штат полный! Не возьму! – упредил бригадир.

– Сам не хочу! Скажи, кто из прежних у тебя остался? – злился Николай.

От бывшей бригады – лишь один Евгений. Но он, а это Калягин хорошо помнил, не поддержал бригаду, не давал показания на суде и со следователем не общался. Он был моложе всех.

– Евгений! – позвал его бригадир. И пожилой человек, кряхтя, держась за спину, вылез из начатой могилы. Оглядел Николая, не узнал. Но пошел навстречу.

– Женька! – протянул ему руку Калягин.

– Николка! Ты?..

…Они вместе, как когда-то, выкопали могилу и отошли поговорить.

– Кроме меня, сам видишь, никого не осталось. Все новые, молодые. Я самый старый у них. Прежние? Да что там? Бригада уж сколько раз обновлялась. Не держатся люди. Вот этим составом полгода вместе работаем.

– А где те? – перебил Николай.

– Э-э, да что теперь вспоминать? Борис схоронил мать. Говорили, после того, как тебя забрали, они ругались часто! Мать пилила его. А потом приболела и не перенесла пневмонии. Померла. Где-то через полгода Валентина сбила машина. Он тут и кончился. Прямо на месте. А Федор, если помнишь, художником был, в петлю влез. Никто не знает от чего? Ни на кого не жаловался. Записки при нем не нашли никакой. Не пил. Один жил, как сыч. С чего удавился, для всех загадкой осталось. Дмитрий на другую работу ушел. Сторожевать взялся. Здесь уже сил не хватало. А и там не повезло. Воры убили. Прирезали средь ночи. И с другими не легше. Только прежний сторож, ты его помнишь? Лукича? Так вот этому повезло! Бабу себе нашел. И уехал к ней в деревню – насовсем. Поныне живой. Радуется, что вовремя погост оставил. Только двое нас… Ну, и Борис! Если живой, где-то бедует.

– Мародеров при Борисе поймали?

– Нет. Он уже уехал к тому времени.

– Никому не пишет? – спросил Николай.

– А кто мы ему? Да и он… Расстались без

жалости. Всяк свою судьбу ищет.

Николай понял, что судьба никого не обошла своим вниманием. Ведь именно Евгений и Лукич, только эти двое, не поверили никому. И в процессе не позорили его – Калягина. Вот и живы…

– Николай! Тебе хоть есть на что жить? —

спохватился Евгений.

– Не сдохну. В зоне выжил, в дурдоме не откинулся. А уж на воле – устою. Не беспокойся…

– Позвонить Павлу или нет? – И все же, набрав знакомый номер, услышал голос Арпик, спросил хрипло:

– Не узнаешь? Говорят, даже имя мое забыла!

– Ну нет, Николай! Меня, как всегда, оболгали! А ты где? Откуда звонишь? Из города? Неподалеку от меня? Чего ж не зайдешь? Нет, не обременишь. Уже закрылся занавес, и я на пенсии. Второй год. Времени у меня много. Так что могу уделить внимание тебе. Кстати, и о Павле расскажу. Он вчера улетел во Владивосток. Там его судно на ремонте стоит.

– Странная ты баба! То гонишь, стыдясь меня! То зовешь! Где ты истинная, а где в маске? – усмехнулся Николай.

– Теперь мне, пенсионерке, все равно, кем ты работаешь!

– А если нигде? Не будешь звать?

– Безработные сегодня не новость!

– Я не просто безработный! Я из дурдома две недели назад вышел. Десять лет там отбарабанил! – скорчил трубке идиотскую рожу. И представил, как Арпик испугается, бросит трубку. Но вместо этого услышал:

– Для меня это не новость. Я знаю обо всем. Твоя сестра Ольга звонила Павлику и рассказала все. Как видишь, мы в курсе твоих дел. Ты уже ничем не удивишь и не испугаешь.

– Вот так?! Ну, а на мой визит сколько времени отведешь?

– Не дури и не паясничай! Если хочешь, приходи, поговорим!

– А если и впрямь приду?

– Ставлю кофе варить. Понял? Жду!

Николай не сразу решился позвонить в двери.

Потоптался у порога. Послушал. Не доносятся ли посторонние голоса из квартиры? Но за дверью было тихо. И он нажал кнопку звонка.

– Входи! Открыто! – услышал из комнаты. Вошел. И глазам не поверил… Низкорослая, седая, изможденная старушка, включив свет, смотрела на него.

– Арпик! От тебя одни глаза остались! – сдавило сердце болью.

– О чем ты, Николай! Иль забыл, сколько мне лет и сколько пережито? Жизнь с тобою была не медовой. Вот и состарилась прежде времени. А и ты! Глянь на себя! Одни морщины и седины… Будто из могилы в самоволку убежал! Смотреть больно!

– Ладно меня по костям разбирать. Тебе дай волю, всех изговняешь!

– Грубияном ты был, таким и остался! Да ладно! Проходи! – провела в комнату, пропахшую нафталином. – …Павлик теперь работает старпомом. На большом судне. Торговое оно. Хочет перебраться с семьей во Владивосток. Там он скоро получит квартиру. В самом центре. Считает, что так лучше и удобнее. Оно и верно. Туда они заходят под разгрузку и погрузку. Где два дня, а порой – неделю стоят. С семьей эти дни побудет. Всякий раз не налетаешься в Красноярск. Дорого. Да и времени в обрез. Сам знаешь, сколько уходит сил на дорогу…

– Что случилось с ним в рейсе?

– Не с ним! Судно обледенело. Обычная ситуация в море. Такое уже не раз…

– И ты спокойно соглашаешься, чтобы он переехал во Владивосток?

– А что смогу? Что изменится, если он оставит семью здесь?

– Разве не может работать на берегу, где меньше риска?

– Он и слушать не станет…

– А ты пыталась говорить с ним?

– Нет. Знаю, бесполезно!

– Где он сей мае?

– На судне!

– Когда вернется?

– Обещал через неделю приехать, – ответила Арпик и предложила: – Теперь он ни меня, ни тебя не станет слушать. У него есть свой капитан – его жена. Как она скажет, так и будет. Хочешь поговорить с нею?

– Давай! – взял трубку, набрал номер телефона, подсказанный Арпик.

– Дед? А ты откуда взялся? – услышал удивленный мальчишеский голос.

– Я от бабушки звоню! – еле сориентировался Николай.

– А мамка говорила, что ты – псих! Это правда?

– Я болел. Но теперь вылечился.

– А бабушка рассказывала, что ты во всех тюрьмах сидел!

– Андрей, мама дома? – расхотелось продолжать разговор с внуком.

– Мама скоро придет. Она в магазине!

– Тогда попозже позвоню! – Хотел положить трубку и услышал в ответ:

– Дед! А ты долго у бабки будешь? Или опять в тюрьму пойдешь? Бабка говорила, что не успевала сухари сушить. Так я тебе баранок принесу! Целый мешок! Но ты не убегай, слышишь?

– Слышу, Андрей! Только баранок мне не надо. Я их не люблю. И сухари не ем. А когда мама придет, скажи, что я ей передал привет. И пусть она папку бережет. Я всех вас очень люблю!

– Скажу ей! Только ты трубку не клади. Я еще хочу поговорить с тобой. Ты к нам придешь?

– Если мама пригласит, приду!

– А если я позову? Придешь?

– Обязательно! Примчусь!

– Тогда крикни мне с площадки, что это ты, я тебе открою! – пообещал внук.

Николай, положив трубку, с укором глянул на Арпик:

– Значит, я все тюрьмы прошел? А ты мне сухари едва успевала сушить? Хорошенькое мненье обо мне у внука. Иль думала, что никогда с ним не увижусь?

– А что могла ответить ему? Андрюшке и без меня нашлось кому о тебе рассказать.

– Знаешь, и в этот раз я пострадал от беззакония! Это официально признано! Нашли виновных! Мое имя очищено!

– Через десять лет? – рассмеялась Арпик. – Если бы еще пяток лет подождали очищать было бы некого. И теперь ни к чему! Жизнь прошла! Ты потерял ее! Просмотрел. Виноват иль нет, твой сын вырос без тебя. Он не знал отца, хотя ты был живой. Какая ему разница, с каким именем ты жил? Он рос безотцовщиной!

– Разве в этом нет твоей вины? Тебе ли говорить?

– А в чем я не права? Что родила дочь не от тебя? Сама и вырастила! Ты сына на годы забывал! Что не смирилась с работой могильщика? А не из– за нее ты попал в тюрьму?

– Из-за мародеров! Целой банды!

– Если б ты тогда меня понял! Ну скажи мне, почему тебя, а не другого заподозрили и осудили? Почему ты, а не они попали в дурдом на целых десять лет? И главное, почему приговор в отношении тебя отменили через три года, а пробыл в психушке еще семь лет?

– Потому что никто обо мне не вспомнил. И кроме упреков сухарями, ничего от вас не знал. Ты – врач! А меня вылечил чужой человек. Поверил в мои возможности. Добился своего. Спасибо ему на том. А ты кто для меня? Бывшая жена! Что общего у нас с тобою, кроме сына?

– Ты к Павлику не имеешь отношения. Я его

растила. Если рассчитываешь жить в его семье, заранее говорю – не выйдет! Его жена тебя не примет.

– Не беспокойся! На его жилплощадь не посягаю. Даже на эту квартиру, на ее часть, не претендую. Найду себе угол. Не останусь на улице. Ведь среди людей живу. А они даже собак у себя держат.

– Я тебя тоже не гоню. Живи. Но не посягай на мою личную жизнь. Не требуй заботы и ухода. Сам говоришь, что я лишь бывшая жена. А значит, ничего общего между нами быть не может. Мы слишком разные. И я много раз пожалела, что связала свою судьбу с твоей.

– Мне жаль тебя! Но прошлое не вернуть. Иначе и я не оказался бы под забором у судьбы. Где-то просмотрел свое. И все же верю, мое от меня не потеряется. Ну, а предложеньем пожить в своей квартире, конечно, воспользуюсь. Хотя бы временно. Не думаю, что надолго это затянется. Что-то подыщу, – привез к вечеру свои пожитки и расположился в углу спальни.

Вскоре Николай получил новый паспорт, трудовую книжку, оформил пенсию. Небольшой она получилась. Если рассчитывать только на нее, то за вычетами квартплаты и всех услуг оставалось лишь на хлеб и чай. А потому пришлось снова искать работу.

Возвращаясь домой, Калягин скупо здоровался с Арпик и, ни о чем не разговаривая, шел к себе на раскладушку. Там, в одиночестве, обдумывал, куда еще попробовать устроиться?

«Может, вернуться в Сероглазку? Но к кому? Без родни, без угла делать там нечего. Была когда– то родня! Осталась одна Ольга, да и та скрипит, как старая клюка. У всех детей по очереди ночует и все на кухне, на полу, в уголке, чтобы не помешать. Иначе выгонят взашей, как собаку. Эх-х, Ольга! Рожала детей для радости. А вырастила – на горе! И никому из них нет дела, каково тебе в том углу? Ведь о смерти Бога просишь, кончину вымаливаешь себе. И это при детях, внуках! Всю жизнь для них старалась, из кожи вон лезла, себя не щадила, а что получила? Чем счастливее меня? Иль легко тебе видеть, как дети твои меж собой грызутся из-за старых избенок? И тебя попрекают тем, что не смогла отстроить хотя бы еще одну? Интересно, как они станут поминать нас с тобой, когда умрем?»

– Николай! К тебе пришли! – послышался за дверью голос Арпик, прервавший невеселые раздумья.

Калягин удивился, кто мог вспомнить о нем, да еще вечером. Спешно одевшись, встал, вышел в прихожую. Увидел молодого, рослого парня.

– Не узнали? Я с тех пор сильно вырос! Я – Максим, ваш племянник, сын Ольги! Вашей сестры. Вот приехал к вам поговорить, – переминался с ноги на ногу. – Мы в последний раз виделись, когда я еще мальчишкой был! В школе учился. Теперь уж сам сына имею. Все хотел вас навестить, – не решался сразу заговорить о причине визита.

– Ты выкладывай враз, с чем приехал? И не мели, что по мне, как родственник, соскучился. Это байки для женщин. Мне правду выложи, что точит и пригнало сюда? – глянул на Максима, усмехаясь.

– Мать ваша, помирая, оставила завещанье, в каком повелела передать ее дом вам. Чтобы, когда вернетесь, в том дому жили. Ну, пока вы в тюрьме сидели, дом моя сеструха смотрела и жила в нем. А теперь участковый прознал про ваше возвращенье и требует, чтоб сестра выметалась из избы вместе с детьми. Чтоб для вас дом освободила и привела б его в порядок!

– И что? – перебил Максима Николай, увидев, как нелегко тому говорить о причине приезда. Он заранее догадался, о чем будет просить племянник. Вспомнил, как относятся к Ольге дети и, скрутив шиш в кармане, подумал про себя: – Вот всем вам! Не обломится! Не точите зубы! Заберу к себе Ольгу. Станем с ней по-стариковски в одной избе жить! Сами!

– Ты хочешь, чтоб я его тебе отписал? – глянул на Максима, рассмеявшись.

– Ну, нет! Мы купим его у вас! Как полагается! Домишко вовсе старый, как курятник! Плюнь – рассыпется до венцов! Сплошная гниль!

– А зачем тебе такая изба? Поставьте себе новую! Чтоб детям на всю жизнь хватило!

– Так, чтоб дом строить, надо где-то жить.

– Иль у сестры не помещаетесь? Иль она не хочет углом поделиться? На что вам старая камора? Идите к ней, живите и стройтесь!

– Легко сказать – идите и живите! У всех детей больше, чем блох. Ступить негде. А и сестра в тесноте мается. И ее дом на ладан дышит. Ему уж скоро век будет. Крыша завалилась. Полы прогнили.

– А вы на что?

– Работаем все!

– Где? Детей стружите? Так на это ума не надо. А маманину избу никому не отдам и не продам. Сам в ней жить стану! А то вы родню вспоминаете, лишь когда самих припекло. До того даже имя запамятовали.

– Нет! Помнили! Всегда!

– Будет! Сказал, сам жить буду и все на том! – обрадовался Николай, что нежданно-негаданно вновь оказался хозяином дома.

Максим еще пытался уговорить Николая продать дом. Но тот отказался наотрез. И племянник, забыв о родственных чувствах, ушел не попрощавшись.

Арпик слышала весь разговор Николая с Максимом. Поняла, что человек не сегодня, так завтра уедет в Сероглазку навсегда.

«Он выживет, если не влипнет снова в какую-нибудь неприятность. Если ему повезет, поставит дом на ноги, заведет хозяйство и забудет навсегда меня и сына, и внуков. За весь месяц, что жил здесь, даже не попытался наладить хотя бы видимость семьи», – думала она.

Николай уже собирал пожитки.

– Может, внуку позвонишь? – напомнила Арпик.

– Зачем? Он обо мне знает больше, чем я сам о себе!

– А с внучкой?

– Пусть немного повзрослеют, когда перестанут верить бабьим сказкам, тогда поговорим. Ты ими сына у меня отняла! С внуками, если доживу, не получится у тебя такое!

Николай приехал в Сероглазку ранним утром. И сразу пошел в дом матери.

До боли знакомая улочка. Здесь всякий дом помнил его еще ребенком.

Вот эту калитку он всегда проскакивал на рысях. В этом дворе жил самый драчливый петух, какой хуже собаки гонял от дома всех, кто появлялся поблизости. Гонялся и за Колькой, клевался нещадно. Пока кто-то, выведенный из терпенья, не свернул задире шею.

А вот на этот забор Колька влетал от страха перед черной козой. Бодливой и злой, как сто чертей.

Здесь, в этом дворе, вместе с ровесниками воровал крыжовник. Своего полно было. Но ворованный всегда вкуснее.

В этом доме жил его друг – Толян. Мать говорила, что уехал он учиться на военного. Стал летчиком-испытателем. И, на пятом году разбился-на– смерть. Хоронили его в Сероглазке. Николай тогда был в зоне и на похороны друга приехать не мог.

Здесь – большая семья жила. Только детей – десять человек. Все повыучились, разъехались. И только стариков изредка навещают внуки.

А вот тут жила бабка. Самая вредная. Говорили, что она и в молодости была такой. Троих мужей пережила. Дети от нее убежали куда глаза глядят, едва получив паспорта. Куда они подевались, никто не знал, никому не писали, чтоб мать адрес не узнала. Но кто-то живет в этом доме и поныне. Вон из трубы дымок вьется, значит, теплится жизнь чья-то, но в радость ли она живущему здесь? – сворачивает на боковую улочку. Идет неторопливо.

– Кажись, Николай приехал! – слышит голос старухи с лавочки возле дома. Здоровается, ему отвечают приветливо:

– Приехал! Ну, то-то! Как ни хорошо в гостях, а дома – краше!

Дом матери… Николай остановился. Как давно он не был здесь. Уходил, пусть не мальчишкой, уже мужчиной, но полным сил. Не думалось и не поверил бы, что столько лет разлуки лягут меж тою и нынешней встречей.

Дом, словно обрадовавшись, сверкал окнами, отмытыми до блеска, побеленными стенами, покрашенными забором и ставнями.

На крыльце лениво развалился рыжий кот. Он чувствовал себя хозяином. И с удивленьем посмотрел на человека, переступившего его. Как посмел?

Но Николай не оглянулся. Вошел в дом не стучась.

– Это вы? – грохнула на пол гора тарелок из рук бабы. – А мы думали, что Максим шутил! Вы ж вправду приехали! И охота вам после города в деревню? – подбирала осколки в ведро.

Николай рассмеялся:

– Не в деревню, домой приехал! Да только вам этого не понять!

– Коля! Милый братец! – вышла из кухни Ольга и повела Николая в зал – чистый и светлый, каким он был при матери.

– Насовсем домой? – спросила, всхлипнув.

– До конца!

– Слава Богу! Давай, располагайся, где и как тебе удобнее. Думаю, уживемся вместе? Ить не могут родные мешать друг другу…

– Поживем, увидим, – ответил скупо.

Вскоре Николая обступили племянники. Их

было так много, что имена запомнить сразу оказалось трудно. Один, самый маленький, влез на колени. Пригрелся и уснул. Второй на шею взобрался с ногами, требует покатать. Другие просят рассказать о городе, о машинах и самолетах. Девчонки тихо на стол накрывают, краем уха к разговору прислушиваются. Из рассказов взрослых немало слышали о Николае. Потому любопытство сжигало и страх. Не шутки, аж три раза в тюрьме сидел и живой остался. Даже из дурдома вышел! И сидит, никого не кусает и не колотит. А уж про дураков сколько всякого слышали… Нет! Этот вовсе не похож на них… И бабка его не боится! – Осмелела ребятня окончательно.

– Николай! Вот радость! Вернулся! С приездом! Узнаешь? Ну и хорошо, что не забыл! Пошли ко мне! Чего киснуть с бабами? С ними еще навоюешься досыта, когда охота будет! – позвал в гости друг детства Алешка и, не обращая внимания на обиды и упреки Ольги, увел Николая к себе.

– Давай выпьем за встречу! Ведь сколько лет не виделись. И жизни наши, считай с детства, как ручьи, только в разные стороны разбежались…

– Ты один живешь? – огляделся Николай.

– Один, как пень гнилой! И не жалею о том. Никого мне теперь не надо. И я никому не нужен! Вон, ко мне сами бабы приходят. В жены набиваются. Одна даже со сберкнижкой притащилась. Мол, не с голой задницей к тебе прошусь. На счету имею кругленькую. Да ведь меня не купишь! Я – бесценный! Так иль нет, Коль? Покуда мужик в силе, он человек! Когда их нет – говно! А эта деньги показывает! Дура набитая! На нее глянешь и все тут. Что имеешь – само отпадет. Какими сберкнижками потом воротишь прежнее? Иль я всякую ночь ее харю должен стольником закрывать, чтоб не усраться, ненароком глянув на ее рыло? Не-е,

Коля, мужик живет, покуда самого себя уважает. Чуть забылся, крышка! Вмиг у этих стервоз под каблуком. Иль того хуже, под подолом. А у них там – полдеревни! Вот и гадай, каким по счету стал? В гробе видел такое счастье!

– Алешка, кончай брехать! Хотя бы мне! Ты по детству еще кобелем стал. Хочешь сказать, что нынче без баб обходишься? Сколько за неделю меняешь их? – прищурился лукаво Николай.

– Ну что ты! Это раньше бедовым был. Надень по три бабы не хватало! Теперь по две в неделю – и по горло!

– Во! А уже шесть десятков! Потому один, что с одной бабой больше недели не стерпишься! Надоедают скоро!

– Приедаются быстро! То мой грех! От того Катерина сбежала от меня! Обозвала старым кобелем и ушла жить к старшему сыну. Они на меня обиделись, все поголовно. Ну и хрен с ими! А ты-то как?

Николай рассказал о себе, об Арпик, Пашке и Андрее. Посетовал, что не мог встретиться с внуком. Уж слишком испозорили его перед мальчишкой.

– Твой внучок еще золото. А вот мой сорванец Васятка, старший внук, знаешь, как надысь осрамил меня. Козу привел во двор! Облезлую. Пока я сено с мужиками ходил косить, он успел напакостить. Мало, животину привязал к крыльцу, так еще, засранец, венок ей на рога напялил. И бабкину фату, в какой венчалась. Исподнее натянул на нее. Я пока домой пришел, ту козу все видели. И едва кто встретится со мной, со смеху уссывались. Знаешь, как называли? И теперь в козлоебах живу. А кто это мне устроил? Да все она – Катерина! После серебряной свадьбы отмочила! А ты на своего внука жалуешься. Я вон без тюрьмы по макушку обгажен!

– Алешка! Ты хоть за дело!

– Это я? Разве с козой был вблизях? Ты что? Офонарел? – взвился хозяин.

– За баб тебе отомстили. А мне за что?

– Тебе? За дурь! Бабам нельзя верить. И кнут для них завсегда в руке держать! Чтоб не промедлив, поперек и вдоль хребта.

– А жить с нею как потом? Тоже под кнутом? Я так не смогу!

– Ну, уж и не придуривай! Полсвета так маются. А коли не хочешь, один живи! Вон у нас бригада сколачивается. Из мужиков, таких, как мы с тобой. Поедем в тайгу на заготовку леса для домов. Сами строить будем. Уже есть подряд на десяток изб. Все с нуля, все своими руками. И бревна, и фундамент. И сам сруб, и печка, и полная доводка. Заказчик, а это все свои – целиком и полностью все оплатит. Давай с нами! Заработаем. Заодно пчел вывозим туда. Мед будет на всю зиму. Соглашайся. Я – бригадир. Нас больше десятка набирается! Думаем, к Новому году первый дом закончить. А то с этой сраной пенсией на приличные поминки не насобираешь! Тут, что ни говори, приработок будет! Да и пора тряхнуть мох с пуза. Прокисли уж на лавках сидючи! И тебе с бабьем воевать не к лицу! Пошли их всех туда, откуда выскочили. И с нами! Как когда-то! Ведь ничего не изменилось. Мы – прежние! Соглашайся, Николай!

– А как с сдой? Всяк свое? Иль кто-то в кашеварах будет? – спросил Калягин.

– Бабы наши вызвались подмочь. Каждую неделю меняться будут! – подморгнул Николаю и добавил: – Им – приработок, нам удобство.

И Николай согласился.

Не успев запомнить всех племянников, уехал в тайгу вместе с мужиками через три дня.

Для заготовок строевого леса бригада выбрала самый глухой участок тайги, где, как сказал лесник, нога человека не ступала с полвека, а зверья – видимо-невидимо. И все непуганое…

Калягин, едва добрались до чащобы, за шалаш вместе с другими взялся. Решили, один на двоих с бригадиром. Другие тоже попарно разбились. Всяк себе место облюбовал.

– Колька! Давай здесь! Тут посуше и в тиши! Ветер не достанет. И все подходы видны. Чуть какая зверюга, враз приметим. Завалим! – позвал Алексей.

– Ага! И в спальный мешок ее! Пока не очухалась! – расхохотались мужики.

– Бэ-э-э! – проблеял кто-то из них, напомнив Алексею козу в фате. Тот вначале взвился, но быстро забыл, на что осерчал. Принялся рубить ветки для шалаша. Николай тем временем расчистил место, вырубил колья, вбил их, потом перекладину. Сделал остов. Стал укрывать ветками, еловыми лапами. Увязывал, чтоб не растрепало ветром, а дождь не промочил бы шалаш насквозь. Вместо двери – сплел откидной мат. Внутрь наносил веток, нарезал травы. Еще мат положил сверху. Поставил жестяной лист жаровницу, для тепла, чтоб горячие уголья могли согреть шалаш на ночь. И оглядев сооружение, остался им доволен.

Для поварих делали шалаш сообща. Старались, чтоб ни одна капля дождя на баб не упала и не промочила ни одну.

Пока бригада занималась жильем, расчищала общую площадку для стола, женщины уже готовили первый походный ужин. Запах жареного сала.

грибов понесся вокруг деревьев, кружа голову людям и зверью.

Вот уже и дрова готовы к завтрашнему дню. Их заботливо укрыли рубероидом. Воды полные баки наносили. Все шалаши готовы, площадка выровнена, утоптана. Стол закреплен намертво. Возле него скамьи. Осталось натянуть пленку над ними и над кухней, чтоб дождь не доставал. Понадобились столбы. За ними пошли гурьбой. Всем хотелось отделаться поскорее, чтоб завтра спозаранок взяться за работу.

К сумеркам все было готово. И повариха позвала мужиков к столу.

Едва взялись за ложки, дикий крик сорвал всех со скамеек. Орал кто-то в кустах. Матерился по– черному.

– Кто это? – огляделся бригадир, пересчитывая мужиков по головам. Вроде все. А кто блажил? – бросился в чащу напролом, ухватив топор в руки.

Оттуда навстречу ему мужик, запутавшийся в портках. Лицо от страха перекошено, побледнело. Но уже пытается улыбаться.

– Ты чего, Савелий? – заикался и хохотал бригадир.

– Чего, чего? Не видишь? Припутала лярва! Я ж по нужде отскочил в кусты. А она там жила!

– Кто? – обступили мужики.

– Ведмедка!

– Сбежала? – спросил Николай.

– Ага! Издохла! Вон там, в кустах! Я как заблажил! Она ж малину жрала. Я и не увидел. Об меня споткнулась.

– Да ты что? Глухой или ослеп?

– В ее сторону не глядел. В другую был повернут. К ней – задницей. И не услышал. Ветер от меня на нее. Ведмедица переступила и мне лапой на всю жопу. Я с перепугу и заорал. Мало когтем подрала, чуть все всмятку не пустила.

– Она тебя за кучу приняла!

– Потому испугалась, что в жисть не видела, чтоб кучи человечьим голосом матерились!

– То мое счастье, что вонь мой родной запах отбила. Иначе заломала б. А так, сама сиганула в кусты. В деревьях башкой застряла. Там издохла.

– Пошли, мужики! Не пропадать же добру! Освежевать медведя надо. Мясо перенести. А тебе, Савелий, спасибо от всех! Охотничек ты наш! Кормилец! Почаще в чертолом бегай по нужде. Только яйцы в руках держи, чтоб ненароком тебе их не отдавила иль не откусила какая-нибудь лахудра, – пошел Алексей в чащу и по запаху нашел сдохшую медведицу, на радость бригаде и поварихе.

Спать легли уже в полночь. И, едва погас костерок, мужики услышали первый голос рыси. Она сидела где-то на верхушке дерева совсем неподалеку.

– Тьфу, черт! Уже завопили. До холодов

далеко.

А у них уже гон начинается! – серчал бригадир.

Николай подтрунивал над ним. Тот отвечал незлобливо. Но вскоре оба уснули.

В лесу всегда хорошо спится. Особо,когда на душе спокойно, не точат заботы. Люди, привычные к тайге, не пугаются ее голосов, звуков. И все же под утро вылетел из шалаша Тарас. С визгом встал на четвереньки. Кто-то залез за пазуху. Несносно кусался. Мужику расстегнуть бы рубаху, да спросонок забыл, как это делается. Стоял на карачках перед шалашами, лягался, грозил кому– то, сидевшему за пазухой. А выволочь оттуда не решался, покуда повариха не подошла. Расстегнула рубашку, из нее ежик вывалился. То ли от мата, то ли угроз испугался, мигом скрылся в тайге. А мужики весь день смеялись над Тарасом. И не заметили, что заготовили бревен на целый дом. Никто не валился с ног, не жаловался на усталость.