Текст книги "Утро без рассвета. Книга 1"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц)

– Без волков? По-моему, зверье лучше жить без них станет.

– Черта с два. Сдохнет лиса от старости – беда. Заяц слабый

начнет плодить – тоже плохо. Чума без волка в тундре начнется. Слабых зверей она наплодит. Волк – навроде дворника в ней. Все плохое подбирает, нельзя без него.

– Значит и я заместо мусора! – побледнел Муха. Старшина даже голову не повернул.

– Волк особый. Я его целый год выслеживал. Именно его. Убить хотел. Но остров большой. Сам понимаешь– есть куда убежать, где скрыться.

– А как – ты его узнал? Они все одинаковые.

– Этого я пометил. Ухо у него прострелено. Выделывал – видел.

– Нашел с кем враждовать! Что он у тебя – пайку украл что-ли?

– Хуже, – умолк старшина.

– Тебя как звать-то? – спросил Муха.

– Николай. А тебя?

– Сенькой.

– Ну вот и познакомились наконец-то!

– Так скажи, что волк этот тебе сделал? – не вытерпел поселенец.

– Давно это было. Приехали сюда на лето школьники. Помогать на путине. Рыбу обрабатывали. Так вот один мальчуган особо любопытный был. Тундру любил крепко. Как минута выберется – убегал. Этот гад и поймал мальчишку. Тому огольцу лет десять было. Не больше. Только кости нашли. По клочьям одежды узнали.

– А откуда ты знаешь, что именно этот волк его сожрал? – удивлялся Сенька.

– По следам. Я их во сне даже видел долго, у него когти передней правой лапы сбиты были.

– У каждого в жизни свой волк имеется. И своя обида на него. У меня тоже один на примете. Тоже своего часа жду, – вспомнил Муха о Скальпе.

– А что он тебе сделал?

– Жизнь погубил. Вот из-за него сюда попал. Лютее его никого в свете нет, – крутнул головой Сенька.

– Сам-то ты тоже не одну жизнь загубил? Верно за то и наказан?

Яхоть «понт» [21]21
  Польза, выгода, прибыль (жаргон)


[Закрыть]имел. А этот… Ну за что меня окалечили? Ведь

и не мужик, и не человек, – жаловался Муха.

…. «Понт»? Ишь какой! Загубить-так с «понтом»? А если в тебе кто-то «понт» сыщет?

Чья возьмет! – ответил поселенец. И добавил зло: – Вот ты, к примеру. Озлился, что выпившим меня увидел. Бутылку пожалел. А н п– таешь сколько лет не видел? Неужто ты меня понять не мог? Яот чего угодно тогда мог отказаться. Но не от нее. Выпил и поверил, что жив, что не в лагере. Далеко от «шизо» и «кентов». Они мени чуть не убили из-за того падлы. Моего волка. Горе свое заглуши и и тогда меньше болеть стало. Я б тебе эту бутылку добром вернул бы. За то что не попрекнул. А ты…

—Ни бутылки жаль. Я в тот день тебе спирта десять литров принес большую канистру. Пей хоть задницей. Но не бери в моем доме без спроса. Терпеть этого не могу. Сам бы с тобой выпил в тот день за знакомство Да у тебя терпения нет. А ведь это НЗ был. На самый крайний случай берег. Бывает, вернешься с охоты – руки, ноги не гнутся. Весь простужен. Ну хоть сдохни. Жизнь не мила. Вот когда она мне пригодилась бы. А у тебя что за нужда? Горе заливал! Кто тебе виноват? После сладкой жизни всегда бывает горькая расплата. Я на войне был, когда ты как сыр в масле купался. Пользовался отсутствием мужиков и расправлялся с женщинами! А теперь сочувствия ищешь, на жалость давишь! Не на того попал. Я, браток, на флоте воевал. В глаза смерть видел. Ты хоть знаешь. Что такое торпеды? А я от них пять раз ушел. Это все равно, что заново пять раз родиться! А знаешь, сколько братвы нашей погибло в войну? Им надо было жить. Им. Они и за вас, говнюков, гибли. Вот если бы мой балтиец сюда попал! Но нет их! Не пришлют мне на помощь. Моя братва флотская по тюрьмам и лагерям не скиталась.

– Там у нас всякие были. И флотские. От тюрьмы, как от сумы никто не гарантирован. Думаешь – счастье, ан – беда на пороге. Она должностей не спрашивает. И ты не больно ерепенься. Не дюже начальник какой. Не шибко выбился, коль на досмотр за мной приставлен, – прищурился Муха.

– Нужен ты мне! Не хватало прохвостов всяких опекать. Я тебя сколько не видел? И еще бы видеть не хотел. Сам выплыл, как говно из проруби!

– Это я говно! – побелел Сенька.

– Ты! – подскочил Николай.

– Твое счастье, что тут я на поселении! Но даст Бог на свободе свидемся.

– Свидемся! Не беспокойся! Я тебе за надзирателя – всю шкуру пряжкой порву.

– Рви, падла! – рванул рубаху на груди Муха и подскочил к морячку. Но тут же отлетел, перевернув собою табуретку, ведро, развалив дрова у печки. – Ты на фартового! – подскочил Муха тут же. И, грохнув кулаком в висок Николая, вышел из дома, поклявшись никогда сюда не заходить.

Но через пару недель кончился запас папирос и продуктов. А Николай проходил мимо Мухи, как будто тот был дровяной кучей. Сенька урезал себя на харчах. Но и это не спасло. Продукты таяли. Чем меньше их оставалось, тем больше падало настроение.

Однажды он опять решился. Подошел к дому морячка. Увидел, что у того дрова кончились. Но, видимо, из гордости, не хотел брать дрова от коптилки. И носил их из тундры вязанками. Но этого не надолго хватало. И в доме стоял холод. Окна изнутри толстым слоем льда покрылись.

– Еще сдохнет, гад. А подозревать опять же кого начнут? Меня? Придется ему дров привезти, чтоб из-за него еще срок не получить, – велел сам себе Муха. И весь следующий день, покуда Николай был в тундре, возил ему Сенька дрова. Сухие. Крепкие. Сложил у порога, чтоб перенести быстрее. Не меньше трех кубометров наворочал. Старался. А вечером, когда темнеть стало, и морячек должен был вот-вот вернуться, ушел Муха к себе домой. Стал ждать. Как отреагирует старшина на его робкий шаг к примирению.

Шло время. Вот уже и одиннадцать часов. Ждать больше нечего. Надо спать ложиться. И только рубаху снял, шаги под окном услышал. Идет. Муха отвернулся к печке. Поднял с пола газету, в какую продавец бутылки завернула. Разгладил на колене. Сделал вид, что читает. Что тоже не лыком шит. Николай вошел в дом.

– Привет, фартовым!

– Здорово, матросня!

– Ты чего это устроил у моего дома?

– Дрова привез тебе. Прошлым одним не согреешься.

– Заботу проявил? – прищурился старшина.

– А хоть бы и так. Я – не ты.

– Чем же не угодил?

– Жрать мне скоро нечего будет. Без курева сижу. Последний коробок спичек остался. А тебе хоть бы что!

– Ты б так и сказал, – сконфузился Николай.

– Тебе скажешь, ты заместо хлеба торпеду предложишь, либо еще чего, – хохотал Муха.

– Ладно, хватит трепаться, пошли ко мне. Поедим. Я зайцев сегодня принес. Уже стушил. Пошли.

Сенька спешно натянул телогрейку. Быстро сунул ноги в сапоги. «Ведь к зайцу и выпить даст. Иначе быть не может. Сухая ложка горло дерет». – Думал Муха пыхтя.

В доме старшины жара стояла несносная. Но запах… От него у поселенца под ложечкой засосало.

Садись, располагайся, – предложил хозяин и, раздевшись, загремел ложками, тарелками, вилками.

Сеня сел поудобнее. Четыре дня на кипятке со старыми сухарями давали знать о себе. И голова закружилась. Поселенца стало тошнить. Он выскочил во двор. И, упав на снег, кричал больным желудком. В глазах зеленые звезды прыгали. Крутились заполошно. Режущая, злая боль сводила судорогой весь желудок. Руки коченели. А внутри все горело.

—Господи! За что мне такое! – стонал Муха.

– Сенька! Сенька, вставай! – поднимал его из снега Николай.

– Не дергай! Не трогай!

—Быстрее вставай! Идиот! – выдернул его из холода Николай. Схватил в охапку, втащил в дом, положил корчащимся комком на шконку. Засуетился. Судорожно вытащил из-под койки канистру. Налил целый стакан спирта.

– Пей! протянул Сеньке.

– Не хочу, —еле шевелил губами тот.

– Пей, говорю!

– Отстань! Уйди!

– Пей, скотина! – задрал ему голову Николай. Муха удерживал стакан, выпил спирт одним залпом. Откинулся на подушку. Николай отскочил к ведру с водой. Сунул в него полотенце. Мокрое приложил на живот. Через десять минут приступ прошел. И обмякший Муха едва не уснул.

– Погоди! Выдрыхнуться успеешь. Поешь сначала. А уж потом спать, – совал ему в руки вилку старшина. Сенька ел вначале неохотно. А потом во вкус вошел. Ел мясо, обжигаясь, торопливо.

– Не спеши. Ешь спокойно. Эх, дураки! Ведь вот вдвоем. Никого больше на острове нет. Чего не можем поделить. Все стычки. Нет бы по– людски. Так мы скорее сдохнем, чем помиримся. А кому это нужно? Ни тебе, ни мне. Война прошла. Лагерь твой тоже, позади. Нет его! Пора бы и позабыть, хватит! Здесь нам не обойтись друг без друга!

Сенька ел, отвечать было некогда. Странно, целый стакан спирта выпил, а не захмелел.

– Ешь, – подвинул ему еще одного зайца Николай. Муха едв ^.ауспевал глотать. Но потом глянул на старшину и неловкостало:

—А ты чего не ешь?

–  Нехочу.

– Не темни.

– Я уже поел.

– Тогда и я не буду.

— Даесть еще, просто желание пропало, я тут жрал, а ты подыхал с голода. Вот и я чуть душегубом не стал.

– Э! Кой с тебя душегуб? – рассмеялся Сенька. И, помолчав, сказал: – Зайца и того на капкан ловишь. Не стреляешь. А все от жалости. Волка и то только пометил. Убить не смог. Очко сыграло.

– И верно. Крови не люблю. Но вот насчет волков ты зря. Якаждую весну волчат гублю. Прямо в логовах. Десятками. Покуда малы. Бензином заливаю. Чтоб задохнулись. Не даю им плодиться. Иначе, кроме них на острове никого не будет. Есть пятеро, хватит, чтоб беды меньше было.

– А что ж волчихи? – удивился Муха.

– Волчицы людей боятся. Как только я подхожу к логову – уходят – Детей бросают.

—А не мстят.

– Нет.Я их повадки знаю. Сами по себе, без волка, они не кинутся на человека. Знают, не одолеть.

– А сами волки? Тоже боятся.

– Эти – нет. Эти не боятся. Но их всего двое. Не справятся в открытую. Но отомстить постараются.

– Как? – испугался Сеня.

– Просто. Один за мной уже следит. Всюду. Куда бы я не пошел, он неподалеку от меня. Своего часа выжидает. Когда я в тундре бываю, а потом возвращаюсь, всегда вижу, что и сегодня он за мною шел. Провожал, стерег.

– Это он тебе за волчат мстит?

—Да.

– А ты убей его.

– Не так-то просто. Он никогда мне на глаза не попадается.

– Так ты его не видел ни разу?

– Нет. Не видел.

– Так может это волчиха?

– Она на куст мочиться не может, – рассмеялся Николай.

– Поставь капкан на него, – предложил Сеня.

– Ставил, всю зиму. Он на него не попадает. Чует подвох.

– А чего он ждет?

– Своего случая. Может холод меня одолеет. Или покалечусь, а он прикончит. Или внезапность какую караулит. Не знаю. Только враг у меня имеется. Надежный. Этот ни одного промаха моего не упустит. Все увидит.

– Прямо как у нас! Как мы! – крутнул головой Сеня.

– Что ты имеешь ввиду?

– Малину, кентов. Тоже так. Наметил кого загробить, – ни на шаг не отпускаешь. Ждешь. Тоже своего. Все подмечаешь. И промахи, и удачи. Случается, кент провинился. Надо убрать, чтоб не стукнул. А он тоже душегуб. Не слабее тебя. Все знает. И тоже… Капканы ставит. На случай. Вдруг я в него попаду. Ну попадает тот, у кого первого нервы сдадут, либо память подвела, либо ума не хватило.

– Видишь ли, меж мною и волком большая разница. Я умею мыслить, думать. А он живет только злобой. Инстинктом мести. У него кроме злости нет ничего. Я же все рассчитываю.

– Черта с два! У него эта злость не голая. Он противопоставил тою жизнь жизни волчат. И взвесил по-своему, что ему его детва, ее жизни куда как дороже твоей. А как он их может сберечь? Только убрав тебя с пути. Вот! Именно потому, он не просто мстит и выслеживает злобой, он разумно стережет тебя. И не забудь, что он – душегуб и крови не боится. Знает, что ты не душегуб и крови боишься, о значит, слабее его. Иначе бы так явно не выслеживал. Покажи его мне. Я на него пойду! Поверь, что с острова рад будет сбежать, только бы со мной не встречаться. Знает, поди, как я с его собратом разквитался.

Он на тебя не пойдет. Ты волчат не губил. А убил его конкурент, соперника. Волк не станет мстить за волка. А только за волчат и волчицу. Их он всегда будет отстаивать. А волчицам хватает и этого. Они ни за кого не мстят.Так что на тебя не пойдет. Ты ему не враг. Наоборот. Услугу оказал большую.

– Давай вместе на него пойдем, – предложил Муха.

– Нет, Сеня. Жизнь дает каждому своих врагов и своих друзей. Она делит их по справедливости. У меня с волками свои счеты. Только свои. Ты тут не при чем. Я сам справиться должен. Сам! Без тебя! Ты себя с ними сравниваешь, восторгаешься их разумом. А у меня перед глазами все еще тот мальчишка стоит. Веришь, то, что от него осталось. И мне не до сравнений, не до восторгов. Правда, опыта маловато в убийстве зверей. Но ничего. Охота – есть охота. Никто не может сказать заранее ничего. Кто окажется сильнее – зверь или охотник. Кому повезет. Но поверь, я не люблю убивать. Это всегда жестоко и несправедливо. Но человек должен регулировать природу по разуму. И не давать выживать сильному за счет слабого. Иначе все слабые будут уничтожены.

– А так и надо. Не умеешь за себя постоять – сдыхай! Зачем слабый! Только жрать? – удивился Сенька.

– Тот ребенок был слаб потому, что волк не дал ему стать мужчиной.

– Я не о людях. О твоем.

– Ну предположим. Что ж! Тогда нам вместо зайчатины надо будет есть волчатину.

– Почему?

– Такволки всех зайцев сожрут на острове! А я хочу сохранить и тех, и других.

– А зачем такой ценой? Из-за паршивого зайца своего шкурой рисковать? Ить не казна какая. Не велика потеря! Не станет – ну и хрен с ними! Что? Больше жрать нечего?

– Ты понимаешь, что волки по льду смогут в поселок перебежать. Когда их станет много, они никому жизни не дадут. А в поселке дети… То-то. Пока им на острове еды хватает, они никуда отсюда не уйдут.

– А почему на мальчишку напал волк?

– Как на слабого! Знал, что осилит. Взял, что поближе. Вот я и хочу, чтоб это не повторилось. Хочу им внушить страх перед человеком. Отбить даже желание померяться силами. Ведь волк, попробовавший однажды человечины, обязательно повторит эту охоту. И мне нельзя с них глаз спускать. Два раза в году я убиваю волчат. И буду это делать покуда жив. И ты мне в этом не помощник. Убеждения разные. Ты знаешь, волк волку тогда горло перегрызет, когда один из них на грани смерти и не способен достойно защититься. Так что не надо. У тебя не с ними разногласия. Живи спокойно. Я сам справлюсь, – закурил Николай.

– То говоришь, что мы тут друг без друга не обойдемся. То – сам справлюсь. Попробуй тебя пойми – чего хочешь. Волки тебе помеха, я – тоже. Вроде, как с ними заодно. Чудак. Это ж как же я с зверями заодно? Разве такое бывает? Их много, а ты один, сам хочешь с ними сладить? Но их – пятеро! Так и нас хоть двое быть должно.

– Не надо. Помощи в этом не надо. А в жизни, в повседневном, нам с тобою, конечно, вместе нужно быть. Где ты мне поможешь, как сегодня, где я тебе.

– Имеешь в виду мелочи?

– Ну да! – подтвердил старшина.

– Значит так, тряпки – вместе, жизни – врозь?

– Мы сами разные. И даже слишком. Потому возможное. – вместе, а уж разное – порознь.

– Понимаю на что намекаешь, – вздохнул Муха и поднялся из-за стола.

– Пойду я! Не стану мешать гордому одиночке. Живи, как знаешь, только харчей мне привези. Может и я научусь жить по-волчьи.

– Это почему?

– Они тоже живут вместе, а жрут врозь. Добычу ловят вместе, а кусок всякий себе больше урывает. Как в малине. Только что они на дело ножей не берут. А так– совсем кенты. Вот их жизнь ты мне и предлагаешь. Но ничего. Я к ней привычный. Только не думал, что ты мне это предложишь. От тебя не ждал. Но, видать, и верно говорят – спаси волк человека, тот все равно будет думать, какую выгоду волк ищет теперь. Так кто же из них больший зверь? В драке сойдутся – оба рычат. Дерутся до смерти, всяк другому не верит, в живых оставить боится. Знает – выживший победу не простит. А победитель – волк или человек – неважно, потом всю жизнь, помыкает тем, кого однажды победил. Покуда не сдохнет, либо зубы на соплеменниках не поломает. Такова природа. В каждом из нас зверь сидит – злой, свирепый. Только у волка это от природы, а у нас… Пожалуй от того, что в каждом встречном, себе подобном, мы самих себя узнаем. И еще не зная– в глотки друг другу вгрызаться готовы. А за что? Видать за то мы и ненавидим других, что они нам себя слишком напоминают.

– Это ты брось! Да и что ты в жизни понимаешь, что видел и ней? Ты не знаешь, какими бывают друзья.

– У вас – друзья, у нас – кенты. Какая разница?

– Большая. Меня друзья от смерти спасли. И не раз. Катер наш торпеда потопила. В войну. Меня оглушило. Как в воде оказался – не знаю. Спасательный круг удержал. Его на меня мой друг надел. Покуда сам на воде держался. А потом он утонул. Я этого не видел. Он утонул, хотя мог спастись. Он ради меня! Понимаешь ли ты это? Фартовая твоя душа! Тебя когда-нибудь спасали твои кенты? За тебя умирали добровольно?

– Нет! У нас дураков не было.

– Что? – растерялся Николай.

– Сам попал в переделку, сам и выкручивайся. А чем жизнь кента хуже моей? Иль ему неохота жить? Нет! Такого даже по кайфу не бывало, чтоб кто-то свою голову невинную заместо дурной головы подставил.

– При чем тут виновные? Война была.

– Дак я ж там не был. Я про нас. Ведь в малине как – попадаются по глупости, а уцелеть могут умные. Так нешто – кто уцелел должен за меня свою голову подставить? Это же смешно! Ну возьмут его, – законопатят вместе со мною. Вместе срок стали бы тянуть. Кому это нужно. Нет. Благодарствую. Не надо меня спасать и сам ни за кого свою голову в петлю не суну. На себя всю жизнь рассчитывал, так надежнее. Уж попался, так сам. Сам и ответил. А то кто-то попух, а я его спасай. Даже обидно.

– Вот видишь, а у нас о своей шкуре так не беспокоятся. Жизнь друга важнее своей головы.

– Не бывает такого.

– Случается. Я ж тебе рассказал.

– Но это один такой, выискался. Видать напился до свинячьего визга и спутал свою голову с твоей. По-нормальному так не бывает.

– Как не бываете Я тоже своего друга выручил. Рулевого. Его в руку ранило. А тут– бой. Я за управление встал. Его прикрыл собою. А проход в бухту был узкий. Я начал маневрировать. И вышел. А вот лицо мне все осколками в тот день порвало. Но ему, возможно, жизнь спас. Он с простреленной рукою не сумел бы уйти от, эсминца немецкого. А значит – всем нам крышка была бы.>

– Так это ж ты, но не он! Он о тебе не думал, что угрохать тоже могут. И спрятался. Согласился. Ему от того лишь спокойнее.

– Да не во мне дело. И не в нем одном. У нас на корабле – экипаж. Это же не только мы с ним. Целая команда! Ими рисковать нельзя.

– Им нельзя – тебе можно. Ишь как! Хитро. Вся компания за одну спину – кыш! Герои..

– Не смей так говорить! – побелел Николай.

– Ладно. Не буду! Твои они. Сам с ними и разбирайся. У каждого свои кенты, своя работа, свой кусок. И смерть своя. Ее могут приблизить, прежде всего кенты. А вот жизнь продлить никто не в силах.

– Тебя твои кенты совсем испортили.

– Меня никто не портил. Я какой есть – такой и родился.

– Ну и чем гордишься? Ведь нечем! Где кенты?

– А где твои друзья?

– Мои? На материке. Пишут. В отпуске встречаемся,

– И все?

– А что еще?

– Я со своими, когда поселение отбуду, тоже встречусь.

– Так то – твои! – злился Николай.

– А чем твои лучше моих? Они б хоть приехали сюда помочь тебе волка убить. Он же не эта – не торпеда и не эсминец. Его руками задавить можно. Особенно за друга. Ты же их спасал.

– Мелко бы я ценил своих друзей. А кроме того, тогда была война. Сейчас другое дело. Друзья для сердца, для памяти должны быть, а не для того, чтобы заботы свои на них вешать.

– Ладно. Что там, каждый берет на «дело» того, кто его устраивает и это неоспоримо. Я пойду. А то мы снова до кулаков договоримся, – шагнул к двери Сеня.

– Погоди. Я все хочу сказать тебе, что дров ты наготовил достаточно. Завтра в помещении работать начнешь. Корзины будешь плести для госпромхоза. И я с тобой. С неделю. Пока научу.

– Корзины?

– Да. А что?

– Я что? Дед?

– Это работа!

– Видал я ее!..

– Остынь. Это для рыбы. Для икры. А кто их делать будет? Велено, надо выполнять. Не для себя прошу. Не из прихоти.

– Еще бы чего не было.

– Значит, договорились?

– Попробуем, – помялся Муха.

– Почему так?

– Мы ж с тобой дня не выдержим спокойно. Обязательно подеремся. А потом опять разбегаться надо. Хорошо хоть есть куда. А то что бы делали? Давно бы в глотки вцепились друг другу.

– Ну это ты оставь.

– Давай попробуем. Но если что– я снова на дрова, а ты уж как хочешь. Сам эти штуки делай. Кстати, так для тебя и безопаснее. Твой волк глядишь и забудет про тебя за это время.

– Хватит об этом.

– Да я не смеюсь.

– Значит, я завтра за продуктами. А ты дом протопи', воды привезешь, чтоб лозу вымочить. Да и в доме порядок наведи, чтоб грязь в глаза не лезла.

– А сколько их надо?

– Чего? – не понял Николай.

– Ну этого, что делать надо.

– Двести корзин.

– Не много ли?

– Таков заказ.

– Ладно. Покуда я на поселении, не шибко откажешься. Сделаю. Только где работать станем?

– В соседнем со мною доме. Устраивает?

– Хорошо. Ну, до завтра.

– До завтра, – ответил Муха, выходя из дома.

.. В эту ночь ему не спалось.

Гребуетмною. Ишь, намекает, мол куда с таким мурлом прешься? Убийца! Преступник. Всю жизнь по лагерям провел, а теперь в друзья набиваешься, иль разницу не видишь? Кто ты, а кто я? Пусть не сказал, но намекнул, что между нами пропасть. И моста через нее не перекинуть ни ему, ни мне, – думал Сеня. – А хотя на что я сетую? Он ведь иначе жил. Никого, кроме волков, не убивал. На нем ни пятна, ни клейма. Не то, что на мне. Уж и печати ставить негде. Всюду виноват. Кругом. Во всех грехах повинен. Разве может он со мной на одну доску стать. Согласиться в душе приравнить себя к убийце? Это ж все равно, что в пропасть головой. И он на последнее скорее согласиться, чем примириться со мной. Разные мы. Слишком разные. Хоть и человеки, и оба мужики. Но это с виду, а середки – ничего общего. Как два кармана. В одном – деньги, в другом-шиш. Да и мне до него уже не добраться. Не шагнуть. Шибко пропасть широка. Прошлое, как страх – за задницу держит, не дает сил шагнуть. А и шагни, так куда? Он не подвинется для меня. А срываться в пропасть – стоит ли? Опять же и было бы из-за кого? К нему сделай шаг, а он кулаки наготове. Не лезь! Не ровня! Да и на что он нужен кому? Было время – спасали, покуда понт от него был. А теперь среди своих ему места не нашлось. Не с добра же здесь на острове живет. Мало чем лучше меня. Так я хоть не по своей воле. Этот же, имея друзей, один остался. Как мытарь. Так я зато весело жил, а он за то что дураком был! А итог один. Эх, судьба! Проклятая падла, – вздыхает Сеня, поворачиваясь на другой бок.

«Вот, к примеру, – Скальп – паскуда, ну кому его жизнь нужна? Что он доброго в ней сделал? Ни одного мужика поди, водкой не угостил. Не напоил допьяна! Никому папиросу не дал. А живет. И волк никакой за ним не ходит. Разве только я заместо зверя словлю его, как выйду на свободу. Уж я его не упущу», – рычит в поселенце зэк.

На утро он встал тяжело. Всю ночь во сне видел перед глазами кулаки кентов, оскаленные, перекошенные злобой, черной ненависть лица. Слышал угрозы, проклятья. Тело болело так, будто не во сне, а наяву его избили. Не щадя.

– Ох! Жизнь проклятая. Верно, спирт впрок не пошел. Вон, как всего ломает, – вздыхал Муха. И попив кипятка, тяжело ступая, направился к дому, указанному вчера Николаем.

Надо работать. Надо как-то жить, чтоб не отправили назад в лагерь. Здесь – этот матрос. Но от него кулаком можно отбиться, волка – можно задавить, за него и срока не прибавят. От кентов не отмахнешься. Их много… И как бы здесьни было плохо, все ж тут лучше, чем в лагере, – подходит к дому Сеня.

Едва он растопил печь, и та, задымив, пустила в комнату столб дыма, в дом вошел старшина.

– Привет фартовым! – сказал он.

– Здорово, торпеда! – рассмеялся Сеня.

– Дымишь?

– От лягавых маскируюсь.

– А где ж они?

– А волки!

– Ох! Ну и черт ты! – хохотал Николай.

– Боюсь, чтоб меня с тобой не спутали. Вот и подпустил. Мы завсегда в тумане, да в дыму работали. Одним словом – под шумок. Аты – иначе.

– Значит, контакты с волками налаживаешь?

– Ага! Заманю. А там и твоего врага приловлю.

– Хитро.

– Волк волка знает как поймать, – усмехнулся Муха.

– Все это хорошо. Но сначала пошли поедим. Тебе нельзя без завтрака оставаться. Заодно и тут печка обгорится. Дым выйдет. Отсырело все. С час нужно обогревать. А там и работу начнешь.

– Лады.

– Як обеду вернусь.

– Курева мне возьми.

– Помню.

– И бутылку. Тоже на запас.

– Спирт есть, весь бери. Твой он. Мне после контузии этим увлекаться нельзя. Голова болит от него.

– Ничего! Я за двоих один управлюсь, – ел Сеня и посмеивался.

– В этом нет сомнений, – хохотал Николай.

Позавтракав, они вернулись в дом.

– Сегодня протопи хорошо. Воду вот в эту бочку набери. И подмети здесь. Потом вот эту лозу видишь, еще на чердаке полно забит. Так вот ты ее в бочку сунь. Побольше. Пусть отмокает. А сам иди отдыхать. За корзины завтра возьмемся. А чтоб не скучно тебе было, вот папирос возьми. Пару пачек хватит до моего приезда?

– С лихвой.

Ну давай! Я пошел, – вышел моряк.

Сенька, вздохнув, подложил дров в печь. И, взяв ведра, пошел за водою. Он видел, как отчалил катер и, пробиваясь сквозь лед, пошел н поселку. Муха вздохнул. Набрал воду. И, разогнувшись, онемел. Прямо на берегу, откуда недавно отошел катер, сидел матерый сильный волк. Он рычал вслед виднеющемуся катеру. С клыков капала слюна.

Зверь даже не повернул голову в сторону Мухи. Не обратил на него н и милейшеговнимания. Вроде не было тут Сени, а если и был, то не был ею врагом. А другом. Понимающим его. Своим кентом.

У Мухи даже волосы на голове зашевелились. Не толькоморяк, а и этот зверь думает, что он с ним одной крови, одной породы. И враги у них общие.

Зверь с ненавистью смотрел на катер. И рычал. Вроде проклиная Николая, желая ему смерти. Вот только приблизить ее не мог. Далековато. И щелкал зубами зверь. Снег когтями рвал от досады. Кусал его.

– Ушел… Уше-е-е-ел! – кричал он, задрав кверху морду.

– Кур-рва хвостатая! Лярва! – кинулся к нему Сенька, сам не зная зачем, за что? С голыми руками! Кинулся на волка волком.

Зверь оглянулся на топот. Удивленно уставился на поселенца, вроде спросил:

– А тебе какое дело?

Но Сеню уже нельзя было остановить. Он летел как камень, падающий вниз. То ли на чью-то голову, то ли навстречу собственной смерти. Он не обдумывал. Бежал не размышляя. Волк отскочил на несколько шагов. И Сенька, с трудом изменив направление, помчался за ним. Зверь отступил еще. Словно выманивал Муху из села в тундру. Где каждая кочка – помощница.

Сенька скакал через сугробы, не останавливаясь. По пути кол; где– то вырвал. И, подняв кверху, побежал быстрее. Волк еще отступил. И приготовился к встречному прыжку. Но Сеня заметил. Миг и волчья оскаленная пасть клацнула у самой левой руки. Совсем незащищенной. Кол опустился на снег. Сеня резко развернулся. Секунда. Зубы зверя рванули телогрейку. Кол задел по спине. Еще прыжок. Удар в колено. Кол по голове хорошо проехался. Вон как глаза, от злости загорелись. Присел. Еще прыжок. У самого бока зубы полоснули. Кол по ногам пришелся. Взвыл от боли. Но не отступает. Опять прыжок. Сеня так замахнулся, рассчитав удар, что зверь мешком отлетел. Муха кинулся к нему обрадованно:

– Что, падла, получил?

Но слишком рано торжествовал. Волк подскочил, черные молнии глаза метнули. Как они были похожи в эту минуту на глаза Скальпа. Это он! Он! И кол, сжатый в руке, показался ножом. Надежным другом.

Но… Зверь понял. И, собрав остаток сил в комок, увернулся от удара. Размашисто, быстро побежал за село. На околице он присел! Поднял морду кверху. Взвыл коротко, словно поклялся отомстите и Мухе. А потом, сорвавшись, вихрем умчался в тундру.

Сенька ничего не рассказал вернувшемуся из поселка Николаю, а тот ничего особого не приметил. Работа вся была переделана и к Сене у него не было никаких претензий.

А тот долго молча размышлял, ну почему он кинулся на волка. Ведь тот и впрямь ничего ему не сделал плохого. А вот Николай? Ну кто он ему? Кто? Сосед? Так и Скальп был соседом. По бараку. Человек? Ну и что? Не рваться же вместо него в волчью пасть! Мужик. Но и это не довод! Хотя что ж – приступ был – он спас! Кенты и пих случаях орали: – «Молчи!» А то и матом… За сплетню чуть не угробили. Хотя и этот. За бутылку. Но он ему весь спирт отдал. Нею канистру. Сам. Не просил Сеня. Значит и впрямь не в бутылке /(ело. Не в ней. Нет! Украл! Без спросу! Кенты за это и убить могли. Хотя свои! Свои! А этот совсем чужой. Попадись тогда– угрохать мог! А вот теперь вступился. И ни за что! Смешно! Верно и впрямь гак бывает, что человек человека может спасти от смерти, приняв все па себя. А почему – да кто его знает? Но из стыда решил никогда в гом не сознаваться старшине.

А тот теперь каждое утро садился у печки. И, разобрав лозу, учил Сеню плести корзины. У Николая это ловко получалось. У Мухи – нет. Непривычные к работе руки – не слушались. Сеня чертыхался. Вскакивал. И только самолюбие – не уступать морячку ни и чем, снова усаживало его за дело.

– Слушай, а с чего ты убийцей стал? – спросил однажды Николай.

Сеня опешил. Но потом ответил:

– Так пришлось.

– Ну я вот немцев убивал. В войну. Так они – враги. А ты-то за

что?

– Тоже врагов. – Каких?

– Кентов. За что?

– За откол от малины.

– А зачем?

– Чтоб не «стукнули», чтоб выжить.

– И скольких убил?

– Тебе зачем? – огрызнулся Сеня.

– Всяк врагам счет ведет.

– Врагов много. Пришил только двоих. Больше не дали. Засыпали. Хотел и третьего. А он с лягавыми связался. На них работать стал. Да и что с него взять– налетчик! Продажная шкура! Тут и поймали.

– Ну и пускай бы малина с ними разделывалась. Ты зачем в это влез.

– Мне платили. Я и убивал. – А какой срок получил?

– Будь здоров! Да на Чукотке в лагере– за «суку» добавили. Полжизни по лагерям провел. А все из-за говна. Ведь не за здорово живешь. Облажавшихся убивал. Двое убитых, двое нет, вот и все, что есть на счету.

– А кличка у тебя была? – спросил Николай.

– Имелась. Как же без нее?

– И какая?

– Муха.Что? – не поверил Николай.

– Муха, такая кличка моя среди кентов.

– Ну и муха! Ты же погляди на себя! Что общего у тебя? Ты ж целый бык!

– Был бык. Да не стало. Осталась муха, – отозвался Сеня.

– Из-за чего же тебя так обозвали.

– Был случай.Просто так клички не дают, – замолчал поселенец.

– А тебе за что?

– Да-а. Что там особого. Откололся от малины один фартовый. Вор «в законе», медвежатник. По сейфам был большой мастер. Любой умел открыть без следов. Такие в малине – дефицит. Их берегут пуще глазу, ублажают. Все им дозволяется. Ну и этому. Тоже… Он и обзавелся бабой. Она ему мозги свихнула. Мол отойди, завяжи с ними. Он и пошел у юбки на поводу. А знал много. Слишком много. К тому же баба могла его заставить заложить всех нас. Один раз удалось же ей! А мы знали – бабы не умеют остановиться. Всегда мертвой хваткой в мужика вцепятся. Так и эта. Уж выйти замуж, так не за бывшего вора, а за раскаявшегося, за сознательного. Чтоб потом им всю жизнь помыкать. Ну и решила малина убрать его. Совсем. Меня на это дело и послали. Заплатили хорошо. Что ни говори, трудностей немало было. Жил этот медвежатник в общем четырехэтажном доме. А значит, попасть к нему надо было так, чтобы никто не увидел, не заметил и не заподозрил. А значит– глубокой ночью. К тому же и жил этот фрайер на четвертом этаже. В квартире бабы своей.