Текст книги "Утро без рассвета. Книга 1"
Автор книги: Эльмира Нетесова
Жанр:
Боевики
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)
Яровой, попрощавшись, решил зайти в милицию, ведь предлагал майор войти в комнату Беника, может ключи имеет. До утра не хотелось ждать. А рабочий день везде уже закончился.
– Ну как наша свидетельница? Хоть крупицу нужной информации получили? – спросил майор.
– Все, что она сказала было известно. Да и предположить не так уж сложно.
– Не орала больше?
– Нет. Замучили ее здесь сплетни. Сама себя скоро научится бояться. Тяжело ей. Ведь женщина. Помочь некому, а обидчиков хватает. Потому Беню она не осуждает. Понимает. Сама бита людьми и несправедливостью.
– Да. Жизнь сурова. Зачастую не только кого-то, себя не жалеем, – смутился начальник милиции.
– Я бы хотел посмотреть квартиру, где он жил. Где можно взять ключи?
– Там же пусто. Ничего нет.
– Это вам так хотелось. Чтоб и следов не осталось от него. Л мне, возможно, повезет.
– Сомневаюсь.
– Возможно, я тоже ничего не найду.
– Я в этом уверен.
– И все-таки… Ключи. Где они? У кого?
– Пошли. Я возьму их.
– Может я сам. Не стоит беспокоиться.
– То, что касается этого! Все, мое кровное дело!
– Ну что ж, я буду благодарен вам за помощь.
– Я забыл тогда. В разговоре. Потом вспомнил.
– Слушаю, – повернулся следователь.
– Ты, конечно, скажешь, что мы дали ему плохое жилье? Возможно, доведешь это до сведения начальства.
– Поэтому ты вдруг стал отговаривать, чтоб я к нему не заходил?
– Да мне, собственно, опасаться нечего. Жилье исполком распределяет, – покраснел майор.
– Да, но по вашим отзывам – кому нужно это жилье?
– Но что он такое для нас – вор?!
– Поселенец! – не выдержал следователь.
– Одно и то же!
– Его сестра, вероятно, не в такой развалюхе жила?
– Она – фронтовик! Не ему чета!
– Прежде всего она его сестра!
– Ну и что? – остановился майор.
– А то, что его жизнь и без войны в этом домишке ежеминутно была под угрозой! А она ждала чудесных исправлений брата!
– Ей нужно было привести его в свой дом? Под одну крышу с детьми?!
– Вот вы говорите– фронтовики! Гордитесь этим. Но ведь это в прошлом! Фронтовик сначала человеком обязан быть! И сегодня! А вы где эту человечность растеряли?
– Наше при нас. Я здесь с ним нянчился! Я!
– Ну и что? Это же ваша обязанность в конце концов – перевоспитывать людей! А зачем вас сюда направили? Единственный поселенец был в селе! Работал без замечаний. Ничего плохого тут не утворил. Выполнял правила техники безопасности. Ведь если бы он испортил отопительную систему, ни вас, ни его не похвалили бы. Спасли бы этим вы сестру или нет – еще неизвестно. А вот занятия в школе, работу в детских яслях, саде, сорвали бы надолго. А кого за это привлекли бы к ответу? Его! К тому же, останься живой его сестра, вы все равно о ней ничего ему бы не сказали. Храня ее авторитет. А и узнай он ее, она его на порог бы не пустила, чтобы не опорочиться в глазах села.
– Ты же его подозреваешь?
– Ив том есть доля вашей вины. Будь он здесь – все могло сложиться иначе! И, возможно, остался бы вне подозрений. А теперь! После Тигиля? После всего – конечно всякое возможно. К тому же, почему работа операционной целиком зависит от котельной?
И в случае аварии там, в операционной умирают люди? Почему вы не имеете там запасного варианта печного отопления. И причем до сих пор? Ведь перемороженность труб произошла не по вине поселенца! А вы его во всем обвинили. Вину сменного кочегара и свою бесхозяйственность оправдали?
– Печное отопление в больнице, а тем более в операционной запрещено правилами пожарной безопасности и сангигиеной – санврачом. Исходя из интересов больных. Их жизней!
– Что ж! Значит, лучше выполнить инструкцию, и пусть люди умирают в интересах собственного здоровья? – съязвил Яровой.
Майор опустил голову.
– Вот вы говорите, что Беник был преступником. Именно потому вы выделили ему такое жилье? Но Беника нет! А в доме живет семья! Обычная! Нормальная семья! Женщина с ребенком. И это в доме, находящемся в аварийном состоянии! Извольте объяснить
– почему?
– Затруднения с жильем, – буркнул начальник милиции.
– А вы знаете, как это называется на языке уголовного кодекса
– оставление в опасном для жизни и здоровья состоянии. А еще преступной халатностью. Я имею в виду и положение с операционной! Я не могу пройти мимо этих фактов как следователь, коммунист! В конце концов, как человек! И завтра же пойду на прием к секретарю райкома партии! Думаю, что в нашем с ним разговоре примет участие и ваш районный прокурор.
– Что ж! Идите! – побагровел майор. И добавил: – Подождите, я вынесу ключи.
Вскоре он вернулся. Молча отдал ключи и, повернувшись, даже не попрощавшись, пошел прочь от следователя, который не удивился такой перемене в отношении к нему начальника милиции и тут же направился к дому, где проживал ранее Клещ.
Дверь на заржавленных петлях занудливо заскрипела. Да, после отъезда поселенца здесь никто не бывал. Пыль толстым слоем лежала на всем.
– Аркадий внимательно изучал жилье поселенца. Вещей он никаких не оставил. На полке покрытая пылью небольшая стопка посуды забыта. Ложки, кружка. Нехитрые принадлежности уехавшего хозяина. На столе клеенка. Узор не различишь. Вся в порезах. Старая.
«Неброско жил. Приноравливался. Привыкал. Да не повезло тебе! Не дали. Не поняли. Но кто же ты? Кто? Убийца? Или просто чужой? Чужой среди людей? Кем ты стал? Чем жил здесь? Прошлым или будущим? О чем думал? Что будоражило и радовало?» – думает Яровой, оглядывая комнатенку поселенца. Отметил, что шторы на окне раздвинуты. Куда он смотрел? Подошел к окну. Встал на место прежнего хозяина. Из окна хорошо было видно больницу.
«Там умерла она!»– вспоминает следователь о скончавшейся в операционной сестре Бени. Стало понятно, о чем он думал в последние дни пребывания в Тигиле. Винил ли себя Клещ в чем– либо? Или уехал, так и не поняв, за что обрушилась на него эта внезапная беда? С кем он прощался? Жалел ли об отъезде, или радовался?
Он садится на табуретку. Облокотился о стол. Что-то зашелестело под локтем. Районная газета! Клещ выписывал? Прочел день выпуска – он совпадал с днем отъезда поселенца. Хотел было отложить в сторону, но вдруг заметил обведенный карандашом стих, помещенный на литературной странице. Он понял – строчки подчеркнуты рукой поселенца. Стал читать внимательно:
Порой посмотришь вслед годам И вспомнишь все нечаянно. И снова совесть по щекам – С размаху бьет отчаянно. И снова сердце надо сжать. Как память к нам безжалостна И только некому сказать – Прости меня! Пожалуйста!..
АЛИБИ
Яровой прилетел в Усть-Большерецк под вечер. И сразу стал узнавать, как добраться до совхоза «Октябрьский».
– Ой, милый, на что ж тебе туда ехать? Ведь измаешься весь. Ить дыра страшенная! Три транспорта сменить надо. Три раза ноги в руки брать, – сочувственно покачала головой сторожиха аэропорта, грузная, добродушная старуха.
Лишь через два часа нашел человека, еле согласившегося доставить его в поселок Октябрьский; от него до совхоза предстояло еще проехать и пройти около полсотни километров.
Угрюмый, изможденный лодочник долго возился с мотором. Он чихал, кашлял. И никак не хотел заводиться.
– Не бензин, а барахло, – ругался мужик и, поплевав на ладони, снова дергал шнур.
Резкий, холодный ветер пробирал до костей. Яровой проявлял терпение, молчал. Наконец мотор затрещал весело и мужик, оглянувшись, сказал, подобрев!
– Садись.
Лодка, осторожно разрезая воду, вышла на середину реки.
– Приезжий что ль? – спросил мужик.
– Да. А что?
– Только вас по потемкам и носит, – буркнул он недовольно.
Аркадий отвернулся от лодочника. Решив не отвечать ни на какие вопросы и не вступать с ним в разговор.
По обеим сторонам реки лежала тундра. Оттаивающая, она пустила в реку длинные тонкие слезы – ручейки. Мутила воду у берегов и плакала в реку звонко, не переставая. Лодка огибала повороты, то прижималась, к берегу, то, словно осмелев, выскакивала на самую середину реки. Урча боролась с течением, огибала затонувшие коряги, осторожно уходила от воронок.
Небо темнело, лодочник глянул на часы. Аркадий молча ждал конца пути. Вот лодка обогнула сопку, вышла на широкую вольную воду. Он заметил, что неподалеку в эту реку впадают еще две реки.
– Эта река называется Широкая. Сейчас ты ее увидишь во всей красе, – пообещал лодочник.
Минут через десять лодка обогнула еще один поворот и Широкая предстала во всем великолепии. От одного берега, до другого не хватает взгляда. Широкая, спокойная река неторопливо несла свои воды к морю, как щедрый подарок земли. Аркадий увидел на правом берегу реки огни какого-то поселка. Они приближались.
– Вот и Октябрьский! – вздохнул лодочник. Подогнав посудину к берегу, взял деньги и, круто развернувшись, тут же погнал лодку обратно.
Поселок Октябрьский. Он весь уместился на песчаной косе. С одной стороны его море омывает, с другой – река. Холодные ветры гуляют здесь в любое время года, в любую пору дня. От них нет надежного укрытия, нет спасения. Эти ветры всегда начинены песком. Он хрустит на зубах, забивает глаза, нос, уши. Он колет и режет лицо. Он набивается за воротник, в обувь. Он поднимаемся рыжим, хвостатым змеем посреди дорог и, взвихрив столбом к нему, несется угорело по улицам поселка, обгоняя мальчишек, собак. Сбивая с ног людей, стуча во все окна и двери. Заметает на ходу все пороги. Здесь даже цветы не поднимают голову от земли. Они стелятся по ней, прижавшись, как к единственной спасительнице от ветра и песка. Они такие маленькие и неброские, жалкие и живучие. И ни у кого не поднимается рука сорвать их.
Яровой осматривается. Куда податься? Разумнее, конечно, пойти в гостиницу. Отдохнуть ночь. А завтра продолжить путь. Но ему не терпится сегодня же добраться до совхоза во что бы то ни стало. Ведь убийца ходит на свободе. Дорога каждая минута.
Он идет к причалу. Может, хоть какое-нибудь судно пойдет к устью. Не идти же пешком к нему целых восемнадцать километров. И ждать, покуда хоть какое-нибудь судно или лодка перевезет на другой берег. На причале пусто и тихо. Суда стоят пришвартованные к берегу. Но ни одного человека на палубе, ни одного голоса. Все спали. Лишь сторож, узнав что нужно ему, сказал, усмехнувшись:
– Бог с тобой! С чего бы это они на ночь глядя в устье поперлись? Они ж рыбаки. Им в море утром выходить. И пассажиров они не берут. Воспрещено. Не полагается.
– А как же мне добраться, отец?
Вежливое обращение подействовало на старика и он, приблизившись вплотную, сказал:
– Иди-ка ты, сынок, по косе. Вон той дорогой. Шесть километров пройдешь, там будет причал колхозного флота. Они в море в четыре утра выходят. Попроси их. Эти возьмут. Наши – нет. Регистр [35]35
Гос. надзор. Контролирует надлежащее состояние судов и их правильную
эксплуатацию.
[Закрыть]на выходе проверяет. А тех – нет. Так ты к ним. В шесть утра на устье будешь, высадят тебя на берегу. И иди куда надо.
– А ежедневный пассажирский транспорт туда не ходит?
– Раз в неделю. Значит тебе четыре дня ждать.
Темнота подступила сразу, как только Яровой покинул освещенный причал. Ветер трепал одежду. Морозил. Аркадий шел, угнув голову, время от времени смотрел, далеко ли еще до колхозного причала. Леденело лицо, руки. Они, казалось, потеряли всякую чувствительность.
Время тянулось бесконечно, как ночь. Наконец, колхозные суда выглянули из темноты неясными контурами. Небольшие катера жались к громадным морозильщикам, досыпали свои последние, спокойные часы, перед выходом в море. Аркадий заметил, что на палубе одной из мэрээсок [36]36
МРС – малый рыболовный сейнер
[Закрыть]кто-то курит. Кому-то тоже не спалось.
– Послушай! Скажи, твое судно сегодня пойдет в море? – спросил он курившего.
– Слушай, друг, а зачем мы тогда здесь торчим? Конечно, пойдем! – ответил голос с палубы.
– Возьмите меня до устья!
– Давай! Почему не взять! – зашевелился человек на палубе и опустил трап. – Проходи в каюту! – услышал он голос рядом с собой. И человек открыл перед ним дверь. – Иди, согрейся, весь дрожишь.
– Когда пойдем? – спросил его Яровой.
– Через полчаса. Ложись. Два часа можешь спать. Как будем подходить к устью, разбужу, – и, укрыв полушубком, вышел из каюты.
Яровой не слышал, как судно отошло от берега. Не чувствовал, как капитан заботливо поправил полушубок на нем. Как сушил его ботинки и куртку над раскаленной печуркой. Как долго стоял в задумчивости – разбудить или не надо? А горячий, только что сваренный краб, обжигал руки.
– Э-э! – ломал капитан крабьи ноги и засовывал в пакет. Немного подумал и, тронув за плечо, сказал:
– Вставай, скоро устье! Поешь! Еще успеешь! – и, выловив из бака второго краба, стал отламывать клешни.
– Нет! Не надо!
– Прости! Но больше нечем угостить, – развел руками капитан. И подвинул Яровому кружку чая.
Тот пил. Вдыхая аромат, греясь теплом.
– Откуда будешь? – спросил капитан.
– Из Еревана. А ты откуда?
– Ленинаканский я!
Они смотрели друг на друга удивленно.
– Кэп! По правому борту баржа! – всунулся в каюту дизелист.
– Дай малый ход! – скомандовал капитан. И в один прыжок исчез из каюты.
Сверху из будки послышалась ругань. Отчаянная, злая – рвали душу.
– Куда ты прешь? Дурак! Зачем свое корыто развернул? Равняй по фарватеру! – крикнул капитан по рации. В ответ неслось:
– Течение развернуло! Я не виноват.
– Обходи воронку! Там коряги. Напорешься! – орал капитан. Баржа остановилась. Но вот течение развернуло нос и подхватило в круг.
– Равняй!
– Не могу штурвал удержать! – закричали в ответ испуганно.
– Лодку за борт! – скомандовал капитан боцману.
– Прыгайте! Все! – крикнул капитан. И, оглянувшись на Ярового, заторопил:
– Быстрее!
Аркадий глянул вниз, в лодку. И отрицательно покачал головой. Рыбаки не стали уговаривать. Тут же отчалили от борта.
Мэрээска пошла к барже. Капитан не видел, что Яровой не прыгнул в лодку и спокойно вел судно навстречу барже. Он знал, она возвращалась с рейда вместе с пассажирами, взятыми с борта теплохода, знал, что через пять-десять минут они могут погибнуть в воронке. Надо срочно помочь барже. Если удастся. Если успеть.
Лодка отошла далеко. Вода в устье была спокойна. Аркадий вошел в рубку. Капитан онемел от неожиданности. Лицо его вытянулось. А потом вдруг просветлело. Понял. Догадался.
– Спасибо.
– Что? – не поняли на барже.
– Держи штурвал. Готовься трос принять!
– Понял!
Сейнер шел к барже, уже надежно попавшей в воронку.
«Самого может закрутить. И еще как! А там и следом за баржей
– на дно. Мало ли тут погибло?» – думал капитан. Но тут же отогнал от себя мрачные мысли.
– Эй, вы! На черепахе! А ну, кто трос примет? Выходи! Рулевой вышел. Капитан оглянувшись на Аркадия, попросил:
– Держи штурвал. Намертво держи! Иначе пропали! Вот так! Видишь? Давай! – и выскочил на палубу.
Штурвал дрожал, вырывался. Норовил крутнуть в другую сторону, драл кожу с ладоней. Настырным конем из рук выдирался.
– Врешь! Не взять меня! – уперся Яровой ногой в порог рубки. А на барже все никак не могли поймать трос. Кричали
суматошно, бегали по борту. Но вот трос грохнулся на баржу. Там заликовали. Закрепили, и баржа пошла по кругу, потянула за собою мэрээску.
Капитан вскочил в рубку, включил ход. Успел отойти от воронки. Стал понемногу натягивать трос. Вот он струной протянулся от баржи к судну. Мэрээска пыхтит. Стала. Баржа слишком тяжела. А тут еще течение. Встречное течение. Как все это преодолеть? Капитан сбавляет ход. Судно дрожат. Того и гляди перевернется. Но надо удержать. А баржа стоит, как вкопанная.
Капитан прибавляет ход. Мэрээска рванулась. Но тут же стала. Еще усилие! Еще рывок! Пассажиры столпились на борту баржи, молчат. Все поняли. Как на грех, ни одного судна, какое могло бы подключиться, помочь. Двойной тягой быстро бы управились. А тут что – муха слону помочь решила.
Мэрээска пыхтит загнанно. Баржу не крутит, но и сдвинуть не удается. А долго ли вот так удержать ее сможет? И капитан, не выдержав, дал полный ход. Баржа удивленно вздрогнула, словно кто– то, озлившись, дал ей по заду, как норовистой лошади злым хлыстом. И, не выдержав упрямства мэрээски, развернулась носом к суденышку, послушно, словно бык на веревке, поплелась следом за мэрээской.
Вот, она уже вышла из воронки. Миновала беду. А вскоре отошла от опасного места, дала гудок капитану. То ли просила отпустить ее с привязи, то ли благодарила. Тот остановил мэрээску. Принял трос. Вернулся в рубку. Баржа пошла своим ходом.
– Спасибо, Гриша! – донеслось по рации. Капитан молча выключил ее. Огляделся по сторонам. С берега к мэрээске торопилась лодка с рыбаками.
– Отправил их на случай, если перевернулся бы! Уж если что
– так сам, – оправдывался капитан. И, глянув на Ярового, добавил:
– Хотя, говорят, говно, не тонет.
– Ты это о ком? – не понял Яровой.
– О них. И о себе немного.
– Сейчас этих подождем, и отвезу тебя. Устье уже вот! Видишь? Рядом!
– Да, брат, не думал, что и в спокойную погоду утонуть можно, – покачал головой Аркадий.
– Еще как! Причем, заметь, в реке!
– Обидно!
– Всякое бывает, – вздохнул Гриша.
Рыбаки цепляясь за борта один за другим влезли на палубу.
– Здорово ты их выручил, кэп!
– Пусть магарыч ставят!
Капитан молчал. Яровой старался не смотреть на рыбаков.
– Подержи штурвал! – сказал Гриша боцману и спустился в каюту. Через несколько минут вернулся. Что-то бережно держал в руках, завернутое в полотенце. Молчал.
Судно подходило к устью. Рыбаки вышли на палубу. Курили. Кто-то готовил к спуску трап. Яровой смотрел на берег, куда ему через несколько минут предстояло сойти.
– Спасибо тебе, пассажир!
– За что?
– Не бросил.
– Не будем об этом!
– Вот это подарок тебе. Коралл. Возьми его. На память. Он такой же розовый, как наш туф. И красивый, как узоры на камне, что умеют делать только у нас в Армении! Он из кружев. Как из дыханий. Коралл обо мне напоминать тебе будет. Возьми, не обижай меня! Пусть он тебе поможет, как помог мне ты.
Следователь сошел на берег. Кто-то тут же убрал трап. Резкий ветер хлестал по лицу. Яровой, не оглянувшись, поднялся на сопку. Пошел по дороге, торопясь. Вдруг резкий гудок, снизу, с реки, догнал его. Остановил. Погудел еще. И еще. Яровой глянул вниз. Капитан, высунувшись из рубки, махал ему рукой, прощался как с моряком. Гудок замер.
Семен сидит в дизельной. Нетерпеливо поглядывает в окно. Ждет… Ровно работает двигатель. Сколько лет прошло. Ан, ничего. Как старый друг, ни разу не подвел. Гиря поглаживает двигун по защитной сетке. Чуть было не оставил сиротой…
… В тот день, когда он ушел из совхоза – решил не возвращаться сюда никогда. Мало ли что просили остаться. «Потеплело на минуту на душе у Панкратова, вот и попросил. А потом, через час, сам себя, наверное, ругал», – думал Гиря. И решил пожить сам. Как захочет. Имеет же он право после стольких лет о себе вспомнить. Ведь мужик, человек! И захотел развлечься. Но лишь первое время. Дело! О нем Семен не забывал и ночью.
Скальп… Он напоминал о себе ежедневной болью. Скальп… И снова сжимались в гири пудовые кулаки. Скальп… И спине становилось жарко, будто он вот – рядом, стоит только руку протянуть.
Но сначала отдых. Где же? Да, конечно, в своей деревне. Развлечься с бабами, ведь не стар. Выпить с мужиками. Сходить на могилу деда. Обновить ограду. А может и вовсе заменить ее на чугунную. Витую. С узорами. И поговорить с дедом. В темноте. Как бывало в ночном. Может даже признаться во всем. Сказать, что много раз отомстил он за украденные деньги, за проданную корову, за отнятую науку, за смерть деда. Мстил. Но и его судьба не обошла. Поймала за шиворот. Тоже отплатила. За все– с лихвой. Чуть жив остался.
И Гиря, вздохнув, пошел на посадку в самолет. Через половину суток, а может немного больше, сядет в поезд. Шесть часов пути и – в своей деревне.
Самолет летел высоко, над облаками. Внизу земля. Вся как на картинке разноцветными карандашами разрисована. То река синей ленточкой внизу вьется, то поля, как зеленые ковры проплывают. Леса сверху кажутся посадками. Молодыми. Дома, что детские игрушки. А люди – муравьи. Даже меньше.
– Чудно-то как! Навроде, когда на земле – все боимся друг друга. А сверху-то глянуть жалко и смешно. Мошки, слабые, – усмехается Гиря.
– Приземлился он в аэропорту в Москве лишь ночью. Приехал на свой железнодорожный вокзал. И, узнав, что поезд в его сторону отходит через сорок минут, купил билет. А вскочив в вагон, с трепетом ждал когда тронется поезд.
– В деревню! К себе! Домой! – сумасшедше колотилось сердце.
Ночь… Она тянулась долго. Гиря не спал. Названия знакомых станций напоминали о приближении к дому. Семену хотелось выскочить и побежать по этой зеленой, такой пахучей молодой траве. Обгонять поезд, ветер, вернуть все назад, в прошлое. Эх, если бы можно было его вернуть! Тогда бы все было иначе. Но теперь что сделаешь. Надо сейчас наверстать. Теперь. Ни дня не упустить из отведенного. Ведь сейчас он, как все. Он свободен. Он – человек…
Поезд идет все дальше. Вот и потянулись леса. Хмурые. Загадочные. В детстве он боялся их, а теперь готов каждой березе в ноги упасть, каждой елке в пояс поклониться, каждую рябинку обнять. Они проплывают задумчивые, величавые. Они рисуют в памяти картинки далекого прошлого.
Вот опять поезд остановился. Снова знакомое название. И радостная улыбка пробегает по лицу. А вон и деревенька за окном промелькнула. Дома под соломенными крышами, как рыжеголовые ребятишки. Словно в ночном в кружок собрались. Сказки слушают. Дремлют. Ночь, как дедова шинель, теплая. Пахнет лугами, травою. И Семену хочется сесть в этот кружок, но уже немного. Погоди. Скоро и своя деревня. Там ты каждому дереву родной. Погоди. Уже недалеко.
Проводница предлагала пассажирам горячий чай.
«Нет уж. Приеду, молока отопьюсь. Парного. Теплого. Целое ведро выпью. Сразу за все годы! Что там чай? Им только кишки полоскать. А молоко! От него пахнет лугом, цветами, травой», – думает Семен и нетерпеливо смотрит в окно.
Проводник объявляет остановку. Гиря вспыхнул. Следующая станция его. Он забирает чемодан. Выходит в тамбур заранее. Курит. Ждет. Волнуется.
От станции до деревни не так уж много. Он пройдет их пешком. Знакомой дорогой. Минует лес. Выйдет на опушку. И там, чуть вдали покажется его деревенька. Самая красивая на всей земле. Самая добрая, улыбчивая. Она такая маленькая, как сердце, ее можно взять в ладонь и спрятать в груди. Ее можно согреть дыханием. Как родного, любимого человека.
Вот поезд сбавляет скорость. Останавливается. Семен, не дождавшись пока поезд полностью затормозит, выскакивает из вагона. Оглядывается. Нет, кроме него никто не выходит. Ну что ж, так даже лучше. Никто не будет мешать.
Гиря берет чемодан, огибает станцию, проходит мимо домов, выходит на дорогу. Вот и лес! Его лес! Знакомый с давних лет. Сколько они не виделись? Ох, как давно! Почти двадцать лет. Гиря разувается. Идет босиком по знакомой дороге. Как когда-то. Ноги отвыкли. Их колет. Но Семен идет терпеливо.
Над лесом просыпается утро. Встает и солнце. Знакомое, весеннее. Птахи щебечут о чем-то. Словно рассказывают они свои секреты. А человек прибавляет шаги. Вот опушка. Знакомая, как плешина у деда. Отсюда шагов двадцать и видно деревню. Но… Где она?
– Где?! – выпал чемодан из руки.
Семен озирается. Может не там сошел? Но нет! Вот опушка. Вот и раскоряченный дуб. Вон и речка.
Семен подбирает упавший чемодан, бежит к деревне.
Нет ее. Нет домов! Нет людей! Нет детства! Где все?! Лишь зарастающие травой воронки от снарядов минувшей войны остались вечной памятью на месте деревни.
Семен растерянно оглядывается. Замечает поваленную взрывом печку, а вон и стены разнесло. Вот здесь был их дом. Дом деда. Но где он? Глубокая воронка зияла. А по краям заросли травой обломки бревен, кирпича.
– Земелька моя! – рухнул на траву Гиря и зарыдал злыми слезами.
– За что же тебя? Ехал на встречу – попал на похороны! Экий я дурак! – кричал Семен не своим голосом.
– Нет ничего! Нет дома! Все умерло! Все! И я! Зачем я жив! Возьми меня! – хрипит Семен.
– Возьми! – просит он землю. И гладит ее, и комкает.
Сухая глотка болит от стонов. Нет ничего. Нет даже памяти. Все отнято! До крохи! Кто обокрал? Да так жестоко! Кто?
Гиря встает, перед глазами солнце красной рожей смеется.
– Похорони память! – шепчет Семен. – Похорони меня.
Вот здесь под окном рябина росла. Кудрявая, тонкая. Где она? Лишь обугленный остаток ствола, как сгоревшая жизнь. Семен подходит к нему. Смотрит. Рябина вся в осколках, А вон и пули застряли в стволе. Как человека убивали. И она умерла.
– Все ты! Ты! – кричит Гиря. А перед глазами опять лицо Скальпа.
– Все они, сынок, фашисты проклятые, – услышал Семен голос за спиной. И оглянулся.
Старушка подошла к нему:
– Ты чей будешь, милок?
– Здешний я! С этой деревни!
—Эко не повезло! Где ж скитался столь долго?
– Далеко, мать! Что случилось.
– Партизан в селе было много. Почитай что все! Вот и налетели фрицы. С неба и с земли. Кого убили, кого убило, других повесили.
– В сорок третьем. В самом начале. Ни одного в живых не оставили. А у тебя кто ж тут был?
– Все моими были.
– То-то гляжу с горя кричишь.
– А ты откуда? – спросил Гиря.
– Я неподалеку. Рядом. Сюда ходим по крапиву. Густая она тут. Семен взял чемодан.
—Куда же ты теперь? – вздохнула старушк а.
– Кродственничку, – процедил он сквозь зубы.
—Еще есть гд е?
– Имеется.
– Ну дай тебе Бог вживе и в здравии его сыскать, – крестила Гирю вслед старушка.
«Сыщу! Уж эту блядь из-под земли достану!»– думал Семен. И, обувшись, устало поплелся к станции чужой собакой.
Через неделю он был в Ереване. Чтоб не привлечь к себе внимания, остановился в скромном номере гостиницы. Каждый день днем, и ночью искал Скальпа. Каждую минуту.
– Ты ограбил! Ты отнял! Все отобрал у меня! Все! Даже смерть человеческую! На своей земле умереть не дал! Взамен боль оставил! К чему я жив! Да и жив ли? Ты во всем виноват! – Один! Я не живу и ты сдохни! – сжимал он кулаки.
Но прошла неделя. А Скальпа нет. Месяц. Нет. Два! Нигде не попадается. Весь город обходил. Еще два месяца! Зима! Еще месяц! Давно бы уехать пора. Но чутье подсказывало, здесь он! Ищи! И Гиря искал. Крутился около дома, где тот раньше жил. Вскоре понял – там другие. И снова искал. Сутра до ночи. Решил не уезжать, покуда не найдет. И повезло…
Он ел мороженное. В открытом кафе. Не один. С ним женщина. Гиря следил. Он шел за ними по пятам, ждал, когда Скальп останется один. И тогда… Он ждал когда закончится фильм. Потом до двенадцати у ресторана. Потом в такси следом за ними. Потом до двух, пока они говорили в подъезде. Потом Скальп стал прощаться и Семен подкрался ближе. Вот шаги затопали по ступенькам. Гиря сжал кулак. И…
Тронулся он вскоре в обратный путь. Вот и Хабаровск. Отсюда добирался до Петропавловска. Потом вернулся в совхоз.
Немало удивились жители. Вернулся! То-то не зря обещал. Хотя в общем ничего не обещал конкретно. Сказал, что подумает. А все ж вернулся. Панкратов радовался больше всех. Да и было чему. В дизельной хозяин будет. Серьезный, работящий человек. Не мальчишки. А мужчина! Проверенный.
И снова по утрам будил совхоз звонкоголосый двигатель. Пел, свистел, радовал, грел. И никто не спрашивал Семена, почему он вернулся в совхоз, почему не остался на материке; вернулся, значит так надо. Ему виднее. Об отпуске не спрашивали, как он его провел. Лишь улыбались завистливо.
А Семен расправил плечи. Раздобрел. Стал подтянутым. И перестал чувствовать себя в совхозе чужим. Лишь иногда всплывали перед глазами воспоминания. Недавние… И тогда он снова становился задумчивым.
«Верно ли я сделал? Стоило ль вот так! Может напрасно? Но нет, о чем это? Похорони свою память! Похорони! Пусть не терзает она больше, пусть не болит», – заставлял себя Гиря. И старался забыть все!
… Однажды вечером, когда Семен сдавал дежурство сменщику, в дизельную зашел Василий Иванович Панкратов. Семен, глянув на него, сразу понял, что председатель сельсовета не в настроении. Он хмурился. Поздоровался сухо. Руки не подал, как делал все время после возвращения Семена в совхоз. Глянув на Гирю, сказал строго:
– Разговор есть.
– Говори.
– С глазу на глаз.
Семен удивленно пожал плечами.
– Давай выйдем! – предложил Панкратов.
– Погоди минуту, – и, сдав сменщику вахту, вышел за председателем.
– Ты чего вернулся?!
– Куда? – не понял Гиря.
– В совхоз!
– Ты ж звал.
– Звал. Верно.
– Вот и приехал.
– Брешешь! – крикнул Панкратов.
– Ты что, Василий Иванович?
– Что в отпуске натворил?
– Ничего. Сам знаешь!
– Не знаю!
– Чего тебе надо? – рассвирепел Семен.
– Не мне! Им!
– Кому?
– Спрашивали о тебе сегодня!
– Кто?
– Из спецотдела областной милиции?
– А я при чем?
– Не валяй дурака!
– У них и спрашивай, раз не веришь! Какого черта пристал? – орал Семен.
– Ты полегше! Не забывайся!
– А чего ты меня пытаешь?
– Ничего! Где обосрался? Они зря не спрашивают. Знаю я их. Видать, натворил и прячешься теперь у нас?
– Послушай, выбирай слова.
– Для тебя?
– И для меня! А ты как думал?
– Погоди! Узнаю я, что ты за фрукт, а то, ишь, добреньким прикинулся. Вернулся! Знаем мы вас!
– Что знаешь? Говори!
– Скажу! И вот что! Покуда не разузнаю, почему о тебе справлялись, ни на шаг из села. Понял?
– Я-то понял! Но жалеть о понятом тебе придется, – пообещал Семен.
– Что?
– Иди ты!..
Семен, резко повернувшись, пошел домой. А председатель сельсовета, постояв немного, буркнул себе под нос что-то неприличное, заскрипел протезами на весь совхоз. Тоже домой направился. Злой. Озабоченный. Звонок и впрямь не на шутку встревожил его. Но разговор с Семеном – разозлил.
– Я тебе погонорюсь, – ворчал Панкратов в адрес Гири. Но тот не мог услышать его слов. – Ишь, боров, отъелся тут у нас и хамит. Обо мне, если я ни в чем не виноват, никто не спрашивает. А о тебе… Да еще откуда! Не было печали на мою голову. Так свалилась.
Семен не спал всю ночь. Ворочался с боку на бок. Вздыхал, думал, вспоминал. И беспокоился…
Шли дни. Настороженные. Утомительные. Ждал Семен. Ждал и Панкратов. Он много раз пытался дозвониться до спецотдела области, но из-за весеннего паводка связь была нарушена и беспокойство росло с каждым днем. Гиря заметно помрачнел и перестал разговаривать, даже замечать председателя. Тот платил тем же.
Неприязнь их заметили. И вскоре по совхозу поползли сплетни. Василий Иванович нервничал. С нескрываемой досадой крутил безмолвный телефон с утра до вечера.
Прошла неделя. И вот однажды Семен принес в сельсовет заявление с просьбой уволить его по собственному желанию. Сунул листок бумаги под нос Панкратову.
– Сбежать хочешь? От ответственности?
– Нет!
– А куда же, если увольняешься?
– Не твое дело!
– Я здесь власть! – стукнул по столу председатель сельсовета.
– Плевал я на тебя! – побагровел Гиря.
– На власть?
– На тебя!
– Негодяй! – заорал Панкратов.