Текст книги "Утро без рассвета. Книга 1"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)

– Ты не знаешь – я знаю, – вскинул голову Кавав и вдруг, посерьезнев, спросил:

– Зачем Наташку собачкой назвал?

– Наташку? – повеселел Дракон. Наконец-то он узнал ее имя.

– Зачем обидел? Это я ее послал за тобой. А ты ее нехорошо назвал. Плакал Наташка шибко.

– Да не ее. Во сне это я! – вырвалось у Егора. Но, спохватившись вдруг, весь покраснел:

– А чего это меня из-за бабы отчитывать взялся? Коль она не такая – обижаться не на что. И сам мог прийти. Нечего ко мне баб подсылать!

– Не серчай, Егор.

– Невелик бугор [7]7
  «бугор» – выбранный заключенными хозяин барака, камеры.


[Закрыть], чтоб шестерок [8]8
  «шестерка» – заключенный, выполняющий все поручения воров «в законе»«шестерка» – заключенный, выполняющий все поручения воров «в законе»


[Закрыть]иметь. И самому прийти можно. Подумаешь, назвали ее! – кричал Дракон.

– Не с тем я к тебе пришел. Наташка хорошая, однако. Ее мы все любим. Умная она. Все знает. Но одна живет. Думаю, что этой весной выйдет за нашего охотника. Пора ей детей иметь. Как всем бабам.

– А я тут при чем?

– Дом Наташки ремонтировать надо.

– Этим ты меня порадовать хотел? – вскипел Дракон.

– Нет. Не этим. Это просьба. А радость для тебя другая есть, – медлил Кавав.

– Какая?

– Ты знаешь Лешку Соколова? – спросил председатель.

– Какого еще Лешку?

– Соколова! Тоже на поселение хотят к нам прислать. Он там, где и ты отбывал. Теперь запросили мое согласие. Вот я пришел к тебе. Если это твой тума [9]9
  Друг (по– корякски)


[Закрыть]– дам согласие. Разве не радость? Если нет – не дам. Тебе тоже радость. Не будет врага в селе.

Лешка Соколов. Кто он? Всех зэков Егор хорошо помнил, но больше по кличкам. А вот этот? Но в документах клички нет. Да и не скажут ее председателю. Зачем она ему? Дай Бог имя ему упомнить. Лешка. Лешка Соколов. Вор? А может нет? Кто он? За что сидел?

– А по какой статье сидел, не сказали? – спросил он.

– Статью не запомнил. Сказали – какой-то кобель бабу зарезал. И Соколов в эту историю попал.

Егор рассмеялся. Значит, насильник. Ну этих-то он знал всех хорошо. Но кто из них? Кто? Мысль одна другую сбивала.

Конечно, хорошо бы тут вдвоем жить. Все было бы с кем словом перекинуться живым. И выпить. Вместе. По-мужичьи. За прошлое. И за будущее. Глядишь и в работе подспорье. Помощник будет. Все легче вдвоем. Зимою одному здесь совсем туго. Захвораешь – будет кому хоть печку истопить, воды подать. Да и пожрать приготовить, когда станет невмоготу. И в тундру за дровами вместе съездить – одно удовольствие. За лето их вон сколько можно наготовить. Не на одну, на несколько зим. И все без натуги, надрыва. Но с другой стороны если глянуть? Чуть только натворит что-либо этот Соколов – отвечать вдвоем придется. Сорвется на коряков – ненависть села обернется на двоих. К тому же насильники – не воры. Но в лагерях все они научились подличать и воровать. Крали все, что можно было и нельзя. Ну, а этот исключением не мог стать. Значит, тоже не чист на руку. А у коряков воровство считается грехом. Поймают– опять обоим не миновать беды. Тут за себя не всегда поручишься, а за другого и тем более. Пять лет – вечность. Их здесь можно отбыть и самому. Туговато. Зато надежно. Если где провинился, так сам. Никто не помог. А то с этими Кентами только срок увеличить можно. Радости от такого друга на мизинец, а горя – аршин. Не будешь знать – откуда его ждать. Уж лучше одному отмучиться. Как-нибудь. А там – свобода! Езжай куда хочешь. На все четыре стороны. Там ты сам себе и друг, и ответчик. И кентов можно найти достойных, равных себе…

– Ну что? Будем вызывать? – перебил мысль Кавав.

– Не знаю, – опустил голову Егор.

– А кто знать должен? Мне строители шибко надо. Дома надо. Вон дети каждый год родятся. Им нельзя в чуме жить! Болеть нельзя. Жить надо. Хорошо. Лучше, чем мы! Если он строитель – зачем долго думаешь? – пожимал плечами председатель.

– Погоди, Кавав. Погоди, не торопи меня. Подумать никогда не мешает. Сам говорил – плохой олень весь табун портит, плохая собака всю упряжку губит. Но оленя зарезать можно. Плохую собаку – пристрелить. А с плохим человеком как будешь?

– Назад отправим.

– Ну, а если горе он селу причинит? Какое ничем не исправишь. Всякие там были, Кавав. Ничего предвидеть нельзя. Там он строил. Потому, что заставляли. Что здесь станет делать – никто не знает. А беду может утворить. Большую. Нельзя торопиться, Кавав. Нельзя.

– Тогда не надо вызывать. Жили без него. Обходились. И не помрем, однако. Строй ты. Сам. Тебе хотел лучше сделать.

– Не могу я его припомнить, Кавав. Что это за Лешка Соколов? Хоть бы кличку его знать. Тогда бы и правильно решить можно. А так вот за глаза – трудно сказать, что вернее.

– Ну ты еще подумай. Время есть. Все равно его без моего согласия не пришлют. А мне пока без Лешки забот много. Через три дня охотники приезжают. Надо пушнину принять. Потом Хололо отметить – праздник оленеводов. Это не меньше двух недель. Тебе хватит времени. Я хочу чтоб второй поселенец не только тебе, а и всему селу другом был. Чтоб работал, как ты. Если хороший человек – плохо ему у нас не будет. Не обидим.

– Нашего брата не так просто обидеть. Все за себя постоять умеют. Тут не о нем речь. Я ведь тоже – отбуду тут свое и уеду. Но хочу чисто отсюда выйти. Понимаешь, Кавав.

– Понимаю. Как же. Но нам строить надо. Думай, Егор. Думай. Охотники приедут, а на будущий год– тридцать ребятишек прибавится. Где им жить, Егор? Они не захотят в чуме расти. Умными родятся.

– Я подумаю, Кавав, – пообещал Дракон…

К утру голова разболелась от всяких мыслей. «А ведь и прав председатель – дети растут. Вон их сколько около меня каждый день крутятся. Половина в чумах живут. Какое им дело до опасений Егора? Им дома нужны. Они ждут их. А он боится какого-то там насильника». Ругнув себя солоно, оглянулся на дверь – не стоит ли там кто-либо. И сказал зло:

– Да хрен с ним! Пусть едет!

А через месяц Лешка Соколов приехал в Воямполку.

Дракон не выказал ни радости, ни огорчения по поводу его приезда. Окинув взглядом наскоро, понял, что нигде с ним не встречался. Да ине пришелся ему по душе Соколов. Тень какая-то, а не мужик. Волосы ни белые, ни рыжие. Какие-то грязные. Лицо вытянуто по-лошадиному. Плечи узкие, слабые. И весь он худой, угловатый, был похож на рано состарившегося подростка.

– Что умеешь? – спросил его Егор.

Лешка немного опешил. Других вопросов ожидал. Знакомых, Лагерных. А тут…

– Все умею, – ответил в тон.

– Дома ремонтировать сможешь?

– Попытаюсь.

– Давай собирайся. Отдыхать на свободе будем. А то я один измотался тут.

Наскоро поев, Соколов закинул на плечо топор, пошел вслед за Егором, озираясь по сторонам. Он впервые видел оленей, чумы, хотелось спросить о них подробнее у Егора, но не хотел опережать события. Шел молча.

Прошла неделя, другая. К новому поселенцу никто не проявил интерес. Ни коряки, ни Егор. Чуть только Соколов начнет приставать с вопросами. Дракон обрывал зло. О себе начнет рассказывать, по горло работой загрузит. Лешка начал привыкать к молчанию. Так шли дни. Недели. Месяцы.

По молчаливому согласию распределили все заботы по дому. Лешка носил воду, колол дрова, убирал снег около избы. Егор делал все остальное по дому.

Две койки, разделенные этажеркой. Две табуретки у стола.

От скуки ли, иль от радости, что пользуется относительной свободой, зачастил Лешка в клуб. Возвращался поздно. Раздевался в темноте. Потом подолгу ворочался на койке. Вздыхал. Засыпал под утро, когда Егор уже просыпался.

И хотя хождения Лешки в клуб были не по душе Егору, время – сделало свое. Стал он привыкать понемногу к новичку. Отмечал в нем то, чего раньше не замечал.

Ведь вот по выходным, покуда он работал, Лешка дров наготовил. На три зимы хватит. Рыбы насолил. Договорился с учительницей из сельсовета и та варенья наварила. Домашнего. Теперь чай как люди пили. Да и в избе кое-что изменилось. Покрывала на обоих койках появились. Тюлевая занавеска на окне. Да и стирку уже сами не делали. Все Лешка. Все он. С соседкой договорился.

В доме они ужились. Но вот разговора меж ними, откровенного, еще не было. К нему не подтолкнуло одиночество каждого. Жизни шли рядом, но не сближались. Соседи, да и только. Что-то мешало им. Но вот однажды поехал Лешка на речку. Решил в бочке воду привезти. В избе вторую бочку поставил, чтоб на случай пурги был запас воды.

Собаки сразу полынью почуяли, рванули от нее ближе к берегу. А Лешка с головой в воду окунулся. Еле выбрался. И нет бы домой бежать, – еще воду в бочку набрал. Пока до избы доехал, да переоделся – мороз успел свое сделать.

Лешка не сразу понял, от чего голова разболелась. Носил воду в избу. Заливал бочку. А тело потом обливалось. В глазах темнело.

Пересиливая себя, закончил дело. Пока отвел собак соседу, чуть сознание не потерял. Едва до избы дошел. Не раздеваясь поверх покрывала упал. Егор не понял. Подумал, что перебрал сосед с тоски. С кем не бывает! Но ночью Соколов стал бредить. Егор растерялся. Он наскоро смочил полотенце, положил на горячий лоб Лешки. Побежал к Кававу:

– Соколов заболел! Что делать?

– Беги к Наташе. Она доктор.

– Где живет?

Кавав объяснял. А потом, махнув рукою, натянул на плечи куртку, побежал впереди Егора.

Наталья уже спала. Но на стук быстро встала.

– Егор?!

– Помоги! Лешке плохо! Заболел он!

– Что с ним?

– Не знаю. Г олова горячая, околесицу несет какую-то во сне.

– Идите! Я сейчас приду.

Егор с Кававом рысью бросились к избе.

Лешка лежал тихо. Пот крупными каплями стекал с бледного лица. Глаза будто остеклянели.

– Леха! – тормошил он его.

Тот медленно повернул голову:

– Кажется легче стало, спать хочется.

– Сейчас врач придет, однако. Погоди спать, – вмешался Кавав.

– Не надо. Не надо врача, – замотал головой Лешка.

– Тихо ты! Не сдыхать же нам здесь! – прикрикнул Егор.

– Ты иди, Кавав, иди, нам с Егором поговорить надо, – сказав вполголоса, повернулся к председателю Соколов.

– Ходи тут за ним. Смотри, чтоб не умер. На работу не надо. Лешку сбереги, – отозвав Егора, сказал Кавав.

В дверях он столкнулся с Натальей. Та белым вихрем ворвалась в избу. Торопливо сняла платок, шубу. Прошла к Лешке. Поставила градусник, прослушала дыхание Соколова.

– Воспаление легких, – сказала врач.

– Откуда такое? – развел руками Егор.

– Очень плохо. Это серьезно. Я сейчас уколы сделаю. Каждые четыре часа их надо повторять. Буду приходить.

– А мне что нужно делать? – растерялся Егор.

– Я все скажу.

Ох и не скоро пришел в себя Лешка. Но, открыв глаза, попросил воды. Егор к ведру опрометью кинулся. Ожил! Сдюжил болезнь! Значит, не помрет.

Он сел около Лешки устало. Не работал, душой устал. Напереживался.

– Намучился ты тут со мной. Прости, Егор. Так уж случилось, в полынью я попал. Тоже ведь не хотел. А видишь, как получилось, – вздохнул Лешка.

– С кем не бывает! Я тоже не хотел. Ан как загремел, так сразу на пятнадцать лет. Из полыньи хоть чистым вылезешь. А из тюрьмы – на век клеймо. Его не отболеть. Не замолить. Не замазать. И отмыть нельзя.

– Намекаешь, что о лагере больше помнить надо. Прошлого стыдишься? Так я не по своей вине попал.

– Все мы так говорим! – оборвал он Лешку.

– Не все на это право имеют. Я. в лагере писал. Прокурору жалобу. Да только умерла она.

– Кто?

– Девушка та. Насиловали ее. Двое. Я мимо шел. Вступился. Ну драка началась. Девчонка кляп вытащила и крик подняла. Милиция подоспела. А кто-то из этих девчонку ножом пырнул. Умерла она. Ну, а я одному из них череп проломил рукояткой пистолета… Сердечно признался за что убил. Но толку? Дали червонец – и все тут. А за что? За что я сидел? – зарылся Соколов лицом в подушку.

– До лагеря кем был?

– Пилот я. В авиации работал.

– Ишь ты! Высоко забрался. А на ту же жопу сел, – досадливо крякнул Егор. И спросил:

– С насильниками в бараке был?

– Неделю. А потом подрался. К работягам перевели. На лесоповале работал. Вот так пять лет. А потом начальник лагеря сюда послал.

– То-то гляжу у тебя ни одной наколки нет, – покачал головою Егор и, вздохнув, сказал:

– Не тушуйся, Леха. Еще пяток лет отмаешься, верней четыре с половиной, и айда на свой планер, только боле за баб не вступайся. В них одна беда.

– У тебя семья есть? – спросил Соколов.

– На что она мне?

– Вот видишь, потому ты так и говоришь. А у меня жена и дочь.

– Ишь ты!

– Что?

– Счастливый. Есть кому ждать тебя, – вздохнул Егор.

– А ты за что сидел? – спросил Лешка.

– Понимаешь. У меня тоже редкая специальность. Все больше по металлу, что позвонче гремит. Так-то вот.

– Не понял.

– А хрен ли понимать? Вор я! Понял?

– Усек.

– То-то вот. С закрытыми глазами пробу золота любую узнать смогу. И камни.

– И долго ты воровал?

– С меня так и немного. Иные и больше. Кенты! Мать бы их… Барыш на всех. А загремел – сухаря никто не выслал. Падлы! Выйду – уж расквитаюсь.

– Нет, я о мести мысли выкинул. Не хочу сидеть. Дочь растить надо. Тяжело жене одной. Уже большая дочка стала. Тринадцать лет скоро будет.

– А у меня никого нет. Никого на всем свете! Один я, как старый волк. Сдохну – хоронить будет некому.

– А ты женись.

– Еще чего? – подскочил Дракон ужаленно.

– А что? Все легче будет.

– Да я баб больше лагеря боюсь.

– Ну и зря. Бабы – они ведь тоже разные. Иная лучше мужика другом будет.

– Кент в юбке! Все их «дело» – куча детей, корыто, кастрюли, тряпки. Не-е-е, брат, баба – она хуже начальника лагеря. Одна десяток конвойных заменит.

– Ты говоришь так, будто не на одной, а на десятке баб был женат, – усмехнулся Лешка.

– Упаси Бог. От своей болячки избавлялся с трудом. Новой мне не надо.

– От какой болячки? – удивился Лешка.

– На первом месяце это было. Привезли меня сюда. Ну стал осматриваться. Гляжу– избы у всех открыты. Мех лежит. Это же – золото! У иных деньги на столе. Открыто. А в доме никого. Не удержался я однажды. Да и взял. Привычка сработала. Деньги под доску в полу спрятал. У себя, конечно. И жду. А в доме старуха с детьми. Это она за сына-оленевода и за невестку деньги получала. Они в тундре работали. В тот день она с внуками в кино ходила. А я сижу и радостно на душе, и горько. Ведь целых две тыщи спер. А тут, словно чертенок внутри сердце грызет. Острыми зубешками. Ведь у детей взял. У старухи. Она считать-то не умела. И видела худо. Не хватится. А вдруг хватится? Внуки-то считать умеют. Но коряки не воруют. И не врут. Это все знают. Меня о том в районе предупредили. Значит, если раскроется – на кого подумают? На меня, конечно. Но и прощать они не умеют. Так-то вот. Сижу я, весь, как на иголках. Взять то взял, а не в радость. И вернуть неохота. Да вдруг представил, как все село на меня зверем смотреть будет, пальцами показывать. Да еще мстить начнут или Кавав решит меня назад отправить. В лагерь. Глянул я на часы. До конца кино десять минут осталось, схватил я эти деньги и бегом назад их отнес. Потом всю ночь от досады не спал. А на утро в магазин зашел. Там к празднику «хололо» – золотые украшения привезли. Кольца, перстни, броши, браслеты. Глаз не отвести. Коряки на них не падкие. А меня как магнитом притянуло. Знаю, сторожа в магазине нет. Забраться в него – пара пустяков. Велико было искушение. Но тоже себя сдержал. Еле-еле. Даже болел. Не веришь? Ох и трудно отвыкать. Поначалу особо. Да еще такой свободный доступ! Но потом легче стало. Уже спокойнее к виду денег стал относиться. Пощупаю, что и у меня в кармане кое-что имеется и отойду. Уже не болею. К концу срока поселения, верно, и вовсе просто будет.

– Да. Тебе тяжелее. Но ведь на свободе и соблазнов для тебя будет больше. А опаски меньше. Не один, не в селе, где все друг друга знают. Да и кенты подобьют, хочешь ты того или нет, – задумчиво говорил Соколов..

– Меня уж не подобьют. Ученый стал. Да и стар.

– Скажи, а куда, к кому ты вернешься? Кому ты нужен?

– Не твое это собачье дело! – рявкнул Егор. И, быстро встав, отошел к окну.

В доме стояла тишина. Настороженная, гулкая, как внезапно вспыхнувшая злость. Непонимание грозило вылиться в отчуждение, или в открытую вражду.

«Сопляк! Это я кому нужен? Да мне любая малина будет рада, как подарку дорогому. Не то что ты. Под юбку к бабе воротишься. К щам и тряпкам. Пилот– сукин сын! Тоже мне мужик. Из-за бабы попал, какую и за сиську не держал. Курячий душегуб! А туда же! Уж даже сесть за дело не сумел. Хоть не обидно бы было срок тянуть. А то чью-то шкоду поделил. И тоже! Учит! Мурло сопливое. Уж молчал бы! Поди за всю жизнь окромя своей законной – ни одной бабы не знал! Летчик – лагерный молодчик. Вертался б под бабий каблук, молча. Непутяга. А то еще с советами суется. Да к кому? Ко мне! Да я бы на тебя плевка своего пожалел».

Лешка о своем думал.

«И чего злится? Ведь я же правду сказал, как думал. Хотел чтоб ему лучше было. Ну и правда, неужели ему в тюрьме или в лагере сдохнуть охота? Чудак какой-то! Бабы – больше, чем начальника лагеря боится. Так без женщин как жить? И без детей? Ведь и любви, наверное, никогда не знал. Верно, что дворнягой паршивой век прожил. Сам понимает. А изменить свою жизнь, так и не решается. Лучше снова на дело пойдет. А потом опять лагерь. Так и не увидит в жизни ни одного светлого дня, слова доброго не услышит».

И, решившись, сказал:

– Слушай, Егор.

– Чего тебе?

– А давай я тебя сосватаю?

– Что?!

– За Наталью, врача! Умная баба! И с лица пригожая. И хозяйка, сердечная.

– Иди ты знаешь куда с ней вместе! Чтоб мне – вору эдакое советовать! Да я, каб ты не хворал, знаешь бы чего тебе сделал? Уши мои чтоб про баб не слышали! Сколько из-за них по лагерям сидят! Тоже мне – советник сраный выискался. Сам эдакий срок тянул! Да не менее полсотни баб надо было тискать, чтоб такое отсидеть. Тебе ли мне про баб говорить? Иди сам к этим шлюхам! А я мараться не хочу! – кричал Егор, вспоминая, как Наталья жаловалась на него Кававу.

– Дурак ты, друг! Слепой дурак! Ты не боясь кинул кентам под ноги свою жизнь. Они даже зад ею не подтерли! А истинной жизни, своего мужичьего назначения в ней– испугался. А еще кичишься! Чем? Да та же Наталья может и слушать о тебе не захочет. А ты ее шлюхой называешь! С кем ты ее видел? Верно пытался к ней приставать, да отпор получил. Вот и обливаешь человека грязью.

– Заткнись, сволочь! – вскипел Дракон, повернув к Лешке побелевшее лицо. Глаз горел зло. Рот Егора перекосило. Что и говорить, задел этот сопляк за живое. Да так больно. Не занозу – нож в сердце пустил.

Накинув на плечи телогрейку, он, зло рванув дверь, вышел из избы. Решил не возвращаться до ночи.

Звенькая топором у второго списанного дома, он думал о своем, забыв, что еще несколько дней назад категорически отказался от ремонта этого дома. Сказал, что его лучше поджечь на «хололо» вместо костра. Но теперь не до воспоминаний. Свое болит. И руки работают в отрыве от памяти.

Не заметил как заменил оба венца, разобрал одну из стен, пересортировал бревна. И только хотел годные для стены обратно в пазы вгонять, почувствовал на себе чей-то пристальный, изучающий взгляд. Словно кто-то целился ему в голову. Егор огляделся. Но нет, вокруг никого. А ощущение присутствия кого-то чужого – не проходило.

Кто бы это мог быть? Вокруг безлюдно. Ни души. В соседнем доме никого не было. Старуха Хабарова давно уехала в свои охотничьи угодья. Никто и никогда здесь не появлялся. Да еще так. Зло. Исподтишка. Леха? Нет! Не может быть. И страх внезапно взъерошил волосы под шапкой.

Егор медленно разогнулся. Огляделся еще раз. Звенящая тишина царила вокруг. Кричало лишь сердце. Оно одно из всех било тревогу, чуяло беду. Но где она? С какой стороны ее ждать? Беспокойство передалось рукам. Они нервно задрожали.

Может с Лехой что худое стряслось? – подумал Егор. И, подхватив со снега топор, закинул его на плечо. Домой заторопился. Когда вошел в круг домов, страх улегся. Душа трястись перестала. Все стало на свои места.

Чертовщина какая-то! – разозлился Егор. И подумал: «Старость, видно, окончательно подкрадывается. Оттого стал мнительным, пугливым, что совесть за оставленного в доме больного Лешку встала за спиной и укоряет злым глазом. Совесть? А кто она? Хотел бы я хоть раз ей в мурло глянуть. Нет у ней морды? Знать, и совести нет. Расхлюпался. Страх одолел! Ишь! Тоже– вор! А поджилки чего тряслись? Наслушался брехни, что жил зря и уши развесил! Поверил. Говну собачьему. Бежишь к нему! А зачем? Ну кто он тебе? Кент? Хрен сопливый! Плюнь на него! Ну, а куда идти? Назад? Нет! Страх не пустит. В избу? Но там этот… Э! Да была не была! Кто в конце концов в избе хозяин! Не хватало еще из-за всякого собакой под забором ночевать. Нехай сматывается, коль не по душе ему. Вот выздоровеет, так и скажу – сматывайся к едрене-фене, покуда цел».

Он подошел к избе. Нахраписто толкнув дверь, зло чертыхнулся на темноту. Стал раздеваться. И только шаг от порога сделал, почувствовал, наступил ногой на что-то. Зажег спичку и обомлел.

Лешка лежал у порога весь посиневший. В нижнем белье. Голова его откинута, как у мертвого.

– Леха! Леха! Да вставай туды-т-твою, – схватил его за плечи Егор. Но тут же отдернул руки. Тело Соколова показалось слишком холодным.

Он перенес его на койку. В голове все перемешалось. Что случилось? Почему он оказался на полу. Когда включил, свет, увидел валявшуюся у двери пустую кружку. Понял – Соколов хотел пить. Встал. И, видно, голова закружилась. Упал, может ударился. Потерял сознание. И не успел в себя прийти.

Егор задрал рубашку Лехе. К груди его ухом припал. Слушал. Бьется ли сердце? Да, кажется бьется. А может свое мешает? Снова слушает. Глухие удары Лешкиного сердца, словно удаляющиеся шаги, прослушивались трудно.

Дракон вытащил из-под стола бутылку спирта. Стал растирать им Соколова. Не щадя ни его, ни своих рук. Вскоре рубашка на спине Егора стала мокрой. Он снял ее. И продолжая натирать Леху приговаривал:

– Я те дам хандру. Отбудешь свое. А там, на свободе – как знаешь! Не хочу за тебя в беду попадать под подозрение. Выхожу и разбежимся в разные углы. Ищи другого дурака, чтоб твои глупости слушал. Других до зла доводи, ирод проклятый. Тут не до баб – выжить бы!

Кожа у Соколова постепенно теплела. Потом покраснела. А Егор не останавливался. Ладони его горели. Казалось, вот-вот лопнут от усилий. Он не отступал; натянул на разогретые ноги Соколова шерстяные носки, и когда – грудь и спина Лешки стали багровыми, горячими – надел свитер. Укутал соседа всем, что

было в доме теплое. Затопив печь, – поставил на нее чайник. С нетерпением ждал, когда он закипит, когда придет в себя Леха.

Закипел чай. Свет погасили. Егор зажег свечу. Сидел облокотившись на стол. Разглядывал свою лохматую, неказистую тень. Слышал в лагере от интеллигентов, вроде именно она– зеркало души. Ее отражение. Самое, что ни на есть подлинное. Со всеми подробностями.

– Ишь, черт, значит и внутри у меня все в шишках. Вон экий бес! Весь дыбом! Нигде гладкого, да ровного места нет. Смотреть тошно. Сам себя не узнаешь. Испугаешься. Неужели и душа у меня такая – вся вприскочку, – качал головой Егор удивленно. – Ведь вон вместо головы – стог какой-то. Весь подерганый. Будто барак кентов в нем, спрятался. А мурло! О Господи! Страшило! Нос печку достал. Рот как рваный валенок. Телка за раз проглотит. Ишь – мечтал, что Наталья к себе на чай позовет. Да она на такого беса и смотреть не захочет…

– Что спать не ложишься? – услышал вдруг за спиною Егор и вздрогнул от неожиданности.

– Тебя стерегу.

– Зачем?

– Думал окочурился. Ждал покуда оживешь.

– Спасибо тебе. Видишь выжил.

– Давай чаю попей, – Егор подошел к печке.

Лешка пил торопливо. Обжигаясь.

– Да не спеши. Чего захлебываешься?

– А вдруг опять сбежишь.

– Ладно тебе. Хватит, – буркнул Егор.

– Не обижайся ты на меня. Забудь, если обидел ненароком. Не хотел я.

– Да я уже и забыл, – стелил свою койку Егор. И только свечу погасил – услышал голоса за окном. Торопливые шаги. Крики. Он подождал немного. Но нет. Это не к ним. Шаги пробежали мимо.

– Что случилось? – поднял голову Лешка.

– Кто их знает, – лег в кровать Егор. И только коснулся головой подушки – снова вскочил. В избе загорелся свет. Его ночью включали лишь в особых случаях – для больнички.

– Рожает кто-то? – сказал Леха.

– Нет. Выстрелы! Слышишь?

На окраине села палили из карабинов.

– Беда случилась! – насторожился Егор. И, став к окну, начал прислушиваться. Стреляли где-то у дома Хабаровой. Там, где он сегодня работал. Почему-то вспомнился тот страх. Такого ранее с ним не случалось. Ведь даже работать не смог. И выстрелы вроде оттуда. Кто там был?

– Может охотники приехали?

– А свет почему? – недоумевал Лешка.

– Который теперь час?

– Два ночи.

– Да! Не с добра это. Пойду гляну, – Егор поспешно стал одеваться.

– Погоди! С ружей с добра не палят. Не ходи! Подожди утра. Если коряки за оружие взялись – крайность получилась. А карабинами они лучше нас владеют. Здесь им помощники не нужны. Не ходи, – отговаривал Лешка Егора.

Но Дракон не послушал совета, вышел из избы. Пошел на звуки выстрелов.

– Наттай! [10]10
  Возглас удивления коряк.


[Закрыть]Егор! Мишка в село пришел! – тронул за руку Кавав. И, погрозив в темноту кулаком – добавил:

– Завтра утром искать будем. Убили мы его. Шатуна проклятого. Всю рыбу у Хабаровой стрескал. Потом на людей напал бы. Наттай, сердитый!

– А свет почему зажгли? – спросил Егор.

– Старика Аклова чуть не порвал. Он капканы ездил проверять. А когда возвращался – медведь его учуял. Ну и накинулся. Двух ездовиков порвал. И старика помял шибко. Ох-хо-хо! Трудно жить у нас в Воямполке, – вздохнул председатель сельсовета.

– Трудно – говоришь? Есть места и похуже, – вспомнил Дракон.

На утро Егор пошел в магазин за продуктами. Узнал, что все старики

пошли искать убитого медведя.

Наскоро покормив Лешку, поставив около него воду, Егор пошел на работу. Решил торопиться. Весною к Соколову приедет семья. Вместе жить станут. Так Леха сказал. Показал письмо. И Егору совсем не по себе стало. Опять одному жить придется. Но ничего не поделаешь. Теперь с ремонтом дома надо торопиться.

Семья… Интересно, а как вот это можно – жить всю жизнь под одной крышей с бабой? О чем с нею говорить? Ведь от тоски с ума сойти можно. Или того хуже – запить по черному. А может и нет? Ведь живут. Растят детей. И довольны. Может оттого, что другая жизнь им неведома? Ну, а кто захочет его судьбу? Судьбу Егора? Кто бабу на кентов променяет? Верно не всяк решится. Кенты – они ведь к добру не привели. Но и бабы… им ведь подавай молодого, здорового, не судимого…

– Да что это я в самом деле! Ну пусть всяк по своему живет. Какое мне до них дело? – ругал себя Дракон, плотнее вгоняя бревна в пазы. На морозе они гудели от ударов кувалды. Вот уже две стены перебраны. Стоят прочно. На свет белый радуются. Занятый работой, Егор не сразу услышал голоса за спиной. Это старики в село возвращались.

– Ну что? Нашли медведя?

– Нет, Егорка! Ушел он! Подранком. В тундру ушел. Умирать. Там его трудно найти. Снег глубокий выпал, – говорил Канав.

– Бок, однако, прострелили. Много крови из мишки ушло, – смеялся старик Ое.

– И то не зря сходили! – ответил Егор, и, отвернувшись, снова принялся за работу.

Вечером, весь в опилках, трухе, возвращался домой, едва волоча от усталости ноги. Топор на плече казался пудовой гирей, вдавливающей Егора в землю.

Когда вошел в избу видел, что Лешка уже вставал. Топил печь. Даже поесть приготовил. Теперь лежал на своей койке, чему-то улыбался.

– Чего сияешь, как новый пятак? – спросил его Егор недоуменно.

– Гостья у нас была.

– Какая?

– Наталья.

– Зачем? – вскинулся Дракон.

– Ко мне приходила. Говорит, что через неделю полный порядок будет со мною.

– А чего они – бабы в нас – мужиках понимают? – Спросил Егор недоверчиво.

– Она врач.

– Ну и что?

– Опытный.

– У нас тоже один опытный в лагере был. Ох и паскуда был! Чтоб ему… Все его гнусное мурло вижу.

– Но ведь это в прошлом. Так что на него злишься? – спросил Соколов.

– А глаз из-за него потерял! Дай Бог мне с этим… на свободе встретиться! Под землею сыщу, когда уеду отсюда! Уж я его заставлю собственное говно жрать! Потом голову, как куренку сверну!

– А как он тебе глаз выбил?

– Он?! Да я его, паскуду! Он бараку нажужжал на меня и в стороне остался. Вроде не виноват. Но я ему один за весь барак воздам с лихвой!

– Как его звали?

– Не знаком он тебе. Сука. Скальпом его у нас звали. С отметиной. Мушку [11]11
  Наколка, татуировка в виде точки.


[Закрыть]на мурло поставили.

– Скальп. Вроде слышал. Но от кого – не помню.

– Он на Камчатке не был. На Чукотке это…

– Забудь ты о них. О всех забудь. Что ушло – вспоминать не надо.

– А и забывать нельзя. Мне он память на всю жизнь до самого гроба оставил.

– Убьешь – снова срок получишь. А глаз этим не вернешь.

– Сам знаю. Но и не прощу.

– Вот видишь, тебе мужик насолил. Не баба!

– Так баба не то глаза, головы лишит– обрубил Егор. И, насупившись, отвернулся, не желая продолжать разговор.

Дни шли однообразно. Егор работал с утра до темноты на доме. Возвращаясь, валился спать, как подкошенный. А Соколову с каждым днем становилось легче.

И вот однажды вечером пришел к ним Кавав.

– Егор, материалы на исходе. Придется в сопки идти. На заготовку. Самим. С неделю там поработаете. На всю зиму напасете. Я потом трактор пришлю. На перевозку. Сами понимаете, кроме вас идти некому.

– Слушай, Кавав, я сам пойду. Один. Лешка в селе останется. Нельзя ему со мной. Слаб еще.

– Как хочешь, Егор, – согласился председатель.

– Нет. Вместе, только вместе, – запротестовал Соколов.

– Может я хоть там от тебя отдохну! – оборвал его Дракон и повернулся к Кававу. – Но мне нарта нужна.

– Нарту у меня возьмешь. А торбаза ^{1} и канайты ^{2} – на складе. Там и кухлянку ^{3} возьмешь. Малахай ^{4} . Ну и кукуль ^{5} . А продукты в магазине возьми заранее. Галеты не забудь. Чай. Без этого в тундре пропадешь.

– Бывает кое-что похуже твоей тундры, – угнул голову Егор.

– Когда поедешь? – спросил Кавав.

– Завтра.

– Завтра нельзя.

– Почему?

– В тундру хорошо собираться нужно.

– Сам знаю.

– Поедешь со стариком Ое, – уточнил Кавав.

– Зачем он мне?

– Дорогу покажет.

– Да не сбегу я. Не бойся.

– Мне бояться нечего. Я тундру знаю. А ты нет. И она тебя не знает. Потому одному нельзя. Помирать будешь.

– А чем старик поможет?

– Покажет, где лес растет на дома. Дорогу укажет. Мясо будет варить. Чай. Тебе работать надо. А он помогать станет.

– На одной упряжке мне с ним ехать? – спросил Егор.

– Нет. На разных.

– Почему?

– Еды больше возьмете. Да и снег в тундре глубокий лежит. Собачки быстро уставать начнут. Нельзя их слишком нагружать. К тому же след вам первым бить придется. В сопки давно не ездили. Бить след всегда трудно. Слушайся старика. Он самый умный у нас в селе.

– Как я его слушать буду, корда он по-русски десять слов знает. И я по-корякски не больше. Как поймем друг друга? – смеялся Егор.

– У собачек совсем никаких слов нет, есть только живое сердце. Оно и помогает им понять друг друга. Что же вы – глупее собачек?