Текст книги "Утро без рассвета. Книга 1"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)

С болота снова донеслись какие-то звуки.

– Олень попал в болото. От табуна отбился, – прислушавшись, сказал Юрка.

Луна, взошедшая над сопкой, осветила костер, людей, собак.

– А через час мороз будет сильный, – обрадовался каюр.

– Откуда знаешь? – удивился Яровой.

– Луна смотри какая!

Луна и впрямь – будто холодной водой умылась. Разрумянилась. Смотрела на тундру улыбчиво.

– Слушай, а спасти оленя нельзя? – спросил Яровой.

– Из этого болота никто не вылез.

– Пойдем посмотрим.

– Ну, пошли, – неохотно встал каюр. И, сняв с нарты чаут, двинулся к болоту вместе с пассажиром.

Олень уже завяз по брюхо. Мотал головой. Хоркал. Пытался вырваться из трясины. Но только быстрее погружался в нее. Метрах в сорока от него, на самом краю болота стоял волк. Это он загнал оленя сюда. Долго они бежали. И достался бы ему олень, но болото… Теперь оно отняло добычу у волка. И тот, голодный, задрал морду кверху. Воет, Кутха последними словами ругает. А может шамана?

– Давай, Юра, чаутом за рога, попытаемся вытащить. Ведь хор [34]34
  Вожак.


[Закрыть]– красавец! Жаль, если погибнет, – уговаривал каюра Аркадий.

Юрий быстро собрал чаут и, размотав его, кинул. Петля попала оленю на рога. Они потянули, ремень струной натянулся. Того и гляди лопнет. Волк, почуяв недоброе, на брюхе пополз к оленю. Каюр закричал, но зверь не обращал внимания на людей и полз, скуля, к добыче. Он был голоден. А каюр не выдержал – надо отогнать волка. Яровой выхватывает пистолет.

– Стой! Вернись! – кричит он Сазыкину и стреляет в волка. Тот перевернулся на спину, подыхая. Каюр ползет назад. Усилие. Теперь вместе. Еще одно. Олень выскочил. Но задние ноги снова завязли. Еще несколько усилий. И олень скачками мчится к людям. Вот он подошел к Юрко, обнюхал его лицо, руки. Потом подошел к Аркадию. Ткнулся мокрым носом в щеку.

– Он же ручной! От табуна отбился! – заметил Яровой колокольчик на шее оленя.

– Верно! Воямпольский хор. Вот, ты и поедешь на нем. Это не просто олень. Это – Яэтлы. А ты зло убил. Победили мы шамана, – смеялся Юрка доброй, простодушной улыбкой. – Говорят, когда человек в тундре спасет чью-то жизнь, на небе новая звезда рождается. Ты уедешь, а она в память о тебе останется. Светить нам будет, как твои глаза.

Через два дня нарта приехала в Воямполку. Следом за нею вернулся в свое село и олень.

Дракон теперь совсем постарел. Отпустил усы, бороду и, как настоящий дед, любил погреться на завалинке своего дома, в теплые дни.

Он работал все там же – в Воямполке. Как и прежде строителем. Каждую зиму, когда его одолевал жестокий ревматизм, он давал себе слово уехать с Камчатки навсегда. Но каждую весну передумывал. И председатель сельсовета Кавав, давно привыкший к этим разговорам, теперь только посмеивался:

– Никуда ты не поедешь, Егор.

– Почему?! – подскакивал Дракон.

– А зачем? Вот женим мы тебя на нашей чикоке. И все тут! Ты ж теперь совсем коряк. Как станешь жить на материке? Олешков там нет. Тундры тоже. Дома из бетона кладут. Деревянные не строят. Что ты там делать будешь? Совсем пропадешь.

– Это я!?

– И нам без тебя плохо будет. Как жить? Кто строить будет? Нет. Нельзя нам друг без друга, – успокаивал Егора Кавав. Дракон смирялся. Но лишь до следующей зимы. А там снова за свое принимался.

Годы… Они изменили не только Воямполку. А и людей. Недавние сопливые ребятишки стали взрослыми, работали. А взрослые старились.

Егор теперь часто ходил за село. Туда, где спокойные воды Воям– полки разрезали тундру широкой полосой. Будто жизнь на две части разделили. Пустую, выброшенную, иту, за которую стал держаться сам Дракон.

Пустая жизнь. Она уходила к самому горизонту. Туда, где садилось усталое за день солнце. Там чернел горизонт, там угасала жизнь, там затихало дыхание. Оттуда брала начало ночь. Это была его половина жизни. Даже больше. Но кто виноват, что памятью в нее он стыдится возвращаться? В этом никто не повинен. Лишь упрекнуть себя… Но и в этом упреке что толку? Жизнь уходит. Но почему же и теперь, состарившийся, Егор не хочет смотреть на закат. Все глядит туда, откуда рождается утро. Ведь это начало. А его он пропустил. Теперь же все перепутал. Может годы виноваты?

Егор вспоминает, как в прошлом году умер старик Ое. В последние месяцы они сдружились. Вместе в тундру уходили по выходным. И как– то разговорились:

– Скоро умру я, Егорка, – сказал старый коряк.

– С чего взял?

– Чую. Солнце греть перестало, меня.

– А ты выпей.

– Не помогает, – сознался Ое.

– Добавь!

– Нет, Егорка. Ноги землю не чувствуют. Ослабли. Язык перестал узнавать оленину. Голова моя плохо соображать стала. Конец приходит мне. Скоро уйду я из Воямполки. Сожгут меня на костре мертвого. Как положено. И пойду я к солнцу.

– Зачем оно тебе?

– По другому жить начну.

– А чем ты в этой жизни недоволен?

– Многим, Егорка! Многим. Обижал я людей. И меня обижали. Мало ел, мало спал, много работал. А зачем? Все зря.

– Не ты один такой!

– Знаю. Но, говорят, солнце очищает людей, и они, будучи мертвыми, живым помогают. Не знаю, правда это или нет, только я, когда умру, пойду на восход. Пусть солнце поможет. Чтоб не так холодно жилось после меня тебе. Я попрошу за тебя.

– Ты не думай про смерть.

Но старик умер. Совсем внезапно. Пошел накормить собак. Дал им нерпичьего жира. А когда возвращался, упал на крыльце лицом вниз.

Егор пришел проводить Ое в последний путь. Старика хоронили по– корякски. В километре от Воямполки наносили люди большую кучу хвороста. Положили на нее старика. И подожгли хворост. Он вспыхни жарко, горячо, языки пламени вскоре добрались и до покойника. Охватили одежду, волосы. И тело Ое стало шевелиться, двигаться. Забыли коряки перерезать жилы у мертвого.

Вот горящая голова старика приподнялась. Рот открылся, словно не успевший вживе проститься с ними, мертвый благословлял их теперь. Рука Ое приподнялась, вытянулась, и Егору показалось, будто на него указывает покойник корякам, силясь что-то сказать мертвыми губами. Но огонь охватил лицо его. И Ое покорно упал в огонь. Так и не сказав ничего людям. Унеся с собою то, что было на сердце.

Егора тошнило. Он ушел от костра раньше других. Волосы его, поднявшиеся дыбом от ужаса, топорщились под шапкой. Старик каждую ночь снился Егору во сне. Горящий, он все время показывал людям на Егора мертвой, почерневшей рукой, как будто упрекал за что.

Не по себе стало Егору. Ходил он понурый, молчаливый. А тут еще Кавав привязался. Просит Егора съездить на материк за стройматериалами. В самый Хабаровск. Захотелось ему в своем селе иметь настоящую больницу – с кафельной плиткой, с паркетным полом, как в кино показывают. Даже в райцентре идею свою согласовал. Там сказали, что и они добавят заказов, если он найдет подходящего человека. И теперь Канав не отставал от Егора ни днем, ни ночью.

– Нельзя мне ехать, – говорил Дракон.

– Почему?

– Я ж бывший вор.

– Бывший! Теперь нет.

– Не разбираюсь в плитке.

– Мы тоже. Спросишь. Скажут. Ты русский. Тебя поймут. А мы? Тебе же делать придется. Сам и выбери, что нужно.

– Никогда я этим не занимался, – отговаривался Егор.

– Я тоже – оленей пас. А теперь – начальник. Все учимся. Езжай. Кроме тебя все равно послать некого. Сам знаешь. Напутают. Привезут не то. А ты заодно поучишься, как плитку класть. Паркет. Большим мастером вернешься, – не хотел расставаться со своей идеей коряк. И Егор согласился.

В райцентре его и вовсе удивили. Узнав о задумке Кавава, председатель исполкома решил переплюнуть того в выдумке и придумал построить в селе клуб из особого камня – туфа, но обязательно розового, чтоб от него и в лютые зимы теплом отдавало. Слышал он о туфе. Читал. В кино видел. И теперь хотел утереть нос всем районам Камчатки. Блеснуть клубом, построенным из туфа.

Начальство Тигильского района загорелось идеей. И решило послать Егора не просто за туфом, на просто обучиться мастерству работы с этим редким материалом. Но и научиться резьбе по туфу. Чтобы клуб был наглядным произведением искусства.

– Твое имя будет известно всей области, ты сделаешь подарок всему району, – вскружили голову Егору. И он сдался.

– Туф этот имеется только в Армении. Вот и поезжай. С заявкой, с письмами. Все это ты получишь. Подучись там хорошенько. И возвращайся. Каждый день тебя ждать будем, – напутствовали Дракона люди. И он поехал. Как во сне.

Ереван… В самолете он вспомнил о Скальпе и немало удивился иронии судьбы. Ведь вот забыл о нем, а тут, как нарочно. Не за свои едет к нему, не по своей прихоти. Сама судьба так захотела. Ну и дела…

До Армении Егор добрался лишь через две недели, предварительно отправив из Хабаровска в Воямполку кафельную плитку, паркет, цемент. Подучившись пару дней, как кладется плитка, выложил на пробу ванную в одном из строящихся домов, и, получив похвалу от прораба, сел в этот же вечер на самолет и вылетел в Ереван.

В Армении Егора встретили удивленно. Но не расспрашивали о причудах районного начальства. Поставили Дракона учеником в строительную бригаду. Прикрепив его к молодому парню. Тот придирчиво учил Егора. Показывал, объяснял все до мелочей. И требовал. Строго.

Егор вначале ругался с ним. Но потом не до того стало. Бригада получала с выработки. И люди, понаблюдав за Драконом, сказали ему как-то:

– Будешь ругаться – уходи. Нам некогда на тебя время терять. Не до споров. Видишь, дотемна работаем. Тяжело тебе – иди!

И он умолк. Первые дни уставал до изнеможения. А потом привык. Кладка получалась ровной. Узор хоть и не такой красивый, как у армян, не и неплохой. Мужчины, уже не ругали его как прежде. А вскоре он получил и самостоятельное задание. Это случилось на четвергом месяце работы. Поручили ему выложить заднюю стену дома. За месяц он должен был справиться. Работа двигалась хорошо. И прораб, проверявший его работу, не делал никаких замечаний. Доволен был и мастер. Но больше всех радовался Егор. Имя его будет жить в районе. И не воровское. А человеческое. Нормальное. Как у всех.

Теперь он задышал свободнее и по вечерам полюбил гулять по городу. Дышать его теплом, голосами людей. Любил постоять у фонтанов на центральной площади. Слушать плеск воды. Наслаждался гостеприимством города. И однажды зашел в ресторан, неподалеку от площади. Решил подкрепиться на ночь. Время было позднее. И люди, сидевшие за столиками, неторопливо ели. Говорили о своем.

Егор сел за пустующий столик в углу. Сделал заказ. Закурил. Огляделся. Народу было немного. Но вот одна спина показалась знакомой. Хотя… Не может быть! Ведь целых два месяца он искал его. Всюду. В том доме, где жили раньше Скальп и его мать. Но все бесполезно. Не было их. Другие там жили. И о прежних хозяевах не знали ничего. И забыл Дракон. Решил, что Скальпа нет в живых, что кто– то опередил и разделался раньше. А тут…

Дракон ощупывает ослепший глаз. Выбитый. Он и теперь болит. Как память. Что делать? Как вытащить этого типа из-за стола. Чтоб другие не заметили? Как вытащить его на улицу? А может это не он? Как узнать?

– Послушай, дружок, ты сможешь выполнить мою просьбу? – спросил он у подошедшего официанта.

– Какую?

– Вон того мужика видишь?

– А что?

– Молча подойди и глянь, есть ли на его щеке черная точка. И скажи мне.

Официант подошел, издалека утвердительно кивнул. Дракону. Ему сразу расхотелось есть. Он кивком подозвал официанта.

На следующий день он попросил прораба отпустить его домой. Тот велел потерпеть немного. Надо закончить кладку стены. И теперь Егор не уходил с работы дотемна. А через десять дней его отпустили, снабдив прекрасным отзывом. Еще через неделю Егор отгрузил туф для Тигиля. И через десять дней прибыл на Камчатку.

Его давно ждали здесь. Местные строители расчистили площадку под фундамент. Вели земляные работы. Будущий клуб должен стать украшением, гордостью села, а может и всей Камчатки. Егора местное руководство попросило остаться, начать кладку, показать, как надо делать резьбу по туфу. И Егор согласился.

Туф прибыл вскоре. И Дракон за пару месяцев обучил всему тагильскую бригаду строителей. Те работали быстро. Вот только узоры на туфе делали свои. Не легкие, кружевные, каким обучали Егора в Армении, а свои – северные. Розовые олени подняли рога к розовым облакам. Лохматые ездовики мчались по розовому снегу. Смеющиеся дети тянули руки к розовому солнцу. Розово смеялся туф.

Когда здание было подведено под крышу, Егор уехал из Тигиля к себе в Воямполку. Плитки он отгрузил много. Ее хватило на все. Целую зиму с ней работал. Облицевал стены приемной больницы. Кухни и столовой в детском саду. Работая здесь, он часто вспоминал Наталью. Где-то она теперь? К весне перешел на баню. Стены, пол выложил узорами. Голубая, белая плитка сделали баню внутри похожей на городскую. Для форса, даже лавки рубанком подчистил. И засветилась баня свежестью, новизной.

Здесь он работал с Лешкой Соколовым. Строили вместе. Где он? Летает. В небе. Сколько самолетов пролетало над Воямполкой за эти годы? Не счесть. Какой из них Лешкин? Егор до рези в глазах всматривался в них. Каждый провожал. Все ждал, что какой-нибудь из них махнет ему крыльями. Поздоровается, значит– Лешкин будет. Его. У других никого нет здесь, в Воямполке. Только у Соколова. Память. Но, наверное, забыл он о Егоре. Да и что особого было, чтобы помнить ему Дракона. Разве поднявшаяся в небо птица помнит о черве, который живет в земле и никогда не ощутит полета?

Выветрился, наверное, он из Лешкиной памяти, из сердца. Да и был ли он для него чем-то существенным? И все же, как ребенок, подолгу стоял Егор, задрав голову. Все смотрел вслед самолетам, все ждал привета с неба. Оттуда, свысока. Хоть крупицу памяти, как пожатия руки. Напрасно ждал.

Они пролетали днем, светясь в лучах солнца, как большие неземные птицы. И, зарываясь в облака, пели небу о земле.

Они пролетали ночью. Все в ярких, разноцветных огнях, украшенные, как новогодняя елка. И, подмигивая всем, оставшимся внизу, своими огнями, пели земле о небе.

– Лешка! Прилетай в гости! – кричал вслед удаляющемуся самолету одинокий Дракон.

– Передайте привет Лешке, – шептал он, стоя у окна. И на всякий случай, а вдруг этот самолет его – Соколова, каждому борту без разбора желал счастливого пути и хорошей удачной посадки.

– Вам жить! Долго! Будьте счастливы, ребята! Пусть жизнь ваша будет большой и светлой. Как память земли, какая любит вас и ждет.

Яровой вошел в сельсовет. Секретарь – пожилая женщина приветливо поздоровалась с ним.

– Председатель? Он завтра будет. Поехал вместе с нашим бухгалтером к оленеводам в ближнюю бригаду, – ответила она.

– А как поживает Егор, поселенец бывший?

– О! Егор теперь у нас – знатный строитель. Человек безупречного поведения и исключительной порядочности. А Вы к нему?

– Да.

– Думаю, зря приехали. У нас, в Воямполке, преступников не водится. А жизнь Егора у всех на виду. Он здесь и муху пальцем не обидел! Это Вам каждый скажет.

– Охотно верю. Но это – здесь. А каким он был в отпуске? За это Вы не можете поручиться!

– Могу, – улыбнулась секретарь. – По той простой причине, что в отпуске за все эти годы он ни разу не был.

– Как? И ни разу не выезжал из села? – дрогнул голос Аркадия.

– Выезжал. Но в командировку, а не в отпуск. Видели в Тигиле клуб из розового туфа? Вот за ним Егор и ездил. И сам потом помогал строить.

– Значит, он ездил в Армению? – обрадовался Яровой.

– Да. В Ереван. А до этого в Хабаровск. Таким щеголем наш Егор вернулся! Еще бы! Ведь он зарабатывает больше нас с Вами вместе взятых, – вздохнула секретарь.

– Причем здесь заработок? Не так уж дорого стоит в Ереване сшить приличный костюм! – Не понял Яровой зависти своей собеседницы.

– А приличные рубины у вас в Армении тоже не так уж дорого стоют? – съязвила секретарь.

– Не знаю. Мне, во всяком случае, рубин не по карману, – машинально ответил Яровой. И вдруг память подсказала ему… Но секретарь опередила вопрос следователя.

– Вот видите! А наш Егор даже на работе носит великолепный золотой перстень с рубином. Вот я и говорю, разве не щеголь?

Яровой положил перед собою бланк протокола допроса. Секретарь несколько неохотно, но обстоятельно описала форму и размер перстня, способ крепления на нем рубинового камня. Даже то, что перстень был поношенным. Было похоже, что это – перстень Евдокимова. Оставалось только заполучить его, чтобы полностью идентифицировать. И тогда…

«Нужно это сделать сейчас же, – думает Яровой, – ведь Дракон мог уже прослышать о приезде, спешном приезде человека с южным загаром и что-то заподозрить. Да и секретарь может поделиться с кем-нибудь о теме допроса. В таком маленьком селе, где все друг другу целиком доверяют, предупреждение о неразглашении следственной тайны может и не подействовать. Нужно заканчивать допрос».

– Скажите, когда именно Егор был в командировке вообще и в Армении в частности? Когда он вернулся в село? – задает он вопрос.

– Этого я не могу сказать. Мне около года пришлось лечиться на материке. Вернулась неделю назад. Так что командировка Егора была в мое отсутствие. Кавав все знает. Дождитесь его. Он Вам и все документы покажет.

– А Вы разве не можете дать мне эти документы. Хотя бы проездные билеты до Еревана и обратно?

– Нет. Я не могу, не имею права рыться в ящиках стола председателя сельсовета или бухгалтера. У нас так не принято. И вам не позволю здесь, в сельсовете, обыски устраивать! – встала секретарь, давая понять, что разговор на эту тему продолжать бесполезно.

…Егор сидел спокойно, молча. Равнодушно смотрел на перстень, который только что снял с пальца и на то, как внимательно следователь рассматривал в лупу.

– Этот перстень, Егор, был детально описан, когда был изъят в лагере. Потом он был возвращен его владельцу – Евдокимову. Протокол, где записаны отличительные особенности перстня – остался. Он – у меня, в деле. Вот, пожалуйста, ознакомься. Как видишь, все признаки совпадают. Даже номер пробы золота. Если ты скажешь, что купил этот перстень в магазине– мне легко будет доказать, что это не так. Перстень очень поношен. Его возраст может определить эксперт. Но и мы с тобою знаем, что такие перстни уже давно не выпускаются и не продаются. Ты можешь сказать, что купил этот перстень где-нибудь на барахолке! Но это будет слишком наивное объяснение. И я даже при всем желании не смогу в это поверить. Ты ведь знаешь, Егор, что Евдокимов никогда никому не отдал и не продал бы своего перстня. Скальп доказал это в лагере. Чтобы завладеть перстнем Скальпа, надо было сначала его убить. И ты это знаешь. А зная – никогда бы не купил ни у кого такую улику. Даже если допустить, что Евдокимова убил кто– то другой. Ты ведь можешь сказать, что у Скальпа было много врагов в лагере. И будешь прав в этом. Но этот кто-то другой никогда не отдал и не продал бы тебе этого перстня. Нет! Он показал бы его своим кентам, показал бы «малине» как доказательство, что именно он разделался с «сукой». И кенты ему за это заплатили бы куда больше, чем стоит этот перстень, чем можно выручить от его продажи. Я не случайно приехала сюда, на край Камчатки, Егор. И ты это должен понимать. Я уже много знаю о тебе, Егор. Знаю и то, что у тебя в руках раньше до лагеря, побывало много ювелирных редкостей. Но никогда ты не носил на своих пальцах никаких украшений. Не только краденых – кто же захочет иметь при себе такую улику, но и тех, какие мог бы купить. Вот ты молчишь. Не желаешь отвечать мне ни да, ни нет. Но ведь об этом я узнал из твоего уголовного дела. Так что будем считать это установленным фактом. Таким я тебя и воспринимаю: бывшим, в прошлом, подчеркиваю, солидным вором «в законе», а не мелким налетчиком, фрайером, падким на побрякушки.

Дракон непроизвольно, едва заметно утвердительно кивнул.

– И вдруг ты, очистившийся здесь в глазах всего села от прошлого, ты, уважаемый всем районом строитель, на старости лет стал носить дешевенький перстень! Нет, Егор. Не побрякушку, не украшение ты носишь. Этот перстень – твой трофей! Он для тебя символ жизни злейшего твоего врага, из-за которого тебя этапировали на Камчатку на дополнительные десять лет, из-за которого ты лишился глаза! Я, как следователь, могу считать, что ты сам во всем этом виноват. Но ты так не считал и не считаешь. Вот почему ты намеренно, вопреки осторожности должен был ежедневно, каждоминутно видеть на своем пальце этот красный рубин, последнюю каплю крови врага твоего Скальпа. И ты носил эту улику – перстень, как индейцы носили повсюду с собой скальпы, снятые со своих врагов.

– Хватит, начальник! – вскочил Егор. – Глубоко ты залез в душу Дракона. Умело. Знаю, что дальше скажешь. Мол, в лагере я Скальпа грозился пришить. За что и срок добавили. Что в Армении я был. В сельсовете тебе, поди, об этом уже натрепались. А теперь и перстень Скальпа. Вот он. Вещественное доказательство. Хватит, начальник, мое затаенное наружу выворачивать. Ты прав. Я – не фрайер и увиливать не буду. У убил Скальпа. И я, бывший Дракон, говорю тебе, начальник, что и сейчас не жалею, что пришил «суку». Все? Зови «мусоров» ^{10} , – тяжело опустился Егор на табурет.

– Подожди, Егор. Одного твоего признания для меня недостаточно! Расскажи, когда, где и как ты убил. Подробно расскажи. Когда и где встретил Евдокимова, после его и твоего освобождения?

– Ишь ты! Показаний хочешь! Толковый, ты, видать, мужик! В мое время за одно это, – кивнул Егор на лежавший на столе перстень, – в лагерь бы законопатили. Без признаний и без показаний, – усмехнулся Егор. – Уважу тебя, коль ты такой дотошный и ко мне человеческий подход имеешь. Будут тебе показания. Но завтра. Не сейчас. Сам напишу, как дело было. Имею я такое право?

– Да. Можешь сам написать вот на этом бланке протокола допроса, – вынужденно согласился следователь.

– Вот и хорошо. Приходи утром. Да не сомневайся. Дракон никогда не врал. Уходи, не до тебя мне сейчас. Все одно изолировать меня некуда – в селе ни одного замка нет, даже на сельсовете. Милиции, сам знаешь, у нас тоже нет. Покуда из района пришлют лягавых ^{11} на вертолете, али еще на чем, не сбегу. Некуда, да и отбегался я. Уходи, начальник.

– Ладно. Прошу из дома никуда не отлучаться, – сказал Яровой. Егор ничего не ответил.

Аркадий направился в сельсовет, окна которого были освещены. Там его уже ждал Кавав.

– А секретарь сказала мне, что Вы только утром вернетесь из тундры, – удивился следователь.

– Извините меня, – вошла из соседней комнаты секретарь. – Я знала, что Кавав вернется поздно и не хотела, чтобы Вы, товарищ, беспокоили его дома после трудной дороги.

До поздней ночи сидели Яровой и Кавав в сельсовете. Долго говорили о Егоре. Секретарь ушла домой. После нескольких лет общения с Егором Кавав лучше стал говорить на русском языке и ее помощи в переводе не понадобилось. Следователь вышел из сельсовета потрясенным. Было над чем задуматься. Было чему удивляться.

– А ты зайди к нему! Он не спит. Хочешь, давай вдвоем сходим. Поговорим. Егор, мужик неглупый, – предложил Кавав.

Окна в доме Дракона спали. В них не горел свет, казалось, что все здесь отдыхало. Плотно сдвинутые занавески берегли сон хозяина. Кавав постучал. Никто не откликнулся. Он дернул дверь. Та открытой оказалась. Они вошли. Кавав включил свет. Дракона дома не было. Аккуратно заправленная койка говорила о том, что хозяин и не думал сегодня к ней прикасаться.

– Сбежал, – мелькнула догадка у Ярового. Он подошел к столу. Облокотился. Куда он мог уйти?

Следователь и Кавав думали об одном и том же.

– Смотри! – вдруг указал Кавав на тетрадку. По ней крупными буквами было написано рукой Егора «следователю». Аркадий сел. Стал читать.

«Теперь мне все равно. И я могу сказать вам все, все как было. В этом письме моем нет ни слова лжи.

Я забыл о нем. Забыл, чтоб выжить. Чтоб никогда больше не, знать заключения и всего того, что там пережито. Я не хотел попадать в лагерь вновь. Там похоронено много лет моей жизни. У меня не было семьи. И в жизни я никому не был нужен. Я проиграл ее в драке за нее. Я держался, она ускользала. Я дорожил ею, она презирала меня. Кто виною тому? Я сам. Только себя могу упрекнуть за прожитое. Я сделал ставку на жизнь. Но вытащил не ту карту.

Я не искал его. Но судьба дала мне последний шанс. И я решил, что это не случайно. Жизнь меня мяла, калечила. К этому был причастен и тот, кого я убил. Я должен был хотя бы сдохнуть человеком. И смыть свой позор его смертью. Я искал его долго и не находил. А когда устал, поверил, что кто-то опередил меня и убил раньше. Но я ошибся. Я увидел его в ресторане. Рядом с центральной' площадью. Скальп сидел спиною ко мне. Но я слишком хорошо его: помнил. По моей просьбе через официанта, он вышел из ресторана. Думал, что его любовница вызвала. И тут я вышел навстречу ему. Было темно. Но Скальп узнал меня. Скальп испугался и хотел закричать. Но я зажал ему рот. Он вырывался. И мне не оставалось ничего иного, как ударить его ребром ладони по сонной артерии. Он потерял сознание. Я хотел выбить ему глаза. Но не в беспамятстве. А так, как это сделали мне в лагере. Из-за него. Я ждал, когда он очухается и предварительно заткнул ему рот. Я думал, что те, какие сидели с ним в ресторане за одним столом, не хватятся его так скоро. Но те, как видно, спросили официанта и что-то заподозрили. Я услышал их шаги и голос официанта. Они шли к нам. Скальп еще был без сознания. Я нагнулся и увидел перстень. И снял его. Это – знак того, что мести я не оставил и попытаюсь встретиться. Уходя, я ударил его по шее сильнее, он захрипел и вытянулся. Из носа у него пошла кровь. Но люди были уже близко. Я перелез через забор. И притаился. Я слышал, как они подошли к нему. Как говорили о скорой помощи, о милиции, а кто-то сказал – «Поздно»! Япостарался поскорее уйти оттуда. Я долго петлял по городу. И все остальные дни не показывался в том районе Еревана.

Когда я в прошлом году вернулся на Камчатку, был уверен, что здесь меня никто не найдет. Что все забыто и осталось позади. Но вы здесь! Теперь вы знаете все. И еще. Тот перстень я носил не случайно. В память о своей жизни. За выбитый глаз, за десять лет, добавленные за Скальпа; невелика компенсация за все потери. Но в знак того, что перед самим собою я чист, сумел отплатить за жизнь свою искалеченную, я всюду и всегда носил его».

Строчки наплывали одна на другую, их трудно было читать.

«Верно ли я поступил? Теперь и сам не знаю. Я не жалею о случившемся, его не вернуть. Он мертв. Я – заживо умирал. Он был кому-то нужен, раз вы так усиленно разыскивали меня. Я виноват. Но не перед ним. И не перед собой. А перед теми, кому он был дорог. Он остался кому-то нужным даже сейчас. Я из-за него перестал быть нужным даже самому себе. Я отнял у него жизнь по праву своей, отнятой у меня им. И мы квиты. Живой перед мертвым. Кто из нас прав, судите сами.

Я не сбежал. И не ушел от вас. Я не опустился до трусости. Но я хочу уйти из жизни свободным. Я совсем недавно стал свободным. И понял, как это здорово. А потому простите, что не дождался конвоя. Вы поймете меня, как человек человека. Жизни осталось не так уж много. В ней нечем было дорожить, кроме свободы. Яне так-то много видел ее. А потому вопрос о своей участи решил за вас и за себя. Простите несогласованность. Я не хочу умереть в заключении. И знаю, что эта чаша меня не миновала б».

Последние строчки письма были написаны четко, ясно. Разборчиво. Человек решился на последний шаг, а потому не волновался. Он был уверен, что поступает правильно. И от своего решения не был намерен отказаться.

«Я несколько раз в жизни упустил свое счастье. Оно само шло и мои руки. Но я отверг его. Все потому, что оно было сильнее меня. Н единственном себе не могу отказать – уйти из жизни свободным, кик и пришел в нее. Это письмо вы прочтете утром, когда меня уже не будет. Я жду вас у излучины Воямполки, под деревом. Вы там найдете меня. Похороните меня под этим деревом. Это моя последняя просьба к вам – к живым. Егор».

– Еще успеем! Успеем! – закричал Кавав и бегом бросился из дома.

«Не он убил! Не он! Ведь уехал из Еревана в ноябре, а Скальп убит в марте! Зачем же так себя наказал? Почему?» – думал Яровой, надеясь на одно, что, может, не поздно, может, успеют. Ведь он рассчитывал, что письмо будет прочитано утром, а сейчас ночь. Они успеют, они должны успеть. Но до излучины пять километров.

Кавав спотыкается о коряги, падает. Потирает ушибленные ноги, бока, снова бежит. Под ногами хрустит мох, вздыхает оттаивающая, налившаяся вешним соком земля. Сердце бешено колотится.

– Далеко еще?

– Далеко, – отвечает Кавав.

– Быстрее!

– Давай напрямик.

– Как?

– Через тундру.

– Давай.

Ноги зачавкали по кочкам. Увязают в грязи.

– Быстрее!

– Давай руку!

– Бежим!

Но кочки лезут под ноги, их так много здесь, словно обид в больной душе.

– Стой! Что это?

– Кавав прислушался.

– Филин кричит.

– Нет. Не филин!

Кавав скачет через кочки, разбрызгивая фонтаны грязи, обдавая себя и Ярового черным зловонием тундры. Сколько они бегут? Много! Ох, как много! Ноги подкашиваются от усталости. Все тело горит. Будто не по земле, по шипам раскаленным бегут эти двое. Тощие деревца цепляются за одежду, рвут ее, бьют по лицам, по ногам и по рукам, толкают горбами.

– Далеко еще?

– С километр.

– Ох! Как тяжело!

– Бежим!

И снова фыркают под ногами кочки. Выскакивают вспугнутые куропатки, поднятые с гнезд. Выбегают зайцы и, поджав уши, уносятся в темноту.

Кавав задыхается. Лицо, одежда – сплошной панцирь из грязи. Так бежать ему еще не приходилось никогда. Яровой падает, споткнувшись о пень. Коряк хватает его за локоть. Помогает встать. Они снова бегут. Бегут к тому месту. Может, успеют. До утра еще есть время. Он не должен покончить с собой сейчас.

Еще несколько десятков метров. Уже слышен плеск реки. А вон и дерево. Он под ним. Дракон еще никого не обманывал. Не обманул и в этот раз. Он сидел под деревом. Единственным на берегу большим деревом. Сидел спокойно. Тихо. И, казалось, улыбался этим двоим своею совсем не злой улыбкой. Лицо его было повернуто в сторону Воямполки, будто в последние минуты свои, прощаясь с селом, он пожелал людям что-то очень хорошее, чего не познал в жизни сам.

Он еще не успел остыть. Возможно, услышав шаги в тундре, решил опередить ненужное ему спасение. А в прощении он давно не нуждался. Он сам себя наказал. И жесткая веревка, как рука Скальпа, оборвала жизнь.