Текст книги "Утро без рассвета. Книга 1"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)

– Ты иди. Иди, – не мог поднять на механика глаза Беня, и добавил: – Сразу бы сказал. Конечно, подежурю за него.

Утром, когда над Тигилем проснулось первое солнце первого дня нового года, люди еще не все узнали о случившемся. И только поселенец, тяжело вздыхая, ворочал уголь, забрасывал в топку полные лопаты.

К обеду руки так устали, что не могли уже слушаться, стали чужими, неповоротливыми. Глаза слипались. Беник выскакивал наружу, тер лицо снегом. Это помогало ненадолго. Через полчаса веки снова тяжелели и закрывались глаза сами по себе. Тогда Клещ начал обтирать снегом голову.

– Нельзя спать! Нельзя! Встряхнись же ты! – ругал себя поселенец. И все время смотрел на часы.

Когда до конца работы оставалось два часа, в котельную пришел Евгений Иванович. Он молча прошел, тихо сел у стола.

– Ну что вам от меня надо? Что?! Чего по пятам ходите? Чего караулите?

– Откараулил. Все. Кончилось мое дежурство сегодня. Умерла она…

– А что я мог сделать?! Рисковать другими? Так они – дети! Где гарантия?

– Разве о том теперь стоит говорить? Давай я лучше расскажу тебе о ней. А?

– Зачем?

– Не знаю, – пожал плечами Евгений Иванович. И, нахмурившись, добавил:

– Раньше – не стоило. А теперь…

Клещ отошел к котлу. Подкинул уголь в топку. Долго не подходил к столу, за которым сидел Евгений Иванович. Но тот не собирался уходить. И Клещ, сделав вид, что ему нужно сделать запись в журнале, подошел все же к столу.

– Так вот. Жила девушка. Познакомился я с нею на втором году войны, – сказал Евгений Иванович.

– Потом она вашей женой стала.

– Нет, я об умершей. Она не была моею никогда, – замолчал Евгений Иванович на время, а потом продолжил, словно себе самому.

– Под Сталинградом я впервые ее увидел. Худенькая, угловатая. Она так была похожа на мальчишку, что мы на нее и не обращали внимания. И была она медсестрой в танковой бригаде. Может слышал, там, под Сталинградом мы воевали с Гудерианом и Паулюсом. Не дали им соединиться вместе. Этим двум армиям. Страшно вспомнить. Сколько ребят полегло! Сосчитать трудно. А скольких покалечило.

– Всех жизнь калечила. Кого на войне, кого в лагере. Всякого по своему.

Евгений Иванович молча глянул на Беню. И продолжил, вроде не слышал его слова:

– Иной раз загорится танк, а в нем снаряды. Взорвется, погибнет не только экипаж, а и те машины, что поблизости. Но танкисты не уходили. Уводили загоревшийся танк, чтоб других не покалечить, не убить. И выведя танк подальше, открывали нижний люк и уходили из машины, пока огонь на бензобаки не попал. Но все это нужно было успеть сделать в две-три минуты.

– Мы «на деле» быстрее управлялись, – снова перебил его Клещ.

– Не всем удавалось спастись таким путем. Случалось, взрывалась машина в последнюю секунду. Когда люк уже был открыт. Бывало, двое выскочить успевали, а остальные – нет. Случалось отскочить не удавалось. Осколки – тоже штука опасная. Танкисты знаю. Бывало, покуда выскочат – все обожгутся ребята. Их она спасала. Лечила раны, ожоги. Ночи над ними не спала. А скольких из танков вытащила! Даже из горящих. Под обстрелом, во время боев, на себе в землянку перетаскивала. Сама такая маленькая, худая. Откуда у нее силы брались. За день до пятнадцати, а иногда и по двадцать мужиков, здоровенных парней-танкистов, из огня выносила. И спасала, не только жизни. А и здоровье. Сколько она видела крови и наших ран! Такое не всякому мужчине по плечу. Мы, когда выздоравливали, песни ей слагали. Теперь даже неловко. Корявые, нескладные они были.

– У кентов моих надо было подучиться. Мы тоже в лагерях баловались этим. Только не бабам, самим себе пели, – встрял Клещ.

– Меня она тоже спасла. Трижды штопала шкуру. В последний раз – едва выжил. Если б не она – все. Погиб бы.

– Судьба шанс подарила, – усмехнулся Беня.

– Шанс? Этим шансом она была. Одна на всех.

– Невелик выбор, – сморщился поселенец.

– Невелик, но надежен. А главное, верили мы ей, нашей медсестричке, больше – чем самим себе. Она нам письма читала. В боли утешала, как могла. С нами от Сталинграда до Берлина прошла. Через всю Европу. Через всю войну. Сама два раза в госпиталях лежала. Из-за нас. Собою рисковала. А мы ничем ей не могли помочь. Она нам помогала. И всегда оказывалась терпеливее нас. Сильнее. Она и в бессознании своем не стонала. Никогда ни на кого не обижалась.

– Хороший кент. Жаль, что баба! Нам бы ее в свое время.

– А вот мы не видели в ней бабу. Она была нашим другом, сестрой. Никто из нас за всю войну так и не посмел влюбиться в нее. Это было бы предательством дружбы. И нам по глупости своей казалось кощунственным не только увидеть, но даже представить ее чьею-то женой. Нет. Мы не любили. Она была гораздо большим для всех. Она жила в нас. Она была нашей сутью, дыханием. Нашим талисманом жизни.

– А нам бы удачей была.

– В Берлине, когда мы ворвались в город, она ранение получила. Так мы и тогда… Из госпиталя ее украли. Чтоб вместе нам в Россию вернуться. Все вместе и сюда приехали. На Север. Тут тоже каждым куском хлеба делились. Каждой радостью. А потом она замуж вышла.

– За фронтового дружка?

– Не за дружка. За друга.

– Какая разница? – ухмыльнулся Клещ. Пожал плечами.

– Большая. Дружки у вас бывают. У нас – друзья. Проверенные, надежные.

– Мы тоже прежде, чем в «закон» ввести, проверяем. Не хуже, чем вы.

– Замолчи! – побледнел Евгений Иванович. И опустил голову.

– Разве можно фронтовиков с ворьем всяким сравнивать? Мы на фронте все оставили. А вы? Вы где себя потеряли?

– Каждому своя война на долю выпала. Иной вор, может потому и вор, что другого ему не оставалось. Выбора не было. Вы за спинами отцов и матерей росли. Легко было остаться чистыми, да честными. А другим? Не всем же так везло! Не всем медсестрички на пути встречаются! – подскочил Беня.

Он отошел от стола. Подошел к топке. В руках лопата зазвенела. Полетел в топку уголь. Черными пригоршнями посыпался на золото огня.

«Подумаешь, умерла их сестричка. А я виноват! Ну, а что мог сделать? Испортить всю систему? Потом меня и обвинили бы! Кого же еще? За шиворот берут тех – кто безответнее. Знаем мы вас! Не первый случай! А потом в лагерь. К кентам! Нет уж! Хватит. Достаточно! За одного гада срок добавили ни за что!» – думал Беня. И швырял в топку уголь, будто Скальпа заживо в ней хоронил. Засыпал понадежнее, чтоб не выбрался он из раскаленной топки никогда.

«Десять лет… Сколько они отняли у него? Десять лет – это целая жизнь. Сколько стерпеть пришлось, сколько вынести, сколько пережить. На десяток мужиков с макушкой хватило бы. Но все обрушилось на его голову. Не дробясь и не делясь. Десять лет… Он не хотел повторить ни одного дня и избегал ошибок.

Умерла женщина… А сколько раз мог умереть он сам? И сколько раз он умирал? Разве это кого интересовало? Его об этом никто уже не спросит. Его жизнь никому не была нужна. Его не спасали. А умри – никто не вспомнит. Некому. Да и что из того? Все умрут. В свое время. Какая разница годом раньше или поздней. Жизнь не украдешь нигде, ни у кого. Даже у смерти. Чего ж из этого устраивать трагедию? Был человек и не стало его. Это же закономерно. Но эти смешные люди так держатся за нее, вроде им никогда не приходила мысль о том, что смерть неотвратима. Но чем больше держатся люди за эту жизнь, тем быстрее умирают. Смерть приходит к каждому в свой час и забирает из жизни людей не спрашивая, нужны ли они в ней, нужны ли детям или друзьям? Смерть не признает нужности и родства. На то она и смерть. Бездушна, холодна, как покойник. Ее не трогают слезы, ее не разжалобить воспоминаниями и похвалами. Она безжалостна. И неразборчива. Вон Скальп, его она не взяла. Побрезговала, видать. Даже ей это гавно не по нраву. И оставила. Как в насмешку над жизнью. Мол, пусть еще походит. А вот бабу у детей отняла. Знать, не совсем без мозгов эта смерть? Хотя – как знать, может оставила его для рук Трубочиста, ведь заплатил я ему! Должен сделать! Иначе я и этого заодно с «сукой» уложу. Лбами друг в дружку– мозги по сторонам. А там пусть разбираются… Кого за что? Даром ничего не бывает. И хлеб, и смерть надо заработать», – думает Беня. И, оглянувшись, замечает, что Евгений Иванович не ушел. Внимательно наблюдает за ним, словно подслушивает его мысли. От этого даже спине холодно стало. Неприятная дрожь пробежала по телу. Беник отвернулся.

«Вот прицепился лягаш проклятый, как репей. Ничем не отодрать. Чего ему от меня нужно? То орет, то про баб своих тут всякие басни рассказывает. На хрена бы это? Чего он от меня хочет? Что выслеживает? Какого черта ему надо? Смола липучая! Мусор! Вояка! Танкист сраный! Видали мы таких! Чуть в углу прижмешь, – куда ваша храбрость девается? Ты не первый на моем пути. Вот знать бы мне, что ты затеял, какие сети на моем пути поставил? Иль про Скальпа дознался? Может письмецо какое от кентов перехватил?»

– Но знаешь, ей не повезло. Всего пять лет, – продолжал Евгений Иванович.

– Сбежал дружок от нее?

– Умер.

– Это как же так? Других лечила. А мужа не смогла? – усмехнулся Беник.

– Значит, не смогла.Иль не захотела?

– Никто не смог! Он в Москве два года лежал. Черепное ранение. Это не шутка.

—Не повезло. Что ж, более здорового не нашла?

– Не по здоровью выбирала. По сердцу, – осек поселенца Евгений Иванович.

– А другого дружка не приобрела?

– Нет. Дружков не искала. Мужа тоже. Сама детей растила. Мы– помогали в меру сил И ничего. Хоть и без отца, а неплохие дети. В школе – отличники. В доме – помощники.

«С таким другом как ты, иным не вырастешь. Поди дохнуть свободно не давал. Какая же еще от тебя помощь будет? Начальник лягашей всего района. Не приведи Бог такого в друзьях иметь. Не повезло ж тем детям, чья мать с таким говном, как ты, зналась. Будь они моими, я б тебя на пушечный выстрел к ним не подпустил, чтоб даже одним воздухом с тобой не дышали», – думал Беник.

– Хотя и предлагали ей тут многие выйти замуж, но она не согласилась. Для детей жила. Строгая была женщина, – говорил Евгений Иванович.

«Какой дурак мог подойти к ней при таком как ты? Одно знакомство ее с тобою – любого отпугнет. Ты ж сторож – хуже любой собаки. И чем гордишься? Баба одна жила! Велика заслуга! А вот загнулась и кто теперь детей ее станет растить? Ты что ли? Так ты вырастишь! Себе подобных. Из детей – мусоров. Хорош воспитатель. А мужик, если бы был, спокойно довел бы до ума. Глядишь, людьми бы стали», – думал Беня.

– Тяжело ей жилось. С семнадцати лет на фронте. Потом – в двадцать семь вдова. Не жизнь – сплошное испытание. Вся-то ее радость в детях была. Но и здесь не повезло. Ей бы жить, да жить. Детям разве кто заменит ее? Я, конечно, обоих заберу себе. Но жаль ее.

– Вы что? Усовестить хотите? Так я вам сказал – не имел права!

– не сдержался поселенец.

– Усовестить. Нет, Бень. Зачем? Кому это нужно? Да еще теперь,

– покачал головой Евгений Иванович.

– Ну, а зачем вы здесь в любезностях покойной передо мной рассыпаетесь?

– А и верно! Ты прав, Бень. Ни к чему это. Только знаешь, мне бы ты лучше любую подлость сделал. Но мне. А вот для нее… Знай, для какого человека просил. Она мне больше, чем я сам себе, дорога. А ты отказал. Все правильно. Если по правилам. Да только не все правила к ситуациям отдельным применить можно. Иногда исключения нужно делать. А главное вовремя – у юристов это называется – в состоянии крайней необходимости. Правда для этого сердечко нужно иметь. Не твое. Не такое – как у тебя. А то ты только своею болью живешь. Чужой боли не слышишь. А жаль. С глухим сердцем у нас на Севере невозможно выжить. Правильность нужна нам. Но не твоя. Не нужно нам таких.

– Что вы имеете в виду? – побледнел Клещ.

– А ничего. Не сможем мы с тобой в одном селе жить. Не подходишь ты к нашим условиям. Поедешь в другое место. Тоже на поселение. Но подальше от нас. Отдежурил я при тебе.

– Но я же ни в чем не виноват, все делал как учил механик.

– Он этого не мог предвидеть!

– А я что мог?

– Сердце при себе иметь! Понял?

– Мне все равно. Но знаю, что сейчас вы не имеете права отдать меня под суд. А тогда – как знать!

– Ты ничего не понял. Эх-х!

– Так мне, что, прямо после смены собираться?

– Куда?

– На переотправку?

– Я созвонюсь с начальством. И скажу тебе.

– Сколько у меня времени в запасе? – спросил Беник.

– Я после похорон позвоню, – все еще сидел у стола Евгений Иванович.

Поселенец зло косился на него. Но ничего не мог поделать. Начальник милиции упорно не уходил. Хотя разговор был закончен. И итог его не обрадовал Клеща.

«Куда теперь загонят? В какую дыру? Уж конечно, она будет гораздо хуже Тигиля. Что его там ждет? Какое это место? Что там за люди? Какую дадут работу, заработок? Уж этот тип постарается, загнать меня куда подальше, да еще припишет от себя в напутствие, чтоб мне и совсем жизни не стало. Чего ж от него теперь ожидать? Этот законопатит. Ничему не обрадуешься. Тигиль, как рай будешь вспоминать. Эх, черт! Угораздило же меня спорить с ним! Может и обошлось бы… Видать эта баба ему дороже жены. Ишь как за нее вступается. Сестричкой зовет. А я-то подумал, что она и впрямь, родная сестра механика! А она ему совсем никто. Медсестра. Вот и все. Зато мне теперь она всю жизнь помниться будет. Одни неприятности из-за этих баб. Своей не имеешь, из-за чужой в беду попадешь. Ни живые, ни мертвые они нас в покое не оставляют. Одно горе от них».

Клещ, задумавшись, смотрит на начальника милиции. Тот на Беню глядит изучающе, молча. То ли что-то свое вспоминает, то ли решает, куда теперь ему поселенца загнать. И вдруг снова заговорил. Опять о своем. О ней.

– Она ведь тоже без папы и мамы росла. Но не совсем сирота. Нет. О ней заботились. И отказа ей не было ни в чем. Голода не знала, не помнила во всяком случае. И одевалась она не хуже других. Любимицей была. Да только однобокой. И не радовало ее это.

– А чего ж ей не хватало? Жрать было что! Одета, обута, в тепле. И даже любимица! Легко жила. Порхала. Пусть не свой, но чужой человек ей отца заменил. Душу, сердце к ней имел. Как родную берег. От себя быть может отрывал, а ей и этого мало. Знамо дело – бабы! Им еще духовную пищу подай. А духовное – оно откуда возьмется без банальной жратвы? Когда ее нет, не до идеалов. А ест она – тут и блажь заводится, как червяк. И своего требует. А в результате? Дурь! Знакомо мне это! По собственной жизни. Покуда живот пустой, каждому куску рад. Чуть набил утробу, лезет в голов всякое. Но это я не о себе. Я земной! В облаках не летаю, крыльев нет. Дай Бог ноги бы, да руки не отказали.

– А она не могла без мечты. И был у нее в жизни человек. Единственный. Он был горем ее, ее слезами, ее сединой.

– Муж всегда– в горе– когда нелюбим. Покуда встречаются – все хорошо. А жизнь она ведь и горе подсунет. Не все смеяться Мы вон тоже – украдешь – радуешься. Барыши делишь – плачешь, все кажется, что мало перепало. Пьешь-радуешься. На дело идти – трясешься. Так-то оно у всех. Не бывает все гладким, всюду выбоины да бугры. Ладно б шишкой на лбу отделался. А то и на сердце ссадины появляются. Их-то чем вылечишь? Я может не меньше той бабы доброго в жизни сделал, а что получил взамен? – развел руками, Беня.

– Ну, а что сделал-то? – спросил, глянув в упор, начальник милиции.

– А! Вспоминать неохота!

– Ну, а все же?

– Я тоже не только для себя жил.

– Для кого же?

– Ни к чему теперь… Прошло.

– Так расскажи, может зря, я так о тебе подумал. Все мы смертные, все ошибаемся. С кем того не бывает, – просил начальник милиции.

– Сестра у меня имеется. В Одессе. А может и не в Одессе. Много лет прошло. Так вот тоже! Одна! Никого у меня, кроме нее, нет, у нее – тоже! Мать умерла. Сестренка. Я на нее – единственную – надышаться не мог. Ради нее – крохотной, вором стал. За нее голову свою мог отдать. Для нее шел на все. Заболела, помню, она ангиной. Простыла. А ребенком еще была, я ей чернобурку принес, чтоб горло укрывала. Мелочь это. Надо было бы, себе брюхо вспорол, чтоб она в нем ноги свои согрела. А она ушла от меня. Стыдно ей за меня было. Отказалась от меня. Не нужен стал. Выросла. Самостоятельной стала. Верно, правду говорят, бабу в золото заверни, ходи около нее на цирлах, она же в это время себя самой несчастной считать будет. Все они такие! Все! И моя сестра! Сама жить захотела. Честно. На зарплату. Ну и что? Да уверен, счастья она не видела! Ни с кем. Никому не нужна. Так и мучается где-нибудь. Отказалась она от меня! А что? Лучшую судьбу нашла? Ее кто-то мог любить и беречь больше, чем я? Ее родной брат? Перед кем-то может и был виноват. Но не перед ней! Нет!

– У этой женщины двое мальчишек есть! Так вот в них ее счастье было. Помнишь? Это они тогда тайгу подожгли. В партизан играли, в войну. Кровь матери и отца дали знать о себе.

– Нечего сказать, хороши детки. Чуть село не спалили. За одно это уши бы открутил, если б знал поближе. Сколько людям забот дали! Сколько работы! Верно, что одна баба, какой она ни будь, не сможет из детей путных людей вырастить.

– А они и так не хуже, чем у других, – побелел Евгений Иванович внезапно.

– Другие не поджигают тайгу.

– Не поджигают, верно! Но и не растут такими, как эти, – встал из-за стола начальник милиции быстро и нервно заходил по котельной.

Беник кидал в топку уголь. Сонливость прошла. Лопата пела в его руках. До конца смены оставалось не более пятнадцати минут. Вот-вот придет сменный кочегар – угрюмый, молчаливый старик. Он дотошно заглянет в каждый угол. Все ли в порядке. Глянет на приборы. Потом распишется в принятии смены. А Беник пойдет домой. Спать. Спать, потому что через восемь часов ему снова нужно выходить на работу. А ведь соседка сегодня на ужин звала. Может виды заимела на него какие? Вон как улыбаться стала при встречах. Знакомо ему это. Довольно откровенно. Да и чем он хуже других. Не на постоянно. Но временно, отчего бы и нет? Ведь мужик же он в самом деле. Позавчера он ее дочке игрушку купил. Куклу. Лупатую, лохматую. Девчонка ее из рук не выпускает. Целыми днями то кормит, то спать укладывает. Что ни говори – подружка появилась. С нею и аппетит лучше, и сон спокойнее стал. Соседка не нарадуется. Не кукле. Вниманию к ее дочке. Саму пока молода – еще замечают, а вот дочку – нет. Клещ – первый. Он более опытный. Знает толк в этих делах. Хочешь бабу – сначала с ее ребенком общий язык найди. А уж он найдет! Вот только бы этот черт не помешал. Начальник милиции. Но может забудет о своем обещании выслать его из Тигиля. Да и не за что! Ну разве Беник виноват, что она умерла? Но покуда похороны. То, да се, а и заменить Беню в котельной некому – нет кочегаров, авось и пройдет злоба. Не век же помнить. Да и не хотел он ее смерти. Ну кто она ему? Чужая. Ничего плохого не сделала. Он ее и в глаза-то никогда не видел. А значит, и мстить не мог. Кто такое ему припишет?

– Значит, сестра говоришь имеется? Для нее ты жил. Не для себя? – подал голос Евгений Иванович.

– Для нее. Да только что об этом вспоминать? Забыла она обо мне. Отказалась.

– Умерла она…

– Да нет! Жива! Только где – не знаю.

– Ну, а если бы встретились? Что тогда?

– Не надо. Зачем я ей! Хотя… Интересно бы было глянуть. Ведь одна она у меня.

– Умерла она…

– Нет. Моя жива.

– Умерла она. Это я о твоей сестре говорил, Беник. О твоей. Она умерла. Когда она от тебя ушла – поступила в мединститут. Но тут война. И она ушла на фронт. Дальше я все тебе рассказал.

Из рук Бени со звоном выпала лопата. Рассыпались черные брызги угля на цементом полу.

– Это она… Она всегда помнила о тебе. И много рассказала. По ее просьбе я писал в Усть-Камчатск и просил, чтобы тебя прислали к нам на поселение. По ее просьбе возился тут с тобой, ходил на рыбалку, дежурил каждый твой шаг, чтоб ты не оступился где-нибудь случайно. По ее просьбе никогда не говорил тебе, что здесь живет твоя сестра. Но теперь закончилось мое дежурство около тебя. Я сдержал слово перед нею. Перед живой. Я много раз был обязан ей своим спасением и помогал ей, как другу, не как женщине. Она и мертвая – моя сестра! Наша! Ты же бедою ее был, а стал и смертью ее! Она не только за себя жила, а и за тебя. За тебя и за себя на войне людей спасала. За себя и за тебя выносила раненых. Она любила тебя. И все верила, что ты одумаешься. Станешь человеком. Мы – мужчины в иных ситуациях слабее ее оказывались. Потому, что она жила за двоих. За себя и за тебя!

Слова падали, как тяжелые камни. На голову, на сердце. Он слышал, и не слышал. Слова сдавили грудь, потом горло, голову. Нельзя дышать. Они такие тяжелые. Их не раздвинуть. Из них не выбраться.

– Ты жил, пока она была жива. А теперь ты должен будешь уехать отсюда. Навсегда. Чтоб не мешать расти ее детям. Я их возьму. Ты не должен их знать. Никогда. Они должны вырасти достойными своей матери.

Все закрутилось как в черном калейдоскопе. Сестра… Это ей он не дал тепла! Ей! У нее отнял холодом своим молодость, счастье, а теперь и жизнь! Своими руками отнял! Действуя по правилам. Боясь ошибки, он погубил ее. Свою сестру. Единственную сестру. Отнял ее сам у себя! И навсегда стал убийцей. Ее и своим…

– Нина! Нина! – вырвался из почерневших губ черный стон. Клещ бежал к больнице большими прыжками. Сцепленные добела кулаки готовы были вырвать орущее сердце и отдать его ей. Но было поздно. Она не слышала и не видела его. Она ушла. Теперь уж навсегда ушла от него…