Текст книги "Утро без рассвета. Книга 1"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц)

– Ну попадись ты мне! За подлости шкуру лентами снимать буду! – темнеет в глазах поселенца.

Десять лет жизни отнял у него Скальп. А здоровья – не счесть. И вспоминая свои обиды на «суку», строит Чумаев планы мести. Как будет искать, как изводить, как потом уничтожит.

– Нет! Не сразу! Это было бы подарком для тебя сдохнуть вмиг. Я тебя буду убивать медленно, с наслаждением. Кровь по капле выпускать буду. И пороть. Ремнем с шипами. Или цепью. Так, чтоб никто и мертвого не опознал. Да и не сумеют. Сожгу я тебя. В лесу где-нибудь. Как чумную собаку, – рычал Медуза, ворочаясь с боку на бок.

– Эй, Костя! Спишь уже? Костя! Да проснись же ты! – кричал кто-то от дверей.

– Кто там? – продирал он глаза.

– Мы!

– Что нужно?

– Внук выжил. За него подарок тебе принес.

– Это ты, Отке?

– Я! Вставай! – включил свет старик.

Медуза зажмурился на секунду. А потом увидел, как Отке разворачивает выделанную до тонкости шелка золотистую, громадную шкуру сивуча ^{8} .

– Это тебе! – улыбался бригадир.

– Зачем?

– Зимою ногам тепло будет. Это за внука тебе.

– Я – не баба! Простуд не боюсь. Закалился. А и внука твоего не рожал. Мальчонке твоему она куда как нужнее. Ходить начнет – ножонки не поморозит. А мне к чему? Смех один, да я по гвоздям ходить умею! Босыми ногами, и не черта!

– Это подарок!

– Давай лучше выпьем! А шкуру назад возьми. Не нужна она мне.

– Нельзя меня обижать, – настаивал Отке.

– Мы же с тобой мужики! Сам понимаешь – детей у меня нет. Бабы тоже. Амне с твоим подарком– одна морока будет. Выйду на свободу – пропью. Стелить-то все равно негде будет.

– Ладно. Другое принесу, – собрал Отке губы в обидчивый пучок.

– Парень-то ваш, как там?

– Уже орет. И ест, как мишка, – потеплело лицо Отке.

– Как вы назвали его?

– Костя. Как и тебя. Ты его спас. Твое имя носить будет. Так у нас по обычаю.

Хороший обычай. Значит, тезка у меня будет. Дай Бог ему судьбу светлую! Не мою, – сказал поселенец, вздохнув.

Ведь кто-то, наверное, и его рождению радовался. Вот она и закрутилась– его жизнь. Да так он сам ни разу не радовался.

Значит шкурку не хочешь? – спросил Отке.

– Нет.

– Ну ладно! Я думать пойду.

– О чем?

– Про подарок тебе.

– Принеси бутылку и порядок! – рассмеялся Костя.

Бутылка не память, – обиделся Отке.

– А к чему она? От памяти только голова болит.

– Не надо так, Костя! Нехорошо ты говоришь!

– Почему?

– Человек без памяти – все равно, что без головы.

– Ладно! Твоя память мне известна. Кутха испугался своего!

– Кутха все боятся.

– Я его не боюсь.

– Ты – не коряк.

– А хотя бы и им был. Ребенок кому нужен? Кто его родил? Так при чем тут твой всевышний?

– Он кормит нас!

– Черта с два! Тебя руки твои кормят. Плечи. Почему они у тебя болят, а не у Кутха?

– Он рыбу нам в сети загоняет.

– Ну и насмешил. А зачем тогда нам байдара, и Яэтлы? Не он ли окружает косяк неводом?

– Глупый ты, Костя! Разве можно такое говорить.

– Можно!

Отке сердито нахмурился. Повернулся к поселенцу спиной. Тяжело ступая, пошел к двери. И утром не зашел по своему обыкновению за Чумаевым. Прошел мимо его дома даже не оглянувшись. Но прежде, чем начать очередной замет, он еще доставал из кармана деревянного идола. И шептался с ним о своем. Верно, просил божка послать хороший улов в невод. И меньше ветра.

Вечерами, когда бригада заканчивала работу, как бы ни устал старик – он никогда не забывал поблагодарить Кутха. И в обеденный перерыв, прежде чем начать есть самому, первую ложку ухи, кусок хлеба, – кидал в костер для всевышнего.

Медуза не обращал на это внимания. Пока с ним об этом не говорили. Сам Костя не привык никому поклоняться и никого не почитал больше, чем самого себя.

– Кутха что он? Вот я, к примеру! Всем, что имею – только себе обязан! – и подумав, продолжил:

– А хрен ли я имею? Лет под сраку, два десятка лет заключения, ни одного верного кента, ни дома, куда можно вернуться, в общем – ни черта! Вот что я имею. Ну, а на что рассчитывать? Вернусь – если все хорошо. Но куда податься? Конечно к кентам! Кое-кому мозги прочищу за слабую память. Либо припомнить заставлю, либо напрочь отшибу. А потом? Потом найду Скальпа. Разделаюсь с ним. А дальше? Снова на Черное море. На пляж. Там лет пять поработать и на покой можно. Но куда? К кому?

Передумав все варианты, он досадливо поморщился. И решив, что время у него есть, оно подскажет, немного успокоился.

Сегодня Чумаев пришел получать первую зарплату. Он так торопился, что завидев очередь, стал нервничать. А когда подошел его черед, весь красный, потный, склонился над ведомостью.

Он не ожидал получить такую круглую сумму. И шел, растерявшийся. В лагере за такие деньги он не меньше года вкалывал. А тут – за месяц работы! Даже не верилось. Он зашел в магазин. Лихорадочно обшаривал глазами прилавки, витрину. Накупил маек, носков, рубашек. Даже свитер с заграничной этикеткой. И галстук, как у председателя сельсовета. Красный, кожаный, ему сносу не будет. Потом шляпу приглядел, зеленую. Цвета бессмертия. Сапоги резиновые с ушами, как у слона. Теперь в море почти по задницу залезать можно. Ноги не промокнут. Не то, что в ботинках. Приглядел себе и туфли с острыми носами. В них нигде не стыдно появиться. И, завернув все это в один громадный сверток, важно вышагивая по улице, домой направился. Мол, смотрите, не босяк какой – мужик хоть куда! Уж если в магазин пошел, то товару целый мешок набрал. Умею жить. И заработать, и потратить разума хватает.

Для фасона бутылку коньяка лишь наполовину в карман сунул. Чтоб все видели, что он пить будет. Не вино, не водку – благородный коньяк. Такое только истинные интеллигенты понимают. – Воспитанные люди! Ни чета вам – бросал он своим видом вызов селу.

И ввалившись в дом, едва переведя дух, стал обновы примерять. Все по порядку. Рассматривал себя в зеркало в новых майках, рубашках. Не забывал и о галстуке, шляпе, которые решил назавтра на работу надеть. Пусть знают туземцы, с кем им выпала честь работать!

На следующий день он встал пораньше, приоделся и направился па работу не торопясь. Чтобы все могли на него посмотреть. Неважно, что не молод. Если пенек прибарахлить, и тот за молодца сойдет. Оно и выбор в селе невелик. Не за жениха, так за любовника вполне сойти может.

От радости за самого себя даже дух захватывало. И, расправив плечи, он, молодцевато топая, вошел в столовую.

Увидев его, чикока– повариха глаза округлила. Не протянула для приветствия сухонькую ладошку первой, а за перегородку побежала.

Ого-го! Сдурела враз! Думала, что я всегда замухрышкой хожу. А увидела меня человеком и обалдела! Разве что, мне нынче надо жить? Среди вас? На черноморский пляж бы! Все бабы там мне на шею бы кидались. Они – не вам чета!

Костя! Что это с тобой? – услышал он удивленное.

Молодая повариха разглядывала его.

Как что? – поперхнулся он.

– Зачем, как олень на праздник нарядился?

– Чего?!

– Так кто ж на рыбу галстук надевает? Ты же работать будешь. Шея станет болеть к вечеру! И рубашку эту не стоило. И сапоги эти тяжелые. Полегче надо было. Без отворотов. Ими все ноги натрешь к обеду. Зачем так оделся? Вечером совсем больной будешь. Шляпа от ветра не спасет. Голову продует в ней. Зачем шапку не надел? У нас шляпы никто не носит. Климат не тот. И свитер зря надел. Телогрейка нужна. Свитер холод пропускать станет. Да и испортишь ты его за один день. А он ведь дорогой. Тебе его трудно зарабатывать. Руки свои пожалей. Сходи, переоденься.

– А для чего живу? От себя беречь стану.

– Как хочешь, Костя! Только жаль тебя вечером будет – сказала

она.

– Жаль? Вот это да! – неподдельно удивился Медуза. И задумался.

Что бы значили ее слова? Может намекает на что? А она – ничего из себя. Дай-ка я попробую уступить ей. А вечером узнаю, что ей во мне жаль? – решил для себя Костя, а вскоре, переодетый в обычную свою спецовку, прошел на работу мимо столовой.

Вечером на ужин зашел. Внимательно заглянул в глаза молодой поварихе. Та, ничего не подозревая, улыбнулась как всегда.

– Вечером сегодня что делаешь? – спросил он ее.

– Работаю, – удивленно глянула она на Костю.

– А может ко мне зайдешь?

– Зачем? – вспыхнула она.

– Посидим, поговорим, – огладил глазами ее фигуру.

– Некогда мне.

– А ты выкрой часок.

– Посмотрю, – спрятала она смущение.

Вечером пришла. Костя усадил ее. И сам сел напротив. С чего начать? Поговорить бы, для начала. Но не знал о чем. А она еще надела этот облегающий свитер. Из-под него все так соблазнительно на Костю смотрит. Юбчонка выше колен. Эх, была не была! Глазам жарко стало. Схватил он ее на руки, на койку понес. Целовал, не давая опомниться. Знал по прежнему опыту – с бабой медлить нельзя. Лучшее средство – внезапность.

Девчонка вдруг напряглась, оттолкнула его сильно. И, вскочив с койки, одеваться стала.

– Нахал! Зверь! – кричала она, надевая пальто.Погоди, не ругай. Сядь! – испугался Костя

– Уйди! Пусти меня! – отталкивала она его от двери. Пытаясь уйти как можно скорее.

– Прости. Но такую растрепанную, злую, я тебя не выпущу. Приведи себя в порядок. Поговорим. И пойдешь. Я обещаю, что не притронусь к тебе.

Девчонка подошла к зеркалу.

Пальто сними, так удобнее будет, – отошел он от двери. Она послушалась.

Костя достал из-под стола бутылку коньяка. Нарезал хлеб, селедку.

– Ты одна здесь живешь? – спросил он повариху.

– С матерью и братом.

– Все время в Анапке?

– Да. Я здесь и родилась, – успокоилась девушка.

– Никуда не выезжала?

– Ездила поступать. В институт. Но провалилась.

– Парень у тебя есть?

Повариха покраснела. Подумала:

– Есть. Охотник он.

– Из ваших?

– Конечно. Коряк.

– Скоро замуж выйдешь?

– Не знаю, – вздохнула она.

– Садись к столу, – пригласил Костя.

– Не хочу.

– Ну хоть чаю давай попьем.

– Давай, – согласилась она.

Когда за окном стало совсем темно. Костя посадил девушку у открытой дверцы печурки. В ней ярким пламенем горели дрова. Тепло хлынуло в комнату волнами.

– Ты любишь море? – спросила она Костю.

– Люблю. Но не это.Другое море люблю. Теплое, ласковое. В нем каждый камешек видно. Оно доброе. Все его любят. Знаешь, сколько людей приезжает к нему летом? Сосчитать нельзя. Все веселые, нарядные.

– Неинтересно около того моря жить.

– Почему? – удивился Медуза.

– Оно за деньги людям характер продало. Раз оно теплое, ласковое, то это уже не море, а лужа. Море своим лицом не должно поступаться. На юге оно или на севере– не должно жить без шторма. Как наше.

– На том море т ожештормы бывают. А летом оно спокойно. Людей радует.

– Вот и говорю продажное твое море. Целое лето из людей деньги берет. И отрабатывает. А вот наше – с характером. Оно, как сильный человек, никогда не бывает тихим. Может потому. что холодно, оно и не может уснуть. Но я наше море люблю. Наших чаек. Наш берег. И нашу Анапку.

– Там тоже есть… Город. Его зовут Анапа. Он небольшой. Тихий, курортный город. Очень чистый, зеленый.

– Интересно! А он похож на нашу Анапку?

– Нет. Не похож. Там растут тополя и кипарисы. Цветы – с меня ростом. Розы – с мой кулак. И солнце там знаешь какое жаркое! Все коричневые ходят. А здесь? Собаки и те насморком болеют. Летом телогрейку снять нельзя. А там все ходят в легких платьях. Зимы там почти нет. Морозов тоже. Красивый город.

– Ты туда вернешься?

– Конечно.

– У тебя там есть кто-то?

– Нет. Нету.

– А к кому же поедешь? – удивилась она.

– Пока не знаю.

– А у тебя есть отец, мать?

– Наверное были. Как и у всех, – ответил он, вздохнув.

– Куда же они делись? Умерли?

– Не знаю. Не помню я их.

– Тебя люди растили? – заглянула ему в лицо.

– Ага! «Малина», а не люди. Знаешь, ягода такая есть.

– Слышала, – отозвалась она.

– Вот так я и рос. Все время на пляже. У моря. С самого детства.

– Ты к этим людям и вернешься?

– Больше некуда.

– Расскажи, Костя, а что еще есть в твоей Анапке?

– В Анапе? Много чего! Рестораны есть. Милиция.

– А у нас ни того, ни другого! – рассмеялась она.

– Еще пляж есть.

– А цирк? Я никогда не была в цирке.

– Я тоже, – развел он руками.

– А зверинец есть?

– В Анапе? Не помню. Но вот привелось мне в одном зверинце быть много лет…

– Ты работал там?

– А как же?

– Кем?

– Куда пошлют.

– Тигров видел?

– Еще бы! Сам чуть им не стал, – и, желая отделаться от вопросов, спросил сам:

– А почему у тебя такое странное имя – Уткэт? Оно к девушке не совсем подходит.

– Зря ты так говоришь. Уткэт – это значит – мост. А меня так не случайно назвали. Ведь мама моя была охотником. Из племени медведя. Самого сильного, доброго. А отец– из племени волка. Хитрого, злого, но и сильного. Враждовали меж собой долго эти племена. А мать с отцом поженившись помирили их. Потому меня и назвали Уткэт. Мост. Между племенами. Меня и те, и другие любили. И хотя сейчас племен давно не стало, имя мое все любят. И знают, почему меня так зовут.

– А я думал, что это мужское имя?

– Нет. У нас имена дают по своему. Родился ребенок – если никаких событий других не произошло, то назовут тем, что первое на глаза попадется.

– Ничего себе! Не хотел бы я такого имени! – крутнул он головой.

– Костя! А ты в Анапе учился?

Медуза опустил голову. Где учился он в те голодные, трудные год ы.Да в той же «малине»! Воровать. Но разве о том расскажешь ей? И ответил, отвернувшись:

– Моей учебе не позавидуешь. Плохой я был ученик – вспомнил он побои за первые промахи в воровском ремесле.

– А девушка у тебя была?

– Были, а то как же! И сколько!

– Почему же ты не женился?

– Зачем? Можно и без этого обойтись.

– Странный ты! А я не могу так. Мне дети нужны. Выйду замуж – много детей рожу.

– А не боишься? – вдруг отшатнулся он.

– Нет. У нас по обычаю положено много детей иметь. Чем больше ребятишек в семье, тем больше счастья в доме, – говорила Уткэт.

В этот вечер они долго просидели у печки. Тихо говорили о чем-то, спрашивали, слушали, молчали. И снова говорили. Косте не хотелось отпускать Уткэт. При ней ему было спокойнее, теплее на душе. Вроде сердце оттаивало. Вспоминалась своя молодость. Когда что было? Не заметил. Она пришла и ушла невидимой гостьей. Да ибыла ли она…

Нет. Никого он не любил. Не получилось. Не встретил. Не повезло. А вот теперь – насмотреться не может. Но Уткэт далека от него, как нежное облако в далеком небе. – Может встреть такую – и сам бы стал иным. Но судьба – не облачко, тучу подарила…

А девчонка сидит – доверчиво, у печки. Страх прошел. Злость исчезла. Она снова прежняя – бесхитростная, чистая. И Костя, глядя на нее не посмел более протянуть к ней руки. Боясь напугать, оттолкнуть от себя. Пусть не будет она любовницей, пусть будет корешем [19]19
  Другом.


[Закрыть]. Пусть заходит когда захочет. Без страха. Как к человеку. Чтоб не было ему одиноко.

()п проводил ее домой. Постоял немного у двери. Впервые в жизни девушку провожал. И это ж надо– не тронул! И она обещала приходить кнему.

Так шли дни, недели, месяцы. Подошел и сентябрь. Холодный, пасмурный. С ним путина закончилась. Рыбаки из бригады радовались приходу холодов. Скоро они уйдут в тайгу. На пушной промысел. На всю зиму. Лишь весной в село вернутся. А сейчас уже готовиться надо. Через месяц покидать село.

Коряки умели не только ловить рыбу, промышлять пушного зверя. Они умели все, чего бы ни потребовал от них Север и… сама жизнь. А потому– ни зимою, ни летом не оставались без дела. Но это они. Они! Но не Костя!

Выросший в «малине», он хорошо знал ее законы, постиг все тонкости воровского ремесла. Но вот здесь, в селе оказался совсем беспомощным. И по окончании путины пришел к председателю сельсовета расстроенный:

– Слушай, Ильтын, а что мне теперь делать?

– Отдыхай. Ты хорошо работал. Отке тобой доволен.

– Как отдыхай! А жить на что? Мне за отдых платить не будут. Работа нужна.

– Ну, а куда я тебя пошлю? – разводил руками Ильтын.

– Придумай что-нибудь.

– Так, а что придумать? Зимою в селе одни женщины остаются. Мужчины – в зимовьях.

– Знаю. Но мне работать надо. Жрать надо!

– Вот беда, ну что мне с тобою делать! Ума не приложу, какое дело тебе найти.

– Может есть где мужская работа?

– Так ты сам знаешь. В столовой у нас две женщины – самим работы мало. В магазине– продавец и уборщица. В больнице твоя помощь тоже не нужна. В клубе у нас парень. Он же и за киномеханика, и за баяниста. Сам видишь – ничего больше нет.

– А на что я жить буду?

– Летом, когда работал, хорошо получал?

– Хорошо.

– Откладывать нужно было. Не кричал бы теперь. А то чем помогу? К женщинам пошлю мех выделывать? Так они не доверят! Ты ж его в руках не держал. Испортишь. Меховую одежду шить? Тоже не сможешь! Вкус иметь надо. Этому у нас с детства учат.

– Черт возьми! Не сдыхать же мне с голода! – орал поселенец, теряя терпение.

– Ладно, иди домой. Я в район позвоню. Может, что подскажут или в другое место переведут, – сказал председатель.

– В другое место! – подскочил Медуза. И, побелев, спросил:

– Это куда же?

– Где работа будет всегда. У нас – сам видишь.

– Никуда я отсюда не поеду! Понял?

– А кто гонит тебя! Живи! Но зачем кричишь?

– Работу мне найди! Хоть какую-нибудь! Придумай!

– Хорошо.

Через три дня Ильтын пришел к Медузе домой. Улыбался всем лицом.

– Нашел я для тебя работу.

– Какую?

– Снасти будешь чинить со стариком Акловым. Неводы, мордухи, сети.

– Я же не умею! – возмутился Костя.

– Научит. Рыбу умеешь теперь ловить! И это сможешь.

– Так что ж мы – один невод всю зиму чинить будем? А что заработаем?

– Один чинить. И пять новых сделаете. Восемь мордух нам нужны. А в феврале навагу ловить станешь с Акловым. Все время – работа будет. И заработок. Неплохой, однако.

Костя приумолк. Подумал. И улыбнулся довольно:

– Ну, спасибо тебе.

– Мне из района так посоветовали. Вчера звонил. Умные там люди. Сам я не додумался, – сознался Ильтын.

А вскоре поселенец утеплил большое помещение склада, и вместе со стариком принялся за новое дело. Сети были старые, в больших дырах, старик ловко штопал их, продевая в ячейки деревянный, маленький челнок.

– Учись, паря; этого, кроме меня, никто в селе не умеет делать. Умру – ты кого-то учить станешь. Нельзя, чтобы это умирало со мной. Меня в свое время отец учил, его – дед. Родовое это – наше ремесло. И род наш – рыбоеды. Все до единого. Нас море кормило. И без рыбы никто не может. Собачка и та юколу любит. Нерпа, песец – тоже рыбу едят. И человек. Тоже не сможет без рыбы. Всегда я ее ловил. И всех мужчин села обучил делу. Теперь они все умеют. А нот снасти чинить некому. А худые снасти, как слабые руки – ничегоне удержат.

Бабье это занятие, Аклов. Они сноровистее нас в таком деле, с нитками им куда как проще…

Не скажи. Наши женщины этому не обучены. Одно дело одежду шить. Другое – сети. Это не швы прошивать. Тут знания нужны. А их на берегу сидя, где возьмешь? Надо рыбку половить, – орудовал Аклов челноком так, что Костя едва успевал следить за его руками

А уж через пару дней и сам взялся за починку. Челнок медленно поворачивался в его руках, словно не хотел признавать нового хозяина Он падал из рук, колол их острыми рожками, падали нитки. Дыра в сети никак не сужалась.

Старик выжидательно наблюдал. Но не спешил на помощь. А у Кости уже ломило пальцы от усталости. С виду работа совсем легкая. А возьмешься – и падает все из рук. Не получается. Вместо ровных ячеек углы какие-то. В них кентов бы перевстречать, а не рюмку попить. Вон у старика как здорово получается. Залюбуешься. Точно нарисованные. А у него? Медуза вздыхает.

– Что, Костя? – смеется Аклов.

– Напутал я здесь.

– Не получается?

– Нет.

– Иди сюда, – позвал старик. И, глянув на поселенца строго, сказал:

– Смотри внимательно. Как если бы не на рыбу, – на волка, на худого человека эту сеть готовил. Она крепкой должна быть. Чтоб не сумел сбежать.

«Уж на Скальпа я из чугунных прутьев сеть бы сплел. Своими руками. Не вырвался бы гад ползучий. На ноже я поклялся и все-равно убью его. Поймаю – и «крышка», – думал Костя внимательно следя за руками старика.

Потом взялся сам. Медленно, но точно копируя каждое движение рук коряка. И челнок вначале неохотно, а потом все быстрее завертелся в его руках. Засновал.

«Для тебя, акула проклятая, плету. Все-равно не минуешь тымоих рук. Не выскользнешь. Разыщу. А там разговор коротким будет. Жизнь мне не мила покуда ты жив!»

– Молодец! Хорошо получается. Быстро понял. Не коряк, а голова крепкая, – похвалил Аклов работу Кости.

Чумаев ничего не ответил.

Тихо опустилась на село зима. В одну ночь выбелила Анапку пушистым снегом, заглянула в каждую щель. Порадовала всех величавой красою своей. А через неделю пургой разразилась. Грозною, черной. Загуляла по Анапке злою Нинвит [20]20
  У коряков – богиня зла, ведьма.


[Закрыть].

Костя, выглянувший в окно, глазам не поверил. Ветер со свистом врывался в щели, гудел в трубе злым шаманом. Тащил по улице чье-то белье. Срывал трубы. Бил в стекла десятками вихрей.

Решил он попробовать выйти из дома. Но куда там! Лицо враз снегом залепило. Повернулся и– бегом назад. В дом – снежным комом ввалился. С час дыхание переводил. Какая работа? Перед окнами такие сугробы намело – целый день снег придется откидывать. «Занесет, как медведя в берлоге, – подумал поселенец. – И откопать некому будет. А впрочем, на кого сетуешь, кто хоть когда-нибудь помогал тебе? Кенты? Они помогли тебе попасть сюда. С ними свяжись! Еще и не в такую беду попадешь. Онидоведут до веселой жизни. То-то. Не на кого пенять. Здесь тебя целый месяц даром кормили. Пришлого. Чужого! Не попрекали. А что ты для них сделал? Ничего! Никому. А кенты? Наплевали на тебя сто раз. Так что молчи. Вот вернешься к себе– там потребуешь. Эти – не должники. Ничем не обязаны. А ни разу плохого слова от них не слыхал. Сам их туземцами называл. А они получше верных кентов. Хоть и живут на краю света».

Стук в дверь удивил. Медуза заторопился открыть. «Наверное Аклов заждался. Решил сам за ним прийти. Неловко. Старик, а сильнее меня», – снимая крючок думал он, и, открыв дверь, ахнул от удивления. Это была Уткэт.

– Сумасшедшая! – схватил он ее в охапку. Втащил в коридор. И, закрыв дверь, провел девушку в дом.

– Как ты дошла?

– Как видишь, – смеялась она.

– Зачем так рисковала?

– Что ты? Мы привычные! Пурга для нас, как для тебя – теплое море. Нас она не обижает.

– Слушай, но ты хоть меня не пугай.

– А чего боишься?

– За тебя. Ведь замерзнуть могла.

– И ты бы этого не пережил! – хохотала Уткэт.

– Во всяком случае приятного было бы мало, – сгладил он.

– Не объясняйся, – закрыла она ему рот рукой.

Он глупо улыбался, глядя на нее. Ведь вот ни одна не решилась бы на такое. А ей он позволяет делать и говорить все, что взбредет и голову. Он привязался к ней, привык и, не увидев ее хотя бы полдня, ходил как потерянный. Словно что-то не сделал, чего-то не хватало ему.

Ее появление, да еще в такую погоду было чудом, подаренным ому то ли судьбою, то ли самою пургой. Он не знал, кого из них он долженблагодарить за него.

– Я тебе поесть принесла. А то голодный останешься на всю пургу.

— И ты из-за этого шла? Стоило ль!

— Конечно! А то ты на юге будешь нас плохо вспоминать – выискивала она из сумки обжигающие кастрюли. Заставила его по есть . А потом они снова сели у печки.

— Получается теперь сети чинить? – спросила Уткэт.

— Получается .

— А клов учил тебя.

— Ра зв е он умеет?

— Не надо А кло в очень хороший человек. Он для Анапки — главный . Его и теперь в каждом доме любят. Все.

Они помолчали.

— А з а что любят его? – спросил Костя.

— Давно это было. В войну. Тогда наше село еще меньше, чем те перь . Жили в нем сильные люди. Из племени медведя. Они ол ене й разводили. Охотились. Но в тот год все мужчины ушли – на в о йн у. В селе старики, дети и женщины остались. Умели они пасти о л е н ей. Но мясо понадобилось фронту. И лишь совсем маленьких дет ей оставила себе Анапка. Пять больших табунов отдала она фронту. И тогда на охоту вышли женщины. Мишку били, зайца, куропатку. А зимой, когда медведи в берлоги легли – туго стало. Нечего было кушать. В те годы зимами пурга почти не прекращалась. И умирать стали люди. Вот тогда приехал к нам Аклов. Стал рыбу ловить, один для всех. Научил ее солить, вялить, коптить, приучил и кушать ее. Перестали люди умирать. А вернувшиеся с фронта научились помогать Аклову. Вот так и стали они рыбаками. Аклов с ними не только село спасал, еще и стране помогал: сдавал рыбу, икру. За это медаль имеет. А теперь он старик. Но для вернувшихся с войны он семьи сберег. А сам один остался, – вздохнула Уткэт.

– Почему?

– Все три сына погибли. На войне.

– А жена?

– Она до войны умерла.

– Так и живет один?

– Нет! Что ты? Село его бережет. Мы все его дети. И старые, и молодые. Он – наше счастье. И знаешь, любое горе, радость – он первый обо всем знает. Тебя к себе тоже не случайно взял. За то, что ты Анапке малыша спас. Отнял его у Кутха. Умереть не дал. Он всем велел уважать тебя. Он самый умный и добрый старик в селе. Никто из нас не знал его жены, детей. Мы – его семья. Он – наш отец. На пенсию он пошел. Но когда к нему Ильтын пришел – согласился тебя учить своему делу. Ты слушайся его.

– Так, а нам с ним спорить не о чем. Работаем потихоньку.

– Аклов тебя уважает.

– Пока не за что.

– Ему виднее.

Костя все прислушивался к посвистам пурги за окном. Она разгулялась вовсю.

– И надолго закрутило? – спросил Костя, кивнув за окно.

– Не меньше недели. Это первая пурга. Молодая. У нее силы много, – ответила Уткэт.

– Вышел ли сегодня на работу Аклов? Как ты думаешь? – спросил поселенец девушку.

– Наверное был. Но он тебе не сознается. Чтоб душа твоя не болела. Ему пурга не страшна. И не такое пережил. А тебе все равно не велел бы на работу выйти. От простуды уберег бы. Нам она не страшна. Потому ты не беспокойся. Аклову без работы нельзя. Память по сыновьям болеть начинает.

– А твой отец где?

– Тоже погиб. В войну. Я маленькой была, когда он ушел. Не помню его. Брату год был. Тоже, как я… не помнит.

«Кого как судьба ломала. Горбов, да болячек куда больше, чем радости подарила. А я то думал, что только мне не повезло. Оно же вон как. На разных концах земли люди беду терпят. Вот только выстоять в ней не все умеют. Иного мужика валит, а баба – глядишь, устояла. И человек! Не гляди, что слабая. Может потому, что Аклов в селе был. А на пути другого – он не встретился», – думал Медуза.

– Аклов говорит, что тебя для него в село прислали. Чтоб смог он тебя всему обучить. Всему, что знает и умеет. Без этого, он говорил, ему нельзя было умирать. А теперь успокоился. Обучит тебя и спокойно сможет уйти к Кутху.

– А он смерти не боится?

– Никто не вечен. Кроме как в памяти. А он в ней будет первым. Болеет он, старый стал. Трудно ему.

– Но ведь и я уеду! Насовсем отсюда.

– Кого-то успеешь выучить. Ты должен будешь это сделать, – спокойно сказала она.

– Выучить? Но кого? Мужчины сразу после путины уходят в зимовье, – ответил он.

– Сам найдешь кого обучить.

– Разве мальчонку какого присмотреть? Но я никогда не говорил с детьми, обучать тем более не сумею, – задумчиво сказал Костя. И добавил:

– Да и жаль будет заставлять работать ребенка. Живя здесь, он и так не видит ничего хорошего. Буду я для мальчишки злым шаманом, убивающим его детство, его самого. Вот и станет он меня русским Кутхом звать, ничем не отличающимся от его корякского Кутха, какого вы сами не совсем забыли.

Уткэт смеялась.

– Кутх! Кутх! – показывал она на Костю. И залившись смехом еще громче, долго не могла остановиться. Но потом, правда не без труда, посерьезнела.

– Ты меня не понял. У нас в селе летом живут дети, какие в интернате в райцентре учатся. Это уже не дети. Им по пятнадцать, шестнадцать лет. Я о них говорю. И еще, – она снова рассмеялась, но потом взяла себя в руки. – Ни наш Кутх, ни наша народность, ни один коряк или корячка, никогда не убивали детей. Этого в нашей истории не было. Ни шаман, ни всевышний не ставил под угрозу жизнь ребенка. Взрослого коряка – случалось убивали по слову шамана в жертву Кутху, но не детей. Кстати, у нас никто не бьет и не ругает детей, не то что приезжие семьи в райцентре. Наши дети неруганными растут. А потому взрослых не боятся.

– Так уж и не бьют и не ругают! Быть того не может, – не поверил Костя.

– Я не вру. Никому и никогда. Это тоже одна из черт характера моего народа, – посуровела она. А Косте верилось и не верилось н услышанное.

– Кстати, нашим детям в семьях всегда предоставлялось решающее слово. Положим, сказал ребенок, что ему не нравится место, где они живут, и семья снимается с кочевья, идет в другое место, где понравится ребенку.

– Ишь ты! Вот попробовал бы я в своей «малине» эдакое ляпнуть! Мне б ноги вырвали из задницы за такую глупость. Или голову свернули бы, – сказал Костя.

– Так видишь ли, у нас, коряков, появление на свет ребенка – особая любовь Кутха к семье. У нас даже легенда есть о том, как дети появились у коряков.

Костя хмыкнул недоверчиво:

– У всех они одинаково появляются. И при чем тут Кутх? Если только сосед захочет так назваться.

– Не надо хамить, Костя. Ты знаешь? Эта легенда самая старая и самая молодая. Ее первую слышит ребенок от матери или от бабки. С нею старики умирают.

– А что же за легенда? – не выдержал поселенец.

– Подбрось дров в печку, эту легенду рассказывают при огне.

Уткэт села поудобнее на низком стуле. Костя – напротив. По лицу девушки загуляли огненные блики.

– Давно это было. Так давно, что об этой истории помнят теперь немногие – старые горы, наше солнце и маленький народ Камчатки – коряки. Когда Кутх дал им эту землю, он сказал корякам: «Всего вдоволь вы получили. Земли– от неба до неба. Оленей столько, что ни один из вас сосчитать их не в силах. Пушных зверей – с мехом которых по красоте ничто сравниться не сможет. Реки я дал вам быстрые, широкие и холодные, моря вашу землю стерегут. А чтобы вы не были ленивыми, мороза много будет на земле вашей. Снега– целые сугробы. Дал я вам собак, чьи ноги будут бегать по тундре и возить вас, когда собственные ноги ваши устанут. Живите!»

Уткэт посмотрела на огонь, на Костю и продолжила.

– И стали жить коряки на земле, отведенной им самим Кутхом. Много лет они жили. Все у них было. Не было только радости – детей. Не рождались они в наших стойбищах. И опечалились коряки. Как жить без утра? Как умирать без продолжения? Как жить старым, не имея перед глазами молодости? И взмолился корякский народ. К Кутху обратился в горе своем: «Всевышний! Ты дал нам жизнь, глаза и разум. Мы видим, что олени плодятся, имеют детей себе подобных. Заяц и тот зайчат имеет. Нет детей только у нас! За что ты покарал детей своих – отнял радость? Дай нам счастье иметь детей! Иначе жизнь нам не в радость, а смерть много горше. Ибо жизнь без продолжения не нужна никому. Летом ты тундру под нашими ногами цветами украшаешь, но они не радуют нас. Душа наша к ним холодной остается. Оживи сердца наши, наполни их смехом и радостью, дай нам детей, чтоб увидев вних самих себя, мы знали, что есть нам для чего жить, о ком заботиться. Сжалься над нами, всевышний! Услышь, Кутх!»