Текст книги "Стукачи"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

– Встать! Кому приказываю! – подошел к упавшему начальник зоны. Но тот не шевелился.

– Поднять его и в шизо! – бросил через плечо охране раздосадованный неповиновением новичка.

Охрана кинулась к упавшему. Повернула его на спину и отпрянула:

– Готов он…

– Куда готов? – не понял начальник.

– Умер, – уточнил молодой охранник и отвел глаза в сторону.

– Только этого мне не хватало! Убрать его! – распорядился торопливо. И поспешил уйти подальше от новичков.

Их вскоре повели в барак к политическим.

Димке стало нехорошо от увиденного.

Старый дедок, похожий на подростка, еле волоча ноги, с трудом успевал за теми, с кем приехал. Обеими руками придерживал сползающие с костей брюки и спотыкался на каждом шагу.

– Шустрей! Шевелись! – слышались команды, сыпавшиеся на головы зэков, как пули из автоматов.

Вот еще мужик свалился. Его с трудом поставили на ноги, чтоб не злить охрану, потащили обессилевшего за собой. Скорее, подальше от брани и насмешек, от грубости и угроз… Куда-нибудь, где можно спрятать душу…

Димка лег в постель. Чтобы отвлечься от увиденного, он начал считать время, какое он затратит на дорогу домой. Выходило, не меньше двух недель.

«Многовато, – вздыхает мужик. И подсчитывает, сколько денег изведет на харчи. Этих расходов не миновать, как ни старайся. – Но надо уложиться в сотню. Никак не больше. Ведь и подарки надо купить своим. Без них нельзя. А сколько мне начислили за все время? – пытается вспомнить, сколько зарабатывал, сколько вычитали за питание и спецовку, сколько брал на ларек. Но все не упомнить. А записей не вел. – Теперь и надуть могут», – ворочается Шилов.

– Эй, мужики, подсобите! – слышится голос за дверью. И в распахнувшуюся настежь дверь двое охранников внесли за руки и ноги какого-то мужика, видно, из только что прибывших.

– Тифозник? – вскочили фартовые в ужасе с постелей.

– Этого хмыря уже миновало лихо. Ишь, глаза еще моргают! – указал охранник и добавил, словно оправдываясь: – Начальник велел его сюда приволочь. Чтоб одыбался…

– Волоки обратно гниду! Не то мы его тут размажем вчистую! Не хватало нам откинуть копыта из-за него под самый звонок!

– Кончай, фартовые! Ведь не покойник. Может, из ваших? Приморенный только. Видать, долго падла в шизо канал, – цедил сквозь зубы второй охранник.

– Тогда пусть дышит у двери! – подал голос Димка.

– Ты его к врачу. Пусть он с ним возится, – шумели фартовые.

– Кончай трепаться! – показался в дверях старший охраны. И, завидев пустующую постель, указал на нее:

– Сюда давай его! И если хоть кто из мудаков пальцем тронет, в шизо кину, сам! Усекли? – оглядел всех свирепо. И, громко хлопнув дверью, вышел во двор.

Фартовые осторожно подошли к новичку, заглянули в лицо. Спросили:

– Ты чей кент?

Мужик ответил еле слышно. Так что Шилов не разобрал его слов.

– Не фартовый. Знать, не одыбается. Нашим и такое до фени…

– Пить, – послышалась еле различимая, как затухающее желание, просьба новичка.

Фартовые отвернулись. Димка знал, для них западло помочь фрайеру, если он даже испускает дух.

Шилову отчего-то стало жаль зэка, затихшего в темном углу. Он набрал воды в кружку. Подошел к койке.

– Пей! – встал рядом, пытаясь разглядеть лицо. Человек силился встать, но не мог. Не было сил в руках, спине…

Димка смотрел на него, беспомощно копошившегося в постели, и не выдержал, взял за ворот, поднял мужика. Тот жадно вцепился в кружку, пил, проливал воду за пазуху, стуча зубами о края.

Димка смотрел на мужика, захлебывающегося водой, и на лбу его выступил холодный пот.

Кешка… Его он узнал не без труда…

Это по его вине, по его доносу он, Димка Шилов, оказался в зоне, получил срок, отсидел больше трех лет, стал стукачом, перенес столько страданий и мук… Все это время он помнил, кому обязан второй судимостью, кто разлучил его с семьей, домом…

О! Как он ждал встречи с Кешкой, чтобы свести счеты за все, за каждую минуту, отбытую в зоне, за всякий день невольной разлуки с семьей, за все незаслуженные лишенья и униженья.

Он приготовил много горьких слов и упреков, еще больше – способов мести.

Он ждал, он верил, что когда-нибудь судьба подарит эту встречу. И уж тогда расквитается за все разом…

Кешка выронил кружку из рук. Остатки воды вылились на одеяло. Мужик хотел лечь, но не удержался, мешком упал на бок. Застонал жалобно, по-стариковски.

– Не ной! Курва! – сорвалось злое.

– Помираю я, земляк. Кончаюсь. Прости меня, – донеслось до слуха Димки тихое.

Шилов хотел уйти подальше от Кешки, как от греха. Неудержимо зачесались кулаки. И с языка готово было сорваться злое, черное проклятье.

– Меня судьба наказала. И за тебя, – лепетал Кешка, глядя на Димку глазами, полными слез и мольбы.

– Паскуда ты вонючая, – сорвалось в ответ.

– Не ругай, помираю, – с трудом говорил Кешка.

– Твой кент? – подошли фартовые.

Димка смутился. Подавился правдой. Об уходящем, как и о мертвом, плохо не говорят, свело скулы Шилову, и он процедил сквозь зубы.

– Земляк мой. С одной деревни…

– Эй, санитар! Врача волоки, паскуда! Тут фрайер загибается! – закричал кто-то из фартовых во двор.

А вскоре в больничку влетел доктор. Подсел к Кешке. Осмотрел его, прослушал. Сделал укол. И сказал уверенно:

– Кризис. Его надо пересилить. Если к утру температура не поднимется – будет жить.

Кешка слушал и не слышал. Казалось, он давно простился с жизнью и равнодушен к словам врача.

Он смотрел в потолок отрешенными глазами, будто искал там ответ на один-единственный, самый главный вопрос: зачем ему была дана жизнь?

Желтый заострившийся подбородок Кешки дрожал мелко. Словно больших усилий стоило человеку сдержать слова и рыдания. Но мужику, пусть и слабому, больному, нельзя распускаться.

– Тебе скоро домой? – спросил Димку внезапно.

Шилов утвердительно кивнул головой.

– Моим привет передай. Скажи, что я любил их. И ребенка. Даже не знаю, кто у меня родился. Сын иль дочь… Теперь все равно. Пусть не ждут меня…

И Димке вдруг стало жаль полудурка. Жаль, как малую теплинку своей деревни, как кровинку ее.

Стыд за свое – ведь тоже стукачом стал, засвечивал, доносил, и кто-то тоже клянет и жаждет Димкиной смерти, – ожег мужика.

«Прощай ближнему своему грехи его и вину его, и тебе простится, – вспомнились вдруг слова бабки Дуни. – А ведь и сам виноват немало», – укорил себя Шилов и словно гору с души снял, вздохнул легко.

– Прощаю тебя, – сказал Кешке.

Тот, просветлев лицом, слабо улыбнулся.

До ночи помогал Шилов санитару кормить Кешку, отмывать его на широком клеенчатом топчане. Потом переодели его в сухое, чистое белье, перенесли в постель. Снова кормили.

Врач, сделав укол Кешке, пожелал выздоровления. И на вопрос фартовых, что с новичком, ответил уверенно:

– У него сердце сдало. Для вас это не представляет опасности. Сердца не имеете и не заразитесь.

– А при чем температура?

– На этапе простыл. Осложненье получил. Но не безнадежен! – улыбнулся врач.

– Доктор, помогите ему. Земляк мой. У него ребенок родился. А этот, гад, даже не видел его. А как пацану без отца? Подымите! Не то что я трехну его родне?

– Так вы земляки? Ну, что ж, считайте, что я приложу все силы, – вышел врач из больнички.

А Димка через каждые два часа измерял температуру у Кешки, заставлял его глотать таблетки, запивать их сладким чаем.

– Хавай, падла, «колеса», чтоб ты ими до самой деревни срал! Вздумал сдохнуть, хорек, уйти от моей трамбовки! Да я покуда харю тебе не размажу, сам сдохнуть не смогу! Потому, курва, живей дыбай, на катушках чтоб держался надежно. Ты мой кулак знаешь. Нынешнего тебя метелить совесть не дозволит, а подправишься – разделаю, как маму родную. И прощу…

Кешка временами не слышал слов Шилова. Терял сознание. А Димке казалось, что полудурок умер, и Шилов снова гнал санитара за врачом.

Тот под утро не выдержал:

– При таком истощении потеря сознания вполне закономерна. Учтите жестокую простуду, астму, сердечную недостаточность. Все суммируйте и придете к выводу, что ваш земляк еще неплохо держится. Минует кризис, и пойдет на поправку…

Димке хотелось спать. Время шло к рассвету. Шилов прилег на койку. Все фартовые давно спали. И вдруг услышал:

– Дмитрий, поди сюда…

Шилов подошел к Кешке, тот лежал с широко открытыми глазами.

– Прошу, не говори моим ничего. Чтоб, не стыдясь, меня поминали, не воротили бы от имени и дите не краснело за меня. Ты – мужик. Меня понять должен…

– Будет вонь разводить. Днем потрехаем. Сыскал время балаганить.

Димка проспал чуть не до обеда и не видел, как делались уколы Кешке, как кормил и умывал мужика санитар.

Кешка давился порошками и таблетками. Но пил их послушно, безропотно.

Когда проснулся Шилов, полудурок лежал тихо, отвернувшись к стене.

Димка позвал его, Кешка не ответил. И Шилов решил, что тот уснул, не стал его будить. А через час ему велели собраться в дорогу.

Димка тут же забыл о полудурке. И вскоре с чемоданом в руках залез в машину. Та, просигналив у ворот зоны сиплым, требовательным голосом, выехала с территории зоны и повезла Димку на волю. В город. На железную дорогу. Оттуда он пересядет на пароход, потом опять– на поезд. И до самого дома – без пересадок…

Стучат колеса. В окна вагона врывается упругий ветер. За окном нескончаемые леса и горы, озера и реки.

Свобода… Она смеется солнечным диском, лицами людей, их голосами и смехом, машет ветками деревьев, поет паровозным гудком. Она будто крылья подарила, открыла глаза на жизнь заново. Она радовала, заставляла трепетать сердце от ожидания встречи. Какою будет она? Ведь Димка никого не предупредил, что он едет – возвращается домой. И вдруг ему вспомнился Кешка.

– Этот оклемается, выживет. Таким ничего не делается…

Он не знал, что Кешка умер еще тогда, когда Шилов был в больничке. Он не уснул. Он навсегда ушел из жизни. Тихо. Никого не потревожив, не испугав. Как умирают прощеные – без упреков и сожалений. Верно, он нашел ответ на свой вопрос, а больше вряд ли что нужно было ему от этой жизни, в какой никто его не жалел и он никого не пощадил. Он устал от жизни. И перестал в ней видеть, ждать радость для себя. За одно был ей благодарен, что смерть не запоздала к нему…

Димка представлял себе усталую, заждавшуюся Ольгу. Соскучилась баба о нем. Об этом в каждом письме говорила. Теперь они снова будут вместе и все заботы по дому и хозяйству возьмет он на себя. А как же иначе?

Шилов представляет, как начнет чинить крышу дома, сарай, забор. Как дружно, всей семьей поднимут огород.

«А на кого надеяться? Колхоз дом починил. Изнутри.

Зато про крышу забыли. Она и потекла. Весь чердак сырой. А нынче – посевная. Не до ремонта. Каждая пара рук на счету. Вот и придется самим раскошеливаться», – злится Шилов.

Ему так жаль расходовать деньги, заработанные в зоне тяжким трудом. Но ничего, видно, не поделать…

Димка смотрел в окно. Остались считанные минуты пути. Устали бока от лежания. Но у каждой дороги есть свой конец.

Надоел вагонный шум, жидкий чай, черствый хлеб.

Ничего, дома обожрусь, наверстаю на все годы. Высплюсь, отмоюсь. И никто во всем свете не узнает, как я раньше времени выскочил на волю. Никто не допрет, что отплатил за свое. Был в стукачах… Теперь докажи, попробуй», – ухмыляется Шилов.

Поезд медленно подходит к перрону. Вот и закончен путь. Далеко позади осталась зона. Немногие из нее выйдут на волю. Не всех дождутся дома родные. Повезет тем, кто сумел приспособиться. Кто любил жизнь больше всего на свете. Свою, единственную. И ради нее забыл обо всем…

«Сахалин забудется скоро. В документах все чисто. По болезни освобожден. Ни одна тварь не подкопается. И денег подзаработал. На все остальное – плевать», – уверенно шагнул на перрон Димка и с чемоданом в руках свернул на знакомую дорогу в село.

Весна на Орловщине была в полном разгаре. И Димка, сняв телогрейку, вдыхал ее тепло и запах. Он только теперь заметил, как красивы весной березы в молодой листве, как сверкает на солнце река, как пахнет трава и земля.

И вдруг так захотелось присесть у обочины. Отдохнуть, перевести дух на несколько минут.

Шилов сел на землю. Теплую, согретую солнцем, будто теплом рук человеческих.

– Вот и вернулся я к тебе, родимая! Долгой разлука была. Аж сердце заледенело вдали. Сто раз отдыхал от горя и холода. Как только выжил? Но все ж воротился к тебе. Не оттолкни меня. Не погребуй. Очисти душу и сердце, чтоб нынче, как сызнова начать, без горя и страха. Я для тебя – свой, – гладил землю человек соскучившимися руками.

Бездонная синь неба разливалась над головой, щедро грело солнце, кувыркался, звенел в небе жаворонок. А мужик сидел на земле и плакал. Тихо, неслышно.

Земли своей не стыдятся. Она, как мать, не осудит, не укорит, все поймет и простит.

Сколько смеха слышала она? Сколько видела слез? Никому о том не сказала, никого не высмеяла, не выдала. Расцветала молча по весне цветами-смешинками. Желтела и сохла от слез по осени. От горя человечьего стыла Но никого не оттолкнула, не обделила.

Димка, стыдясь самого себя, вытирает слезы почерневшими, шершавыми ладонями. Что это с ним? В зоне не плакал. Столько перенес и пережил без единой жалобы. А тут вдруг, как старуха, мокроту пустил. Видно, сердце оттаяло.

Тихо вокруг. Ни души, ни голоса. Никто не увидит, не выдаст минутной слабости человека. А Димка, словно завороженный, не может оторвать взгляд от полей. Как он соскучился по ним, как их ему не хватало…

Треплет ветер поредевшие волосы. Видно, стужа северная, сахалинская, на всем оставила свою отметину. Вон как седина проступила. Она от морозов, застрявших в душе. Их уже не согреть, не растопить теплом весны.

Не все под силу ей.

Шилов, перекурив, тяжело встал. И, ухватив чемодан, пошел по дороге не оглядываясь. Спешил… Вот и деревня. Улицы пусты. Да оно и понятно. Весна. Все в поле.

Димка прошел знакомой улицей, мимо стайки любопытных ребятишек, оглядевших его с ног до головы. А там – на завалинке – старуха вздремнула на солнце. Так и не увидела Димку. И Шилов уверенно прошел в знакомый двор.

Как часто он видел его во сне. Порою не верилось, что привиделась ему своя Масловка. Потому и сегодня болело сердце. А вдруг снова небыль?

Димка тяжело ступил на крыльцо. Оно знакомо скрипнуло под ногами, словно рассмеялось, узнав хозяина. Но дверь оказалась на замке. Шилов усмехнулся не-весело.

– Не ждали… – и пошел на чердак. Там по лестнице опустился в коридор, вошел в дом.

Тихие, светлые комнаты заботливо прибраны. Значит, истают рано, до света. Иначе не управиться, не успеть с зарей на работу. Некогда отдохнуть и выспаться. Пока жив человек – одолевают заботы.

Димка разделся. Решил удивить своих. Спрятал телогрейку подальше от глаз. Сапоги поставил за занавеску на двери. И Открыл чемодан, достал подарки. А Ольге – ипаток пуховый – белее снега, Насте – часы, она о них еще с детства мечтала, младшей Татьянке – шелковый отрез на платье.

Банки с икрой и крабами поставил на кухонный стол. Такого его семья отродясь не видывала и не ела. Пусть хоть отведают.

Ведь все это он для них привез. Сухим хлебом сам в дороге давился, но в том никому не сознается, смолчит.

Димка разложил подарки. С замиранием сердца ходит по дому. Здесь его ждали. Вон в гардеробе все его вещи – бережно лежат и висят. Чистые, отглаженные. Все сберегли. А вон у Ольги на столе – его письма. Не раз перечитала. Сразу видно.

Шилов ложится в постель. Надо бы отдохнуть с дороги, вздремнуть немного перед приходом своих, ведь всю эту ночь спать не дадут, засыпят вопросами. Успевай лишь ответить.

Тишина дома успокоила понемногу. И Димка, поворочавшись в постели, незаметно для себя уснул.

Ему снилась зона, занесенная снегом по самые крыши. Ураганный ветер срывал колючую проволоку со столбов. Зэки, пытавшиеся сбежать. Но не было сил. Они тонули в снегу, замерзали в сугробах. А начальник зоны грозил мертвым продержать всех до конца жизни в шизо…

Димка успел уйти. Но его нагнала овчарка, вцепилась i зубами в руку, не отпускает. И смотрит на Шилова, не моргая, усмехаясь совсем по-человечьи.

Мужик проснулся весь в липком поту. Болела подвернутая рука, отлежал ее. И тут же услышал, как кто-то шагнул на крыльцо, звякнул замком.

Сердце Димки забилось ошалело.

Усталые шаги послышались на кухне. Остановились. И Димка услышал удивленное:

– Мам! Мама! Откуда это?

– Икра! Крабы! Ой, и не знаю! – ахнула Ольга и туи же увидела Димку, выглянувшего из спальни.

– Отец! Вернулся! – сплелись в крепкий узел руки на шее. Ольга, Настя, Танька налетели вихрем.

Где усталость? Вон сколько радости в лицах. Улыбки, смех с лиц не сходит.

– Ждали?

– А то как же? Всякую минуту о тебе говорили и думали: как ты, когда вернешься? – тараторила Настя.

Ольга лишь головой покачала с укоризной.

Когда первая радость встречи улеглась, Димка заметил, как выросли, стали совсем взрослыми девчонки. Ростом его догнали. А Ольга заметно сдала. Постарела. Вон сколько морщин лоб прорезало. И седина окутала голову густым туманом.

«Потускнела баба. Видно, переживала за меня. А значит, любила», – подметил Шилов и, притянув жену к себе, обнял похудевшие плечи.

Трудно жилось ей. Одолели невзгоды и заботы. Легко ли сладить с ними в одиночку? Ольге и теперь не верится, что все позади.

Что бы ни делала, на Димку оглядывается. Уж не при-виделся ль он ей?

Мужик смеется, понимает…

Ночью, когда все угомонились, достал Димка деньги. Отдал жене.

– Тут – семь тыщ. Спрячь. Это мое заработанное, понемногу девкам приданое купим. Враз не надо. Чтоб деревенские не знали, что в доме деньги водятся. От беды подальше их убери, – попросил жену тихо.

Баба понятливо согласилась. Димке – как жили без Него:

– Когда тебя забрали, все деревенские советовали нам уехать отсюда. Чтоб следом за тобой не загреметь на севера. Вон и Клавдя Абаева послушалась. Сбереглась, небось.

Ну, а нам и убегать было некуда. С горя, наверное, паралич меня уложил. Средь дороги свалило. Целых полгода ходить не могла. Думала, кончусь. А дочки не дали. Настя работать пошла. Я писала тебе о том. А Танька дома управлялась. С огородом, скотиной. Да и со мной мороки ей хватило. Натирала, парила, лечила, как старухи подсказы-вали. К нам заходить боялись люди. Чтоб на них тень не упала. Никто не помогал. Сами всюду… И за дровами в лес, и на покосе, и в поле. Выматывались досыта. Поначалу все из рук летело. Страшно было жить. А и умирать жутко. Девчонок жаль, тебя – бедолагу. С год так тянулось. Все с тебя продали. Носить стало нечего. А тут Танька вдруг отчаялась. И не знаю, что на нее нашло? Заставила Настю цыплят выписать в колхозе. И принести – целую прорву. Поросят. Сразу трех. Мало ей было мороки? Я к тому времени уже на ноги вставала сама. По дому управлялась. А девчонки, что ни день, новое придумывали. Ульи при доме завели. Мед, молоко, сметану – на базар отвозили. А куры занеслись, яйца ведрами повезли в район. Свиньи выросли – двух закололи и продали. Телку выходили в корову – хорошие деньги взяли за нее. И все, что раньше продали, – восстановили живо. Каждый год только с меда большие деньги берут. Да сад – подспорье. На втором году деревенские завидовать нам стали. Не знали они, что не ради денег и обнов, не для покупок старались, а чтоб от горя с ума не сойти, не свихнуться до времени. Отвлечься хоть на хозяйство, оно заботы потребовало, заставило жить, а потом и выжить, – вытерла Ольга невольную слезу и продолжила: – В радость нам жизнь стала, когда письмо твое получили. Первое. Узнали, что ты живой, помнишь и любишь нас – единый во всем свете. Вот тогда и над нашим домом солнце взошло. Кончилась ночь. И мы вздохнули.

– Родные вы мои, бедолаги, – вырвалось у Димки с тяжелым вздохом.

– За что же взяли тебя? – спросила жена.

– Кешка на меня донес. Набрехал всякое. Ну да ты не кляни его теперь. Мы с ним свиделись, – сдвинул брови Димка.

– Иль грех на душу взял? – заглянула баба в лицо.

– Нет. Хворает он сильно. Прощенья просил. И я простил его.

– Как? Даже не отругал?

– Язык не повернулся. Шибко слабый он.

– Меня, когда болела, никто не щадил, не вспомнил, кроме девчонок. Даже от дома нашего отворачивались, – вспомнилось Ольге. И, всхлипнув, добавила: – Ты прости меня. Свое, оно всегда помнится и дольше болит. Теперь у нас в доме все наладилось. И тоже деньги имеются. К твоему возвращенью загодя готовилась. Вон дочки, не хуже, чем у других. Учатся обе. И хозяйки отменные. А гляди, ни одну не сватают свои – деревенские. Боятся родниться с нами. Но уж нынче сама никого на порог не пущу…

– Как у Кешки в доме? Ничего не слыхала? – внезапно спросил Димка жену.

– Вальку его беды одолевали. Мальчонку родила она. Вскоре после Кешкиного ареста. Хороший бы был. Да родился мертвым. Крупный мальчонка – в Вальку удался. Но, видать, в утробе горя не пережил. Вскоре и отец Кешкин следом за внуком ушел. А мать ждет… Одна из всех. На дорогу глядит с завалинки. Так и спит на ней. Чтоб сына первой встретить.

– А Валька? Иль не ждет?

– Да где там? Ее давно и след простыл. Как умер ребенок, пожила в семье с месяц, схоронила свекра и что-то у нее с головой случилось. Болела. Ну и посоветовали ей на море по путевке поехать. Отдохнуть. Она и нынче там загорает…

– Как? – не поверилось Димке.

– Кверху жопой! Как иначе? Она там и замуж вышла. В том же году! Не промедлила. Надоело ей горе мыкать. Да и то сказать, а что хорошего она видела? Вот и устала баба. Написала письмо с юга – в правление колхоза. Мол, являюсь законной женой, имею новую семью, прошу считать меня уволенной и выслать расчет по адресу.

Не захотела Кешку ждать. А мать ее, старуха Торшиха, ездила на юг к новой родне. Очень довольная вернулась. Хвалила дочку, что так хорошо она теперь устроилась. И ни о чем не жалеет.

– Хорошо, что Кешка ничего о том не знал. Не доходили до него письма из дома. Не добавили горя. Иначе и вовсе тяжко пришлось бы ему. Когда не ждут – не выжить. Такие домой возвращаются редко. В зоне лишь надежда и вера помогают удержаться. Не будь того – север всплошную могильником стал, – сказал Димка.

Целых три дня не закрывалась дверь в доме Шиловых. Не было семье отбоя от любопытных сельчан. Шли поздравить с возвращеньем, с радостью. Нерешительно мялись у порога. Спрашивали, кого из своих видел? Из-за чего судили?

Димка отвечал нехотя. Устал от гостей.

Он ни словом не обругал полудурка, ничего, как и обещал Кешке, не сказал о нем плохого сельчанам. Решив для себя еще в зоне, что Кешке за него отомстила сама судьба.

Он уже закрывал дверь дома, когда кто-то снова постучал в окно.

Димка, чертыхнувшись, открыл. Кешкина мать стояла перед ним, еле держась на ногах. Шилов молча пропустил ее в дом.

Старуха спросила о сыне, первенце, самом дорогом своем мальчишке, и смотрела на Димку, как на последнюю надежду свою.

– Виделся я с ним. Перед отъездом. Он приболел немножко. Но уже пошел на поправку.

– Вспоминал ли про дом Кеша?

– Только о том и говорил. О вас, о деревне.

– Может, что просил сказать?

– Да сам вернется…

– Помер он. Вот сообщили с района, сегодня получила. А помер уж десять дней назад, – полились слезы. И, ухватив Димку за руку, спросила: – Ить ошиблись? Не Кеша помер? Спутали? Не мог же ты соврать, что с живым виделся? Вернется мой сынок?

Димка взял серый конверт из рук старухи. Прочел пару скупых строк, увидел дату – день своего отъезда. Понял, ошибки нет. Но как сказать о том ей – матери? Той, которая родила Кешку на горе Димке. Лишить ее единственной надежды – права на ожидание? Но тогда ей незачем станет жить…

«Но ведь она его родила, она его растила – его врага! Пусть узнает правду! Администрация зоны не ошибается! И Кешка поплатился за свое!» – кипели злые мысли в голове.

Шилов тяжело присел к столу. Глянул в заплаканные глаза старухи и вдруг – нет, не ее, это Кешкины глаза он увидел и вспомнил все, каждое его слово. Он словно чу– ял свою смерть.

– Нет! Он жив! Он скоро вернется! Это ошибка. Та– кое бывало. Не раз. Вы ждите его! Должен же кто-то встретить! – соврал старухе. – Я в этот день с ним был. Мы договорились встретиться в селе… Ему уже немного осталось.

– Спасибо тебе! – успокоилась, поверила старушка. Димка знал, она не станет перепроверять его.

На следующий день председатель колхоза наведался. Спросил Димку, не устал ли отдыхать? Предложил завтра же принять машину.

– Новую трехтонку возьмешь. Всего неделю назад пригнали ее. Работай. Помогай колхозу. В деле оно все быстрее забывается. И горькое…

Димка утром не залежался в постели. Чуть свет вскочил. Сегодня машину примет. А потом… Поедет на ней знакомыми дорогами. Подальше от памяти, словно ничего плохого в жизни не было у него.

Опробовав, испытав машину, остановился у правления. Там кто-то ожидал председателя. В машине, из района. Шилов хотел повернуть в мехпарк, но перед ним, словно из-под земли, вырос Шомахов.

– Дмитрий Шилов, если не ошибаюсь? С возвращеньем вас. Давно ожидаем.

– Меня? Зачем? – изумился мужик.

Маленький, словно игрушечный, мужик огляделся по

сторонам и, убедившись, что никто не видит, не может подслушать разговор, сказал холодно:

– Долг платежом красен. Мы – вам помогли. Вы – нам помогать будете.

– Завязал я. Будет с меня, – бледнел Димка, поняв, с кем говорит.

– Зачем же поспешность необдуманная? Иль забыли, что вы органам обязаны? – прищурился Шомахов.

– Век не забуду! До гроба! Из-за кого на северах оказался!

– Мы помогли вернуться вам. И не только в этом! Вы раньше вышли! И новая машина у вас. Да и к чему торг? Вы сами все прекрасно понимаете. Никто силой не заставит сотрудничать. Но и не защитит, не поможет. А у вас семья. Иль забыли? Я думаю, мы поработаем.

Димка, покраснев до макушки, согласно кивнул головой.

– Значит, до завтра. Я жду, – исчез Шомахов.

Димка поежился, будто въявь снова оказался в зоне на

Сахалине…